Легенда тети Тани.
И не склеить судьбы, как не бьют зеркала.
Не обнимет твой сын, и не встретит жена.
И валяется...
У последнего сократа их повязали. Нелюди с тряпьем на рожах (у бандитов не бывает души и лица) напали бесшумно, профессионально быстро. Через пять минут знакомая до мелочей полуторка с Миколой за рулем и подскакивающими на ухабах катушками гупера электроразведки, подсвечивая заляпанными грязью подфарниками «верхней» дорогой подкатила к памятнику-тайнику.
«Нижняя» дорога, как вы помните, петляла к гранитному обелиску по оврагам от самого поселка мимо старого кладбища. Никто из рабочих партии те дороги без нужды названиями не наделял. Дорога здесь, другая там… Редкая из тысяч запоминается собственным именем при смене стоянок через каждые две-три недели.
Ваське, однако, нападавшие были знакомы.
«Он мой муж перед Богиней!» Не словами, искрой неземного света полыхнуло ее предупреждение. «Он принес кристалл!»
Венку не тронули, не связали, не ударили. Убежденный в защите его невиновности открывшейся правдой, он сидел на голой бортовой скамейке, держа Василису, погрузившуюся в кипящий хаос мыслей, за обе руки на случай внезапного торможения.
Подземелье раздирало ноздри вонью не выветрившейся гари до главного зала. Геннадий Иванович стоял без балахона у ледяного алтаря. На перепаханном морщинами лице, частью скрытом очками да козырьком кепки, легко читались иероглифы глубокой досады.
– Он мой муж перед Богиней, – Васька на секунду преклонила колени перед отцом и отошла к алтарю в недоступной внутреннему слуху Венки молитве.
Тем не менее, среди собравшихся, шел оживленный обмен на тарабарском языке, недоступном пониманию молодого поисковика. По гневным восклицаниям из толпы и недвусмысленным направлением кривых пальцев Венка понимал, за его жизнь сектанты не предлагают и обломка сталактита.
«Почему, почему, почему!» – кричало оскорбленное его существо, не встречая ни ответа, ни толка. Васькин голосок продолжал молчать, а в голову лезли мысли одна другой гаже. Сказано мудрыми людьми «каждый умирает в одиночку». Ничего не попишешь!
Обострившийся инстинкт, наконец, заставил мозг искать пути отступления. Васька продолжала безмолвное моление своей Богине, словно накал страстей под каменным сводом ее никоим образом не касался, очевидно, полагаясь на защиту скрытой до времени магии идола. Прямо перед девушкой зиял чернотой пролом в ледяном одеянии, пробитый преследователями рядом с лазом, где наверняка до сих пор болтался гупер.
– Стоять! – вдруг завопил геолог фальцетом, и широко раскинув руки, пошел на толпу, не сознавая ни хилости, не бесполезности подобной преграды, влекомый единственной целью любыми средствами защитить свое детище.
По всему, накал страстей толпы достиг своего апогея. Венка сложил у груди ладони лодочкой и деланно неторопливо приблизился к Ваське, не обольщая себя надеждой, на блестящий результат пришедшей ему в голову неуклюжей хитрости.
– Стоять! – взвизгнули в толпе.
Краем глаза Венка уловил выброс пламени из очень короткого ствола кверху и, более не раздумывая, рванул к пролому. Васька, зажатая у него подмышкой, едва успела пискнуть в испуге, как раздался оглушающий грохот, и волна пыли буквально втолкнула молодых под карниз ледяного покрывала.
Тягомотина поминок по главному геологу партии Геннадию Ивановичу надрывала сердце. Венка страдал вдвойне, переживая за Ваську. Их отношения к тому времени ни для кого секретом не были, как и ее удивительное перевоплощение в девчонку.
Ребята легко приняли нехитрый маневр геолога партии и обыденную цель, подработать лишнюю деньгу. Начальство экспедиции сквозь пальцы смотрело на найм несовершеннолетних мальчишек, категорически запрещая прием на работу девчонок до восемнадцати лет. Против него восставали законы будущего материнства, а играть в запрещенные игры с государством кадровики позволяли, разве что, в заведомо беспроигрышных вариантах ради пользы личного кармана. Сдирание, так называемого «холостяцкого» налога с не успевших получить паспорта Венок, Колек, Олегов и прочих – из той же оперы о рабах и пешках.
Венка пил мало и неохотно. Нажимал на тушенку. Грохот обвала предсмертные вопли сектантов и душераздирающий крик геолога:
– Под карниз, под ка-а…
Потом духота пыли, свет звезд над головой, оглушающий крик тишины и разрывающая сердце дрожь хрупкого тельца под правым плечом. Но страшнее мертвой тишины пещеры и равнодушного света звезд, объединившихся с горами в безликом спокойствии вечности бил по нервам не унимающийся озноб девчонки, импульсивно переходящеий в истерический колотун, Венку озадачило глухое без слез молчание Васьки. Создавалось не радующее любящего сердца ощущение предрешенности событий, о которых Васька знала, покорно следуя загадочной и далеко непростой судьбе.
– Покричи, поплачь!
А когда рассвело, они вместе искали проходы под обломками, срывая горечь беды азартом поиска среди невыразимого хаоса камня, ледяных осколков и низринутых обвалом пластов дерна с продолжавшим, как ни в чем небывало, зеленеть кустарником. Обвал разнес вдребезги пышные складки белоснежного подола Богини. Венка и Василиса уцелели под нависающим тупым углом карниза гранитного пегматита – основной породы пещеры, привычные выходы из которой оказались навсегда утраченными.
«Помоги мне!» К Венке вернулась способность к здравому мышлению, и он принялся разбирать завал над местом, где предполагал отыскать галерею, ведущую к могиле достославного бая.
Василиса встала рядом тенью грозового облака. Она продолжала давить избранника молчанием, но его короткие приказы принимала без возражений, прерывая работу для короткой молитвы перед начинающим «плакать» идолом от избытка тепла, поступающего с восходом солнца. Венка давно хотел расспросить свою удивительным образом приобретенную жену об ее таинственном вероисповедании и про секту, невероятным образом изменившую его судьбу. Менее щепетильный Олег, давно бы выжал из Васьки подноготную конгломерата девических тайн. Сейчас Венка искренне завидовал житейской настойчивости друга, которую вчера считал в нем чисто бабьей чертой характера.
Завидовал, но с собственной врожденной деликатностью ничего поделать не мог. Да и не задумывался Венка о далеком будущем. Вытащить, спасти Ваську. Остальное, как получится…
Василиса сидела пришибленная, не притрагиваясь ни к питью, ни к скромной закуске, сотворенной небрежными руками казашонка Турсуна. Этому правоверному мусульманину, претили обряды чужой веры, а к смерти геолога он отнесся с полнейшим равнодушием.
Изредка Василиса поднималась, уходила к себе в палатку, однако, скоро возвращалась к столу и продолжала упорно смотреть перед собой, а неподвижные зрачки ее, раз от разу наполнялись мутной отливающей чернотой синью. В движениях угловатого тела появились непроизвольные резкие колебания, напоминающие озноб, что Венка испытал под своим плечом в пещере.
К закату (поминали покойника по вечернему холодку после отъезда комиссии из боссов от геологии, милиции и еще, Бог знает, откуда) Васькины зрачки переполнили глазницы. Молча, сжав ледяными пальцами Венкино предплечье, Василиса трудно оторвалась от скамейки, и тот понял, что она нуждается в сопровождении.
Однако направилась Васька не к палатке, стесняясь нескромных, пускай не высказанных ухмылок собратьев по горным тропам. Часто теряя равновесие, она обогнула Дерево духов и пошла к мулушке неизвестного бая. Ноги ее шаг от шагу отказывались повиноваться мозгу. Связывая Васькину слабость с избытком перенесенных переживаний, Венка был несказанно удивлен, когда его любовь неукротимо потянуло на четвереньки. Череда мучительных позывов, и Ваську вырвало желчью.
Сообразив, что с Васькой твориться нечто ему непонятное, поскольку водки она едва пригубила, Венка дождался окончания позывов тошноты и перенес перышко Васькиного тельца несколько в сторону, на пологий склон, чтобы голова девушки лежала повыше.
Васька отключилась. Ожидая продолжения неприятностей, Венка слетал к ручью и вернулся с мокрой не потерявшей ледяной капели рубашкой. Девушка бредила. Венка торопливо выжал рубашку прямо на белое лицо, стараясь обильно смачивать короткую стрижку и выпуклый лоб, потом протер запекшиеся припухлые губы и, не удержавшись, поцеловал их взасос.
– Олежка! – Васькины руки обвили Венкину шею. – Мой Олежка!
Жадные поцелуи измочаливали Венкино лицо, оголенные плечи и грудь, не позволяя Венке вымолвить ни слова. Васька впивалась в кожу спины ногтями и стонала, заходясь хрипами от наслаждения. Пытаясь отстраниться, Венка явственно ощутил под пальцами нарастающее упругое желание ее тела.
– Люблю, люблю, люблю… – Васькины глаза оставались закрытыми, а руки ласкали Венкино тело с распаляющейся страстью.
Ошеломленный предательством любимой и безудержным натиском, Венка не пытался оказать сопротивление, продолжая впитывать не предназначенные ему ласки отверзающейся раной души, как единственно ему принадлежащие. И лишь когда (увы, ставшая безумной) обоюдная страсть получила завершение, оба, наконец, обмякли и потеряли друг друга.
Венка сидел, вглядываясь сквозь сумрак в бесконечно дорогие черты спящего Василисиного лица, не давая уму воли поверить, что совсем скоро оно превратиться в чужой равнодушный лик посторонней женщины, покуда оскорбленное чувство собственного достоинства не прорвалось вдруг наружу унизительным потоком слез, разбавляющих любые человеческие проблемы. Не в силах удержать марку мужчины и опасаясь случайного пробуждения девушки, Венка принялся вытирать разгоряченное горем лицо мокрой рубашкой и побежал к Дереву духов.
Ледяная вода не принесла желаемого облегчения. Газа болели от нестерпимого холода снежных вершин, а слезы продолжали и продолжали струиться по лицу двумя прожигающими щеки колеями.
Тетя Таня всхлипнула и замолчала.
– Я понимаю тебя Таня. Возле нашего костра аура особенная! – Сашка сочувственно причмокнул губами, пробуя качество дыма на вкус для вящей убедительности. – И что интересно: говоришь, говоришь, и вдруг ступор! Заклинивает. Впечатление, будто некто невидимый отмеряет порции рассказа, а потом путает мысли.
– Сумбур в башке! Миллион вариантов! И все-все не то! – Лерка загрустила.
– Не выдрюкивайся, Танька. Скажи, что сговорилась с Сашкой. Мы поймем! – не удержалась Дашка.
Тетя Таня всплеснула руками.
– Со своим Гаврей сговорись, лишь бы получилось! Интересные вы пончики, однако…
– И сговорюсь, – в запальчивости отвякала Дашка, но осеклась. Взгляд, которым ее одарил возлюбленный, Дашутке пришелся не по душе. – Прости Таня! Я твоим рассказом расстроенная не хуже тебя получается. Говорила ты, словно по написанному. Адовым серным колчеданом клянусь!
– А ответами не пахнет! – Лерка намеренно протяжно потянулась и приметно зевнула. – Сумеешь продолжить Гавря?
– Думаю, сумею, – Гавря подобно двум предыдущим рассказчикам напряженно изучал угли костра в уверенности, что история Венкиной любви пишется огненными фразами совсем не для метафоры, а вот так, напрямую. – А выходной с утра будет? Не потянем мы работы после бессонной ночи.
– Я не тороплю. – Вениамин Макарович поднялся, и, складывая крохотный стульчик, назидательно добавил, оценивающе оглядев юное пополнение геологии: – Денежку государство платит не за байки… «Однако».
Любимое Танюшкино «однако» прозвучало смешно по-доброму. Ребята заулыбались, прощаясь к ночи, а Дашка вдруг подытожила:
– С теткой, однако, прощаться будем? Правильно поняли, пончики?
– Я «за»! Мы «за»! – неслось из темноты от палаток, а Макакрыч, оттаивая в лучах понимания, думал о растущем внутри молодежного коллектива взаимном уважении и особенном доверии, без которого в поле «кранты».
На утро налетел тайфун. В приморском августе штука закономерная. Дождь хлестал, сливаясь струями в сплошную стену, заполняя говором горных ручьев и речушек каждую забытую Богом морщинку на суровом и прекрасном лике Матушки-Земли.
Бригада отдыху обрадовалась. Что во времена молодости начальника партии, что сегодня, рабочие нормативы оставались незыблемее Эвереста. Ребята устали, и плевать им было на потери в заработке. С другой стороны, Ева Генриховна для бригады была кладезем заковыристых геологических познаний. Для начинающих «испытание камнем» лучшего учителя придумать невозможно. В начале первого семестра не один и не два первокурсника…
Анекдот, в общем:
Сидят вчерашние абитуриенты, к первому зачету готовятся. Вбегает старшекурсник: – Профессор Казанский просит принести в пятую аудиторию гребешок для Волоса Вероники. Говорят, у вас позабыли.
Первокурсники подхватываются, ищут и, в конце концов, несут профессору первый попавшийся гребешок, из тех, что видухой приличнее. Там и узнают о существовании минерала, которому гребешок, что космонавту детская ночная ваза в невесомости.
Будущих первокурсников Евы Генриховны подобной наколкой не проведешь! Поработали в камералке под рассказы о камне, а пообедали, и поймали себя на разыгравшейся в каждом жажде поиска. Снова поработали, незаметно накатил вечер, а хочется в поле.
А тут и Макарыч из Дальнереченска прикатил на своем «полотняном» Газ-69-том. За свежими овощами мотался сам, никаких грузчиков из числа ребят!
Могли в просторной палатке кухни у теплой печки собраться. Но! Не поленились, проверили канавки для стока воды, натянули тент над «кострищем легенд», натаскали хворосту, развели костер, и звать никого не пришлось – собрались дружно в полном составе. Понимали, сегодня в легенде будет поставлена точка. А тайфун, когда не мешает, пускай себе стучит дождем по крышам…
Гавря заметно волновался, удивляясь на подковыристых друзей. Ни один! Ни словом, ни намеком.… Переживали, наверное рассказанное, каждый, и по-своему. Права, ой, права Лерка, говоря про кусочек своей жизни, что выкладываешь как на духу; где словчить нельзя. Поймут подделку, откровенно зевнут в лицо.
Сашка и Танька первыми уселись рядышком, и снова молчок: ни шуточек, ни прибауточек. Разве что Дашка промокнула уголки глаз уголком банданы, пододвигаясь к нему поближе. А кто заметил? Макарыч? Он, без избытка переживаний, ответы наперед знает!
Гавря передал обязанности кострового, которые перед тем наложил на себя добровольно, Танькиному Сашке; и долго, почитай с минуту вглядывался в непроницаемые Сашкины глазищи, набираясь из них уверенности и смелости мысли. Совсем как идущий на экзамен школьник, ищущий поддержки из уст только что сдавшего трудный предмет одноклассника.
Легенда Гаври.
Слаб мой дух.
Ты простишь, если я вдруг споткнусь.
Ты поймешь! Я люблю себя тоже!
За спиной натужно скрипнул голыш. На памяти аксакалов, ключ возле Дерева духов, по весне стрелял фонтаном со дна горной речушки Аксу, пробивая приличный слой воды. В сторону гор древнее широкое ложе и по сегодняшний день просматривалось белыми окатышами на добрых двести метров. Сухое русло обтекало галечником косогор с карагачем и, возрожденное подземным потоком, сбегало к поселку говорливым широким ручейком.
Венка не обернулся. Василисин дядька и сторож бережно уложил невесомую ношу под самое дерево. Теперь голова его племянницы лежала на жесткой подушке корня. Очевидное обстоятельство неудобства ничуть не смущало брата погибшего геолога партии. Присаживаясь подле Венки, Иван Иванович надавил мальчишке на плечо с мощью, способной вогнать былинного богатыря в землю. Венка натиск выдержал не шелохнувшись.
«Силой хвастается», подумалось вскользь. «Микола накапал, что огрызнуться не постесняюсь. Предупреждает!»
– Пустое! – Иван Иванович скрипнул галькой подле и, вытянув ноги, добыл из брезентовых штанин сигареты со спичками. – Закуришь?
– Не хочу! – Венка устал от одиночества и горя, но делиться сердцем с Василисиным дядькой было не к ёну, так во времена Венкиной молодости выражались, заменяя приевшееся литературное «ни к чему».
Иван Иванович в душу не полез.
– Я расскажу, ты поступай по своему разумению. – От длинной струи, выпущенной из ноздрей, пахнуло самосадом и гарью степного разнотравья. – С Василисой от рождения одни заковырки получались. Телом хила, а в учебе набралась, что скучно ей стало с Ак-булакскими ребятами водиться. Не успела школу закончить, где дня каникул не видала, с больной матерью сидела до самого прошлого года. Потом у самой…
Иван Иванович запнулся на целый десяток злых затяжек. Венка нутром почувствовал, что не хочет он говорить того, что сейчас скажет, и от этого своего прозрения вдруг проникся к вечному стражу Василисы неизъяснимым доверием.
– Не говорите, если трудно. Я сегодня посторонний, к чему мне?
– Постороннему не перескажешь! – Иван Иванович каблуком втоптал окурок в сырую гальку родника и потянулся за следующей сигаретой. – Трудно про такое, правильно угадал... Надо! А там тебе решать! У матери Василисы завихрения с болячками после Индии начались. Она туда после войны от голода, как мы думали, с каким-то проходимцем из Тибета сбежала. Нет, парень китайцем либо индусом не был. Тибетец в общем, а кто? Да не тебе объяснять. В Ак-булаке разноплеменного люда пруд пруди. Вон и Светка от наполовину немки, наполовину уйгурки родилась, первой Генкиной бабы, то есть. А вторая – она и есть Василисина мамашка. – Новый окурок погрузился в небытие, уступив место очередному.
– Легкие спалите, – заметил, безо всякого на то отклика Венка.
– Хелен в Индию умотала на пределе бабьей молодости, значит. Тридцатик к тому времени разменяла. Там ей много чего показывали и Тадж-Махал, и горы Тибетские с монастырями-дацанами на наши обители не похожие. А в одном, так и вовсе, Богине Зла служили, запамятовал прозвание, что-то вроде Калы или Кали. Хелен правильно все знала, и объяснить по уму могла.
– Ей что, своих сатанистов не хватало? – позволил себе перебить рассказчика Венка, искренне задетый запрещенной в стране тягой нескончаемой череды садистов к дьяволу. Ему, получившему от православного Бога здоровую ногу, претило подобное небрежение истинно всесильным и единственно стоящим кумиром. Выходило, мать Василисы смотрела на жизнь несколько иначе.
– Как там у нее получилось, кто научил, дело не в подробностях. Факт, что встала она перед той Богиней на колени и выпросила себе мужика толкового, чтобы не пил, значит, и домом дорожил. В знак благодарности обещалась идолищу тому первое дитя посвятить храму, который Богиня Зла укажет.
Назад вернулась Хелен с тем же не русским, с которым сбежала. Однако промеж них ничего не возникало по части постельной! Генка подтвердил. Богиня виновата, или другое что? Любовь у Генки с Хелен закрутилась, света белого невзвидели оба, минуты друг без дружки не могли прожить, значит.
Светкина мать Генке на дверь показала. Стыдно терпеть такое. Барбара и сама была при теле, да при деле. А Генку, царствие ему, любила. Когда разбежались, никого к себе не подпустила. Ждала, значит, и дождалась!
Генка после смерти Хелен, нырк в одну сторону, нырк в другую, а кому двоеженец при двух кобылицах-дочерях нужен? Вернулся к терпеливой Барбарушке. Светку в отделе кадров совершеннолетней выдали, не за здорово живешь, понятно. Второго сторожа к Василисе – брата Барбариного, три класса всей образованности устроили ленту таскать. Это я для сведения.
По жизни всякое бывает, только случилась незадачка, твоими словами, что Василиски напрямую касается.
– Почему имена жен немецкие? – Вопрос донимал Венку давно, от впервые услышанного имени матери Васьки.
– Начал я с матери Светки – онемечившейся уйгурки. А ты знаешь, сколько немцев по Казахстану расселили, когда Гитлер попер? А чеченцев, а ингушей? Брест вместе держали, а Сталин столько сюда народу без разбору понапихал, самый большой интернационал в мире получился, и место осталось!
Венке сегодня весь мировой интернационал был до Великой Фени. Он пожалел, что отвлек Ивана Ивановича вопросом, но тот, уподобляясь вещему Олегу, продолжал гнуть свою линию.
– Наберись терпения, дослушай. И мне говорить больно и противно. Тяну, тары-бары развожу... Тот тибетец, с которым Хелен путешествовала, в конце концов, бурятским ламой оказался. Я человек православный, – Иван Иванович для убедительности осенил себя крестным знамением, – но к другим верованием отношусь, с пониманием. Не одни на Землице живем! Всем всего вдосталь! Короче, тот лама и показал Хелен пещеру с ледяной копией Богини Зла, у которой баба испросила свое вечное проклятие. Первые годы она не понимала, в чей навоз вляпалась. Чужие обычаи учила, ухаживала за мерзлой напастью и Василиску к ней с пеленок таскала.
А потом случись им с Генкой в отпуск на море в санаторий слетать. Зима стояла, отпуск большой. Мы месяца два по югам проваландались, по приезду тудой-сюдой, недели три проскочило, и вдруг Хелен слегла. Василиса большая уже. Мать первая сообразила, что к чему. Рису приказала ей наварить, плошки с медом ставить и утром, и днем и к ночи. В общем, нормальная школа с немецким, казахским и русским языками, с любимой химией и ненавистной математикой для девчонки раем казалась по сравнению с услужением тому ледяному идолищу. А мать плыла по течению фанатизма чужеземного, и течение с каждым днем убыстрялось, пока не превратилось в настоящий водоворот. Василису поедом заела ледяной напастью своей, жить то охота!
Девчонка не перечила. Генка работу забросил. Начальники внеочередной отпуск дали, Хелен лежаком стала. Василиса со школы ушла и от матери не отходила. Генка медицину на уши ставил, бабок-ведуний, шаманок навез, а водоворота последнего не осилили.
Василиса год ходила, умом пошитая, в одну точку под ногами смотрела. Про пещеру слушать не хотела, сколько лама не уговаривал. И вдруг ее саму скрутило. Не как мать, по-другому совсем. Хелен лежала, жизнь кровью горлом выходила. А за Василисой мы начали по утрам простыни да матрасы на солнышко вывешивать…
Спохватилась Василисушка, материнские наказы вспомнила, перед ламой дрессированной козой на задних цырлах забегала! Сколь времени из пещеры не выходила, Богу ведомо! Дни и ночи на ледяное Зло молилась. Отец и с Барбарой помирился, и Светка, понимая беду с подзатыльника, сводную сестру словом ли, пакостью какой не донимала.
Генка в ближнее поле натаскивал Василису и нас со Степкой (другим дядькой, значит) к делу приставил, беду скрывать. В парня девчонку перерядил, чтоб посторонние родства не заподозрили да не щучили за глаза. А в пещеру Василису возил, каждую ночь. Боялся, чего хуже не приключилось. И лама не терял времени понапрасну. Ты видел, народу у них прилично поднабралось. А получилось, что сгинули в одночасье. Кроме Василисы и…
Не, тот человек тебя не касается.
– И ламы-Миколы! – зло закусил губу Венка.
– Иван Иванович отмахнулся от его слов, точно от мухи.
– Я что сказать хочу. Генки нет, теперь можно. Один знакомый шаман, они в пору Генкиного студенчества познакомились, не отказал, приехал и по пьяни всю-всю подноготную Генке вывалил. Хелена и не знала про то! Она к тому времени на что хочешь, согласилась бы.
– Не шаман! Микола!
– Единственный способ вылечить одну и предупредить беду другой оказался. – Иван Иванович второй раз проигнорировал злой Венкин посыл. – Такая байда! Думать совестно, не то чтобы… Генка поверил, жену похоронив. Поверил, а исполнить, получается, на кануне собственной смерти решился. Догадался, о чем я? Говорить дальше муторно!
Венка отрицательно повел коротким чубом.
– Постель общая у него с дочкой вышла! – выкрикнул с надрывом Иван Иванович. – Семя отцовское лекарством! А для Хелен лекарством было, чтобы мать все про них с Василисой узнала! Все!
– И помогло, – потерянно прошептал Венка. – Ребенок у нее от отца?
– Про первый вопрос скажу «да»! Без дураков и сразу. Про другое, честно, не знаю. Не похоже на то, забегала бы давно! А Василиса Олегом прибалдела. Парню в голову не могло зайти, что мелкий пацан по нему засох! Он со Светкой крутился, и – одно по другому поехало-покатилось.
Олег мужик тертый, не ты ротозей. Жаль, к Лидке сельсоветской переметнулся, не удержала уйгуронемочка.
Василиса после Светки его любимого по башке камешком и ошарашила. Мы со Степкой следом шли. Не успели помешать. Кто от хилой девки подобного ждал? Увести вовремя успели, стояла потерянной дурой с поличным камушком в руках. Ты первый бы увидел!
У Венки отнялось тело. Он пытался вскочить, сказать гадость, возмутиться или возразить! Ни ноги, ни руки, ни тряпочка языка не повиновались ему.
– Ты узнал, чего не хотел, а мне добавить нечего. Василиса прочухается и поймет, без тебя ей труба! Она себя не понимает! Олег для нее, что запретный плод. Раззадоривает, а настоящего нет. Ты – другое… Ты терпеливое родное, что ценят теряя.
Венке, наконец, удалось выйти из ступора. Иван Иванович распознал его усилия и ответил, как он полагал, на незаданный парнем вопрос.
– Опоили тебя в пещере. Чтобы на глазах у всех… и об истинном отцовстве трепу в народе ни-ни! А Василиса сегодня перебрала шариков, что ей лама подсыпал для обрядов. Ей вопросы после тех шариков задавали, и она говорила, как в чужое окно глядела.… А-а, да что там! Паскудно работают те шарики… Ее от них лечить давно пора?
Иван Иванович сокрушенно махнул рукой, без усилия закинул безвольное существо на плечо и, не оборачиваясь, зашагал к палаткам лагеря.
– Разрешите передать эстафету?
Дождик стих, гулена ветер стряхивал на брезент суматошные шорохи брызг, коготками шаловливых белок разыгравшихся на трепещущей глади.
– Прервемся на десяток минут, потом продолжим! Ежели не потеряли терпения, конечно. – Начальник партии первым поднялся со своего стульчика.
Ребята расходились молча. Ожидаемое завершение не радовало. Целых два рассказа подряд прошли без заслуженных в адрес рассказчиков одобрительных аплодисментов.
– Аура черная, – шептала Лерка Сашке и Таньке, намылившимся укрыться в палатке столовой. – Продолжение придумали? Вроде каждый по-разному говорит, голоса меняются, а язык мало отличается и последовательность шажок за шажком. Твое сибиряческое «однако», не в счет. Оно тебя, Танька, сильнее.
– Однако сама попробуй придумать, сама на свой «язык» и поглядишь, – фыркнула повариха, увлекая Сашку из Леркиного «поля видимости».
– Однако попробую вылезти из штампа! – сердито ответила Лерка в след подруге. – Жалко, концовка без вариантов, чтобы поближе к правде.
Через десять минут бригада собралась «как штык».
– Кто отважился? Спешить некуда, на утро полю отбой. –
– Я думаю, мнение у нас общее по трагическому финалу легенды. – Лерке несомненно шел облик «синего чулка» в современном разбитном исполнении.
Ребята загомонили вразнобой, но серьезных возражений против Леркиного предположения не последовало.
– Шуруй лады, Лерка, вкалывай! Я соображение подкину под занавес в продолжение твоей, Лерка, мысли об ауре возле костра. – Сашка нарочито сделал ударение на последнем слоге. – Учти наш опыт! Мы, кто рассказывал, дойдем до конца и понимаем, что говорили не так, как виделось продолжение в начале.
– Учту! – И Лерка начала.
И не склеить судьбы, как не бьют зеркала.
Не обнимет твой сын, и не встретит жена.
И валяется...
У последнего сократа их повязали. Нелюди с тряпьем на рожах (у бандитов не бывает души и лица) напали бесшумно, профессионально быстро. Через пять минут знакомая до мелочей полуторка с Миколой за рулем и подскакивающими на ухабах катушками гупера электроразведки, подсвечивая заляпанными грязью подфарниками «верхней» дорогой подкатила к памятнику-тайнику.
«Нижняя» дорога, как вы помните, петляла к гранитному обелиску по оврагам от самого поселка мимо старого кладбища. Никто из рабочих партии те дороги без нужды названиями не наделял. Дорога здесь, другая там… Редкая из тысяч запоминается собственным именем при смене стоянок через каждые две-три недели.
Ваське, однако, нападавшие были знакомы.
«Он мой муж перед Богиней!» Не словами, искрой неземного света полыхнуло ее предупреждение. «Он принес кристалл!»
Венку не тронули, не связали, не ударили. Убежденный в защите его невиновности открывшейся правдой, он сидел на голой бортовой скамейке, держа Василису, погрузившуюся в кипящий хаос мыслей, за обе руки на случай внезапного торможения.
Подземелье раздирало ноздри вонью не выветрившейся гари до главного зала. Геннадий Иванович стоял без балахона у ледяного алтаря. На перепаханном морщинами лице, частью скрытом очками да козырьком кепки, легко читались иероглифы глубокой досады.
– Он мой муж перед Богиней, – Васька на секунду преклонила колени перед отцом и отошла к алтарю в недоступной внутреннему слуху Венки молитве.
Тем не менее, среди собравшихся, шел оживленный обмен на тарабарском языке, недоступном пониманию молодого поисковика. По гневным восклицаниям из толпы и недвусмысленным направлением кривых пальцев Венка понимал, за его жизнь сектанты не предлагают и обломка сталактита.
«Почему, почему, почему!» – кричало оскорбленное его существо, не встречая ни ответа, ни толка. Васькин голосок продолжал молчать, а в голову лезли мысли одна другой гаже. Сказано мудрыми людьми «каждый умирает в одиночку». Ничего не попишешь!
Обострившийся инстинкт, наконец, заставил мозг искать пути отступления. Васька продолжала безмолвное моление своей Богине, словно накал страстей под каменным сводом ее никоим образом не касался, очевидно, полагаясь на защиту скрытой до времени магии идола. Прямо перед девушкой зиял чернотой пролом в ледяном одеянии, пробитый преследователями рядом с лазом, где наверняка до сих пор болтался гупер.
– Стоять! – вдруг завопил геолог фальцетом, и широко раскинув руки, пошел на толпу, не сознавая ни хилости, не бесполезности подобной преграды, влекомый единственной целью любыми средствами защитить свое детище.
По всему, накал страстей толпы достиг своего апогея. Венка сложил у груди ладони лодочкой и деланно неторопливо приблизился к Ваське, не обольщая себя надеждой, на блестящий результат пришедшей ему в голову неуклюжей хитрости.
– Стоять! – взвизгнули в толпе.
Краем глаза Венка уловил выброс пламени из очень короткого ствола кверху и, более не раздумывая, рванул к пролому. Васька, зажатая у него подмышкой, едва успела пискнуть в испуге, как раздался оглушающий грохот, и волна пыли буквально втолкнула молодых под карниз ледяного покрывала.
Тягомотина поминок по главному геологу партии Геннадию Ивановичу надрывала сердце. Венка страдал вдвойне, переживая за Ваську. Их отношения к тому времени ни для кого секретом не были, как и ее удивительное перевоплощение в девчонку.
Ребята легко приняли нехитрый маневр геолога партии и обыденную цель, подработать лишнюю деньгу. Начальство экспедиции сквозь пальцы смотрело на найм несовершеннолетних мальчишек, категорически запрещая прием на работу девчонок до восемнадцати лет. Против него восставали законы будущего материнства, а играть в запрещенные игры с государством кадровики позволяли, разве что, в заведомо беспроигрышных вариантах ради пользы личного кармана. Сдирание, так называемого «холостяцкого» налога с не успевших получить паспорта Венок, Колек, Олегов и прочих – из той же оперы о рабах и пешках.
Венка пил мало и неохотно. Нажимал на тушенку. Грохот обвала предсмертные вопли сектантов и душераздирающий крик геолога:
– Под карниз, под ка-а…
Потом духота пыли, свет звезд над головой, оглушающий крик тишины и разрывающая сердце дрожь хрупкого тельца под правым плечом. Но страшнее мертвой тишины пещеры и равнодушного света звезд, объединившихся с горами в безликом спокойствии вечности бил по нервам не унимающийся озноб девчонки, импульсивно переходящеий в истерический колотун, Венку озадачило глухое без слез молчание Васьки. Создавалось не радующее любящего сердца ощущение предрешенности событий, о которых Васька знала, покорно следуя загадочной и далеко непростой судьбе.
– Покричи, поплачь!
А когда рассвело, они вместе искали проходы под обломками, срывая горечь беды азартом поиска среди невыразимого хаоса камня, ледяных осколков и низринутых обвалом пластов дерна с продолжавшим, как ни в чем небывало, зеленеть кустарником. Обвал разнес вдребезги пышные складки белоснежного подола Богини. Венка и Василиса уцелели под нависающим тупым углом карниза гранитного пегматита – основной породы пещеры, привычные выходы из которой оказались навсегда утраченными.
«Помоги мне!» К Венке вернулась способность к здравому мышлению, и он принялся разбирать завал над местом, где предполагал отыскать галерею, ведущую к могиле достославного бая.
Василиса встала рядом тенью грозового облака. Она продолжала давить избранника молчанием, но его короткие приказы принимала без возражений, прерывая работу для короткой молитвы перед начинающим «плакать» идолом от избытка тепла, поступающего с восходом солнца. Венка давно хотел расспросить свою удивительным образом приобретенную жену об ее таинственном вероисповедании и про секту, невероятным образом изменившую его судьбу. Менее щепетильный Олег, давно бы выжал из Васьки подноготную конгломерата девических тайн. Сейчас Венка искренне завидовал житейской настойчивости друга, которую вчера считал в нем чисто бабьей чертой характера.
Завидовал, но с собственной врожденной деликатностью ничего поделать не мог. Да и не задумывался Венка о далеком будущем. Вытащить, спасти Ваську. Остальное, как получится…
Василиса сидела пришибленная, не притрагиваясь ни к питью, ни к скромной закуске, сотворенной небрежными руками казашонка Турсуна. Этому правоверному мусульманину, претили обряды чужой веры, а к смерти геолога он отнесся с полнейшим равнодушием.
Изредка Василиса поднималась, уходила к себе в палатку, однако, скоро возвращалась к столу и продолжала упорно смотреть перед собой, а неподвижные зрачки ее, раз от разу наполнялись мутной отливающей чернотой синью. В движениях угловатого тела появились непроизвольные резкие колебания, напоминающие озноб, что Венка испытал под своим плечом в пещере.
К закату (поминали покойника по вечернему холодку после отъезда комиссии из боссов от геологии, милиции и еще, Бог знает, откуда) Васькины зрачки переполнили глазницы. Молча, сжав ледяными пальцами Венкино предплечье, Василиса трудно оторвалась от скамейки, и тот понял, что она нуждается в сопровождении.
Однако направилась Васька не к палатке, стесняясь нескромных, пускай не высказанных ухмылок собратьев по горным тропам. Часто теряя равновесие, она обогнула Дерево духов и пошла к мулушке неизвестного бая. Ноги ее шаг от шагу отказывались повиноваться мозгу. Связывая Васькину слабость с избытком перенесенных переживаний, Венка был несказанно удивлен, когда его любовь неукротимо потянуло на четвереньки. Череда мучительных позывов, и Ваську вырвало желчью.
Сообразив, что с Васькой твориться нечто ему непонятное, поскольку водки она едва пригубила, Венка дождался окончания позывов тошноты и перенес перышко Васькиного тельца несколько в сторону, на пологий склон, чтобы голова девушки лежала повыше.
Васька отключилась. Ожидая продолжения неприятностей, Венка слетал к ручью и вернулся с мокрой не потерявшей ледяной капели рубашкой. Девушка бредила. Венка торопливо выжал рубашку прямо на белое лицо, стараясь обильно смачивать короткую стрижку и выпуклый лоб, потом протер запекшиеся припухлые губы и, не удержавшись, поцеловал их взасос.
– Олежка! – Васькины руки обвили Венкину шею. – Мой Олежка!
Жадные поцелуи измочаливали Венкино лицо, оголенные плечи и грудь, не позволяя Венке вымолвить ни слова. Васька впивалась в кожу спины ногтями и стонала, заходясь хрипами от наслаждения. Пытаясь отстраниться, Венка явственно ощутил под пальцами нарастающее упругое желание ее тела.
– Люблю, люблю, люблю… – Васькины глаза оставались закрытыми, а руки ласкали Венкино тело с распаляющейся страстью.
Ошеломленный предательством любимой и безудержным натиском, Венка не пытался оказать сопротивление, продолжая впитывать не предназначенные ему ласки отверзающейся раной души, как единственно ему принадлежащие. И лишь когда (увы, ставшая безумной) обоюдная страсть получила завершение, оба, наконец, обмякли и потеряли друг друга.
Венка сидел, вглядываясь сквозь сумрак в бесконечно дорогие черты спящего Василисиного лица, не давая уму воли поверить, что совсем скоро оно превратиться в чужой равнодушный лик посторонней женщины, покуда оскорбленное чувство собственного достоинства не прорвалось вдруг наружу унизительным потоком слез, разбавляющих любые человеческие проблемы. Не в силах удержать марку мужчины и опасаясь случайного пробуждения девушки, Венка принялся вытирать разгоряченное горем лицо мокрой рубашкой и побежал к Дереву духов.
Ледяная вода не принесла желаемого облегчения. Газа болели от нестерпимого холода снежных вершин, а слезы продолжали и продолжали струиться по лицу двумя прожигающими щеки колеями.
Тетя Таня всхлипнула и замолчала.
– Я понимаю тебя Таня. Возле нашего костра аура особенная! – Сашка сочувственно причмокнул губами, пробуя качество дыма на вкус для вящей убедительности. – И что интересно: говоришь, говоришь, и вдруг ступор! Заклинивает. Впечатление, будто некто невидимый отмеряет порции рассказа, а потом путает мысли.
– Сумбур в башке! Миллион вариантов! И все-все не то! – Лерка загрустила.
– Не выдрюкивайся, Танька. Скажи, что сговорилась с Сашкой. Мы поймем! – не удержалась Дашка.
Тетя Таня всплеснула руками.
– Со своим Гаврей сговорись, лишь бы получилось! Интересные вы пончики, однако…
– И сговорюсь, – в запальчивости отвякала Дашка, но осеклась. Взгляд, которым ее одарил возлюбленный, Дашутке пришелся не по душе. – Прости Таня! Я твоим рассказом расстроенная не хуже тебя получается. Говорила ты, словно по написанному. Адовым серным колчеданом клянусь!
– А ответами не пахнет! – Лерка намеренно протяжно потянулась и приметно зевнула. – Сумеешь продолжить Гавря?
– Думаю, сумею, – Гавря подобно двум предыдущим рассказчикам напряженно изучал угли костра в уверенности, что история Венкиной любви пишется огненными фразами совсем не для метафоры, а вот так, напрямую. – А выходной с утра будет? Не потянем мы работы после бессонной ночи.
– Я не тороплю. – Вениамин Макарович поднялся, и, складывая крохотный стульчик, назидательно добавил, оценивающе оглядев юное пополнение геологии: – Денежку государство платит не за байки… «Однако».
Любимое Танюшкино «однако» прозвучало смешно по-доброму. Ребята заулыбались, прощаясь к ночи, а Дашка вдруг подытожила:
– С теткой, однако, прощаться будем? Правильно поняли, пончики?
– Я «за»! Мы «за»! – неслось из темноты от палаток, а Макакрыч, оттаивая в лучах понимания, думал о растущем внутри молодежного коллектива взаимном уважении и особенном доверии, без которого в поле «кранты».
На утро налетел тайфун. В приморском августе штука закономерная. Дождь хлестал, сливаясь струями в сплошную стену, заполняя говором горных ручьев и речушек каждую забытую Богом морщинку на суровом и прекрасном лике Матушки-Земли.
Бригада отдыху обрадовалась. Что во времена молодости начальника партии, что сегодня, рабочие нормативы оставались незыблемее Эвереста. Ребята устали, и плевать им было на потери в заработке. С другой стороны, Ева Генриховна для бригады была кладезем заковыристых геологических познаний. Для начинающих «испытание камнем» лучшего учителя придумать невозможно. В начале первого семестра не один и не два первокурсника…
Анекдот, в общем:
Сидят вчерашние абитуриенты, к первому зачету готовятся. Вбегает старшекурсник: – Профессор Казанский просит принести в пятую аудиторию гребешок для Волоса Вероники. Говорят, у вас позабыли.
Первокурсники подхватываются, ищут и, в конце концов, несут профессору первый попавшийся гребешок, из тех, что видухой приличнее. Там и узнают о существовании минерала, которому гребешок, что космонавту детская ночная ваза в невесомости.
Будущих первокурсников Евы Генриховны подобной наколкой не проведешь! Поработали в камералке под рассказы о камне, а пообедали, и поймали себя на разыгравшейся в каждом жажде поиска. Снова поработали, незаметно накатил вечер, а хочется в поле.
А тут и Макарыч из Дальнереченска прикатил на своем «полотняном» Газ-69-том. За свежими овощами мотался сам, никаких грузчиков из числа ребят!
Могли в просторной палатке кухни у теплой печки собраться. Но! Не поленились, проверили канавки для стока воды, натянули тент над «кострищем легенд», натаскали хворосту, развели костер, и звать никого не пришлось – собрались дружно в полном составе. Понимали, сегодня в легенде будет поставлена точка. А тайфун, когда не мешает, пускай себе стучит дождем по крышам…
Гавря заметно волновался, удивляясь на подковыристых друзей. Ни один! Ни словом, ни намеком.… Переживали, наверное рассказанное, каждый, и по-своему. Права, ой, права Лерка, говоря про кусочек своей жизни, что выкладываешь как на духу; где словчить нельзя. Поймут подделку, откровенно зевнут в лицо.
Сашка и Танька первыми уселись рядышком, и снова молчок: ни шуточек, ни прибауточек. Разве что Дашка промокнула уголки глаз уголком банданы, пододвигаясь к нему поближе. А кто заметил? Макарыч? Он, без избытка переживаний, ответы наперед знает!
Гавря передал обязанности кострового, которые перед тем наложил на себя добровольно, Танькиному Сашке; и долго, почитай с минуту вглядывался в непроницаемые Сашкины глазищи, набираясь из них уверенности и смелости мысли. Совсем как идущий на экзамен школьник, ищущий поддержки из уст только что сдавшего трудный предмет одноклассника.
Легенда Гаври.
Слаб мой дух.
Ты простишь, если я вдруг споткнусь.
Ты поймешь! Я люблю себя тоже!
За спиной натужно скрипнул голыш. На памяти аксакалов, ключ возле Дерева духов, по весне стрелял фонтаном со дна горной речушки Аксу, пробивая приличный слой воды. В сторону гор древнее широкое ложе и по сегодняшний день просматривалось белыми окатышами на добрых двести метров. Сухое русло обтекало галечником косогор с карагачем и, возрожденное подземным потоком, сбегало к поселку говорливым широким ручейком.
Венка не обернулся. Василисин дядька и сторож бережно уложил невесомую ношу под самое дерево. Теперь голова его племянницы лежала на жесткой подушке корня. Очевидное обстоятельство неудобства ничуть не смущало брата погибшего геолога партии. Присаживаясь подле Венки, Иван Иванович надавил мальчишке на плечо с мощью, способной вогнать былинного богатыря в землю. Венка натиск выдержал не шелохнувшись.
«Силой хвастается», подумалось вскользь. «Микола накапал, что огрызнуться не постесняюсь. Предупреждает!»
– Пустое! – Иван Иванович скрипнул галькой подле и, вытянув ноги, добыл из брезентовых штанин сигареты со спичками. – Закуришь?
– Не хочу! – Венка устал от одиночества и горя, но делиться сердцем с Василисиным дядькой было не к ёну, так во времена Венкиной молодости выражались, заменяя приевшееся литературное «ни к чему».
Иван Иванович в душу не полез.
– Я расскажу, ты поступай по своему разумению. – От длинной струи, выпущенной из ноздрей, пахнуло самосадом и гарью степного разнотравья. – С Василисой от рождения одни заковырки получались. Телом хила, а в учебе набралась, что скучно ей стало с Ак-булакскими ребятами водиться. Не успела школу закончить, где дня каникул не видала, с больной матерью сидела до самого прошлого года. Потом у самой…
Иван Иванович запнулся на целый десяток злых затяжек. Венка нутром почувствовал, что не хочет он говорить того, что сейчас скажет, и от этого своего прозрения вдруг проникся к вечному стражу Василисы неизъяснимым доверием.
– Не говорите, если трудно. Я сегодня посторонний, к чему мне?
– Постороннему не перескажешь! – Иван Иванович каблуком втоптал окурок в сырую гальку родника и потянулся за следующей сигаретой. – Трудно про такое, правильно угадал... Надо! А там тебе решать! У матери Василисы завихрения с болячками после Индии начались. Она туда после войны от голода, как мы думали, с каким-то проходимцем из Тибета сбежала. Нет, парень китайцем либо индусом не был. Тибетец в общем, а кто? Да не тебе объяснять. В Ак-булаке разноплеменного люда пруд пруди. Вон и Светка от наполовину немки, наполовину уйгурки родилась, первой Генкиной бабы, то есть. А вторая – она и есть Василисина мамашка. – Новый окурок погрузился в небытие, уступив место очередному.
– Легкие спалите, – заметил, безо всякого на то отклика Венка.
– Хелен в Индию умотала на пределе бабьей молодости, значит. Тридцатик к тому времени разменяла. Там ей много чего показывали и Тадж-Махал, и горы Тибетские с монастырями-дацанами на наши обители не похожие. А в одном, так и вовсе, Богине Зла служили, запамятовал прозвание, что-то вроде Калы или Кали. Хелен правильно все знала, и объяснить по уму могла.
– Ей что, своих сатанистов не хватало? – позволил себе перебить рассказчика Венка, искренне задетый запрещенной в стране тягой нескончаемой череды садистов к дьяволу. Ему, получившему от православного Бога здоровую ногу, претило подобное небрежение истинно всесильным и единственно стоящим кумиром. Выходило, мать Василисы смотрела на жизнь несколько иначе.
– Как там у нее получилось, кто научил, дело не в подробностях. Факт, что встала она перед той Богиней на колени и выпросила себе мужика толкового, чтобы не пил, значит, и домом дорожил. В знак благодарности обещалась идолищу тому первое дитя посвятить храму, который Богиня Зла укажет.
Назад вернулась Хелен с тем же не русским, с которым сбежала. Однако промеж них ничего не возникало по части постельной! Генка подтвердил. Богиня виновата, или другое что? Любовь у Генки с Хелен закрутилась, света белого невзвидели оба, минуты друг без дружки не могли прожить, значит.
Светкина мать Генке на дверь показала. Стыдно терпеть такое. Барбара и сама была при теле, да при деле. А Генку, царствие ему, любила. Когда разбежались, никого к себе не подпустила. Ждала, значит, и дождалась!
Генка после смерти Хелен, нырк в одну сторону, нырк в другую, а кому двоеженец при двух кобылицах-дочерях нужен? Вернулся к терпеливой Барбарушке. Светку в отделе кадров совершеннолетней выдали, не за здорово живешь, понятно. Второго сторожа к Василисе – брата Барбариного, три класса всей образованности устроили ленту таскать. Это я для сведения.
По жизни всякое бывает, только случилась незадачка, твоими словами, что Василиски напрямую касается.
– Почему имена жен немецкие? – Вопрос донимал Венку давно, от впервые услышанного имени матери Васьки.
– Начал я с матери Светки – онемечившейся уйгурки. А ты знаешь, сколько немцев по Казахстану расселили, когда Гитлер попер? А чеченцев, а ингушей? Брест вместе держали, а Сталин столько сюда народу без разбору понапихал, самый большой интернационал в мире получился, и место осталось!
Венке сегодня весь мировой интернационал был до Великой Фени. Он пожалел, что отвлек Ивана Ивановича вопросом, но тот, уподобляясь вещему Олегу, продолжал гнуть свою линию.
– Наберись терпения, дослушай. И мне говорить больно и противно. Тяну, тары-бары развожу... Тот тибетец, с которым Хелен путешествовала, в конце концов, бурятским ламой оказался. Я человек православный, – Иван Иванович для убедительности осенил себя крестным знамением, – но к другим верованием отношусь, с пониманием. Не одни на Землице живем! Всем всего вдосталь! Короче, тот лама и показал Хелен пещеру с ледяной копией Богини Зла, у которой баба испросила свое вечное проклятие. Первые годы она не понимала, в чей навоз вляпалась. Чужие обычаи учила, ухаживала за мерзлой напастью и Василиску к ней с пеленок таскала.
А потом случись им с Генкой в отпуск на море в санаторий слетать. Зима стояла, отпуск большой. Мы месяца два по югам проваландались, по приезду тудой-сюдой, недели три проскочило, и вдруг Хелен слегла. Василиса большая уже. Мать первая сообразила, что к чему. Рису приказала ей наварить, плошки с медом ставить и утром, и днем и к ночи. В общем, нормальная школа с немецким, казахским и русским языками, с любимой химией и ненавистной математикой для девчонки раем казалась по сравнению с услужением тому ледяному идолищу. А мать плыла по течению фанатизма чужеземного, и течение с каждым днем убыстрялось, пока не превратилось в настоящий водоворот. Василису поедом заела ледяной напастью своей, жить то охота!
Девчонка не перечила. Генка работу забросил. Начальники внеочередной отпуск дали, Хелен лежаком стала. Василиса со школы ушла и от матери не отходила. Генка медицину на уши ставил, бабок-ведуний, шаманок навез, а водоворота последнего не осилили.
Василиса год ходила, умом пошитая, в одну точку под ногами смотрела. Про пещеру слушать не хотела, сколько лама не уговаривал. И вдруг ее саму скрутило. Не как мать, по-другому совсем. Хелен лежала, жизнь кровью горлом выходила. А за Василисой мы начали по утрам простыни да матрасы на солнышко вывешивать…
Спохватилась Василисушка, материнские наказы вспомнила, перед ламой дрессированной козой на задних цырлах забегала! Сколь времени из пещеры не выходила, Богу ведомо! Дни и ночи на ледяное Зло молилась. Отец и с Барбарой помирился, и Светка, понимая беду с подзатыльника, сводную сестру словом ли, пакостью какой не донимала.
Генка в ближнее поле натаскивал Василису и нас со Степкой (другим дядькой, значит) к делу приставил, беду скрывать. В парня девчонку перерядил, чтоб посторонние родства не заподозрили да не щучили за глаза. А в пещеру Василису возил, каждую ночь. Боялся, чего хуже не приключилось. И лама не терял времени понапрасну. Ты видел, народу у них прилично поднабралось. А получилось, что сгинули в одночасье. Кроме Василисы и…
Не, тот человек тебя не касается.
– И ламы-Миколы! – зло закусил губу Венка.
– Иван Иванович отмахнулся от его слов, точно от мухи.
– Я что сказать хочу. Генки нет, теперь можно. Один знакомый шаман, они в пору Генкиного студенчества познакомились, не отказал, приехал и по пьяни всю-всю подноготную Генке вывалил. Хелена и не знала про то! Она к тому времени на что хочешь, согласилась бы.
– Не шаман! Микола!
– Единственный способ вылечить одну и предупредить беду другой оказался. – Иван Иванович второй раз проигнорировал злой Венкин посыл. – Такая байда! Думать совестно, не то чтобы… Генка поверил, жену похоронив. Поверил, а исполнить, получается, на кануне собственной смерти решился. Догадался, о чем я? Говорить дальше муторно!
Венка отрицательно повел коротким чубом.
– Постель общая у него с дочкой вышла! – выкрикнул с надрывом Иван Иванович. – Семя отцовское лекарством! А для Хелен лекарством было, чтобы мать все про них с Василисой узнала! Все!
– И помогло, – потерянно прошептал Венка. – Ребенок у нее от отца?
– Про первый вопрос скажу «да»! Без дураков и сразу. Про другое, честно, не знаю. Не похоже на то, забегала бы давно! А Василиса Олегом прибалдела. Парню в голову не могло зайти, что мелкий пацан по нему засох! Он со Светкой крутился, и – одно по другому поехало-покатилось.
Олег мужик тертый, не ты ротозей. Жаль, к Лидке сельсоветской переметнулся, не удержала уйгуронемочка.
Василиса после Светки его любимого по башке камешком и ошарашила. Мы со Степкой следом шли. Не успели помешать. Кто от хилой девки подобного ждал? Увести вовремя успели, стояла потерянной дурой с поличным камушком в руках. Ты первый бы увидел!
У Венки отнялось тело. Он пытался вскочить, сказать гадость, возмутиться или возразить! Ни ноги, ни руки, ни тряпочка языка не повиновались ему.
– Ты узнал, чего не хотел, а мне добавить нечего. Василиса прочухается и поймет, без тебя ей труба! Она себя не понимает! Олег для нее, что запретный плод. Раззадоривает, а настоящего нет. Ты – другое… Ты терпеливое родное, что ценят теряя.
Венке, наконец, удалось выйти из ступора. Иван Иванович распознал его усилия и ответил, как он полагал, на незаданный парнем вопрос.
– Опоили тебя в пещере. Чтобы на глазах у всех… и об истинном отцовстве трепу в народе ни-ни! А Василиса сегодня перебрала шариков, что ей лама подсыпал для обрядов. Ей вопросы после тех шариков задавали, и она говорила, как в чужое окно глядела.… А-а, да что там! Паскудно работают те шарики… Ее от них лечить давно пора?
Иван Иванович сокрушенно махнул рукой, без усилия закинул безвольное существо на плечо и, не оборачиваясь, зашагал к палаткам лагеря.
– Разрешите передать эстафету?
Дождик стих, гулена ветер стряхивал на брезент суматошные шорохи брызг, коготками шаловливых белок разыгравшихся на трепещущей глади.
– Прервемся на десяток минут, потом продолжим! Ежели не потеряли терпения, конечно. – Начальник партии первым поднялся со своего стульчика.
Ребята расходились молча. Ожидаемое завершение не радовало. Целых два рассказа подряд прошли без заслуженных в адрес рассказчиков одобрительных аплодисментов.
– Аура черная, – шептала Лерка Сашке и Таньке, намылившимся укрыться в палатке столовой. – Продолжение придумали? Вроде каждый по-разному говорит, голоса меняются, а язык мало отличается и последовательность шажок за шажком. Твое сибиряческое «однако», не в счет. Оно тебя, Танька, сильнее.
– Однако сама попробуй придумать, сама на свой «язык» и поглядишь, – фыркнула повариха, увлекая Сашку из Леркиного «поля видимости».
– Однако попробую вылезти из штампа! – сердито ответила Лерка в след подруге. – Жалко, концовка без вариантов, чтобы поближе к правде.
Через десять минут бригада собралась «как штык».
– Кто отважился? Спешить некуда, на утро полю отбой. –
– Я думаю, мнение у нас общее по трагическому финалу легенды. – Лерке несомненно шел облик «синего чулка» в современном разбитном исполнении.
Ребята загомонили вразнобой, но серьезных возражений против Леркиного предположения не последовало.
– Шуруй лады, Лерка, вкалывай! Я соображение подкину под занавес в продолжение твоей, Лерка, мысли об ауре возле костра. – Сашка нарочито сделал ударение на последнем слоге. – Учти наш опыт! Мы, кто рассказывал, дойдем до конца и понимаем, что говорили не так, как виделось продолжение в начале.
– Учту! – И Лерка начала.
Обсуждения Чела