34
Настойчивое гудение клаксона «Хаммера» за воротами, перерезало нить беседы, к тому времени практически истончившейся. Турсун Адамович подошел к вскочившему первым Никите, которому срочно потребовался Дани. Усатый ученый встал на пути.
– Ты способен соединить меня с дочерью? Ты отыскал ключ? – Могло показаться, доводы ширентуя и сподвижники за воротами, не трогали представителя науки своей настойчивостью.
– Ширентуй предупредил…
– Я слышал слова ширентуя, и все же?
– Если Вы настаиваете, и мне разрешат.
Разрешение на опыт давал Учитель. Никита оказался в известном затруднении, стараясь избежать разоблачения «хуварака». Турсун Адамович не сомневался в положительном решении единственного на его взгляд начальника.
– Разрешите! – обратился он к настоятелю.
– Заигрывания с Братьями тени, Турсун, исказят результат.
– Quod volunt, credunt. Чего желают, тому и верят. Пускай будет, что будет. Я вне претензий, соедините меня с ней.
Ширентуй, словно в раздумье, перевел взгляд от лица ученого к мнимому хувараку. Жодче-лама неприметно кивнул.
– Я получил разрешение, – вмешался в разговор старших чела. Никита коснулся пальцами левой ладони настаивающего на свидании с дочерью отца и углубился в чтение вспомнившихся безо всяких усилий мантр в постепенно наступающей тишине гор, не прерываемой более посвистами ветра вершин.
На «Хаммере» решили прерваться с вызовом старшого, разумно предоставив тому самому избрать порядок собственных действий. Дани сжался на своем клочке овчины, испытывая подлинный трепет осинового листа. Заклинания друга работали! Вначале его поразила тишина. А сейчас солнце подернулось облаками и стало значительно темнее. Возле правого плеча Турсуна Адамовича возникло голубое свечение. Дани готов был поклясться, что светлое пятно пытается принять черты человеческой фигуры и ему это никак не удается. И вдруг возникло лицо! Турсун Адамович схватился за сердце. Скит тотчас прервал опыт.
– Ты поступил правильно, чела! – голос ширентуя прошелестел снежной порошей с отрогов Кайласа. – Нет смысла в продолжении. Она не видит и не слышит на пути к своему Эго. Удобнее попросить сон.
Турсун Адамович, не говоря ни слова, поспешил к автомобилю. Никита не сразу отошел от транса.
– Ну и жуть пришлось сотворить! Меня колотит!
Ширентуй и жодче-лама одновременно возложили руки на плечи чела.
– Поспешим к машине, – предложил жодче-лама, не разжимая рта.
Никита повиновался немедленно.
– Где мой охранник? – вопил Турсун Адамович. – Где мой сын? Да не молчите, отвечайте, безмозглые твари!
Словно подчиняясь его крику, облака освободили плененное светило, и задул пронизывающий ледяной ветер. Ширентуй широко развел руками.
– Спрашивайте у дакини, уважаемый. У той, чей земной и запредельный покой вы разрушили.
– Ты отдаешь отчет словам, старик?
Лысый детина подскочил к ширентую, с гнусным намерением потрясти того за грудки, наплевав на возраст и высокое духовное звание последнего. Дани замер, прикрыв веки. Кровавой расправы он бы не перенес без отягчающих здоровье последствий. Духовные лица не шевельнулись. А обнаглевший верзила вдруг споткнулся на ровном месте, а из его расплющенного носа потянулись две безобидные на вид красные ниточки крови.
Воздух возле «Хаммера» сгустился. Прозрачные пожилые мужчина и дама под плоским зонтиком с кистями (цвета невозможно было различить, до того все оказалось прозрачным) выплыли из черного кузова и приблизились к Турсуну Адамовичу. Ученый замер в оцепенении. Дама неторопливо сложила зонтик. Турсун Адамович не ощутил удара по щеке, почувствовал лишь некое дуновение, перед которым ледяной ветер вершин показался бы африканским суховеем. Вторую пощечину дакини получил карлик. Призраки растворились в золоте неба.
– Ты узнал? Ты узнал деда? – зашипел Дани за спиной Никиты сквозь зубы. – А за что она Турсуна?.. Ты знаешь?
Жодче-лама и юные москвичи вслед за ширентуем повернулись и зашагали к обители навстречу не густой толпе монахов, торопливо бегущих на помощь наставнику по сигналу неизвестного наблюдателя.
35
После неизменной цонкапы на ужин Никита и Дани остались одни.
– Пойдем к могиле дакини, – предложил Никита. – Хочу вернуть тетрадку. Мне она не нужна, тебе хранить опасно. Турсун не поверил!
Они вышли за разрушенные временем стены. Солнце стояло высоко, но приближение сумерек ощущалось по удлинившимся теням и стихнувшему ледяному ветру.
– Хотел спросить, – Дани замялся. Голой правдой от впечатления, произведенного на него непривлекательным ликом Дари, обижать друга не хотелось ни коим образом, и в то же самое время ему нетерпелось узнать то, о чем обычно рассказывают добровольно. – Тебе Дари нравилась? Ты смотрел на нее глазами умалишенного, а мне было страшно.
– Каждый видел, уготованное не нами, – Никита, в свою очередь, не сумел сразу подыскать подходящего объяснения. – Ты увидел… диаку, неправильного духа, Турсун – дочь, а я лепил «от фонаря», чтобы он отстал. – Никите не хотелось пускаться в подробности непонятной другу науки. Дани не настаивал. Магические варианты интересовали его не больше, чем помет приблудившейся на даче кошки.
– Где ты ее надыбал? Я про живую.
– Ты ее знаешь. Знал по школе. Там я ее не замечал, а в походе по глупости растоптал ее инсулин. Она смолчала. Боялась, что меня накажут. Молодцы руководители, ущучили нелады вовремя. Мы с ней стеснялись и боялись не то, чтобы проводить время вместе, а близкого присутствия друг друга. Даже не познакомились толком. Боялись, засмеют. Высматривали друг друга сквозь дым костра. Наверное, когда по-настоящему… Мне тринадцать было, ей от силы одиннадцать. Потом школа… и как-то все позатерлось. Встретились… за порогом, на том свете, в общем. Я узнал ее не сразу. Сам не соображал, что со мной происходит, и где я нахожусь. Не узнал! Она так смотрела! Думал, вот-вот скажет, а она молчит. Потом голос незнакомый возле самого уха «Она умерла возле школы». Вспомни бабушкино письмо! Она знала!
– Ну, ты выдал!
– Там смена декораций была все время, будто сплю, а все на самом деле. Там живут, как бы возле места прописки по сходству кармы. – Никите захотелось поделиться сокровенным: о стеклянном гробике со свечами. Гробик, свечи… Он отогнал воспоминания.
– Чего заглох? – Дани горел от нетерпения.
– Прости, не хотелось тебя будоражить. Я не все рассказал про ночь, когда скинул стремянку. Турсун, почему не хотел взрывать, они бы и динамит прихватили сразу. Опыта вскрытия кладов ему не занимать. Он трусил!
– Извини, перебью. Я читал, да мы вместе читали! Турсун не мог не понимать, что клады прячут, налагая заклятия. Их брать – себе могилу вырыть. И ширентуй говорил…
– В десятку, Дани. Турсун своим дружкам то же самое говорил. Не предупреждал, а на личном опыте… Ширентуй о многом умолчал, рассказывая о Войцехе для нас с тобой. Ламы – народ тертый по части своей науки.
– Какой?
– Ты уже спрашивал, вспоминай! Когда ходили к могиле в прошлый раз…
– Думаешь, я понимаю до точки?
– А сейчас, скоро придем, я не успею досказать, чего начну...
– Валяй! Только не в штаны, как учил папа.
– Оказывается, в истории с Войцехом замешана шаманка из кочевья Нурбоева. Шаманка или местная ясновидящая, точно не скажу. Турсун ее по всякому называл. У той шаманки была дочь. Тайная, скорее всего, кому сейчас дело? Нас коснулось другое. Дочка шаманки, знала от матери приемы магии. Современным пижонам в дурном сне не приснится, что магия может натворить в «черных» руках. Она, обыкновенным словом может приговорить или возвеличить. Добро и дрянь все идет от человека. Смерть Дари Нурбоевой – ее колдовство. Войцех – пешка. Твоя прабабка, а потом и дакиня Ева – следствие камлания той шаманки. В подлинной генеалогии разбирайся сам или спрашивай ширентуя. Я не Библия, бесконечно перебирать, кто от кого…
– И кому, – хмыкнул Дани под жест далекий от приличий.
– Не плюй в огонь, в колодец и на землю!
Дани притих. Скит в новом качестве отталкивал и притягивал более привычного преданного защитника, его Даниных интересов. Пробудившиеся Знания стародавнего друга били наотмашь, уничижая самолюбие, и одновременно зазывая нераскрытой тайной бытия и сказочными возможностями, малую толику которых Дани испытал на собственной шкуре.
– Учти! – Никита заговорил, натянуто серьезно. – Турсун хотел заставить тебя вытащить золото пещеры и тетрадь отобрать. Проба не прошла. С другой стороны, твоих рук ему не жалко, а продажу легко организовать через подставу. Он не отстанет! Зря ты тогда при них скакал над пропастью. Откажись от билетов на самолет, я найду способ переправить тебя домой. Освоюсь день другой. В Америку не хочешь?
– Пшел, ты!
– Не вежливый, однако. Потому и прошу отсрочки.
Знакомый подъем притормозил темп препирательств. Солнышко заметно приблизилось к горизонту. Никита заторопился, прозрачно намекнув будущему хувараку на полезность горо. Для Дани выписывание прямоугольников горо (для зрячего не менее двух часов) казалось надуманной повинностью, призванной выработать у него потребность к послушанию без раздумий.
– Махатмы знают Главный Закон причины и следствия, где причина сама есть следствие другой причины, и научились подчинять ему, прежде всех, самих себя. Они своей волей умеют зажать любую прихоть тела. Без Махатм, Земле амба! Они работают на износ, пытаются дать нам понимание того, что человеку безопаснее жить свиньей, а не с нашей гордыней.
– Ты не завелся? – Дани выбрался к пальцам вершины.
– Нет, если ты объяснишь происхождение вон того облачка пыли на дороге к поселку, где мы с тобой так и не побывали.
– Что мы позабыли у скотоводов? А шлейф, похоже, не от платья дакини Евы.
– У нее платье без шлейфа.
– Сам говорил.
– Не ври! Я не мог говорить, чего не видел. А Турсун не успокоился. Надо посоветоваться с Учителем. Положим тетрадку, и жмем в дацан на четвертой передаче пяток.
Друзья перебежали черную пасть пропасти, не изменяя стремительности шага, что со стороны смотрелось подлинным чудом перелета, благо подсматривать за ними было некому.
36
Траурное настроение выложенного черным базальтом подземелья скрашивала подсветка из цепочки бездымных факелов, мерцающих по мокрым стенам неожиданно веселыми переливами света с преобладанием золотистых солнечных искр.
– Представь мое выползание отсюда в полной темноте, придерживаясь стенок. Не пойму, где обмишурился?
– Когда выходил, не заметил вот этого закругления базальта. Видишь, скол по трещине? – Никита отступил к выходу и провел пальцами правой руки по стене, имитируя действия друга. – А когда повернул вправо, левой рукой ты наткнулся на вот этот похожий на перо выступ напротив входа, а подумал...
– Я верил в продолжение стены. Получается, вышел на тропинку и заблудился, взяв правильное направление? Ты прав. Вот и косая черта по «перу», где я зацепился и уронил… и она... ой ля-ля! – На лицо Дани упала тень грусти.
– Пойдем! Тянуть резину некогда, нам в дацане горо топать.
Обшитая тонкими бревнами дверь отворилась от легкого прикосновения.
– Я шагал вечность, не меньше, а здесь все рядышком. – Дани оглянулся назад в надежде увидеть светлые отсветы по стенам при входе.
Дорога на выход казалась непривлекательно темной. Свет факелов не брызгал солнцем по «зернистой икре» жемчужных капель, редкие огоньки их казались потускневшими, натужно пересиливающими темноту. В крохотном зале друзья взялись за руки, чтобы (вдруг оставшись без света) не потеряться. Черные стены таяли в темноте, создавая иллюзию необозримого пространства. Никита, присел на корточки и наскоро осмотрел, расставленные полукругом реликвии, безошибочно определив место, где лежала тетрадь.
– Спасибо, дакиня!
Завернутый в клеенку пакет лег на пол. Никита и следом за ним Дани сложили ладошки в ритуальном поклоне. Две знакомые призрачные фигуры на мгновение выдвинулись из стены, приподняли руки в приветствии и пропали. Свет факелов стал едва виден. Повторив поклон, друзья побрели к выходу, сталкиваясь плечами в тесном проходе. Заговорили они перед спуском. – Я думал, что увижу бабушку Еву и деда Макарыча в сомати.
– В чем? – не понял Дани.
– Забудь! Мысли наползают одна на другую, не успеваю фильтровать. Смеркается, поторопимся!
– Я тупой?
– Прости. Здесь (в пещерах Кайласа) можно наткнуться на живые мумии: сидят в отключке, не дышат, а душу не отпускают. Они умеют. Получается ни то ни се, – не мертвец, и не живой.
– На фига?
– Спроси, при случае! Поэтому не хотел рассказывать, что сам не понимаю.
Знакомый до мелочей спуск одолели в считанные минуты.
– Заводи!
Серые тени метнулись к Дани с двух сторон. Перед Никитой вырос Турсун Адамович, перекрывая обзор.
– Я забираю твоего друга в Москву. Ты свободен, че-ла! – ученый намеренно выделил чела, передав интонацией всю полноту обиды и презрения. Мersi за твой фокус с Дари, – Турсун Адамович остановился, как бывает с теми, кто затрудняется с продолжением, перебирая в уме варианты, но закончил коротко, – …с моей девочкой.
Неуклюжий силуэт «Хаммера» накатил бесшумно, и померкло солнце, закатившись за горизонт. Черная дверца услужливо распахнулась в шаге от хозяина. Никита стоял: ни жив, ни мертв, от неожиданности.
– У-у-у-у! – мычал Дани на заднем сиденье заклеенным скотчем ртом.
С легким стуком захлопнулась дверка, и Никита остался один.
– Опана! – вспомнилось отцовское присловье, в похожих ситуациях.
Черный прямоугольник в рассеянном свете подфарников удалялся, уменьшаясь в размерах с невероятной скоростью, оставляя за собой слабый запах сгоревшего бензина.
«Ну что ж!» Удивительное спокойствие пришло из такой глубины сознания, какой Никита в себе не подозревал. «Интересно, как меня звали в той жизни, когда я приобрел навыки настоящего чела?» Никита уселся на траву, не напрягаясь, защитившись от изобилия колючек благоприобретенными навыками прошлой жизни. Поза «Лотос» получилась сама собой. Приглушенно зазвучали мантры. Никита обратил внимание, что слышит не сегодняшний голос, а голос сказавший: – Она умерла около школы. Сноп мыслей в связи с новым открытием подчинился разуму, и Никита перестал видеть и горы, и набирающее чернь небо, и разгорающиеся на востоке извечные свечи ночи. Очнулся медитирующий маг от голоса старшего наставника.
– Помогать надо?
– Спасибо, Учитель, – поблагодарил Никита вслух, не видя глазами никого рядом и, тем не менее, зная, что его слышат. – Я справлюсь. Пешей прогулки по горам им будет достаточно? Я не хочу причинять серьезной неприятности плохому отцу, в память о Дари. Он обижен, догадался о диаке.
– Я верю, ты поступишь без ошибок, Дар.
Никита замер.
– Я хочу отправить Дани домой. Мы не сможем его опекать, – язык слушался плохо, и стало жарко. Мальчику потребовалось все его мужество, чтобы задать вопрос, на который сам только что искал ответа. – Меня звали Дар?
– Тебя подобрал монах христианин в лесу на грани жизни. Передавая тебя нам, он сказал: – Примите Дар божий, мне он не по силам! А в двадцать лет ты прошел первое посвящение и стал чела.
– На кладбище в гробике был я?
– Твоего друга отправим на рассвете, чела.
«Учитель прав. Главное, – Дани, личное на потом!» Не докучая духовному наставнику расспросами, Никита вновь погрузился в глубокую медитацию.
37
– Я правильно понимаю, что если я здесь, то в «Хаммере» меня нет.
Дар очнулся от транса и оглядел друга с головы до пят. Ни пут, ни заклеенного скотчем рта, ни малейших следов недавнего насилия, где без хорошего тумака наверняка не обошлось.
– Ты не плохо сохранился, – предназначенная людям пожилого возраста фраза прозвучала у Дара удивительно к месту.
Дани помог другу подняться на ноги и неожиданно безо всяких словесных маневров выпалил:
– Я хочу стать чела, Учитель!
В нормальной жизни подобный поступок со стороны Дани вытребовал бы слезы из черствого сердца.
– Не переоценивай меня, Дани! Я обыкновенный чела. Ученик. Дар божий.
Дуган, каким запомнился малый храм, изнутри не изменился совершенно. Та же грозная Кали взирала сверху из полумрака с настоящим острым ножом и тремя кровоточащими отсеченными головами в руках, символизирующими убитые Богиней пороки: жадность, себялюбие и похоть. Ее золотая копия стояла несколько в стороне.
– Кама, Мара, Кали, что вернул Дани храму…– Негромко звучали короткие приветственные слова. Чела переходил от одного божества к другому, Учитель не торопил.
– Возьми подарок дакини в руки! – чела повиновался беспрекословно, не испытывая неизбежного для европейца содрогания перед смертью. – Переверни и прочитай!
В намерения Учителя не входило ритуальное убийство через магию золотой Богини. Чела перевернул статуэтку, и обнаружив талисман Дари Нурбоевой, испещренный рядами треугольных клинышков коснулся древнейшего на Земле письма ладонью. Внезапно он ощутил себя, стоящим наверху помоста возле одетого в устаревшую форму летчика, показывающего странные значки на черно-белом поле планшета, повторяющие графику талисмана, обладая затягивающей не отражающей свет сумрачной глубиной, с великим множеством геометрических фигур, с контурами созвездий вокруг умопомрачительных бездн. Линии Силы пронизывали пространство, указывая путь сквозь Космос. Чела изменил угол зрения и увидел похожие на иероглифы буквы шрифта брахми или деванагари.
– Достаточно, чела. Продолжим, когда вспомнишь санскрит.
Боги Зла в пламени свечей смотрели с требовательной пытливостью, доведенной древними мастерами до гротеска. Дар оторвался от созерцания изваяний, оживленных колеблющимся светом.
– Мы умеем… – глаза чела были расширены, и в них читалось потрясение.
– А чем, по-твоему, ты занимался неделю назад? Ритрит, очищение… Жизнь богаче и интересней, умеющему видеть.
– Как я мелок!
– Достань страничку с деванагари дакини!
Никита ощутил на уровне живота пустоту пространства, увидел себя в образе бескрылого дракона, пробирающегося над бездной звезд по линии Силы, почувствовал восторг безобразного для непосвященных существа и потерял сознание от невозможности выразить нирвану понятными себе самому словами.
В холодном дыхании Кайласа за стенами дугана Никита моментально пришел в себя. Жодче-лама и ширентуй смотрели участливо, без приторной жалости, скорее с той строгой требовательностью, которую он уловил в изменившихся чертах золотых Богов. Дани рядом с наставниками казался элементарно напуганным.
– Мы уверены, ты дойдешь, понимая цель!
Жодче-лама и ширентуй поднялись, направляясь к главному храму дацана. Обсуждать подробности подготовки к посвящению при посторонних, дружески или не дружески расположенных не полагается.
– Скит, у тебя глазищи! Ты не превратился… в какого-нибудь дакина? – Дани светился отчаянным любопытством и тревогой за друга. Никита пугал странностью пустоты зрачков, отчего его глаза выглядели неправдоподобно большими: прикрытыми почти на четверть веками без пушистой роскоши ресниц, и все равно огромными.
– Я есмь то, что я есмь, – Дар заговорил, но произнес нечто для Дани невразумительное.
– Что ты сказал?
– Не я. Для нас и за нас сказал Бог.
В который раз Дани оказался вынужденным проглотить горечь невежества. Не обиделся, присел перед Скитом на корточки, взяв обессилено свисающие ледышки ладоней в свои, отогретые покуда ждал, сидя на овечьей шкуре, подложив их под себя.
– Я вернусь, я стану чела, чего б не стоило!
– Не стоило? Стань хувараком для начала. Не каждый хуварак становится чела. Девчонку, натянувшую джинсы, парнем не назовешь. Наука чела – не джинсы. Ее ни купить, ни продать, ни обменять, ни модную заплату наклеить.
– Ты считаешь себя учеником, а колдуешь не хуже…
– Мы не колдуем, просто умеем работать с материальной мыслью. А ты вообразил у нас заглавной буквой колдовство?
Дани отпустил потеплевшие ладони и уселся рядом с Никитой, заложив ногу за ногу.
– Для тебя не главное, для остальных клево.
Перед глазами не оправившегося от потрясения Дара плыли разноцветные диски светил и планет, силовые линии, серебристыми маршрутами берущих за душу неизведанностью дорог в нечто, неподдающееся осмыслению.
– Для меня тоже клево… – И перед глазами бездонная чернота провалов в бархатном свечении пространства
Довольный, что Скит, наконец, поддержал, а он словами не бросался и не мел языком порошу, Дани обнял друга за плечи, прижавшись к нему крепко-крепко, чтобы тот, повернув голову, не разглядел заблестевших ручьями щек.
– Выучусь, и стану учить других. Самых маленьких, чтобы с малолетства…
– А дакином, как ты меня обозвал, стать не боишься?
Дар прощался навсегда, но ему было хорошо с другом. На холоде тело радовалось родному теплу…
– А что в том плохого, Скит?
– В принципе ничего принципиально нового. Все они – демоны и вампиры.
Эпилог.
– Ты помнишь это озеро, чела?
– По твоим рассказам, Учитель. Наг Мансоравара охраняет его.
– Мы просим милости мудрого Змея и благословления твоему ритриту.
Дар поклонился зеркалу воды, пробегая умом мантры, соответствующие ритуалу начинающего ритрит на священной территории. Гуру снял монашескую суму, положив ее возле камня, округлой формой напоминающий валун.
– Я оставляю тебя у твердыни Света, чела. Трудна твоя цель, ты молод, но нет времени рассусоливать в разгар Армагеддона.
– Почему мне долго не говорили правды?
– Много причин, чела. Одна из них, – ты должен был увидеть Мир, каков он есть сегодня. Замечу, правдивой информации от светлых Братьев у людей достаточно. Другой вопрос, как она большинством населения воспринимается? Вторая, – показать истину. Одно из обязательных условий. Наш великий мудрец прошлого Цзон-Ка-Па выразил сложность задачи удивительной фразой: «Истина должна быть сохранена в тайне, Истина должна быть возвещена». Ты в Живом камне интуитивно пытался донести истину, не хватило лишь Знания.
– Темные не спят?
– Не совсем так, поскольку и Светлые не дремлют. Когда ты заканчивал пьесу, в работу твоего компьютера вмешались Светлые. Вспомни неизменные отказы на последней фразе, что ты хотел вложить в уста хранителя пещер Белого Духа! Ты не обнаружил неполадок, но и написать текст мантры не смог. Скоро тебе это занятие наскучило, и ты остановился на священном «аум», не дописав мантры. Сегодня ты понимаешь ее опасность для людей.
– Мне в этом помог Темный!
– Не без умысла. Во время Армагеддона Истина преследуется повсеместно, за Истину держатся все. Это беспощадная война, чела. Вечное обновление через разрушение. Оставаясь помощником Природы, ты обязан уметь создавать или разрушать, выбирая светлый или темный путь. Для тебя нет открытия в том, что Природа не сохраняет середину для вечности, прокручивая духовную серость через Сансару или развоплощая души в безнадежных вариантах. По Библии, «теплым» нет места в раю. Девачан не исключение. Он для «холодных и горячих».
– Сегодня во сне, я при академии сдавал экзамен гению войны, первому российскому генералиссимусу: фехтование и трактат о соляном месторождении под Новосибирском. Генералиссимус остался доволен, присвоил очередное звание и велел, чтобы цвет моих погон был… В памяти отложилось нечто, напоминающее индиго. Не уверен. Требуемый генералиссимусом цвет я не сумел выразить словами, о чем честно и доложил, мол, меня учили распознавать цвета радуги, не более. Генералиссимус к тому времени успел накинуть на плечи широкий плащ с двойным верхом, прикрыть седину парика треуголкой, потом оглядел меня очень доброжелательно, рассмеялся и ушел. Его приказом меня отправили искать соль, в согласии с моим трактатом. И я нашел ее, Учитель! Много, белыми пятнами, похожими на не растаявший снег по местности, напоминающей тундру. Я подержал кристаллы в руках и присел возле одного из пятен, вытянутого истончающимся сугробом по ложбинке. И вдруг понял, что бывал в этих местах, и бывал не один раз. Я увидел запомнившийся кустарник и понял, что не видел месторождения раньше только потому, что все время проходил под углом к его протяженности. Соль лежала рядом, я не видел. Открытие, способное огорчить, не погасило чувства общего подъема и восторга от начала и до конца сна.
– Ты подсмотрел аллегорическое отображение своей жизни, навеянное темными, чела. Шпага, месторождение, соль и восторг. Они продолжают драться за тебя.
– Генералиссимус Светлый!
– Светлый гений войны? В этом что-то есть, чела.
Слова Учителя озадачили Дара. Ему предлагалось самому разобраться со своим наследием. Вот так сразу, что-либо ответить он не сумел. Сказал первое подвернувшееся, о чем давно хотел поговорить с наставником:
– Почему христиане торгуют в храмах?
– Две тысячи лет назад Иисус ответил им в том же откровении Иоанну «Я никогда не знал Вас, отойдите от Меня делающие беззаконие».
– Почему религии не объединяются?
– Светлые умы пытаются выбраться из оплачиваемых тисков надуманных разногласий. Есть и другой аспект, о котором упоминала дакиня: представители всех религий опаивают своих богов человеческой кровью, исключая буддизм. Ацтеки смазывали губы многочисленным божествам кровью зарезанных пленников. Великий посвященный друид Рама, избегая братоубийственной войны, оказался вынужденным покинуть родину и увести сподвижников в Индию, спасая от безудержной резни, затеянной захватившими власть кровопийцами ведьмами…
Холод с вершины Кайласа неожиданно сменила волна летнего тепла.
– Мне разрешили ритрит, Учитель?
– Наш сангсанг принят Великим Нагом, чела. Ты – достоин большего.
Чела склонился в поклоне к озерной глади.
– Я понял, Учитель, про войну. Я читал у дакини Евы. Во всем существует два полюса! Нам говорят, Мир един, но в нем Дух и Материя – два полюса. Я со стороны посмотреть, – обыкновенный мальчишка, а во мне добро и зло, и целая куча всего, что друг друга не терпит. Могу любить и ненавидеть, идти с кулаками на пятерых и удирать от учительницы Татьяны Михайловны, когда не выучу про паршивые префиксы. Я человек маленький, мои плюсы и минусы, с маленькой буквы. Но они есть в каждом моем кусочке! Есть в моих сомнениях, когда думаешь одно, поступаешь наоборот. Ева Генриховна писала, в каждом моем атоме твориться то же самое! Что меня соединяет?
– Полюса друг без друга жить не могут, и живут, поддерживаемые животворящим чудом фохата. – Учитель достал из наплечной сумы тетрадь со знакомым переплетом. – Вижу, узнаёшь!
– Да учитель.
– Прочти, что было скрыто.
В месяцы подготовки к ритриту, Дар перечитал прижизненные записи дакини трижды, но тетрадку из рук Учителя принял безропотно. Первая же страница вызвала легкий озноб. Вода в озере покрылась приветливой рябью, одарив пустынный берег новой волной тепла своих бездонных недр.
«Я мать твоей приемной матери, Скиталец. Я и твой дед оказались перед необходимостью скрывать Истину, признав Гавриила нашим сыном. Мы поверили Учителю, и наш план все эти годы работал на твое возвращение, которое он предсказал.
На берегу священного озера тебе напомнили о войне и Армагеддоне – высшей точке накала бескомпромиссных сражений. Ты – будущий боец Светлых сил по предназначению. В предыдущей жизни «тень» переиграла твоих светлых учителей. Ты пал жертвой хитроумной ловушки во время второго посвящения на берегу Мансоравара возле круглого камня».
Отдельно стоящий овальной формы камень со стершимися в значительной степени следами кострища привлекли внимание чела. Рядом буднично стояла сума Учителя, смягчая строгие линии пейзажа уютом покинутого дацана.
– Здесь?
При полном безветрии, волна плеснула приливом, докатившимся до босых ног. Учитель, не слыша вопроса, в сосредоточенной задумчивости созерцал снежную пирамиду вершины Кайласа.
«В этой жизни родная дочь моей Татьяны, известная тебе под именем Дари, оплатила свой долг. В своей прошлой жизни, движимый человеколюбием, ты вытащил ее из вод Мансоравара во время обряда третьего рождения и остался во втором, не исполнив кармы, несмотря на произнесенный обет.
Сегодня пройти посвящение для тебя труднее. В той жизни Дар не помнил родной по крови семьи. Сегодня от семьи ты вынужден добровольно отказаться. Не повтори ошибки, не допусти увеличения масштаба доставшейся от прошлой жизни жертвы и масштаба жертв, сопутствующих поражению!
Знание корней укрепляет. Прозрачность взаимоотношений позволяет избежать неудач. Твои корни – Турсун и я, Яна Генриховна, отец и мать на склоне лет, давшие жизнь тебе – будущему адепту. Постарайся не ударить лицом в грязь перед второй вынужденно скрытой до этого дня Истиной.
Корни Дари – твои приемные отец и мать, Александр и Татьяна, моя родная дочь и твоя сводная сестра. Завтра ты в праве открыть истину ей и Гавриилу. Ты и Дари – родственники и ровесники, оба родились в Москве, в разных родильных домах. Ты старше ее на семь минут. Она ростом в меня, округлым личиком с налетом востока в отца. Легко вспомнить.
Ты второй (младший) у Турсуна ребенок. Лицом в меня молодую; коренастым телом в отца. Светлым волосом, что делает незаметным твое бросающееся в глаза сходство со мною, ты обязан прадеду по линии отца Войцеху, поляку по происхождению и альбиносу. Ко времени нашей встречи, у Турсуна был сын Андрей от первого брака, закончившегося трагически. Нет смысла в подробностях. Карма Турсуна совпала с моей, по причине, не исполненной в прошлой жизни кармы Дара. Темные легко идут на изменение кармы, светлые – никогда. На то она и карма, – личное дело личности. Светлые, лишь иногда помогают исполнять карму, чаще советом, не подменяя ее. Твое появление устраивало обе стороны с шансами «фифти-фифти». Турсун отыскал меня в поселке неподалеку от дацана и ждал сына, как адепта темных сил, не посвящая меня в свои замыслы. Я тоже не спешила признаваться в планах, прямо противоположных. Ты понял, борьба за тебя началась задолго до нашей встречи с твоим отцом. Учитель и ширентуй расскажут подробности.
Обмануть темных удалось благодаря Вениамину Макаровичу, скрытому агенту всесильной в те времена организации. Он, так называемый, «источник» и потомственный ГБ-ист, которого сумел разыскать Учитель, разъяснивший еще твоему прадеду (моему отцу) вынужденный и скрытый смысл цепи перетасовок. Едва ты и Дари появились на свет, вас поменяли местами. Не прошло и полугода, я удалилась от Мира, чтобы служить Богине Кали. Турсун считал меня погибшей в авиакатастрофе – мои помощники знали свое дело. Братья тени не заподозрили подлога, приняв рождение дочери Турсуна, фатальной ошибкой исходных данных. Жертв не было, до момента, когда Турсун узнал, что воспитывает чужого ребенка. Первый выход карлика «в свет», который мы проворонили. Член секты Братьев тени умело скрыл свою осведомленность, подготавливая святотатство. Мы успели поддержать твое сердце, а ты своей небрежностью отсрочил трагедию Дари, вынудив вмешаться посторонних и внимательных людей – ваших руководителей похода.
Но помни, Братья тени в том памятном походе охотились на вас обоих! Внезапная смерть жены (твой отец не долго вдовел без меня с малышкой Дари на руках) отрезвила Турсуна. Одиночество в старости предъявило права. Светлые честно предупредили его о занесенном над головой Андрея мече Немезиды, а Дари таяла в результате необратимой подлости темных Братьев.
Похоронив Дари, Турсун осознал, насколько он оказался привязавшимся к приемной дочери, не признавая игры за своей спиной истинных хозяев положения. Бойся карлика, сумевшего разгадать наш секрет! Его «заботами» я потерпела фиаско, потеряв внучку. Армагеддон не прощает промахов.
Сегодня, первого сентября, – день твоего второго посвящения.
Сегодня Турсун Акаев навсегда откажется от одиночества, похоронив мечту о привлечении тебя на свою сторону.
Сегодня я сказала тебе все, что была обязана сказать».
Дар обошел место ритрита по кругу, отбросил ногой пару-другую прибрежной мелочи. Справившись с чувствами, повернулся к Учителю в почтительном поклоне и с отсутствующим выражением лица опустился на сложенные калачиком ноги. Губы чела шевелились, помогая вернувшейся памяти совладать с языком древнейшей из наук, получившей в словарях и энциклопедиях на его теперешней родине не вызывающее доверия название «оккультизм».
– Последнее напутствие, мой мальчик. Не торопись произнести «пха-та»!
Черты лица чела смягчились, оставаясь бесстрастными. Он без усилия встал на ноги, приблизившись своему наставнику с неизменным поклоном.
– Я хочу тебе напомнить, прежде чем ты начнешь танец.
Чела слушал на пределе внимания. Пробил час! Упорные тренировки для выполнения опасного ритуала закончились. Бесконечные повторения мантр, безошибочные па фигур танцев, ритмов крохотной дамары, напоминающей детский барабанчик, разучивание протяжных мелодий ганлина, сделанного из настоящей берцовой кости умершего шамана. Ритуальные атрибуты, и в первую очередь, алмазная ваджра и колокольчик, – каждое движение с ними и без них. Мысль, речь, интонация в четкой последовательности без помарок и снисхождения.
– На том самом месте, что ты выбрал, я со слезами развеял твой пепел, чела. Наг благосклонен, но лишен права прощать оступившихся.
– Я наказан за самонадеянность?
– Ты срезался на избытке человеколюбия. Не раздумывая, попался в хитрую сеть, расставленную невзрачным с виду адептом темных, и слова твоего священного обета во время обряда разошлись с делом. Сегодня ты подготовлен и предупрежден. Но остановил я тебя ради небольшого акцента. В самом начале посвящения, выбирая Богов для визуализации, не просто читай мантры, но молись глубиной своего сердца, и будешь понят. По окончании обряда, ты станешь одним из светлого Братства, где все преданы одной идее – абсолютной справедливости для всех. Следуй в делах посвященного Конфуцию. «Воздавай добром за добро, а за зло – справедливостью».
Тело Учителя превратилось в удлиненную искажением тень, прозрачным силуэтом коснувшуюся воды и растаявшую до полной невидимости. Заканчивающий путь ученичества, чела повторил про себя последнее наставление со спокойствием, с которым принял предсмертное признание и предостережение матери и дакини. Страх смерти не пугал. Он усвоил логику посвящения и верил в благополучное завершение.
Мальчик выложил ритуальные предметы из холщевой сумы монаха, что положил возле камня Гуру, снял с плеч, накинутый на время напутствия теплый дэгэл, подарок доброго ширентуя и, аккуратно сложив его возле серого пятна кострища, привычным усилием воли привел себя в состояние, необходимое для начала священного танца «Сансара – Нирвана», ведущего к осознанию величия Материи и Духа в животворящем предвечном свете.
– Пха-та-а!
2
Первого сентября Дани всегда приносил цветы. С некоторых пор, праздничные букеты, не сказать, чтобы утратили свойство, придавать Дню знаний безусловное очарование, а как бы растворили его с приземленными меркантильными интересами. Никита цветы не приносил никогда, искренне считая их мертвую радость принадлежностью могильных памятников. Стоя в толпе, собирающихся к построению на традиционную линейку одноклассников, Никита тыкал в букеты пальцем и говорил, что представляет себе те цветочки в венке по увековечиванию светлой памяти получателей.
Сегодня Дани шел без цветов. Один, пораньше и, нарочно выбрав маршрут по мокрым от утреннего полива дорожкам детского садика неподалеку от школы, почти исключающим встречу с одноклассниками на ближних подступах. Кому охота прорываться сквозь толпу пищащей малышни в сопровождении торопящихся на работу вечно озабоченных делами взрослых. Дани понимал неизбежность шумных встреч, и расспросов типа, где ты был да, что делал, откровенно не представляя себе, как он будет говорить правду, которой заведомо никто не поверит.
Знакомый абрис мужчины на неприметной скамейке неподалеку от дыры разорванного хулиганами прямоугольника сетки ограждения «превратил» Дани в соляной столб. Мгновения тянулись и тянулись, попеременно взрывая сознание приступами негодования и странного облегчения в буре свежих воспоминаний.
– В нормальном мире за простои платить невыгодно. Здравствуй и присаживайся, хуварак. – Спокойно вежливо, без тени издевки или угрозы.
Дани сел на чистом автопилоте.
– Здравствуйте, Турсун Адамович. – Стандартный долг вежливости, не более того.
Ученый заговорил далеко не сразу.
– Представь себе, затрудняюсь с чего начать? Questio diabolika! Дьявольский вопрос! Интересно узнать, каким образом тебе удалось смыться, после необъяснимой поломки машины, но нет… Важнее, пожалуй… – Он снова замялся и, наконец, приняв какое-то важное для себя решение, вдруг спросил. – Ты свои корни знаешь?
Дани молчал, озадаченно. Турсун Адамович смотрел выжидающе и «с нажимом».
– Про шаманку слышал? – Дани кивнул утвердительно. – А про ее шкурный интерес к Войцеху.
– Я не понял, простите. – Дани и вправду не мог сообразить чего, в конце концов, от него добивается этот гибрид ученого с бандитом или наоборот.
Искра торжества в щелочках глаз над ухоженной щеткой усов настораживала.
– От любвеобильного альбиноса Войцеха мы имеем сегодня две проклятые небом линии потомства, которые отдуваются за его, скажем, «веселый» нрав. Его и той шаманки, что кинула новорожденного сына на корм зверям. Подобрал и спас мальчишку от неминуемой смерти прохожий монах, миссионер христианской церкви.
Любознательный вырос паренек. Отблагодарил спасителей христиан уходом в ученики буддистов, в чела. Ты знаешь…. А твой Никита не прост, по пустякам память прошлой жизни не возвращают. Не думаю, чтобы тебя просветили, на подсказку не надеюсь. «Такова се ля вуха, кулак ей в ухо!», говаривал мой Андрейка, что на беду зацапал золотого идола, позабыв о возможных заклятиях. Старый пес ширентуй не врал. Мы, рожденные на Земле, часто не предполагаем, какими узлами завязаны между собой. У твоего друга были серьезные основания отпустить меня живым среди гор. Но здесь в Москве научные пути твоих близких и мои случайно или неслучайно, могут пересечься. Полагаю твое сегодняшнее первое, приобретенное в новом учебном году знание, поможет нам обоим. Воздавать добром за зло, я не прошу. Не считаю правильным. Оправдываются, – виноватые. За зло платят справедливостью, уважая противника.
«Скит говорил, что бандит – не противник. Он без души и только с виду человек. Скиту я верю. Ну, почему я не стал хувараком и не остался в дацане?»
Турсун Адамович поднялся, не дожидаясь реакции на свою речь, расценив молчание Дани почти что правильно. Задумчиво прожевав губами, он потрепал юношу по плечу и, прежде чем расстаться, выдал, выражаясь языком футбола девятку.
– Nosce te ipsum, что означает, милый юноша, «познай самого себя!» Как бы не безумствовали церковники, они всего лишь люди. Многие из них просто не способны объять умом единство всех религий мира! Именно оно, это массовое противо божественное явление тянет за собой хвост взаимного до оголтелого фанатизма религиозного неприятия. Признаюсь тебе в своем ослеплении. Было.
Хувараком ты сможешь стать. Не понравится, вернешься к прежней жизни. Никто не осудит. У твоего друга – иное. Чела покидают семью навсегда, не потому, что не любят родню или не ценят ее. Таковы правила игры, где игрушками не пахнет. У чела иное мировоззрение!
Дани сдержанно попрощался, не восприняв искренней горечи раскаяния, вдруг остро ощутив одиночество ученого. «Турсун пришел к дочери! Дари училась в нашей школе!»
Со второго этажа, он не мог видеть лица тети Тани. Посторонняя женщина для всех 29-ти других учеников его класса, шла по боковой аллее, которой Никита приходил и возвращался из школы. Шла, набрасывая на зелень листьев кустарника яркие капли гвоздик. «Приходили мы в школу по-разному, а обедать я ходил к нему. На каникулах моя мама брала на себя хлопоты у плиты, на время учебы – тетя Таня. Какая она стала совсем старенькая, и этот черный платок на плечах…» Всплыл последний разговор с Никитой.
– Обижаешься, почему я Турсуна отпустил? Любовь – не мячик и не палка, любовью не бросаются. Ненависть – не мячик и не палка, ненавистью не бросаются. Истина – не мячик и не палка, истиной не бросаются. Будь сто раз изворотлив, всегда себе в лоб попадешь».
– Спасибо, тебе Скит. Я помню. Я не стану мстить Турсуну. Я буду приходить к твоей маме обедать. – Тетя Таня прошла калитку, черный платок мелькнул сквозь кустарник и пропал. Острая несправедливость жизни уколола Дани в сердце. – Она мне не верит! Она то за чей грех страдает?
– Андреев! С кем ты там шепелявишь?
Дани поднялся, не вполне понимая ни вопроса, ни тона.
– За себя!.. – начал и осекся. Оправдание продолжением мыслей выглядело нелепым. Кто-то из отличниц с первых парт подлизуче хихикнул. – Я сам с собой…
– На первом уроке! Разболтались! Вон из класса! – и вдогонку за закрывшейся дверью и глухо в тумане несправедливой обиды… – …без родителей не допущу!.. Тупица, быдло… на первом же уроке!..
…Дани не шел, он бежал к дому. Горечь не проходила, а он не помнил ни лица, ни имени учительницы, ни предмета, что она преподавала. Сам факт, что его вышибли из класса недостойным образом, оказал влияние на нечто глубоко спрятанное и тайное, над которым Дани исподволь размышлял весь остаток каникул после Тибета. Горечь за себя осталась, обида на учительницу растаяла, едва он сбежал со ступенек школы. Удивительна непредсказуемость человеческого мышления.
«Изумруды!»
Семейная тщательно оберегаемая от посторонних глаз реликвия вдруг отыскала резонанс неведомых мозговых струн, завладев вниманием настолько, что Дани с трудом избежал столкновения с «Мерседесом», вывернувшимся из аппендикса стоянки в двадцати метрах от подъезда собственного дома.
Лифт полз со знакомым скрежетом на третьем этаже, гнилым скрипом на пятом, с хрустом разрушающихся шестерней на шестом и, наконец, стал на восьмом, резко просев на добрый десяток сантиметров. Дани вылетел пробкой, протиснувшись в щель, расползающуюся с ужасающей медлительностью.
– Здесь, здесь в белой коробке от мамкиных духов. – Дани полюбил одиночество, не придавая значения прорывающимся мыслям вслух.
Набирая свет, зеленые изумруды в его руках смеялись искрометной радостью освобожденных из плена заложников. Дани поворачивал трепещущими пальцами друзу до тех пор, пока четкий рисунок из памяти не воссоединил с камнями некий незабываемый пейзаж.
– Друзу клеили на скале, где могила дакини… это копия Кайласа, знакомый распадок справа и… Дацан! Изумруд повыше – главный храм, другой самый темный по цвету – дуган, посвященный Кали. Камни принадлежат дацану!
Дани метался по квартире, пока не зацепил рукой провод телефонного аппарата и сшиб пластиковую коробку на пол. Надоедливое прерывистое гудение в трубке укололо осточертевшей обыденностью.
Я стану чела, мама и папа. Поддержите меня и простите. Дани.
Дани вылетел из квартиры, грохнув дверью и, минуя лифт, понесся на шестнадцатый, неизменно перепрыгивая, каждые пять первых ступенек бесконечных лестниц, после мелькающих квадратами облицовки площадок. Сквозь разогнутые прутья запертой на висячий замок двери чердака Дани протиснулся без проволочек, выбрался на плоскую пахнущую асфальтом крышу. Раскрыл ладони востоку с переливающейся сказкой света и… ступил в радугу…
…Последние слова новой классручки пробили брешь в тумане осознания реальности. Дани оторвался от созерцания опустевшей аллеи за окном, зрачки его поползли вначале под лоб, как-то неестественно задергались и, наконец, остановились, узнавая плоскую рожу Кобры Константиновны. Дани остро захотелось подойти и влепить леща прямо по сочившейся фальши губ, изобразивших на плоскости оскорбленное достоинство. Подранки зайцы орут и дерутся. В критические мгновения истинная самооценка одерживала верх, и сейчас Дани не боялся последствий. Не боялся, но и позволить грубого рукоприкладства не мог.
– Сколько т-тебе д-дать д-денег, чтобы т-ты затк… замолчала? – новое, что влилось этим летом, понуждало к отпору на грани приемлемых цивилизованным человеком мер. – У кого ты выкупила лицензию на подлянки? Ты три года доишь половину класса за программу, что не додаешь на уроках, обвиняя нас в тупости! Ты выжила из школы учителя физики, который тебя раскусил, и подговаривала нас его оболгать; ты целый классный час вымогала из нас нужные тебе доказательства, а потом гаденько улыбалась ему при встрече! – Ты права, я – тупое быдло, потому что позволял тебе учить меня!..
…Дани тащил граммофон в школу, засунув голову в пустой ящик. Очень старинный медный раструб, выполненный раскрывшимся бутоном цветка, винтом опускался ниже пояса, мешая смотреть перед собой. Язычки лепестков начинались из шара величиной в кулак, разбегаясь от него расширяющимися до круга гранями, и были все одинаковыми, за исключением одного, нарушающего гармонию края избытком длины. Дани нравилась игра воображения мастера, сумевшего одним лепестком придать граммофону неповторимый шарм…
Кобра Константиновна переходила улицу в тончайшем просвечивающем платье с неброским рисунком по кремовому фону…. Дани оторвал голову от дразнящего языком лепестка…. Плоская морда-лопатой обозначила узнавание застывшей маской. Дани засунул руку в карман джинсов, одновременно складывая пальцы в кукиш.
– Вампир, вампир, на тебе кукиш, что хочешь, то купишь. Купи себе топорик, разрубись пополам!
Заклинание защиты развернуло Кобру Константиновну на сто восемьдесят градусов. Не изменив темпа движения, она засеменила в обратную сторону и скоро скрылась в густой тени вязов возле автобусной остановки.
«Спасибо за науку, Никита!» Дани, который собирался перейти улицу в этом же месте повернул направо и пошел по тенистой стороне тротуара, не оглядываясь. Некоторое время ему казалось, что за ним наблюдают и ждут, когда ж он обернется. Но расстояние увеличивалось, и ничего не происходило, и мысли переключились на не пришедшее в голову ранее соображение, навеянное, очевидно, тупой высокомерностью «Кобры»:
«Ну, принесу граммофон в школу, а кому отдам, кого удивлю? Ну, полюбуются на мой медный язык, ну побазарят, и позабудут. Кому в школе граммофон с рупором или языком нужен?» Избавившись от никому ненужного барахла возле первой попавшейся мусорки, Дани тотчас почувствовал распаляющуюся силу солнца. Добежать до просачивающейся сквозь камыши Супутинки и окунуться в прохладу, показалось ему делом, куда более необходимым, чем благотворительность сомнительной пробы. И место он заприметил накануне, не широкое и мелковатое, к сожалению, но с чистой водой и твердым наносным дном. А, главное, тенистое, и рядом.
Камыши и осока оказались выкошенными и убранными, скорее всего, утром. Во всяком случае, вчера они еще скрывали весь разлив речушки, а сегодня высветили несколько проток и озерко свободной от зарослей воды похожими на островки пятнами срезанной под урез зелени. Основное русло, казалось, раздалось вширь и уводило к ярким пятнам света на косогоре по коридору густого ивняка. Мужчина средних лет, несколько отяжелевший телом, бродил по протокам с белобрысым пареньком лет десяти, выковыривая из ила раковины речных мидий. Дани побродил по озерку, удивляясь чистоте воды и отсутствию мути, поднимающейся обычно от ног, потом ему захотелось выбраться по руслу из тени к солнышку, но стало, почему то, лень. Он с грустью посмотрел на солнечные пятна по пригоркам знакомой долины, представил себе излучину Супутинки и… сон ушел…
Старое отцовское кресло с плавными обводами подлокотников. В зеркале напротив отражение репродукции картины «Девятый вал» и раскрытого окна во двор... все привычное, на своих местах и какое-то теплое. Дани несколько удивился, не увидев в зазеркалье собственной персоны. «Сижу низковато»… – подумалось лениво и он задремал вдругорядь.
Догорели костры, и погасли вдруг свечи
Тени сами собой унеслись за порог.
Я тоскую и жду, я мечтаю о встрече
Там, в любом из Миров, где простит меня Бог.
Песен добрых венец, не прочтен, не прославлен.
Не открыт тот ларец за печатью замков,
Где спасения ключ человеку оставлен,
И дивится творец чуду сбывшихся снов.
Он ключи подарил, счастье в землю посеял,
Светом истины мрак как стрелою пронзил.
Но завял первоцвет, ветер пепел развеял,
И хранят единицы свет, что миру дарил.
Нам дано воспарить светлым духом над игом,
Над страданьем страстей, где материя – тлен.
Нам дано повторить, новым прожитым мигом
Путь по свежей спирали из собственных вен.
Догорели костры
Настойчивое гудение клаксона «Хаммера» за воротами, перерезало нить беседы, к тому времени практически истончившейся. Турсун Адамович подошел к вскочившему первым Никите, которому срочно потребовался Дани. Усатый ученый встал на пути.
– Ты способен соединить меня с дочерью? Ты отыскал ключ? – Могло показаться, доводы ширентуя и сподвижники за воротами, не трогали представителя науки своей настойчивостью.
– Ширентуй предупредил…
– Я слышал слова ширентуя, и все же?
– Если Вы настаиваете, и мне разрешат.
Разрешение на опыт давал Учитель. Никита оказался в известном затруднении, стараясь избежать разоблачения «хуварака». Турсун Адамович не сомневался в положительном решении единственного на его взгляд начальника.
– Разрешите! – обратился он к настоятелю.
– Заигрывания с Братьями тени, Турсун, исказят результат.
– Quod volunt, credunt. Чего желают, тому и верят. Пускай будет, что будет. Я вне претензий, соедините меня с ней.
Ширентуй, словно в раздумье, перевел взгляд от лица ученого к мнимому хувараку. Жодче-лама неприметно кивнул.
– Я получил разрешение, – вмешался в разговор старших чела. Никита коснулся пальцами левой ладони настаивающего на свидании с дочерью отца и углубился в чтение вспомнившихся безо всяких усилий мантр в постепенно наступающей тишине гор, не прерываемой более посвистами ветра вершин.
На «Хаммере» решили прерваться с вызовом старшого, разумно предоставив тому самому избрать порядок собственных действий. Дани сжался на своем клочке овчины, испытывая подлинный трепет осинового листа. Заклинания друга работали! Вначале его поразила тишина. А сейчас солнце подернулось облаками и стало значительно темнее. Возле правого плеча Турсуна Адамовича возникло голубое свечение. Дани готов был поклясться, что светлое пятно пытается принять черты человеческой фигуры и ему это никак не удается. И вдруг возникло лицо! Турсун Адамович схватился за сердце. Скит тотчас прервал опыт.
– Ты поступил правильно, чела! – голос ширентуя прошелестел снежной порошей с отрогов Кайласа. – Нет смысла в продолжении. Она не видит и не слышит на пути к своему Эго. Удобнее попросить сон.
Турсун Адамович, не говоря ни слова, поспешил к автомобилю. Никита не сразу отошел от транса.
– Ну и жуть пришлось сотворить! Меня колотит!
Ширентуй и жодче-лама одновременно возложили руки на плечи чела.
– Поспешим к машине, – предложил жодче-лама, не разжимая рта.
Никита повиновался немедленно.
– Где мой охранник? – вопил Турсун Адамович. – Где мой сын? Да не молчите, отвечайте, безмозглые твари!
Словно подчиняясь его крику, облака освободили плененное светило, и задул пронизывающий ледяной ветер. Ширентуй широко развел руками.
– Спрашивайте у дакини, уважаемый. У той, чей земной и запредельный покой вы разрушили.
– Ты отдаешь отчет словам, старик?
Лысый детина подскочил к ширентую, с гнусным намерением потрясти того за грудки, наплевав на возраст и высокое духовное звание последнего. Дани замер, прикрыв веки. Кровавой расправы он бы не перенес без отягчающих здоровье последствий. Духовные лица не шевельнулись. А обнаглевший верзила вдруг споткнулся на ровном месте, а из его расплющенного носа потянулись две безобидные на вид красные ниточки крови.
Воздух возле «Хаммера» сгустился. Прозрачные пожилые мужчина и дама под плоским зонтиком с кистями (цвета невозможно было различить, до того все оказалось прозрачным) выплыли из черного кузова и приблизились к Турсуну Адамовичу. Ученый замер в оцепенении. Дама неторопливо сложила зонтик. Турсун Адамович не ощутил удара по щеке, почувствовал лишь некое дуновение, перед которым ледяной ветер вершин показался бы африканским суховеем. Вторую пощечину дакини получил карлик. Призраки растворились в золоте неба.
– Ты узнал? Ты узнал деда? – зашипел Дани за спиной Никиты сквозь зубы. – А за что она Турсуна?.. Ты знаешь?
Жодче-лама и юные москвичи вслед за ширентуем повернулись и зашагали к обители навстречу не густой толпе монахов, торопливо бегущих на помощь наставнику по сигналу неизвестного наблюдателя.
35
После неизменной цонкапы на ужин Никита и Дани остались одни.
– Пойдем к могиле дакини, – предложил Никита. – Хочу вернуть тетрадку. Мне она не нужна, тебе хранить опасно. Турсун не поверил!
Они вышли за разрушенные временем стены. Солнце стояло высоко, но приближение сумерек ощущалось по удлинившимся теням и стихнувшему ледяному ветру.
– Хотел спросить, – Дани замялся. Голой правдой от впечатления, произведенного на него непривлекательным ликом Дари, обижать друга не хотелось ни коим образом, и в то же самое время ему нетерпелось узнать то, о чем обычно рассказывают добровольно. – Тебе Дари нравилась? Ты смотрел на нее глазами умалишенного, а мне было страшно.
– Каждый видел, уготованное не нами, – Никита, в свою очередь, не сумел сразу подыскать подходящего объяснения. – Ты увидел… диаку, неправильного духа, Турсун – дочь, а я лепил «от фонаря», чтобы он отстал. – Никите не хотелось пускаться в подробности непонятной другу науки. Дани не настаивал. Магические варианты интересовали его не больше, чем помет приблудившейся на даче кошки.
– Где ты ее надыбал? Я про живую.
– Ты ее знаешь. Знал по школе. Там я ее не замечал, а в походе по глупости растоптал ее инсулин. Она смолчала. Боялась, что меня накажут. Молодцы руководители, ущучили нелады вовремя. Мы с ней стеснялись и боялись не то, чтобы проводить время вместе, а близкого присутствия друг друга. Даже не познакомились толком. Боялись, засмеют. Высматривали друг друга сквозь дым костра. Наверное, когда по-настоящему… Мне тринадцать было, ей от силы одиннадцать. Потом школа… и как-то все позатерлось. Встретились… за порогом, на том свете, в общем. Я узнал ее не сразу. Сам не соображал, что со мной происходит, и где я нахожусь. Не узнал! Она так смотрела! Думал, вот-вот скажет, а она молчит. Потом голос незнакомый возле самого уха «Она умерла возле школы». Вспомни бабушкино письмо! Она знала!
– Ну, ты выдал!
– Там смена декораций была все время, будто сплю, а все на самом деле. Там живут, как бы возле места прописки по сходству кармы. – Никите захотелось поделиться сокровенным: о стеклянном гробике со свечами. Гробик, свечи… Он отогнал воспоминания.
– Чего заглох? – Дани горел от нетерпения.
– Прости, не хотелось тебя будоражить. Я не все рассказал про ночь, когда скинул стремянку. Турсун, почему не хотел взрывать, они бы и динамит прихватили сразу. Опыта вскрытия кладов ему не занимать. Он трусил!
– Извини, перебью. Я читал, да мы вместе читали! Турсун не мог не понимать, что клады прячут, налагая заклятия. Их брать – себе могилу вырыть. И ширентуй говорил…
– В десятку, Дани. Турсун своим дружкам то же самое говорил. Не предупреждал, а на личном опыте… Ширентуй о многом умолчал, рассказывая о Войцехе для нас с тобой. Ламы – народ тертый по части своей науки.
– Какой?
– Ты уже спрашивал, вспоминай! Когда ходили к могиле в прошлый раз…
– Думаешь, я понимаю до точки?
– А сейчас, скоро придем, я не успею досказать, чего начну...
– Валяй! Только не в штаны, как учил папа.
– Оказывается, в истории с Войцехом замешана шаманка из кочевья Нурбоева. Шаманка или местная ясновидящая, точно не скажу. Турсун ее по всякому называл. У той шаманки была дочь. Тайная, скорее всего, кому сейчас дело? Нас коснулось другое. Дочка шаманки, знала от матери приемы магии. Современным пижонам в дурном сне не приснится, что магия может натворить в «черных» руках. Она, обыкновенным словом может приговорить или возвеличить. Добро и дрянь все идет от человека. Смерть Дари Нурбоевой – ее колдовство. Войцех – пешка. Твоя прабабка, а потом и дакиня Ева – следствие камлания той шаманки. В подлинной генеалогии разбирайся сам или спрашивай ширентуя. Я не Библия, бесконечно перебирать, кто от кого…
– И кому, – хмыкнул Дани под жест далекий от приличий.
– Не плюй в огонь, в колодец и на землю!
Дани притих. Скит в новом качестве отталкивал и притягивал более привычного преданного защитника, его Даниных интересов. Пробудившиеся Знания стародавнего друга били наотмашь, уничижая самолюбие, и одновременно зазывая нераскрытой тайной бытия и сказочными возможностями, малую толику которых Дани испытал на собственной шкуре.
– Учти! – Никита заговорил, натянуто серьезно. – Турсун хотел заставить тебя вытащить золото пещеры и тетрадь отобрать. Проба не прошла. С другой стороны, твоих рук ему не жалко, а продажу легко организовать через подставу. Он не отстанет! Зря ты тогда при них скакал над пропастью. Откажись от билетов на самолет, я найду способ переправить тебя домой. Освоюсь день другой. В Америку не хочешь?
– Пшел, ты!
– Не вежливый, однако. Потому и прошу отсрочки.
Знакомый подъем притормозил темп препирательств. Солнышко заметно приблизилось к горизонту. Никита заторопился, прозрачно намекнув будущему хувараку на полезность горо. Для Дани выписывание прямоугольников горо (для зрячего не менее двух часов) казалось надуманной повинностью, призванной выработать у него потребность к послушанию без раздумий.
– Махатмы знают Главный Закон причины и следствия, где причина сама есть следствие другой причины, и научились подчинять ему, прежде всех, самих себя. Они своей волей умеют зажать любую прихоть тела. Без Махатм, Земле амба! Они работают на износ, пытаются дать нам понимание того, что человеку безопаснее жить свиньей, а не с нашей гордыней.
– Ты не завелся? – Дани выбрался к пальцам вершины.
– Нет, если ты объяснишь происхождение вон того облачка пыли на дороге к поселку, где мы с тобой так и не побывали.
– Что мы позабыли у скотоводов? А шлейф, похоже, не от платья дакини Евы.
– У нее платье без шлейфа.
– Сам говорил.
– Не ври! Я не мог говорить, чего не видел. А Турсун не успокоился. Надо посоветоваться с Учителем. Положим тетрадку, и жмем в дацан на четвертой передаче пяток.
Друзья перебежали черную пасть пропасти, не изменяя стремительности шага, что со стороны смотрелось подлинным чудом перелета, благо подсматривать за ними было некому.
36
Траурное настроение выложенного черным базальтом подземелья скрашивала подсветка из цепочки бездымных факелов, мерцающих по мокрым стенам неожиданно веселыми переливами света с преобладанием золотистых солнечных искр.
– Представь мое выползание отсюда в полной темноте, придерживаясь стенок. Не пойму, где обмишурился?
– Когда выходил, не заметил вот этого закругления базальта. Видишь, скол по трещине? – Никита отступил к выходу и провел пальцами правой руки по стене, имитируя действия друга. – А когда повернул вправо, левой рукой ты наткнулся на вот этот похожий на перо выступ напротив входа, а подумал...
– Я верил в продолжение стены. Получается, вышел на тропинку и заблудился, взяв правильное направление? Ты прав. Вот и косая черта по «перу», где я зацепился и уронил… и она... ой ля-ля! – На лицо Дани упала тень грусти.
– Пойдем! Тянуть резину некогда, нам в дацане горо топать.
Обшитая тонкими бревнами дверь отворилась от легкого прикосновения.
– Я шагал вечность, не меньше, а здесь все рядышком. – Дани оглянулся назад в надежде увидеть светлые отсветы по стенам при входе.
Дорога на выход казалась непривлекательно темной. Свет факелов не брызгал солнцем по «зернистой икре» жемчужных капель, редкие огоньки их казались потускневшими, натужно пересиливающими темноту. В крохотном зале друзья взялись за руки, чтобы (вдруг оставшись без света) не потеряться. Черные стены таяли в темноте, создавая иллюзию необозримого пространства. Никита, присел на корточки и наскоро осмотрел, расставленные полукругом реликвии, безошибочно определив место, где лежала тетрадь.
– Спасибо, дакиня!
Завернутый в клеенку пакет лег на пол. Никита и следом за ним Дани сложили ладошки в ритуальном поклоне. Две знакомые призрачные фигуры на мгновение выдвинулись из стены, приподняли руки в приветствии и пропали. Свет факелов стал едва виден. Повторив поклон, друзья побрели к выходу, сталкиваясь плечами в тесном проходе. Заговорили они перед спуском. – Я думал, что увижу бабушку Еву и деда Макарыча в сомати.
– В чем? – не понял Дани.
– Забудь! Мысли наползают одна на другую, не успеваю фильтровать. Смеркается, поторопимся!
– Я тупой?
– Прости. Здесь (в пещерах Кайласа) можно наткнуться на живые мумии: сидят в отключке, не дышат, а душу не отпускают. Они умеют. Получается ни то ни се, – не мертвец, и не живой.
– На фига?
– Спроси, при случае! Поэтому не хотел рассказывать, что сам не понимаю.
Знакомый до мелочей спуск одолели в считанные минуты.
– Заводи!
Серые тени метнулись к Дани с двух сторон. Перед Никитой вырос Турсун Адамович, перекрывая обзор.
– Я забираю твоего друга в Москву. Ты свободен, че-ла! – ученый намеренно выделил чела, передав интонацией всю полноту обиды и презрения. Мersi за твой фокус с Дари, – Турсун Адамович остановился, как бывает с теми, кто затрудняется с продолжением, перебирая в уме варианты, но закончил коротко, – …с моей девочкой.
Неуклюжий силуэт «Хаммера» накатил бесшумно, и померкло солнце, закатившись за горизонт. Черная дверца услужливо распахнулась в шаге от хозяина. Никита стоял: ни жив, ни мертв, от неожиданности.
– У-у-у-у! – мычал Дани на заднем сиденье заклеенным скотчем ртом.
С легким стуком захлопнулась дверка, и Никита остался один.
– Опана! – вспомнилось отцовское присловье, в похожих ситуациях.
Черный прямоугольник в рассеянном свете подфарников удалялся, уменьшаясь в размерах с невероятной скоростью, оставляя за собой слабый запах сгоревшего бензина.
«Ну что ж!» Удивительное спокойствие пришло из такой глубины сознания, какой Никита в себе не подозревал. «Интересно, как меня звали в той жизни, когда я приобрел навыки настоящего чела?» Никита уселся на траву, не напрягаясь, защитившись от изобилия колючек благоприобретенными навыками прошлой жизни. Поза «Лотос» получилась сама собой. Приглушенно зазвучали мантры. Никита обратил внимание, что слышит не сегодняшний голос, а голос сказавший: – Она умерла около школы. Сноп мыслей в связи с новым открытием подчинился разуму, и Никита перестал видеть и горы, и набирающее чернь небо, и разгорающиеся на востоке извечные свечи ночи. Очнулся медитирующий маг от голоса старшего наставника.
– Помогать надо?
– Спасибо, Учитель, – поблагодарил Никита вслух, не видя глазами никого рядом и, тем не менее, зная, что его слышат. – Я справлюсь. Пешей прогулки по горам им будет достаточно? Я не хочу причинять серьезной неприятности плохому отцу, в память о Дари. Он обижен, догадался о диаке.
– Я верю, ты поступишь без ошибок, Дар.
Никита замер.
– Я хочу отправить Дани домой. Мы не сможем его опекать, – язык слушался плохо, и стало жарко. Мальчику потребовалось все его мужество, чтобы задать вопрос, на который сам только что искал ответа. – Меня звали Дар?
– Тебя подобрал монах христианин в лесу на грани жизни. Передавая тебя нам, он сказал: – Примите Дар божий, мне он не по силам! А в двадцать лет ты прошел первое посвящение и стал чела.
– На кладбище в гробике был я?
– Твоего друга отправим на рассвете, чела.
«Учитель прав. Главное, – Дани, личное на потом!» Не докучая духовному наставнику расспросами, Никита вновь погрузился в глубокую медитацию.
37
– Я правильно понимаю, что если я здесь, то в «Хаммере» меня нет.
Дар очнулся от транса и оглядел друга с головы до пят. Ни пут, ни заклеенного скотчем рта, ни малейших следов недавнего насилия, где без хорошего тумака наверняка не обошлось.
– Ты не плохо сохранился, – предназначенная людям пожилого возраста фраза прозвучала у Дара удивительно к месту.
Дани помог другу подняться на ноги и неожиданно безо всяких словесных маневров выпалил:
– Я хочу стать чела, Учитель!
В нормальной жизни подобный поступок со стороны Дани вытребовал бы слезы из черствого сердца.
– Не переоценивай меня, Дани! Я обыкновенный чела. Ученик. Дар божий.
Дуган, каким запомнился малый храм, изнутри не изменился совершенно. Та же грозная Кали взирала сверху из полумрака с настоящим острым ножом и тремя кровоточащими отсеченными головами в руках, символизирующими убитые Богиней пороки: жадность, себялюбие и похоть. Ее золотая копия стояла несколько в стороне.
– Кама, Мара, Кали, что вернул Дани храму…– Негромко звучали короткие приветственные слова. Чела переходил от одного божества к другому, Учитель не торопил.
– Возьми подарок дакини в руки! – чела повиновался беспрекословно, не испытывая неизбежного для европейца содрогания перед смертью. – Переверни и прочитай!
В намерения Учителя не входило ритуальное убийство через магию золотой Богини. Чела перевернул статуэтку, и обнаружив талисман Дари Нурбоевой, испещренный рядами треугольных клинышков коснулся древнейшего на Земле письма ладонью. Внезапно он ощутил себя, стоящим наверху помоста возле одетого в устаревшую форму летчика, показывающего странные значки на черно-белом поле планшета, повторяющие графику талисмана, обладая затягивающей не отражающей свет сумрачной глубиной, с великим множеством геометрических фигур, с контурами созвездий вокруг умопомрачительных бездн. Линии Силы пронизывали пространство, указывая путь сквозь Космос. Чела изменил угол зрения и увидел похожие на иероглифы буквы шрифта брахми или деванагари.
– Достаточно, чела. Продолжим, когда вспомнишь санскрит.
Боги Зла в пламени свечей смотрели с требовательной пытливостью, доведенной древними мастерами до гротеска. Дар оторвался от созерцания изваяний, оживленных колеблющимся светом.
– Мы умеем… – глаза чела были расширены, и в них читалось потрясение.
– А чем, по-твоему, ты занимался неделю назад? Ритрит, очищение… Жизнь богаче и интересней, умеющему видеть.
– Как я мелок!
– Достань страничку с деванагари дакини!
Никита ощутил на уровне живота пустоту пространства, увидел себя в образе бескрылого дракона, пробирающегося над бездной звезд по линии Силы, почувствовал восторг безобразного для непосвященных существа и потерял сознание от невозможности выразить нирвану понятными себе самому словами.
В холодном дыхании Кайласа за стенами дугана Никита моментально пришел в себя. Жодче-лама и ширентуй смотрели участливо, без приторной жалости, скорее с той строгой требовательностью, которую он уловил в изменившихся чертах золотых Богов. Дани рядом с наставниками казался элементарно напуганным.
– Мы уверены, ты дойдешь, понимая цель!
Жодче-лама и ширентуй поднялись, направляясь к главному храму дацана. Обсуждать подробности подготовки к посвящению при посторонних, дружески или не дружески расположенных не полагается.
– Скит, у тебя глазищи! Ты не превратился… в какого-нибудь дакина? – Дани светился отчаянным любопытством и тревогой за друга. Никита пугал странностью пустоты зрачков, отчего его глаза выглядели неправдоподобно большими: прикрытыми почти на четверть веками без пушистой роскоши ресниц, и все равно огромными.
– Я есмь то, что я есмь, – Дар заговорил, но произнес нечто для Дани невразумительное.
– Что ты сказал?
– Не я. Для нас и за нас сказал Бог.
В который раз Дани оказался вынужденным проглотить горечь невежества. Не обиделся, присел перед Скитом на корточки, взяв обессилено свисающие ледышки ладоней в свои, отогретые покуда ждал, сидя на овечьей шкуре, подложив их под себя.
– Я вернусь, я стану чела, чего б не стоило!
– Не стоило? Стань хувараком для начала. Не каждый хуварак становится чела. Девчонку, натянувшую джинсы, парнем не назовешь. Наука чела – не джинсы. Ее ни купить, ни продать, ни обменять, ни модную заплату наклеить.
– Ты считаешь себя учеником, а колдуешь не хуже…
– Мы не колдуем, просто умеем работать с материальной мыслью. А ты вообразил у нас заглавной буквой колдовство?
Дани отпустил потеплевшие ладони и уселся рядом с Никитой, заложив ногу за ногу.
– Для тебя не главное, для остальных клево.
Перед глазами не оправившегося от потрясения Дара плыли разноцветные диски светил и планет, силовые линии, серебристыми маршрутами берущих за душу неизведанностью дорог в нечто, неподдающееся осмыслению.
– Для меня тоже клево… – И перед глазами бездонная чернота провалов в бархатном свечении пространства
Довольный, что Скит, наконец, поддержал, а он словами не бросался и не мел языком порошу, Дани обнял друга за плечи, прижавшись к нему крепко-крепко, чтобы тот, повернув голову, не разглядел заблестевших ручьями щек.
– Выучусь, и стану учить других. Самых маленьких, чтобы с малолетства…
– А дакином, как ты меня обозвал, стать не боишься?
Дар прощался навсегда, но ему было хорошо с другом. На холоде тело радовалось родному теплу…
– А что в том плохого, Скит?
– В принципе ничего принципиально нового. Все они – демоны и вампиры.
Эпилог.
– Ты помнишь это озеро, чела?
– По твоим рассказам, Учитель. Наг Мансоравара охраняет его.
– Мы просим милости мудрого Змея и благословления твоему ритриту.
Дар поклонился зеркалу воды, пробегая умом мантры, соответствующие ритуалу начинающего ритрит на священной территории. Гуру снял монашескую суму, положив ее возле камня, округлой формой напоминающий валун.
– Я оставляю тебя у твердыни Света, чела. Трудна твоя цель, ты молод, но нет времени рассусоливать в разгар Армагеддона.
– Почему мне долго не говорили правды?
– Много причин, чела. Одна из них, – ты должен был увидеть Мир, каков он есть сегодня. Замечу, правдивой информации от светлых Братьев у людей достаточно. Другой вопрос, как она большинством населения воспринимается? Вторая, – показать истину. Одно из обязательных условий. Наш великий мудрец прошлого Цзон-Ка-Па выразил сложность задачи удивительной фразой: «Истина должна быть сохранена в тайне, Истина должна быть возвещена». Ты в Живом камне интуитивно пытался донести истину, не хватило лишь Знания.
– Темные не спят?
– Не совсем так, поскольку и Светлые не дремлют. Когда ты заканчивал пьесу, в работу твоего компьютера вмешались Светлые. Вспомни неизменные отказы на последней фразе, что ты хотел вложить в уста хранителя пещер Белого Духа! Ты не обнаружил неполадок, но и написать текст мантры не смог. Скоро тебе это занятие наскучило, и ты остановился на священном «аум», не дописав мантры. Сегодня ты понимаешь ее опасность для людей.
– Мне в этом помог Темный!
– Не без умысла. Во время Армагеддона Истина преследуется повсеместно, за Истину держатся все. Это беспощадная война, чела. Вечное обновление через разрушение. Оставаясь помощником Природы, ты обязан уметь создавать или разрушать, выбирая светлый или темный путь. Для тебя нет открытия в том, что Природа не сохраняет середину для вечности, прокручивая духовную серость через Сансару или развоплощая души в безнадежных вариантах. По Библии, «теплым» нет места в раю. Девачан не исключение. Он для «холодных и горячих».
– Сегодня во сне, я при академии сдавал экзамен гению войны, первому российскому генералиссимусу: фехтование и трактат о соляном месторождении под Новосибирском. Генералиссимус остался доволен, присвоил очередное звание и велел, чтобы цвет моих погон был… В памяти отложилось нечто, напоминающее индиго. Не уверен. Требуемый генералиссимусом цвет я не сумел выразить словами, о чем честно и доложил, мол, меня учили распознавать цвета радуги, не более. Генералиссимус к тому времени успел накинуть на плечи широкий плащ с двойным верхом, прикрыть седину парика треуголкой, потом оглядел меня очень доброжелательно, рассмеялся и ушел. Его приказом меня отправили искать соль, в согласии с моим трактатом. И я нашел ее, Учитель! Много, белыми пятнами, похожими на не растаявший снег по местности, напоминающей тундру. Я подержал кристаллы в руках и присел возле одного из пятен, вытянутого истончающимся сугробом по ложбинке. И вдруг понял, что бывал в этих местах, и бывал не один раз. Я увидел запомнившийся кустарник и понял, что не видел месторождения раньше только потому, что все время проходил под углом к его протяженности. Соль лежала рядом, я не видел. Открытие, способное огорчить, не погасило чувства общего подъема и восторга от начала и до конца сна.
– Ты подсмотрел аллегорическое отображение своей жизни, навеянное темными, чела. Шпага, месторождение, соль и восторг. Они продолжают драться за тебя.
– Генералиссимус Светлый!
– Светлый гений войны? В этом что-то есть, чела.
Слова Учителя озадачили Дара. Ему предлагалось самому разобраться со своим наследием. Вот так сразу, что-либо ответить он не сумел. Сказал первое подвернувшееся, о чем давно хотел поговорить с наставником:
– Почему христиане торгуют в храмах?
– Две тысячи лет назад Иисус ответил им в том же откровении Иоанну «Я никогда не знал Вас, отойдите от Меня делающие беззаконие».
– Почему религии не объединяются?
– Светлые умы пытаются выбраться из оплачиваемых тисков надуманных разногласий. Есть и другой аспект, о котором упоминала дакиня: представители всех религий опаивают своих богов человеческой кровью, исключая буддизм. Ацтеки смазывали губы многочисленным божествам кровью зарезанных пленников. Великий посвященный друид Рама, избегая братоубийственной войны, оказался вынужденным покинуть родину и увести сподвижников в Индию, спасая от безудержной резни, затеянной захватившими власть кровопийцами ведьмами…
Холод с вершины Кайласа неожиданно сменила волна летнего тепла.
– Мне разрешили ритрит, Учитель?
– Наш сангсанг принят Великим Нагом, чела. Ты – достоин большего.
Чела склонился в поклоне к озерной глади.
– Я понял, Учитель, про войну. Я читал у дакини Евы. Во всем существует два полюса! Нам говорят, Мир един, но в нем Дух и Материя – два полюса. Я со стороны посмотреть, – обыкновенный мальчишка, а во мне добро и зло, и целая куча всего, что друг друга не терпит. Могу любить и ненавидеть, идти с кулаками на пятерых и удирать от учительницы Татьяны Михайловны, когда не выучу про паршивые префиксы. Я человек маленький, мои плюсы и минусы, с маленькой буквы. Но они есть в каждом моем кусочке! Есть в моих сомнениях, когда думаешь одно, поступаешь наоборот. Ева Генриховна писала, в каждом моем атоме твориться то же самое! Что меня соединяет?
– Полюса друг без друга жить не могут, и живут, поддерживаемые животворящим чудом фохата. – Учитель достал из наплечной сумы тетрадь со знакомым переплетом. – Вижу, узнаёшь!
– Да учитель.
– Прочти, что было скрыто.
В месяцы подготовки к ритриту, Дар перечитал прижизненные записи дакини трижды, но тетрадку из рук Учителя принял безропотно. Первая же страница вызвала легкий озноб. Вода в озере покрылась приветливой рябью, одарив пустынный берег новой волной тепла своих бездонных недр.
«Я мать твоей приемной матери, Скиталец. Я и твой дед оказались перед необходимостью скрывать Истину, признав Гавриила нашим сыном. Мы поверили Учителю, и наш план все эти годы работал на твое возвращение, которое он предсказал.
На берегу священного озера тебе напомнили о войне и Армагеддоне – высшей точке накала бескомпромиссных сражений. Ты – будущий боец Светлых сил по предназначению. В предыдущей жизни «тень» переиграла твоих светлых учителей. Ты пал жертвой хитроумной ловушки во время второго посвящения на берегу Мансоравара возле круглого камня».
Отдельно стоящий овальной формы камень со стершимися в значительной степени следами кострища привлекли внимание чела. Рядом буднично стояла сума Учителя, смягчая строгие линии пейзажа уютом покинутого дацана.
– Здесь?
При полном безветрии, волна плеснула приливом, докатившимся до босых ног. Учитель, не слыша вопроса, в сосредоточенной задумчивости созерцал снежную пирамиду вершины Кайласа.
«В этой жизни родная дочь моей Татьяны, известная тебе под именем Дари, оплатила свой долг. В своей прошлой жизни, движимый человеколюбием, ты вытащил ее из вод Мансоравара во время обряда третьего рождения и остался во втором, не исполнив кармы, несмотря на произнесенный обет.
Сегодня пройти посвящение для тебя труднее. В той жизни Дар не помнил родной по крови семьи. Сегодня от семьи ты вынужден добровольно отказаться. Не повтори ошибки, не допусти увеличения масштаба доставшейся от прошлой жизни жертвы и масштаба жертв, сопутствующих поражению!
Знание корней укрепляет. Прозрачность взаимоотношений позволяет избежать неудач. Твои корни – Турсун и я, Яна Генриховна, отец и мать на склоне лет, давшие жизнь тебе – будущему адепту. Постарайся не ударить лицом в грязь перед второй вынужденно скрытой до этого дня Истиной.
Корни Дари – твои приемные отец и мать, Александр и Татьяна, моя родная дочь и твоя сводная сестра. Завтра ты в праве открыть истину ей и Гавриилу. Ты и Дари – родственники и ровесники, оба родились в Москве, в разных родильных домах. Ты старше ее на семь минут. Она ростом в меня, округлым личиком с налетом востока в отца. Легко вспомнить.
Ты второй (младший) у Турсуна ребенок. Лицом в меня молодую; коренастым телом в отца. Светлым волосом, что делает незаметным твое бросающееся в глаза сходство со мною, ты обязан прадеду по линии отца Войцеху, поляку по происхождению и альбиносу. Ко времени нашей встречи, у Турсуна был сын Андрей от первого брака, закончившегося трагически. Нет смысла в подробностях. Карма Турсуна совпала с моей, по причине, не исполненной в прошлой жизни кармы Дара. Темные легко идут на изменение кармы, светлые – никогда. На то она и карма, – личное дело личности. Светлые, лишь иногда помогают исполнять карму, чаще советом, не подменяя ее. Твое появление устраивало обе стороны с шансами «фифти-фифти». Турсун отыскал меня в поселке неподалеку от дацана и ждал сына, как адепта темных сил, не посвящая меня в свои замыслы. Я тоже не спешила признаваться в планах, прямо противоположных. Ты понял, борьба за тебя началась задолго до нашей встречи с твоим отцом. Учитель и ширентуй расскажут подробности.
Обмануть темных удалось благодаря Вениамину Макаровичу, скрытому агенту всесильной в те времена организации. Он, так называемый, «источник» и потомственный ГБ-ист, которого сумел разыскать Учитель, разъяснивший еще твоему прадеду (моему отцу) вынужденный и скрытый смысл цепи перетасовок. Едва ты и Дари появились на свет, вас поменяли местами. Не прошло и полугода, я удалилась от Мира, чтобы служить Богине Кали. Турсун считал меня погибшей в авиакатастрофе – мои помощники знали свое дело. Братья тени не заподозрили подлога, приняв рождение дочери Турсуна, фатальной ошибкой исходных данных. Жертв не было, до момента, когда Турсун узнал, что воспитывает чужого ребенка. Первый выход карлика «в свет», который мы проворонили. Член секты Братьев тени умело скрыл свою осведомленность, подготавливая святотатство. Мы успели поддержать твое сердце, а ты своей небрежностью отсрочил трагедию Дари, вынудив вмешаться посторонних и внимательных людей – ваших руководителей похода.
Но помни, Братья тени в том памятном походе охотились на вас обоих! Внезапная смерть жены (твой отец не долго вдовел без меня с малышкой Дари на руках) отрезвила Турсуна. Одиночество в старости предъявило права. Светлые честно предупредили его о занесенном над головой Андрея мече Немезиды, а Дари таяла в результате необратимой подлости темных Братьев.
Похоронив Дари, Турсун осознал, насколько он оказался привязавшимся к приемной дочери, не признавая игры за своей спиной истинных хозяев положения. Бойся карлика, сумевшего разгадать наш секрет! Его «заботами» я потерпела фиаско, потеряв внучку. Армагеддон не прощает промахов.
Сегодня, первого сентября, – день твоего второго посвящения.
Сегодня Турсун Акаев навсегда откажется от одиночества, похоронив мечту о привлечении тебя на свою сторону.
Сегодня я сказала тебе все, что была обязана сказать».
Дар обошел место ритрита по кругу, отбросил ногой пару-другую прибрежной мелочи. Справившись с чувствами, повернулся к Учителю в почтительном поклоне и с отсутствующим выражением лица опустился на сложенные калачиком ноги. Губы чела шевелились, помогая вернувшейся памяти совладать с языком древнейшей из наук, получившей в словарях и энциклопедиях на его теперешней родине не вызывающее доверия название «оккультизм».
– Последнее напутствие, мой мальчик. Не торопись произнести «пха-та»!
Черты лица чела смягчились, оставаясь бесстрастными. Он без усилия встал на ноги, приблизившись своему наставнику с неизменным поклоном.
– Я хочу тебе напомнить, прежде чем ты начнешь танец.
Чела слушал на пределе внимания. Пробил час! Упорные тренировки для выполнения опасного ритуала закончились. Бесконечные повторения мантр, безошибочные па фигур танцев, ритмов крохотной дамары, напоминающей детский барабанчик, разучивание протяжных мелодий ганлина, сделанного из настоящей берцовой кости умершего шамана. Ритуальные атрибуты, и в первую очередь, алмазная ваджра и колокольчик, – каждое движение с ними и без них. Мысль, речь, интонация в четкой последовательности без помарок и снисхождения.
– На том самом месте, что ты выбрал, я со слезами развеял твой пепел, чела. Наг благосклонен, но лишен права прощать оступившихся.
– Я наказан за самонадеянность?
– Ты срезался на избытке человеколюбия. Не раздумывая, попался в хитрую сеть, расставленную невзрачным с виду адептом темных, и слова твоего священного обета во время обряда разошлись с делом. Сегодня ты подготовлен и предупрежден. Но остановил я тебя ради небольшого акцента. В самом начале посвящения, выбирая Богов для визуализации, не просто читай мантры, но молись глубиной своего сердца, и будешь понят. По окончании обряда, ты станешь одним из светлого Братства, где все преданы одной идее – абсолютной справедливости для всех. Следуй в делах посвященного Конфуцию. «Воздавай добром за добро, а за зло – справедливостью».
Тело Учителя превратилось в удлиненную искажением тень, прозрачным силуэтом коснувшуюся воды и растаявшую до полной невидимости. Заканчивающий путь ученичества, чела повторил про себя последнее наставление со спокойствием, с которым принял предсмертное признание и предостережение матери и дакини. Страх смерти не пугал. Он усвоил логику посвящения и верил в благополучное завершение.
Мальчик выложил ритуальные предметы из холщевой сумы монаха, что положил возле камня Гуру, снял с плеч, накинутый на время напутствия теплый дэгэл, подарок доброго ширентуя и, аккуратно сложив его возле серого пятна кострища, привычным усилием воли привел себя в состояние, необходимое для начала священного танца «Сансара – Нирвана», ведущего к осознанию величия Материи и Духа в животворящем предвечном свете.
– Пха-та-а!
2
Первого сентября Дани всегда приносил цветы. С некоторых пор, праздничные букеты, не сказать, чтобы утратили свойство, придавать Дню знаний безусловное очарование, а как бы растворили его с приземленными меркантильными интересами. Никита цветы не приносил никогда, искренне считая их мертвую радость принадлежностью могильных памятников. Стоя в толпе, собирающихся к построению на традиционную линейку одноклассников, Никита тыкал в букеты пальцем и говорил, что представляет себе те цветочки в венке по увековечиванию светлой памяти получателей.
Сегодня Дани шел без цветов. Один, пораньше и, нарочно выбрав маршрут по мокрым от утреннего полива дорожкам детского садика неподалеку от школы, почти исключающим встречу с одноклассниками на ближних подступах. Кому охота прорываться сквозь толпу пищащей малышни в сопровождении торопящихся на работу вечно озабоченных делами взрослых. Дани понимал неизбежность шумных встреч, и расспросов типа, где ты был да, что делал, откровенно не представляя себе, как он будет говорить правду, которой заведомо никто не поверит.
Знакомый абрис мужчины на неприметной скамейке неподалеку от дыры разорванного хулиганами прямоугольника сетки ограждения «превратил» Дани в соляной столб. Мгновения тянулись и тянулись, попеременно взрывая сознание приступами негодования и странного облегчения в буре свежих воспоминаний.
– В нормальном мире за простои платить невыгодно. Здравствуй и присаживайся, хуварак. – Спокойно вежливо, без тени издевки или угрозы.
Дани сел на чистом автопилоте.
– Здравствуйте, Турсун Адамович. – Стандартный долг вежливости, не более того.
Ученый заговорил далеко не сразу.
– Представь себе, затрудняюсь с чего начать? Questio diabolika! Дьявольский вопрос! Интересно узнать, каким образом тебе удалось смыться, после необъяснимой поломки машины, но нет… Важнее, пожалуй… – Он снова замялся и, наконец, приняв какое-то важное для себя решение, вдруг спросил. – Ты свои корни знаешь?
Дани молчал, озадаченно. Турсун Адамович смотрел выжидающе и «с нажимом».
– Про шаманку слышал? – Дани кивнул утвердительно. – А про ее шкурный интерес к Войцеху.
– Я не понял, простите. – Дани и вправду не мог сообразить чего, в конце концов, от него добивается этот гибрид ученого с бандитом или наоборот.
Искра торжества в щелочках глаз над ухоженной щеткой усов настораживала.
– От любвеобильного альбиноса Войцеха мы имеем сегодня две проклятые небом линии потомства, которые отдуваются за его, скажем, «веселый» нрав. Его и той шаманки, что кинула новорожденного сына на корм зверям. Подобрал и спас мальчишку от неминуемой смерти прохожий монах, миссионер христианской церкви.
Любознательный вырос паренек. Отблагодарил спасителей христиан уходом в ученики буддистов, в чела. Ты знаешь…. А твой Никита не прост, по пустякам память прошлой жизни не возвращают. Не думаю, чтобы тебя просветили, на подсказку не надеюсь. «Такова се ля вуха, кулак ей в ухо!», говаривал мой Андрейка, что на беду зацапал золотого идола, позабыв о возможных заклятиях. Старый пес ширентуй не врал. Мы, рожденные на Земле, часто не предполагаем, какими узлами завязаны между собой. У твоего друга были серьезные основания отпустить меня живым среди гор. Но здесь в Москве научные пути твоих близких и мои случайно или неслучайно, могут пересечься. Полагаю твое сегодняшнее первое, приобретенное в новом учебном году знание, поможет нам обоим. Воздавать добром за зло, я не прошу. Не считаю правильным. Оправдываются, – виноватые. За зло платят справедливостью, уважая противника.
«Скит говорил, что бандит – не противник. Он без души и только с виду человек. Скиту я верю. Ну, почему я не стал хувараком и не остался в дацане?»
Турсун Адамович поднялся, не дожидаясь реакции на свою речь, расценив молчание Дани почти что правильно. Задумчиво прожевав губами, он потрепал юношу по плечу и, прежде чем расстаться, выдал, выражаясь языком футбола девятку.
– Nosce te ipsum, что означает, милый юноша, «познай самого себя!» Как бы не безумствовали церковники, они всего лишь люди. Многие из них просто не способны объять умом единство всех религий мира! Именно оно, это массовое противо божественное явление тянет за собой хвост взаимного до оголтелого фанатизма религиозного неприятия. Признаюсь тебе в своем ослеплении. Было.
Хувараком ты сможешь стать. Не понравится, вернешься к прежней жизни. Никто не осудит. У твоего друга – иное. Чела покидают семью навсегда, не потому, что не любят родню или не ценят ее. Таковы правила игры, где игрушками не пахнет. У чела иное мировоззрение!
Дани сдержанно попрощался, не восприняв искренней горечи раскаяния, вдруг остро ощутив одиночество ученого. «Турсун пришел к дочери! Дари училась в нашей школе!»
Со второго этажа, он не мог видеть лица тети Тани. Посторонняя женщина для всех 29-ти других учеников его класса, шла по боковой аллее, которой Никита приходил и возвращался из школы. Шла, набрасывая на зелень листьев кустарника яркие капли гвоздик. «Приходили мы в школу по-разному, а обедать я ходил к нему. На каникулах моя мама брала на себя хлопоты у плиты, на время учебы – тетя Таня. Какая она стала совсем старенькая, и этот черный платок на плечах…» Всплыл последний разговор с Никитой.
– Обижаешься, почему я Турсуна отпустил? Любовь – не мячик и не палка, любовью не бросаются. Ненависть – не мячик и не палка, ненавистью не бросаются. Истина – не мячик и не палка, истиной не бросаются. Будь сто раз изворотлив, всегда себе в лоб попадешь».
– Спасибо, тебе Скит. Я помню. Я не стану мстить Турсуну. Я буду приходить к твоей маме обедать. – Тетя Таня прошла калитку, черный платок мелькнул сквозь кустарник и пропал. Острая несправедливость жизни уколола Дани в сердце. – Она мне не верит! Она то за чей грех страдает?
– Андреев! С кем ты там шепелявишь?
Дани поднялся, не вполне понимая ни вопроса, ни тона.
– За себя!.. – начал и осекся. Оправдание продолжением мыслей выглядело нелепым. Кто-то из отличниц с первых парт подлизуче хихикнул. – Я сам с собой…
– На первом уроке! Разболтались! Вон из класса! – и вдогонку за закрывшейся дверью и глухо в тумане несправедливой обиды… – …без родителей не допущу!.. Тупица, быдло… на первом же уроке!..
…Дани не шел, он бежал к дому. Горечь не проходила, а он не помнил ни лица, ни имени учительницы, ни предмета, что она преподавала. Сам факт, что его вышибли из класса недостойным образом, оказал влияние на нечто глубоко спрятанное и тайное, над которым Дани исподволь размышлял весь остаток каникул после Тибета. Горечь за себя осталась, обида на учительницу растаяла, едва он сбежал со ступенек школы. Удивительна непредсказуемость человеческого мышления.
«Изумруды!»
Семейная тщательно оберегаемая от посторонних глаз реликвия вдруг отыскала резонанс неведомых мозговых струн, завладев вниманием настолько, что Дани с трудом избежал столкновения с «Мерседесом», вывернувшимся из аппендикса стоянки в двадцати метрах от подъезда собственного дома.
Лифт полз со знакомым скрежетом на третьем этаже, гнилым скрипом на пятом, с хрустом разрушающихся шестерней на шестом и, наконец, стал на восьмом, резко просев на добрый десяток сантиметров. Дани вылетел пробкой, протиснувшись в щель, расползающуюся с ужасающей медлительностью.
– Здесь, здесь в белой коробке от мамкиных духов. – Дани полюбил одиночество, не придавая значения прорывающимся мыслям вслух.
Набирая свет, зеленые изумруды в его руках смеялись искрометной радостью освобожденных из плена заложников. Дани поворачивал трепещущими пальцами друзу до тех пор, пока четкий рисунок из памяти не воссоединил с камнями некий незабываемый пейзаж.
– Друзу клеили на скале, где могила дакини… это копия Кайласа, знакомый распадок справа и… Дацан! Изумруд повыше – главный храм, другой самый темный по цвету – дуган, посвященный Кали. Камни принадлежат дацану!
Дани метался по квартире, пока не зацепил рукой провод телефонного аппарата и сшиб пластиковую коробку на пол. Надоедливое прерывистое гудение в трубке укололо осточертевшей обыденностью.
Я стану чела, мама и папа. Поддержите меня и простите. Дани.
Дани вылетел из квартиры, грохнув дверью и, минуя лифт, понесся на шестнадцатый, неизменно перепрыгивая, каждые пять первых ступенек бесконечных лестниц, после мелькающих квадратами облицовки площадок. Сквозь разогнутые прутья запертой на висячий замок двери чердака Дани протиснулся без проволочек, выбрался на плоскую пахнущую асфальтом крышу. Раскрыл ладони востоку с переливающейся сказкой света и… ступил в радугу…
…Последние слова новой классручки пробили брешь в тумане осознания реальности. Дани оторвался от созерцания опустевшей аллеи за окном, зрачки его поползли вначале под лоб, как-то неестественно задергались и, наконец, остановились, узнавая плоскую рожу Кобры Константиновны. Дани остро захотелось подойти и влепить леща прямо по сочившейся фальши губ, изобразивших на плоскости оскорбленное достоинство. Подранки зайцы орут и дерутся. В критические мгновения истинная самооценка одерживала верх, и сейчас Дани не боялся последствий. Не боялся, но и позволить грубого рукоприкладства не мог.
– Сколько т-тебе д-дать д-денег, чтобы т-ты затк… замолчала? – новое, что влилось этим летом, понуждало к отпору на грани приемлемых цивилизованным человеком мер. – У кого ты выкупила лицензию на подлянки? Ты три года доишь половину класса за программу, что не додаешь на уроках, обвиняя нас в тупости! Ты выжила из школы учителя физики, который тебя раскусил, и подговаривала нас его оболгать; ты целый классный час вымогала из нас нужные тебе доказательства, а потом гаденько улыбалась ему при встрече! – Ты права, я – тупое быдло, потому что позволял тебе учить меня!..
…Дани тащил граммофон в школу, засунув голову в пустой ящик. Очень старинный медный раструб, выполненный раскрывшимся бутоном цветка, винтом опускался ниже пояса, мешая смотреть перед собой. Язычки лепестков начинались из шара величиной в кулак, разбегаясь от него расширяющимися до круга гранями, и были все одинаковыми, за исключением одного, нарушающего гармонию края избытком длины. Дани нравилась игра воображения мастера, сумевшего одним лепестком придать граммофону неповторимый шарм…
Кобра Константиновна переходила улицу в тончайшем просвечивающем платье с неброским рисунком по кремовому фону…. Дани оторвал голову от дразнящего языком лепестка…. Плоская морда-лопатой обозначила узнавание застывшей маской. Дани засунул руку в карман джинсов, одновременно складывая пальцы в кукиш.
– Вампир, вампир, на тебе кукиш, что хочешь, то купишь. Купи себе топорик, разрубись пополам!
Заклинание защиты развернуло Кобру Константиновну на сто восемьдесят градусов. Не изменив темпа движения, она засеменила в обратную сторону и скоро скрылась в густой тени вязов возле автобусной остановки.
«Спасибо за науку, Никита!» Дани, который собирался перейти улицу в этом же месте повернул направо и пошел по тенистой стороне тротуара, не оглядываясь. Некоторое время ему казалось, что за ним наблюдают и ждут, когда ж он обернется. Но расстояние увеличивалось, и ничего не происходило, и мысли переключились на не пришедшее в голову ранее соображение, навеянное, очевидно, тупой высокомерностью «Кобры»:
«Ну, принесу граммофон в школу, а кому отдам, кого удивлю? Ну, полюбуются на мой медный язык, ну побазарят, и позабудут. Кому в школе граммофон с рупором или языком нужен?» Избавившись от никому ненужного барахла возле первой попавшейся мусорки, Дани тотчас почувствовал распаляющуюся силу солнца. Добежать до просачивающейся сквозь камыши Супутинки и окунуться в прохладу, показалось ему делом, куда более необходимым, чем благотворительность сомнительной пробы. И место он заприметил накануне, не широкое и мелковатое, к сожалению, но с чистой водой и твердым наносным дном. А, главное, тенистое, и рядом.
Камыши и осока оказались выкошенными и убранными, скорее всего, утром. Во всяком случае, вчера они еще скрывали весь разлив речушки, а сегодня высветили несколько проток и озерко свободной от зарослей воды похожими на островки пятнами срезанной под урез зелени. Основное русло, казалось, раздалось вширь и уводило к ярким пятнам света на косогоре по коридору густого ивняка. Мужчина средних лет, несколько отяжелевший телом, бродил по протокам с белобрысым пареньком лет десяти, выковыривая из ила раковины речных мидий. Дани побродил по озерку, удивляясь чистоте воды и отсутствию мути, поднимающейся обычно от ног, потом ему захотелось выбраться по руслу из тени к солнышку, но стало, почему то, лень. Он с грустью посмотрел на солнечные пятна по пригоркам знакомой долины, представил себе излучину Супутинки и… сон ушел…
Старое отцовское кресло с плавными обводами подлокотников. В зеркале напротив отражение репродукции картины «Девятый вал» и раскрытого окна во двор... все привычное, на своих местах и какое-то теплое. Дани несколько удивился, не увидев в зазеркалье собственной персоны. «Сижу низковато»… – подумалось лениво и он задремал вдругорядь.
Догорели костры, и погасли вдруг свечи
Тени сами собой унеслись за порог.
Я тоскую и жду, я мечтаю о встрече
Там, в любом из Миров, где простит меня Бог.
Песен добрых венец, не прочтен, не прославлен.
Не открыт тот ларец за печатью замков,
Где спасения ключ человеку оставлен,
И дивится творец чуду сбывшихся снов.
Он ключи подарил, счастье в землю посеял,
Светом истины мрак как стрелою пронзил.
Но завял первоцвет, ветер пепел развеял,
И хранят единицы свет, что миру дарил.
Нам дано воспарить светлым духом над игом,
Над страданьем страстей, где материя – тлен.
Нам дано повторить, новым прожитым мигом
Путь по свежей спирали из собственных вен.
Догорели костры
Обсуждения Чела