Смысловая пустота Запада образовалась не сама по себе. Она также является результатом довольно долгого исторического процесса, который начался около двух тысячелетий назад и завершается, по-видимому, только в нынешнюю эпоху.
Речь идет о тотальной деконструкции бытия.
Современный человек, как впрочем и человек прошлого, живет не в реальности, какой бы самодовлеющей она ни была, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек существует в определенном тексте. Этот «текст» (матричная реальность) может в значительной мере не совпадать с текущей реальностью, что на практике не такая уж редкость, может, напротив, почти полностью с ней совпадать, может совпадать лишь частично; однако несомненно одно: при несовпадении «текста» с реальностью, побеждает, как правило, «текст».
Показательным примером здесь является «текст» советского социализма: подавляющее большинство граждан СССР было твердо убеждено, что, несмотря на отдельные трудности, испытываемые «здесь и сейчас», оно живет в лучшей стране мира, за которой – историческое будущее. Факты, свидетельствующие об обратном: более высокий уровень жизни на Западе, наличие там социальной защиты и гражданских свобод, более мощная экономика и высокие темпы развития, факты, которые, кстати, легко просачивались сквозь любую цензуру, общественным сознание просто не воспринимались. В советском мире «текст» преобладал над реальностью.
Приведем более близкий пример. Как известно, оружие массового поражения в Ираке найдено не было. Оно не было найдено даже тогда, когда поисками его занялись подразделения американских оккупационных частей, прямо заинтересованных в том, чтобы его обнаружить. Видимо, ядерным арсеналом Ирак все-таки не обладал. И тем не менее, согласно социологическим наблюдениям, проведенным в конце 2003 года, около трети американцев были твердо убеждены, что оружие массового поражения в Ираке все же имеется. Неизвестно, откуда были получены эти сведения, предполагается, что из прессы – газет, радио, телевидения, которые, разумеется, ни о чем подобном не сообщали, но убежденность в них была почти абсолютной и почти абсолютной была убежденность в оправданности этими сведениями агрессии против Ирака. «Текст», откуда бы он ни возник, победил реальность.
Причем «текст», в котором человек существует, имеет определенную внутреннюю структуру. В каждую историческую эпоху в нем можно выделить «матрицу», или, как его называют некоторые аналитики, центральный текст, который обладает одним важным свойством: он абсолютно законен, и законность его ни у кого не вызывает сомнений. Все же остальные «тексты» эпохи, точно так же как и все социальные практики, рожденные ими (то есть то, что в итоге образует матричную реальность), обретают законность только в соотнесении с этой «центральной матрицей» (9).
Для христианской эпохи такой матрицей являлась, конечно, Библия. Все научные, художественные или мистические концепты, все типы власти и все способы организации общества, все образы жизни и социального поведения имели большую или меньшую легитимность лишь в соотнесении с ней.
В последовавшей затем эпохе европейского Просвещения, эпохе модерна, начатой еще в Средних веках периодом Возрождения, аналогичной «центральной матрицей» являлась, как это ни удивительно, та же Библия, только Библия, воспринимаемая уже принципиально иначе, Библия, усилиями просветителей переведенная в чисто светский формат, где стремление к Царству божьему истолковывалось как прогресс, само Царство Божие – как разумная (рациональная) организация мира, личное спасение – как успех в профессиональной деятельности и так далее. Эта десакрализация матрицы имела исключительно большое значение, так как, лишая христианский контент мистической неприкосновенности, позволяла создавать на основе его сюжеты целенаправленного развития. Так возникло социальное (стратегическое) проектирование, которое во многом определило ход европейской истории.
Эпоха же постмодернизма, в которой мы сейчас пребываем, третья смысловая эпоха, начавшая проступать в реальности со второй половины ХХ века, произвела одно любопытное действие. Постмодернизм этот «центральный текст» полностью размонтировал. Исчезла не только сакральность «предельных смыслов», образованных трансценденцией, но и вся согласованная через них нормативная иерархия. Причем понятно, почему это было сделано. С точки зрения постмодерна, «центральный текст», матрица, в какой бы форме, светской или религиозной, он в данный исторический период ни существовал, это – «текст» абсолютно тоталитарный, «текст», который всегда выстраивает культуру и общество «под себя». Все, что не совпадает с «центральным текстом», обычно им репрессируется. Все, что противоречит матрице, считается ложным или, по крайней мере, сомнительным. То есть, постмодернизм боролся прежде всего против тотальности. В этом смысле демонтаж матрицы был явлением прогрессивным: признавались равными все нации, все культуры, все языки, все религии, все традиции, все образы жизни. Просвещенческий концепт равенства получил здесь предельное выражение. Однако тут же обнаруживает себя и негативная сторона «философии завершения». Признавая одинаково значимыми все наличествующие в текущей реальности смысловые дискурсы, она просто вынуждена включать в их число и социальные патологии. С точки зрения постмодерна, нет особой разницы между гуманистическими практиками и практиками насилия, между практиками фашизма и практиками демократии. Постмодерн, по крайней мере в теории, считает их все имеющими право на существование.
В результате образовалась полностью размонтированная среда; как ее называют – ризома (термин, который, правда в несколько ином смысле, ввели в 1970-х годах Делез и Гаттари), среда без какой-либо матричной иерархии, среда «тотальной равнозначности».
В гносеологическом отношении это влечет за собой важное следствие. Для пользователя, за исключением некоторых специальных случаев, такая среда превращается в какофонию; она превращается в набор равнозначных сигналов – и одинаково важных, и одинаково не имеющих никакого значения. Поскольку нет матрицы, нет «абсолютного эталона», то контент, содержание, информацию не с чем соотнести.
А это, в свою очередь, означает, что главной проблемой современного мира становится проблема истинности.
Современный человек, как впрочем и человек прошлого, живет не в реальности, какой бы самодовлеющей она ни была, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек существует в определенном тексте. Этот «текст» (матричная реальность) может в значительной мере не совпадать с текущей реальностью, что на практике не такая уж редкость, может, напротив, почти полностью с ней совпадать, может совпадать лишь частично; однако несомненно одно: при несовпадении «текста» с реальностью, побеждает, как правило, «текст».
Показательным примером здесь является «текст» советского социализма: подавляющее большинство граждан СССР было твердо убеждено, что, несмотря на отдельные трудности, испытываемые «здесь и сейчас», оно живет в лучшей стране мира, за которой – историческое будущее. Факты, свидетельствующие об обратном: более высокий уровень жизни на Западе, наличие там социальной защиты и гражданских свобод, более мощная экономика и высокие темпы развития, факты, которые, кстати, легко просачивались сквозь любую цензуру, общественным сознание просто не воспринимались. В советском мире «текст» преобладал над реальностью.
Приведем более близкий пример. Как известно, оружие массового поражения в Ираке найдено не было. Оно не было найдено даже тогда, когда поисками его занялись подразделения американских оккупационных частей, прямо заинтересованных в том, чтобы его обнаружить. Видимо, ядерным арсеналом Ирак все-таки не обладал. И тем не менее, согласно социологическим наблюдениям, проведенным в конце 2003 года, около трети американцев были твердо убеждены, что оружие массового поражения в Ираке все же имеется. Неизвестно, откуда были получены эти сведения, предполагается, что из прессы – газет, радио, телевидения, которые, разумеется, ни о чем подобном не сообщали, но убежденность в них была почти абсолютной и почти абсолютной была убежденность в оправданности этими сведениями агрессии против Ирака. «Текст», откуда бы он ни возник, победил реальность.
Причем «текст», в котором человек существует, имеет определенную внутреннюю структуру. В каждую историческую эпоху в нем можно выделить «матрицу», или, как его называют некоторые аналитики, центральный текст, который обладает одним важным свойством: он абсолютно законен, и законность его ни у кого не вызывает сомнений. Все же остальные «тексты» эпохи, точно так же как и все социальные практики, рожденные ими (то есть то, что в итоге образует матричную реальность), обретают законность только в соотнесении с этой «центральной матрицей» (9).
Для христианской эпохи такой матрицей являлась, конечно, Библия. Все научные, художественные или мистические концепты, все типы власти и все способы организации общества, все образы жизни и социального поведения имели большую или меньшую легитимность лишь в соотнесении с ней.
В последовавшей затем эпохе европейского Просвещения, эпохе модерна, начатой еще в Средних веках периодом Возрождения, аналогичной «центральной матрицей» являлась, как это ни удивительно, та же Библия, только Библия, воспринимаемая уже принципиально иначе, Библия, усилиями просветителей переведенная в чисто светский формат, где стремление к Царству божьему истолковывалось как прогресс, само Царство Божие – как разумная (рациональная) организация мира, личное спасение – как успех в профессиональной деятельности и так далее. Эта десакрализация матрицы имела исключительно большое значение, так как, лишая христианский контент мистической неприкосновенности, позволяла создавать на основе его сюжеты целенаправленного развития. Так возникло социальное (стратегическое) проектирование, которое во многом определило ход европейской истории.
Эпоха же постмодернизма, в которой мы сейчас пребываем, третья смысловая эпоха, начавшая проступать в реальности со второй половины ХХ века, произвела одно любопытное действие. Постмодернизм этот «центральный текст» полностью размонтировал. Исчезла не только сакральность «предельных смыслов», образованных трансценденцией, но и вся согласованная через них нормативная иерархия. Причем понятно, почему это было сделано. С точки зрения постмодерна, «центральный текст», матрица, в какой бы форме, светской или религиозной, он в данный исторический период ни существовал, это – «текст» абсолютно тоталитарный, «текст», который всегда выстраивает культуру и общество «под себя». Все, что не совпадает с «центральным текстом», обычно им репрессируется. Все, что противоречит матрице, считается ложным или, по крайней мере, сомнительным. То есть, постмодернизм боролся прежде всего против тотальности. В этом смысле демонтаж матрицы был явлением прогрессивным: признавались равными все нации, все культуры, все языки, все религии, все традиции, все образы жизни. Просвещенческий концепт равенства получил здесь предельное выражение. Однако тут же обнаруживает себя и негативная сторона «философии завершения». Признавая одинаково значимыми все наличествующие в текущей реальности смысловые дискурсы, она просто вынуждена включать в их число и социальные патологии. С точки зрения постмодерна, нет особой разницы между гуманистическими практиками и практиками насилия, между практиками фашизма и практиками демократии. Постмодерн, по крайней мере в теории, считает их все имеющими право на существование.
В результате образовалась полностью размонтированная среда; как ее называют – ризома (термин, который, правда в несколько ином смысле, ввели в 1970-х годах Делез и Гаттари), среда без какой-либо матричной иерархии, среда «тотальной равнозначности».
В гносеологическом отношении это влечет за собой важное следствие. Для пользователя, за исключением некоторых специальных случаев, такая среда превращается в какофонию; она превращается в набор равнозначных сигналов – и одинаково важных, и одинаково не имеющих никакого значения. Поскольку нет матрицы, нет «абсолютного эталона», то контент, содержание, информацию не с чем соотнести.
А это, в свою очередь, означает, что главной проблемой современного мира становится проблема истинности.
Обсуждения Великая деконструкция
А вот западноевропейская культура безусловно основывается на Библии, скорее даже на Евангелии. И в эпоху Возрождения христианская нравственность вошла в решительное противостояние с феодальными порядками. Люди не могди мириться дальше со столь вопиющей несправедливостью, все моральные ценности постоянно и цинично попирались, что и породило в обществе негодовани. А эмоциям противостоять практически невозможно, особенно благородному порыву борьбы за справедливость! Или будете спорить? Разумеется справедливость победила, но ударилась в другую крайность. Забыли, что и демократия и свобода --это только средство, а не цель! Что свобода была необходима с чисто практической целью, для того что бы беспрепятственно исполнять свой долг перед Богом -- спасать бессмертную душу, для чего неукоснительно следовать заповедям добра и милосердия! И демократия необходима была в общественном устройстве, для обеспечения гражданам указанной выше свободы. Но сейчас уже начали трактовать свободу, чисто материалистически -- как всемерное удовлетворение потребностей, для чего материалисту необходим полный произвол, ибо не волен он над своими желаниями и прихотями. А это ведёт к тоталитаризму, ведь только один человек может обладать в государстве правом полного произвола. Это вызывает сомнение?