Город назывался Васнецовск, а станция имела свое, другое название.
По ней ёрзали зелеными облупленными боками шершавые поезда и эхом аукались сцепщики:
- Атть! ёпп!....уда…а…а…По девятому пути четный…атть!...а…а…Ззриннькк!!
По ней ёрзали зелеными облупленными боками шершавые поезда и эхом аукались сцепщики:
- Атть! ёпп!....уда…а…а…По девятому пути четный…атть!...а…а…Ззриннькк!!
Скрежетали башмаки, тормозя вагоны, идущие с горки, где ржавый чахоточный тепловоз, страдающий недержанием гаек, расталкивал их по путям.
Любимчиково – так называлась станция моего детства.
Когда можно было удрать с уроков, я забегал в столовку, прихватывал с собой пару бутербродов с «Докторской» колбасой, бутылку «Буратино» и бежал на виадук, тянущийся через пути. Оттуда, с высоты, хорошо была видна вся станция,
и даже – вдалеке: железнодорожный мост через реку, по которому въезжали поезда с запада, идущие затем к морю, во Владивосток.
Подходил скорый поезд, он стоял всего пять минут. И его появление всегда сопровождалось криками, беготней и терзаниями в надежде определить место, где будет стоять нужный вагон, и чтобы были вынуты билеты, и чтобы дети и пьяные не отставали за бегущими, и кто-то спокойный всегда говорил: - Да чё вы носитесь
как дурни со ступой? Все успеем. Поезд ещё не подошёл.
Иногда приходили сразу два поезда, и проводники открывали двери на проход.
Какие тут начинались немыслимые передвижения, какая ругань с проводниками, если им уже надо было двери закрывать, какое ползание на карачках под вагонами, вместе с детьми, чемоданами и радикулитными стариками!
Я до сих пор поражаюсь – как кого не задавило на моих глазах. Иногда хотелось
спрыгнуть с моста и дернуть стоп-кран, чтобы никого не переехало.
Было очень страшно, как в цирке, когда там под куполом кто-то ходил по канату. Даже страшнее. Местные, толстые и неповоротливые канатоходцы под вагонами рисковали куда больше.
И часто можно было видеть унылую фигуру с разведенными руками, горой чемоданов вокруг, в болониевом плаще, с заломленной назад шляпой, долго глядящей вдаль за уходящим составом. Это кто-то опоздал…
Грузовые же поезда часто везли всякие необыкновенные предметы.
Небольшие суда, гигантские запчасти, трактора, грузовики, легковушки, БТРы и танки! Я даже один раз, когда платформа с танком остановилась прямо под мостом, увидал настоящего танкиста, в шлеме. Он сидел на броне и глядел вверх, на мост, на меня – как я ем бутерброд. Я завернул ему второй в бумажку и сбросил прямо в руки, и мы ели вместе и улыбались. А потом еще скинул ему полбутылки лимонада и он поймал! Только немножко облился.
Однажды мать потеряла меня, испугалась, но тут же пошла на мост, и нашла меня там. Она сказала: - Я тоже маленькой сбегала с уроков и стояла на мосту. Только тут был другой, деревянный виадук и он шатался. Страшно было, но потом привыкла. Станция была меньше: 4-5 путей и чухали трубами паровозы.
А так - все было так же…
Мне уже «стукнуло» 14 лет, я только что сделал свою вторую электрогитару, гораздо менее корявую и жутко блестящую, с кнопочками, с регуляторами…
В эти дни, отец, работавший сцепщиком на станции, привел домой – познакомиться, дядю Ваню Жилина. Крепкого седого мужчину лет пятидесяти, и они долго сидели на кухне, и говорили о делах, выпивали, а потом дядя Ваня даже остался у нас, переночевал на диване. Мама говорила, что он только приехал и ему еще негде остановиться.
Жил он один, без жены.
На следующий день - устроился сцепщиком к отцу на работу, и начальник станции дал ему небольшую пустующую хатенку у переезда, которую дядя Ваня быстро довел до ума. Выписал себе два грузовика старых поддонов на зиму – топить печь и даже завел себе тут же собаку - Малыша: смешного, доброго кобелька, размером с недорослую овчарку, но очень скандального, самоотверженного.
Настоящего охранника, хоть и беззлобного, улыбчивого.
Никто особо не расспрашивал дядю Ваню – как он тут оказался, да и отдел кадров тут же выдал на «радио» исчерпывающую информацию. Бывший военный, с Дальнего Востока. Капитан запаса. 50 лет, а уже на пенсии. Разведён. Детей нет.
Одно только было непонятно – что его, офицера, занесло сюда, в эту дыру?
Скоро и это выяснилось. Оказалось все просто: родом он отсюда, из деревушки Сергеевки, от которой на тот момент ничего и не осталось. Переехали оттуда все,
разъехались. Вот он и пришел, посмотрел на родные развалины и решил остаться в райцентре, в Васнецовске.
Так прошел неспешно год.
Скоро уже и новогодняя пора наступила. Детишки готовились пойти на каникулы,
навалились морозы, вытянув в небо белые дымы печных труб, нападало снега и городок весь стал похож на новогоднюю открытку. С розовощекими малышами на санках, с ребятишками на коньках, шныряющих туда-сюда снегирями по льду озерца, неподалеку от станции. И тётки в шалях – тоже как на картинке: дородные в своих шубах, розовые, с довольными, масляными лицами…Новый Год…
А за десять дней до праздников неожиданно приказом по МПС сменился начальник станции. Приехал молодой и очень ретивый новый «командир», два года как после института, но вот уже и в начальниках. Старого спешно проводили на пенсию и все женщины в конторе плакали, и желали ему здоровья, а тот сидел, улыбался грустно – и не понимал совершенно: за что его так? Все ж в порядке на станции, никаких особых ЧП сроду не было…
Новая метла стала мести по-новому.
Заводить жестокие правила, штрафовать за малейшие нарушения техники безопасности, в общем выслуживаться. Именно так это и поняли. Что не о них заботятся новая власть. Они-то и сами были в состоянии о своей безопасности позаботиться, уж как-то до сих пор справлялись. И не такими методами.
Загрустили мужики.
Но самое поганое было впереди.
За четыре дня до праздников начальник вызвал к себе дядю Ваню и приказал ему
освободить до 31 декабря включительно занимаемую им сторожку.
- А я – куда? – Спросил лишь обалдевший дядя Ваня.
- Да…Что-нибудь после праздников придумаем, – Успокоил заботливый начальник, - Или в общагу койко-место пока, или в дом отдыха бригад, тоже –место.
- А собаку куда я дену? – спросил уже у секретарши дядя Ваня, аккуратно выставленный за дверь кабинета.
Секретарша, также потрясенная таким решением, только пожала плечами.
Дядя Ваня пришел домой со смены, вынул бутылку «Столичной» и налил полный
стакан. Двумя глотками засадил «двухсотку» водки и закурил, сев на табурет.
Он так долго сидел.
Выкурил несколько штук «Примы», потом пожевал сардельку с хлебом, встал
и сказал сам себе: - Да хрен я отсюда уйду!
Вынул из шкафа бумагу прежнего начальника, где ему был указан срок сдачи –
3 года при условии работы на станции, сложил в карман рубашки и лег спать.
Пролетели несколько дней.
Жилин показал всем бумагу и народ дружно поддержал дядю Ваню: правильно, а что – тут ясно ведь написано. Три года. Прошел один только.
Сиди дома, встречай Новый Год!
А этому хрену прыткому покажешь бумагу, когда припрётся тебя выселять.
Да кто тебя 31-го выселит? Ты подумай! До пятого числа живи спокойно.
А том свою правоту докажешь.
На том и порешили.
Все оказалось не так.
31 декабря в шесть вечера, когда дядя Ваня Жилин еще только готовил себе праздничный ужин, слегка приняв для настроения, раздался стук в дверь.
Жилин открыл, не спрашивая, и увидел на пороге начальника станции в каракулевой шапке, усатого участкового с кобурой на боку и все ту же перепуганную секретаршу.
- Жилин Иван Сергеевич? – Спросил участковый, глядя в какую-то бумажку.
- Ну да… - Ответил дядя Ваня.
Участковый протянул ему листок.
- Предписание на выселение.
Иван Сергеевич взял в руки листок, но текст никак не мог прочесть.
Какая-то бюрократическая мешанина слов, подтекстов и подвохов.
Тогда дядя Ваня взял себя в руки и сказал: - Да вы садитесь.
- Некогда рассиживаться, - Ответил начальник и посмотрел на часы.
- А придется, - Глянул ему под очки Жилин. – Так что садитесь, гости дорогие.
Тут еще одна бумага есть. Вот пусть участковый ее и прочтет. Внимательно.
Не на ходу. Присаживайтесь.
Все присели, кто на что, убежденные спокойным ровным голосом Жилина.
Он вынул бумагу, протянул участковому и произнес с металлом в голосе:
- Читайте.
Участковый забегал глазами по бумаге, засюсюкал себе под нос.
Потом оторвался от листка.
- Что это вы, Леонид Андреевич, - глянул он теперь уже на начальника, - Под Новый Год, людей дергаете? Вот бумага. Товарищ на законных, так сказать,
основаниях. Маргарита Львовна, ваша печать? – Протянул он бумагу секретарше.
- Ага, - испуганно закивала Маргарита Львовна. – Наша. Я печатала. Бывший начальник подписал. Все так.
- А ну-ка, что там за бумага, - Недовольно протянул начальник, - Дайте-ка сюда.
И тоже стал бегать глазами и сюсюкать, проговаривая небрежно текст.
- Ха! – сказал он потом, - Ну и что?
- Как это - что? – Спокойно отвечал участковый. – Людей дёргаете. 31-го декабря.
Идемте. Куча дел ещё. Водитель на нервах весь.
- Стоп! – Внезапно остановил его озаренный мыслью начальник. – Как там в
бумаге написано? При условии работы в Отделении ж.д.? Так ведь?
- Так. – Подтвердил милиционер.
- Так, вот, Жилин. Вы – уволены. – И начальник улыбнулся сам себе – какой он
оказался ушлый, голыми рукам не возьмешь.
- Это за что я уволен? – Протянул Жилин и кулаки у него сжались сами собой.
- За невыполнение приказа руководства.
- Какого приказа – о чем?
- О выселении!
- Так он – незаконный.
- Был. А теперь стал законный.
Все стояли в дружном столбняке от таких слов. Секретарша даже рот открыла.
- Слушай, ты, паскуда… - Глаза у Жилина стали наливаться кровью.
- Стоп! - Заорал участковый и схватился за кобуру. – Всем стоять!
- Вы слышали? – Сощурился начальник. – Угрозу слышали? Оскорбление видели?
- Слышал. – Ответил участковый. – Все слышал и видел. Вот сейчас все и
обсудим. Так. Где приказ об увольнении?
- Сейчас напишем. Секретарь здесь, печать здесь, подпись – тоже здесь.
- Но слушайте, Леонид Андреевич… - Участковый замялся, потом взял
начальника под руку и отвел в угол. До Жилина долетали только куски фраз:
«так нельзя…», «это пусть суд решает…», «не по совести»… «а вот это не ваше
дело», «вы своим делом занимайтесь», «за свое я сам отвечу»…
В конце концов, участковый собрал все три бумаги: разрешение, перечеркнутое
красным карандашом, предписание о выселении и, написанный от руки, но - по
всей форме, приказ об увольнении и выложил это все перед Жилиным на стол.
- Вот. Все по закону. Нужно выехать.
Жилин уже не выглядел растерянным, он уже не злился, не сжимал кулаки.
- Контора пишет. – Удовлетворенно оценил он результат деятельности всех троих
«представителей». Так что – и до пятого числа мне тут не дожить?
- А вам дано было время на выезд, - Вмешался начальник станции.
- После этого – указал милиционер на приказ об увольнении – вы тут посторонний
человек. Можете обратиться в суд. Увольнение – незаконно.
- Так если незаконно – на каких правах… - Начал, было, дядя Ваня.
- На правах собственника. – Отрезал участковый, - Закон сейчас на его стороне.
Но суд решит по-другому. Я уверен. И тогда…
- И тогда, наверняка, вдруг запляшут облака… - Произнес дядя Ваня и стал
озираться: что бы взять с собой сейчас.
Он отключил все, вынес Малышу кастрюлю мяса, собрал документы, прихватил в сумку что-то из холодильника и вышел в дверь.
- Пятого вам Маргарита Львовна даст ключи – вывезти вещи. С 9 до 17 часов, -
- Сказал ему в спину начальник.
- Пошел ты, знаешь куда? – Дядя Ваня на мгновение замер и обернулся, но потом
встретился взглядом с участковым и не стал уточнять.
- Грубит, - Пожаловался опять начальник.
- Ага, - Ответил участковый безразлично и пошел к машине, поигрывая маленькой
сумочкой для документов. – Грубиян, грубиян… Ты сегодня очень пьян…-
Напевал он себе, шагая через мелкие сугробы. Потом сел в «бобик» и тот
сразу зафырчал и тронулся с места.
- Эй! – Закричал начальник. – А мы?
«Бобик» остановился и участковый высунул недовольное лицо.
- Ну что еще?
- Так…это. Довезите нас! – Возмутилась каракулевая шапка.
- А я вам шо – такси? – Отвечал им представитель закона. – У меня стол два часа
как накрыт. Водитель на измене. Дойдете сами. Что тут идти? – вон станция.
И уехал.
Около семи часов вечера в нашу дверь позвонили.
Мама открыла – на пороге стоял дядя Ваня Жилин, с бутылкой шампанского в
руках и с кастрюлей салата «оливье» в сумке.
- С наступающим! – Улыбнулся он нам. – Вот, пришел поздравить…
* * *
Историю своего выселения он рассказал нам с таким юмором, что мы все смеялись, хотя и не знали – чему. Стало весело, все были рады неожиданному гостю и особенно – отец, которому теперь было с кем выпить. Они тут же радостно «накатили» за Чукотку и Камчатку, где уже вовсю скакал пьяный народ,
и удалились на площадку покурить, а там еще и соседи присоединились.
Мы все были рады дяде Ване.
В третьем часу ночи, когда мама уже не выдержала и ушла спать – мы все еще сидели за столом. Отец и наш гость – уже изрядно нагрузились, и, чтобы они не свалились тут же - под стол, я принес им кофе.
Они сразу взбодрились, хмель согнало, и лица расправились.
Я смотрел на дядю Ваню и чувствовал, что он хочет что-то сказать, что не мог при маме. И он, в самом деле, допил кружку кофе, закурил – решили курить уже дома – и сказал: - Не первый раз меня, конечно, так – мордой в дерьмо, но как-то, все же, по особенному неприятно. Обидно как никогда в жизни.
- Не переживай, - Сказал отец, - Поживешь пока у нас, а там придумаем что-нибудь. Да что тут думать – закатим этому деятелю забастовку в полный рост.
- Да ты что? ГБ – шники набегут. Всех уволят потом. Из-за меня…Нет. Не надо.
Я все решил, пока шел по свежему воздуху. Уеду – как только вещи заберу, раздам, чтобы не тащить в руках, возьму необходимое, да Малыша заберу. Он и так переживает – сидит в будке, плачет, и мясо ему не в радость.
- Зря ты это… - Сожалел отец, но дядя Ваня – было видно: решил.
- Хочу вам одну историю рассказать. Из своей жизни. Быль, стало быть…
Только одно условие. Нельзя ее никому пересказывать. Особенно тебе, Женька.
Дядя Ваня глянул на меня. И я понял – дело серьезное. Задумался.
- Хотя… может быть, когда-то и наступят такие времена, что будет можно. Но ты
парень смышленый – поймешь: когда можно. Уговор?
- Уговор, - Ответил я уверенно. Я знал, что дядю Ваню не предам. Не подведу.
Он закурил. Отвел глаза в сторону и как будто стал погружаться в другой мир,
в обстоятельства своего рассказа, начиная видеть давно отдалившихся и ушедших людей, слышать их голоса, запахи и звуки прошедшей жизни…
Я видел своими глазами, как он распрямляется, молодеет, становится другим человеком, с выправкой, с командирскими чертами, волевыми, упрямыми…
- В конце шестидесятых годов служил я в погранвойсках. Старшим лейтенантом,
зам.командира заставы, на Дальнем Востоке, на реке Амур. Граница с Китаем.
Очень хлопотная граница…
В те годы – отношения были такими, что все знали: будет война.
Провокации, убийства наших пограничников, массовые нарушения границы, стрельба через реку – все было. Намеренно, спланировано…
В конце зимы стали китайцы стягивать войска.
Лед еще твердый, прочный. Махнуть на нашу территорию – 3 минуты в условиях боя. И их на той стороне – тьма. Ёпталион там этих китайцев. Впереди – макаки с цитатниками Мао, визжат, орут, вшивые, вонючие. Шли по льду на наши острова,
а там наши ребята становилась спиной к этой толпе, без оружия, без бронежилетов, которых тогда и не было, брались под руки и держали эту толпу, чтобы они не рванули на наш берег. Тогда ведь надо по уставу – огонь, на поражение. А за макаками – танки, БТРы, войска. Один выстрел в сторону Китая и вот тебе повод для нападения.
Генштаб - категорически: на провокации не поддаваться.
И вот – одного бойца приносят, мертвого, раздетого, глаза выколоты, лицо все избито, на спине звезда вырезана, штыками изуродован весь. Потом второго такого, третьего. В Москву сообщаем – там ответ один.
Комзаставы поседел в три дня – пока родня забирала трупы.
Как они на него смотрели … что ж ты наших ребятишек не уберег, командир?
А он – что сделает…
Война…
Войска в боеготовности были, конечно, но аж за девяносто километров, чтобы не провоцировать провокаторов. У нас – несколько БТРов и пять десятков бойцов.
Все. Концентрация войск идет прямо напротив нашей заставы.
Умирать никому не хочется.
Но если попрут дивизиями – сколько нам жить-то тогда останется?
Кукукнуть не успеешь…
Не поспеют с подходом войска-то...
Так и случилось.
Через несколько дней – смотрим: растет и растет на том берегу группировка.
А на бережку - в открытую готовятся: макаки в телогрейках с красными книжецами, а вперемешку меж них – бойцы с автоматами, гранатами увешанные.
Командир изорался весь в разговорах со штабом.
Говорит – готовят нападение, дам бой. А ему – все те же слова.
Заставу в ружье подняли, всех, технику замаскировали поближе к реке. Ждем.
И вот полезла саранча. Идут, песни горланят… их не встречаем, залегли.
В рупор переводчик предупредил – а они в ус не дуют, пьяные похоже.
Дали им очередями под ноги, визжат, но их свои же бойцы внутри толпы штыкми в спину шпыняют – гонят мясо впереди себя, сволочи.
Мы второю очередь – и тут с их толпы – кто-то не выдержал, и по нам полосонули сразу в несколько очередей.
Командир себе галочку: ага, была стрельба, прицельная, ну хоть так.
И открыли мы тогда уже огонь - на поражение.
Мигом оттуда пошел артобстрел, минометный огонь.
Макаки мечутся, их свои же кладут, неразбериха.
Но вроде отвалили. И стрельба стихла.
Слышу – с командира там погоны по телефону срывают.
А он чуть не матом кроет штабных.
И те опешили, заткнулись. Но что делать – явно не знают.
Да и московские «товарищи» присланные на заставу, как только китайцы
зашевелились, еще несколько дней назад – молчат. Так, соглядатаями ходят, и все.
Но жить – тоже хотят, поэтому в руководство заставой не лезут.
Тут сгруппировались китайцы по новой, уже армия полезла, с артподдержкой и завязался бой. Пошли наши БТРы в ход, но - куда против такой толпы воевать? Их – море…
Войска уже наши идут, пустили их, но найдут они тут только наши истерзаные трупы.
Ребята геройски воевали, 36 человек полегли там.
Держались мы - до последнего, с горящих, подбитых БТРов поливали китаез, гнали обратно. Две волны отбили.
Взвод живых остался, вместе с командирами.
Крохи…
Тащит меня комзаставы в блиндаж и говорит.
- Ну что, Ваня, кажись – пора принимать решение.
Я говорю: - Какое?
- Единственно правильное, - Отвечает командир, – Слушай сюда.
Они видят, что нас всех почти положили. Видишь – группируются. Чтобы потоком уже пойти, плотной волной. Танки гонят. А лед-то не такой прочный, сечешь?
- Да, говорю, - Потому через остров пойдут, узким фронтом. Там лед крепкий.
- Вот тут мы их и прижучим.
- Чем? Два десятка бойцов… БТРы пожгли все…
- Так. Слушай. Берем две секретные установки с расчетом…
- Они нам не подчинятся, товарищ командир…Только Москве.
- Москва молчит. Связь перебита. Войска вышли, но пока дойдут…
- Расчеты потребуют подтверждения приказа…
- Вот им подтверждение, Ваня – и командир показал свой пистолет. Жить захотят -
выйдут на позиции и накроют китаёз двумя залпами.
- Расстреляют. Под трибунал пойдем.
- Давай соображать Ваня, за себя, за Москву, за Родину…Допустим их на территорию – они пойдут и на других участках. Закрепятся, пока подойдут войска, перережут Транссиб – и все. Рванут вглубь, вырежут население. Ты их потом не выкуришь оттуда. Только ядерным ударом по Китаю это можно остановить.
Они ответят – как смогут, но смогут - я думаю. Достанется. Так?
- Да. Что-то долетит. Особенно по приграничным городам.
- Дальше Америка не удержится – шарахнуть по обоим.
- Факт, к бабке не ходи.
- Мы ответим. Встрянет НАТО: шарахнет Европа. А у нас ракет много, подлодок…вот тебе и …конец. Всем. Ты соображаешь?
- А если мы сейчас китайцев долбанем?
- То есть шанс. Что они отрезвеют. Этот шанс нам Москва не даст. Ваня. Ты только мне скажи. Скажи что я прав, и я так сделаю. Я на тебя валить не буду.
Ты и так свое получишь – выводить установки будем оба. Ты – одну, я другую.
Ну, думай, Иван. На тебя вся планета смотрит. Дети неродившиеся на тебя глядят. Решай. Поддержишь меня – всё. Идём и ни шагу назад.
Мне стало очень плохо. Страха не было. Но была боязнь ошибиться. Я еще раз все промотал в голове все аргументы, все «за» и «против». Смерти было, конечно, не миновать – или эти бы положили, или своя пуля в Лефортово. Но разве о себе тут думалось? Четыре миллиарда жизней за спиной…
- Я поддерживаю.
Командир посмотрел на меня изучающее. Понял: я не сгоряча, не от страха - я подумал, взвесил все.
- Пошли…
Тогда, под дулами пистолетов, разоружили расчет, заставили их скрытно, по лесной дорожке выйти втихаря на позиции и стали ждать.
- Вы не имеете права, вы будете за это отвечать, - Твердил молодой белобрысый лейтенант, - Вас расстреляют за это. И меня тоже…
- Молчи, офицер…Я этот плач Ярославны уже устал слушать. Сейчас полезут макаки и ты все увидишь сам – как летит твоя болванка и как летят их паленые задницы…
И только попробуй мне ослушаться. Прикончу на месте и найду сам –
как запускать.
Когда противник двинулся в нашу сторону – уже никаких сомнений в их намерениях не было ни у кого. Война…
Они шли плотно, вперемешку с бронетехникой, танками, узким фронтом, через остров и ледовое пространство между ним и берегами, где лед был прочен и мог выдержать эту армаду.
На той стороне уже была готова идти без перерыва другая волна, за ней еще, еще, еше…
И везде, по всей границе, подходила и подходила техника, на других похожих
участках. Они были готовы выбить всех на заставах и идти вглубь. Захватывать города, резать людей.
«Мы будем подкидывать ваших детей и ловить их на штыки».
Так было написано в их листовках.
- Вот что, лейтенант…
Как только авангард бронетехники проходит весь остров и выходит на наш лед – залп. Приказ понял?
- Есть. Понял. Глаза только берегите – шарахнет сильно… вспышка будет.
Они быстро дошли до своей последней черты.
Я увидел, что началось движение уже и по бокам острова, так много было техники, и было черно от фигурок автоматчиков на снегу и льду.
- Залп!
Два мощных хлопка прошли с двух сторон. Машину качнуло, с гулом вылетела «болванка», ушла вверх, по дуге – к острову. И параллельно ей – вторая, с машины командира заставы. Затем вспышки – все же резануло по глазам и страшный шум, ударная волна, обжигающий воздух – это накрыло уже нас.
Там, на льду Амура был сущий ад. Там выжигало все, рвались боекомплекты внутри танков, на теле людей, все летело в клочья, плавилось и горело.
Через две-три секунды все было чисто. Груда оплавленных танков, мелкие ошмётки, пыль в воздухе…
- И никакой радиации. – Ответил сам себе осмелевший молодой лейтенант и поднял палец.
Войска на том берегу стояли как вкопанные. Стояли примерно полминуты.
Потом развернулись – и… как драпанули назад, не разбирая дороги, влетая в овраги, застревая в неожиданных болотцах, проваливаясь в ямы – только подальше отсюда.
Я слышал, как мои оставшиеся в живых бойцы кричат «ура!».
Нам-то было не до криков. Вернули оружие расчету, дождались подхода войск,
доложили в Генштаб, сдали оружие порученцам, ремни и, арестованные ими, ждали вертолета.
Дальше рассказывать не буду.
Жив я. И командир жив. Только я его никогда больше не видел, да и меня закатали
на такие севера потом…
Спасли нас гражданские, аналитики очкастые.
Генералы-то в расход, конечно, хотели пустить. Невыполнение приказа…
А им доказали на трибунале: вы что? Героев стрелять?
Ваши косточки бы уже сгнили в бункере, если б не эти хлопцы.
Отпустили.
Но звания даже не дали. Вообще – ни шиша.
Да оно… не особо то и хотелось… как в сказке…про Ивана-дурака.
Дядя Ваня замолчал. Потом налил себе целый стакан и молча залпом выпил.
- За ребят… - Уже потом, продохнув, сказал он себе и нам. – Земля им пухом.
Вся застава полегла. Всех, всех ребят по фамилиям помню...
* * *
Ни тени недоверия не было ни у меня, ни у отца.
Дядя Ваня не врал.
Он просто хотел – чтобы мы знали.
Чтобы не боялись жить.
Чтобы знали – что нас всегда кто-то спасет и защитит.
Он не за себя старался.
Передо мной сидел самый настоящий Рыцарь Света, спасший весь мир, всех людей от неминуемой гибели: и русских, и тех, кто не любит русских…всех, даже
тех, кто еще не родился на этот свет…
Пока я читал книжки про выдуманных спасителей мира – под моим носом ходил по земле настоящий, только без лат, без меча и шлема, в рабочей телогрейке и валенках…
Много лет спустя, я летел с Камчатки в Москву.
Среди ночи самолет сел в Новосибирске: не принимал ни один аэропорт Москвы.
Слоняясь по сонму залу ожидания, я заглянул в кафе, взял кофе и стал искать глазами свободное место за «стоячими» столиками.
Вдруг меня поманил к себе рукой военный: в каракулевой папахе, с тремя большими звездами…полковник. Я подошел…
Он сразу же предложил мне коньяка, я поблагодарил и влил себе немного в кофе.
Полковник изрядно был выпивши, но держался.
Чувствовалось, что без меры он пить не умеет и растягивает удовольствие, не хлещет по «сотке». Крепок. Не упадет под стол.
Мы перекинулись парой дежурных фраз, отхлебнули из стаканов, как вдруг, ни с того, ни с сего - полковник мне говорит: «Хочешь - одну историю расскажу?»
Мне это сразу что-то напомнило, только не мог вспомнить никак: что именно…
И он рассказал мне в точности ту же историю, что и Дядя Ваня…
Только другими словами, не изнутри события, а со стороны, как факт.
Я внимательно глядел ему в глаза.
Он не хвастался, не спьяну рассказывал. Можно ему было рассказать - вот и рассказал.
- Не веришь?
- Верю.
- Ну, то-то…
Полковник допил и - тут же объявили мой рейс.
Как будто кто-то решил укрепить в вере мое сознание.
Избавить меня от последних сомнений.
Так для чего?
К чему это все?
Ведь мир, по большей части, состоит из так и не повзрослевших недоумков, играющих в компьютерных рыцарей, в карьеру, в «решение вопросов» - им
и дела нет до того – кто их спас…
Будто свиньи, которых не зарезали не праздник, радуются и говорят: «хорошо»…
И все…
Ничего человеческого.
Какую же страшную, жестокую кару мы все понесем?
Что назначено нам в тумане времен?
Наказание…
Страшное, невиданное доселе – оно уже ощутимо.
В мире нечто важное, корневое, хребтовое – с треском надломилось.
В душах тоже что-то хрустнуло ему в такт, перестало течь в крови, переросло в высокомерную трусость, в олигофреническое безразличие к своей собственной жизни, в поражающую воображение массовую апатичную глупость…
Мелочные, недалекие, управляемые кем-то - населили эту планету.
Человек – лишь пристежка к валютному курсу, к философии, спущенной волками свиньям для ознакомления, и теми воспринятую, будто свою. Она проста и понятна каждому: «Свинья – есть свинья. А волк – есть волк. И каждому – своё». Как хороша и спокойна эта мысль. Она говорит лишь о порядке и логике. О том, что не надо лезть на рожон. Надо молчать и не помнить.
И тогда – тебя, может быть, не зарежут к следующему празднику.
* * *
Очередного дяди Вани, вытаскивающего мир из небытия – больше не будет.
Он умер 20 февраля 2008 года в городе Владивостоке. Там, на берегу океана, закончился жизненный путь настоящего Рыцаря Света, последнего из героев ушедшего века.
Любимчиково – так называлась станция моего детства.
Когда можно было удрать с уроков, я забегал в столовку, прихватывал с собой пару бутербродов с «Докторской» колбасой, бутылку «Буратино» и бежал на виадук, тянущийся через пути. Оттуда, с высоты, хорошо была видна вся станция,
и даже – вдалеке: железнодорожный мост через реку, по которому въезжали поезда с запада, идущие затем к морю, во Владивосток.
Подходил скорый поезд, он стоял всего пять минут. И его появление всегда сопровождалось криками, беготней и терзаниями в надежде определить место, где будет стоять нужный вагон, и чтобы были вынуты билеты, и чтобы дети и пьяные не отставали за бегущими, и кто-то спокойный всегда говорил: - Да чё вы носитесь
как дурни со ступой? Все успеем. Поезд ещё не подошёл.
Иногда приходили сразу два поезда, и проводники открывали двери на проход.
Какие тут начинались немыслимые передвижения, какая ругань с проводниками, если им уже надо было двери закрывать, какое ползание на карачках под вагонами, вместе с детьми, чемоданами и радикулитными стариками!
Я до сих пор поражаюсь – как кого не задавило на моих глазах. Иногда хотелось
спрыгнуть с моста и дернуть стоп-кран, чтобы никого не переехало.
Было очень страшно, как в цирке, когда там под куполом кто-то ходил по канату. Даже страшнее. Местные, толстые и неповоротливые канатоходцы под вагонами рисковали куда больше.
И часто можно было видеть унылую фигуру с разведенными руками, горой чемоданов вокруг, в болониевом плаще, с заломленной назад шляпой, долго глядящей вдаль за уходящим составом. Это кто-то опоздал…
Грузовые же поезда часто везли всякие необыкновенные предметы.
Небольшие суда, гигантские запчасти, трактора, грузовики, легковушки, БТРы и танки! Я даже один раз, когда платформа с танком остановилась прямо под мостом, увидал настоящего танкиста, в шлеме. Он сидел на броне и глядел вверх, на мост, на меня – как я ем бутерброд. Я завернул ему второй в бумажку и сбросил прямо в руки, и мы ели вместе и улыбались. А потом еще скинул ему полбутылки лимонада и он поймал! Только немножко облился.
Однажды мать потеряла меня, испугалась, но тут же пошла на мост, и нашла меня там. Она сказала: - Я тоже маленькой сбегала с уроков и стояла на мосту. Только тут был другой, деревянный виадук и он шатался. Страшно было, но потом привыкла. Станция была меньше: 4-5 путей и чухали трубами паровозы.
А так - все было так же…
Мне уже «стукнуло» 14 лет, я только что сделал свою вторую электрогитару, гораздо менее корявую и жутко блестящую, с кнопочками, с регуляторами…
В эти дни, отец, работавший сцепщиком на станции, привел домой – познакомиться, дядю Ваню Жилина. Крепкого седого мужчину лет пятидесяти, и они долго сидели на кухне, и говорили о делах, выпивали, а потом дядя Ваня даже остался у нас, переночевал на диване. Мама говорила, что он только приехал и ему еще негде остановиться.
Жил он один, без жены.
На следующий день - устроился сцепщиком к отцу на работу, и начальник станции дал ему небольшую пустующую хатенку у переезда, которую дядя Ваня быстро довел до ума. Выписал себе два грузовика старых поддонов на зиму – топить печь и даже завел себе тут же собаку - Малыша: смешного, доброго кобелька, размером с недорослую овчарку, но очень скандального, самоотверженного.
Настоящего охранника, хоть и беззлобного, улыбчивого.
Никто особо не расспрашивал дядю Ваню – как он тут оказался, да и отдел кадров тут же выдал на «радио» исчерпывающую информацию. Бывший военный, с Дальнего Востока. Капитан запаса. 50 лет, а уже на пенсии. Разведён. Детей нет.
Одно только было непонятно – что его, офицера, занесло сюда, в эту дыру?
Скоро и это выяснилось. Оказалось все просто: родом он отсюда, из деревушки Сергеевки, от которой на тот момент ничего и не осталось. Переехали оттуда все,
разъехались. Вот он и пришел, посмотрел на родные развалины и решил остаться в райцентре, в Васнецовске.
Так прошел неспешно год.
Скоро уже и новогодняя пора наступила. Детишки готовились пойти на каникулы,
навалились морозы, вытянув в небо белые дымы печных труб, нападало снега и городок весь стал похож на новогоднюю открытку. С розовощекими малышами на санках, с ребятишками на коньках, шныряющих туда-сюда снегирями по льду озерца, неподалеку от станции. И тётки в шалях – тоже как на картинке: дородные в своих шубах, розовые, с довольными, масляными лицами…Новый Год…
А за десять дней до праздников неожиданно приказом по МПС сменился начальник станции. Приехал молодой и очень ретивый новый «командир», два года как после института, но вот уже и в начальниках. Старого спешно проводили на пенсию и все женщины в конторе плакали, и желали ему здоровья, а тот сидел, улыбался грустно – и не понимал совершенно: за что его так? Все ж в порядке на станции, никаких особых ЧП сроду не было…
Новая метла стала мести по-новому.
Заводить жестокие правила, штрафовать за малейшие нарушения техники безопасности, в общем выслуживаться. Именно так это и поняли. Что не о них заботятся новая власть. Они-то и сами были в состоянии о своей безопасности позаботиться, уж как-то до сих пор справлялись. И не такими методами.
Загрустили мужики.
Но самое поганое было впереди.
За четыре дня до праздников начальник вызвал к себе дядю Ваню и приказал ему
освободить до 31 декабря включительно занимаемую им сторожку.
- А я – куда? – Спросил лишь обалдевший дядя Ваня.
- Да…Что-нибудь после праздников придумаем, – Успокоил заботливый начальник, - Или в общагу койко-место пока, или в дом отдыха бригад, тоже –место.
- А собаку куда я дену? – спросил уже у секретарши дядя Ваня, аккуратно выставленный за дверь кабинета.
Секретарша, также потрясенная таким решением, только пожала плечами.
Дядя Ваня пришел домой со смены, вынул бутылку «Столичной» и налил полный
стакан. Двумя глотками засадил «двухсотку» водки и закурил, сев на табурет.
Он так долго сидел.
Выкурил несколько штук «Примы», потом пожевал сардельку с хлебом, встал
и сказал сам себе: - Да хрен я отсюда уйду!
Вынул из шкафа бумагу прежнего начальника, где ему был указан срок сдачи –
3 года при условии работы на станции, сложил в карман рубашки и лег спать.
Пролетели несколько дней.
Жилин показал всем бумагу и народ дружно поддержал дядю Ваню: правильно, а что – тут ясно ведь написано. Три года. Прошел один только.
Сиди дома, встречай Новый Год!
А этому хрену прыткому покажешь бумагу, когда припрётся тебя выселять.
Да кто тебя 31-го выселит? Ты подумай! До пятого числа живи спокойно.
А том свою правоту докажешь.
На том и порешили.
Все оказалось не так.
31 декабря в шесть вечера, когда дядя Ваня Жилин еще только готовил себе праздничный ужин, слегка приняв для настроения, раздался стук в дверь.
Жилин открыл, не спрашивая, и увидел на пороге начальника станции в каракулевой шапке, усатого участкового с кобурой на боку и все ту же перепуганную секретаршу.
- Жилин Иван Сергеевич? – Спросил участковый, глядя в какую-то бумажку.
- Ну да… - Ответил дядя Ваня.
Участковый протянул ему листок.
- Предписание на выселение.
Иван Сергеевич взял в руки листок, но текст никак не мог прочесть.
Какая-то бюрократическая мешанина слов, подтекстов и подвохов.
Тогда дядя Ваня взял себя в руки и сказал: - Да вы садитесь.
- Некогда рассиживаться, - Ответил начальник и посмотрел на часы.
- А придется, - Глянул ему под очки Жилин. – Так что садитесь, гости дорогие.
Тут еще одна бумага есть. Вот пусть участковый ее и прочтет. Внимательно.
Не на ходу. Присаживайтесь.
Все присели, кто на что, убежденные спокойным ровным голосом Жилина.
Он вынул бумагу, протянул участковому и произнес с металлом в голосе:
- Читайте.
Участковый забегал глазами по бумаге, засюсюкал себе под нос.
Потом оторвался от листка.
- Что это вы, Леонид Андреевич, - глянул он теперь уже на начальника, - Под Новый Год, людей дергаете? Вот бумага. Товарищ на законных, так сказать,
основаниях. Маргарита Львовна, ваша печать? – Протянул он бумагу секретарше.
- Ага, - испуганно закивала Маргарита Львовна. – Наша. Я печатала. Бывший начальник подписал. Все так.
- А ну-ка, что там за бумага, - Недовольно протянул начальник, - Дайте-ка сюда.
И тоже стал бегать глазами и сюсюкать, проговаривая небрежно текст.
- Ха! – сказал он потом, - Ну и что?
- Как это - что? – Спокойно отвечал участковый. – Людей дёргаете. 31-го декабря.
Идемте. Куча дел ещё. Водитель на нервах весь.
- Стоп! – Внезапно остановил его озаренный мыслью начальник. – Как там в
бумаге написано? При условии работы в Отделении ж.д.? Так ведь?
- Так. – Подтвердил милиционер.
- Так, вот, Жилин. Вы – уволены. – И начальник улыбнулся сам себе – какой он
оказался ушлый, голыми рукам не возьмешь.
- Это за что я уволен? – Протянул Жилин и кулаки у него сжались сами собой.
- За невыполнение приказа руководства.
- Какого приказа – о чем?
- О выселении!
- Так он – незаконный.
- Был. А теперь стал законный.
Все стояли в дружном столбняке от таких слов. Секретарша даже рот открыла.
- Слушай, ты, паскуда… - Глаза у Жилина стали наливаться кровью.
- Стоп! - Заорал участковый и схватился за кобуру. – Всем стоять!
- Вы слышали? – Сощурился начальник. – Угрозу слышали? Оскорбление видели?
- Слышал. – Ответил участковый. – Все слышал и видел. Вот сейчас все и
обсудим. Так. Где приказ об увольнении?
- Сейчас напишем. Секретарь здесь, печать здесь, подпись – тоже здесь.
- Но слушайте, Леонид Андреевич… - Участковый замялся, потом взял
начальника под руку и отвел в угол. До Жилина долетали только куски фраз:
«так нельзя…», «это пусть суд решает…», «не по совести»… «а вот это не ваше
дело», «вы своим делом занимайтесь», «за свое я сам отвечу»…
В конце концов, участковый собрал все три бумаги: разрешение, перечеркнутое
красным карандашом, предписание о выселении и, написанный от руки, но - по
всей форме, приказ об увольнении и выложил это все перед Жилиным на стол.
- Вот. Все по закону. Нужно выехать.
Жилин уже не выглядел растерянным, он уже не злился, не сжимал кулаки.
- Контора пишет. – Удовлетворенно оценил он результат деятельности всех троих
«представителей». Так что – и до пятого числа мне тут не дожить?
- А вам дано было время на выезд, - Вмешался начальник станции.
- После этого – указал милиционер на приказ об увольнении – вы тут посторонний
человек. Можете обратиться в суд. Увольнение – незаконно.
- Так если незаконно – на каких правах… - Начал, было, дядя Ваня.
- На правах собственника. – Отрезал участковый, - Закон сейчас на его стороне.
Но суд решит по-другому. Я уверен. И тогда…
- И тогда, наверняка, вдруг запляшут облака… - Произнес дядя Ваня и стал
озираться: что бы взять с собой сейчас.
Он отключил все, вынес Малышу кастрюлю мяса, собрал документы, прихватил в сумку что-то из холодильника и вышел в дверь.
- Пятого вам Маргарита Львовна даст ключи – вывезти вещи. С 9 до 17 часов, -
- Сказал ему в спину начальник.
- Пошел ты, знаешь куда? – Дядя Ваня на мгновение замер и обернулся, но потом
встретился взглядом с участковым и не стал уточнять.
- Грубит, - Пожаловался опять начальник.
- Ага, - Ответил участковый безразлично и пошел к машине, поигрывая маленькой
сумочкой для документов. – Грубиян, грубиян… Ты сегодня очень пьян…-
Напевал он себе, шагая через мелкие сугробы. Потом сел в «бобик» и тот
сразу зафырчал и тронулся с места.
- Эй! – Закричал начальник. – А мы?
«Бобик» остановился и участковый высунул недовольное лицо.
- Ну что еще?
- Так…это. Довезите нас! – Возмутилась каракулевая шапка.
- А я вам шо – такси? – Отвечал им представитель закона. – У меня стол два часа
как накрыт. Водитель на измене. Дойдете сами. Что тут идти? – вон станция.
И уехал.
Около семи часов вечера в нашу дверь позвонили.
Мама открыла – на пороге стоял дядя Ваня Жилин, с бутылкой шампанского в
руках и с кастрюлей салата «оливье» в сумке.
- С наступающим! – Улыбнулся он нам. – Вот, пришел поздравить…
* * *
Историю своего выселения он рассказал нам с таким юмором, что мы все смеялись, хотя и не знали – чему. Стало весело, все были рады неожиданному гостю и особенно – отец, которому теперь было с кем выпить. Они тут же радостно «накатили» за Чукотку и Камчатку, где уже вовсю скакал пьяный народ,
и удалились на площадку покурить, а там еще и соседи присоединились.
Мы все были рады дяде Ване.
В третьем часу ночи, когда мама уже не выдержала и ушла спать – мы все еще сидели за столом. Отец и наш гость – уже изрядно нагрузились, и, чтобы они не свалились тут же - под стол, я принес им кофе.
Они сразу взбодрились, хмель согнало, и лица расправились.
Я смотрел на дядю Ваню и чувствовал, что он хочет что-то сказать, что не мог при маме. И он, в самом деле, допил кружку кофе, закурил – решили курить уже дома – и сказал: - Не первый раз меня, конечно, так – мордой в дерьмо, но как-то, все же, по особенному неприятно. Обидно как никогда в жизни.
- Не переживай, - Сказал отец, - Поживешь пока у нас, а там придумаем что-нибудь. Да что тут думать – закатим этому деятелю забастовку в полный рост.
- Да ты что? ГБ – шники набегут. Всех уволят потом. Из-за меня…Нет. Не надо.
Я все решил, пока шел по свежему воздуху. Уеду – как только вещи заберу, раздам, чтобы не тащить в руках, возьму необходимое, да Малыша заберу. Он и так переживает – сидит в будке, плачет, и мясо ему не в радость.
- Зря ты это… - Сожалел отец, но дядя Ваня – было видно: решил.
- Хочу вам одну историю рассказать. Из своей жизни. Быль, стало быть…
Только одно условие. Нельзя ее никому пересказывать. Особенно тебе, Женька.
Дядя Ваня глянул на меня. И я понял – дело серьезное. Задумался.
- Хотя… может быть, когда-то и наступят такие времена, что будет можно. Но ты
парень смышленый – поймешь: когда можно. Уговор?
- Уговор, - Ответил я уверенно. Я знал, что дядю Ваню не предам. Не подведу.
Он закурил. Отвел глаза в сторону и как будто стал погружаться в другой мир,
в обстоятельства своего рассказа, начиная видеть давно отдалившихся и ушедших людей, слышать их голоса, запахи и звуки прошедшей жизни…
Я видел своими глазами, как он распрямляется, молодеет, становится другим человеком, с выправкой, с командирскими чертами, волевыми, упрямыми…
- В конце шестидесятых годов служил я в погранвойсках. Старшим лейтенантом,
зам.командира заставы, на Дальнем Востоке, на реке Амур. Граница с Китаем.
Очень хлопотная граница…
В те годы – отношения были такими, что все знали: будет война.
Провокации, убийства наших пограничников, массовые нарушения границы, стрельба через реку – все было. Намеренно, спланировано…
В конце зимы стали китайцы стягивать войска.
Лед еще твердый, прочный. Махнуть на нашу территорию – 3 минуты в условиях боя. И их на той стороне – тьма. Ёпталион там этих китайцев. Впереди – макаки с цитатниками Мао, визжат, орут, вшивые, вонючие. Шли по льду на наши острова,
а там наши ребята становилась спиной к этой толпе, без оружия, без бронежилетов, которых тогда и не было, брались под руки и держали эту толпу, чтобы они не рванули на наш берег. Тогда ведь надо по уставу – огонь, на поражение. А за макаками – танки, БТРы, войска. Один выстрел в сторону Китая и вот тебе повод для нападения.
Генштаб - категорически: на провокации не поддаваться.
И вот – одного бойца приносят, мертвого, раздетого, глаза выколоты, лицо все избито, на спине звезда вырезана, штыками изуродован весь. Потом второго такого, третьего. В Москву сообщаем – там ответ один.
Комзаставы поседел в три дня – пока родня забирала трупы.
Как они на него смотрели … что ж ты наших ребятишек не уберег, командир?
А он – что сделает…
Война…
Войска в боеготовности были, конечно, но аж за девяносто километров, чтобы не провоцировать провокаторов. У нас – несколько БТРов и пять десятков бойцов.
Все. Концентрация войск идет прямо напротив нашей заставы.
Умирать никому не хочется.
Но если попрут дивизиями – сколько нам жить-то тогда останется?
Кукукнуть не успеешь…
Не поспеют с подходом войска-то...
Так и случилось.
Через несколько дней – смотрим: растет и растет на том берегу группировка.
А на бережку - в открытую готовятся: макаки в телогрейках с красными книжецами, а вперемешку меж них – бойцы с автоматами, гранатами увешанные.
Командир изорался весь в разговорах со штабом.
Говорит – готовят нападение, дам бой. А ему – все те же слова.
Заставу в ружье подняли, всех, технику замаскировали поближе к реке. Ждем.
И вот полезла саранча. Идут, песни горланят… их не встречаем, залегли.
В рупор переводчик предупредил – а они в ус не дуют, пьяные похоже.
Дали им очередями под ноги, визжат, но их свои же бойцы внутри толпы штыкми в спину шпыняют – гонят мясо впереди себя, сволочи.
Мы второю очередь – и тут с их толпы – кто-то не выдержал, и по нам полосонули сразу в несколько очередей.
Командир себе галочку: ага, была стрельба, прицельная, ну хоть так.
И открыли мы тогда уже огонь - на поражение.
Мигом оттуда пошел артобстрел, минометный огонь.
Макаки мечутся, их свои же кладут, неразбериха.
Но вроде отвалили. И стрельба стихла.
Слышу – с командира там погоны по телефону срывают.
А он чуть не матом кроет штабных.
И те опешили, заткнулись. Но что делать – явно не знают.
Да и московские «товарищи» присланные на заставу, как только китайцы
зашевелились, еще несколько дней назад – молчат. Так, соглядатаями ходят, и все.
Но жить – тоже хотят, поэтому в руководство заставой не лезут.
Тут сгруппировались китайцы по новой, уже армия полезла, с артподдержкой и завязался бой. Пошли наши БТРы в ход, но - куда против такой толпы воевать? Их – море…
Войска уже наши идут, пустили их, но найдут они тут только наши истерзаные трупы.
Ребята геройски воевали, 36 человек полегли там.
Держались мы - до последнего, с горящих, подбитых БТРов поливали китаез, гнали обратно. Две волны отбили.
Взвод живых остался, вместе с командирами.
Крохи…
Тащит меня комзаставы в блиндаж и говорит.
- Ну что, Ваня, кажись – пора принимать решение.
Я говорю: - Какое?
- Единственно правильное, - Отвечает командир, – Слушай сюда.
Они видят, что нас всех почти положили. Видишь – группируются. Чтобы потоком уже пойти, плотной волной. Танки гонят. А лед-то не такой прочный, сечешь?
- Да, говорю, - Потому через остров пойдут, узким фронтом. Там лед крепкий.
- Вот тут мы их и прижучим.
- Чем? Два десятка бойцов… БТРы пожгли все…
- Так. Слушай. Берем две секретные установки с расчетом…
- Они нам не подчинятся, товарищ командир…Только Москве.
- Москва молчит. Связь перебита. Войска вышли, но пока дойдут…
- Расчеты потребуют подтверждения приказа…
- Вот им подтверждение, Ваня – и командир показал свой пистолет. Жить захотят -
выйдут на позиции и накроют китаёз двумя залпами.
- Расстреляют. Под трибунал пойдем.
- Давай соображать Ваня, за себя, за Москву, за Родину…Допустим их на территорию – они пойдут и на других участках. Закрепятся, пока подойдут войска, перережут Транссиб – и все. Рванут вглубь, вырежут население. Ты их потом не выкуришь оттуда. Только ядерным ударом по Китаю это можно остановить.
Они ответят – как смогут, но смогут - я думаю. Достанется. Так?
- Да. Что-то долетит. Особенно по приграничным городам.
- Дальше Америка не удержится – шарахнуть по обоим.
- Факт, к бабке не ходи.
- Мы ответим. Встрянет НАТО: шарахнет Европа. А у нас ракет много, подлодок…вот тебе и …конец. Всем. Ты соображаешь?
- А если мы сейчас китайцев долбанем?
- То есть шанс. Что они отрезвеют. Этот шанс нам Москва не даст. Ваня. Ты только мне скажи. Скажи что я прав, и я так сделаю. Я на тебя валить не буду.
Ты и так свое получишь – выводить установки будем оба. Ты – одну, я другую.
Ну, думай, Иван. На тебя вся планета смотрит. Дети неродившиеся на тебя глядят. Решай. Поддержишь меня – всё. Идём и ни шагу назад.
Мне стало очень плохо. Страха не было. Но была боязнь ошибиться. Я еще раз все промотал в голове все аргументы, все «за» и «против». Смерти было, конечно, не миновать – или эти бы положили, или своя пуля в Лефортово. Но разве о себе тут думалось? Четыре миллиарда жизней за спиной…
- Я поддерживаю.
Командир посмотрел на меня изучающее. Понял: я не сгоряча, не от страха - я подумал, взвесил все.
- Пошли…
Тогда, под дулами пистолетов, разоружили расчет, заставили их скрытно, по лесной дорожке выйти втихаря на позиции и стали ждать.
- Вы не имеете права, вы будете за это отвечать, - Твердил молодой белобрысый лейтенант, - Вас расстреляют за это. И меня тоже…
- Молчи, офицер…Я этот плач Ярославны уже устал слушать. Сейчас полезут макаки и ты все увидишь сам – как летит твоя болванка и как летят их паленые задницы…
И только попробуй мне ослушаться. Прикончу на месте и найду сам –
как запускать.
Когда противник двинулся в нашу сторону – уже никаких сомнений в их намерениях не было ни у кого. Война…
Они шли плотно, вперемешку с бронетехникой, танками, узким фронтом, через остров и ледовое пространство между ним и берегами, где лед был прочен и мог выдержать эту армаду.
На той стороне уже была готова идти без перерыва другая волна, за ней еще, еще, еше…
И везде, по всей границе, подходила и подходила техника, на других похожих
участках. Они были готовы выбить всех на заставах и идти вглубь. Захватывать города, резать людей.
«Мы будем подкидывать ваших детей и ловить их на штыки».
Так было написано в их листовках.
- Вот что, лейтенант…
Как только авангард бронетехники проходит весь остров и выходит на наш лед – залп. Приказ понял?
- Есть. Понял. Глаза только берегите – шарахнет сильно… вспышка будет.
Они быстро дошли до своей последней черты.
Я увидел, что началось движение уже и по бокам острова, так много было техники, и было черно от фигурок автоматчиков на снегу и льду.
- Залп!
Два мощных хлопка прошли с двух сторон. Машину качнуло, с гулом вылетела «болванка», ушла вверх, по дуге – к острову. И параллельно ей – вторая, с машины командира заставы. Затем вспышки – все же резануло по глазам и страшный шум, ударная волна, обжигающий воздух – это накрыло уже нас.
Там, на льду Амура был сущий ад. Там выжигало все, рвались боекомплекты внутри танков, на теле людей, все летело в клочья, плавилось и горело.
Через две-три секунды все было чисто. Груда оплавленных танков, мелкие ошмётки, пыль в воздухе…
- И никакой радиации. – Ответил сам себе осмелевший молодой лейтенант и поднял палец.
Войска на том берегу стояли как вкопанные. Стояли примерно полминуты.
Потом развернулись – и… как драпанули назад, не разбирая дороги, влетая в овраги, застревая в неожиданных болотцах, проваливаясь в ямы – только подальше отсюда.
Я слышал, как мои оставшиеся в живых бойцы кричат «ура!».
Нам-то было не до криков. Вернули оружие расчету, дождались подхода войск,
доложили в Генштаб, сдали оружие порученцам, ремни и, арестованные ими, ждали вертолета.
Дальше рассказывать не буду.
Жив я. И командир жив. Только я его никогда больше не видел, да и меня закатали
на такие севера потом…
Спасли нас гражданские, аналитики очкастые.
Генералы-то в расход, конечно, хотели пустить. Невыполнение приказа…
А им доказали на трибунале: вы что? Героев стрелять?
Ваши косточки бы уже сгнили в бункере, если б не эти хлопцы.
Отпустили.
Но звания даже не дали. Вообще – ни шиша.
Да оно… не особо то и хотелось… как в сказке…про Ивана-дурака.
Дядя Ваня замолчал. Потом налил себе целый стакан и молча залпом выпил.
- За ребят… - Уже потом, продохнув, сказал он себе и нам. – Земля им пухом.
Вся застава полегла. Всех, всех ребят по фамилиям помню...
* * *
Ни тени недоверия не было ни у меня, ни у отца.
Дядя Ваня не врал.
Он просто хотел – чтобы мы знали.
Чтобы не боялись жить.
Чтобы знали – что нас всегда кто-то спасет и защитит.
Он не за себя старался.
Передо мной сидел самый настоящий Рыцарь Света, спасший весь мир, всех людей от неминуемой гибели: и русских, и тех, кто не любит русских…всех, даже
тех, кто еще не родился на этот свет…
Пока я читал книжки про выдуманных спасителей мира – под моим носом ходил по земле настоящий, только без лат, без меча и шлема, в рабочей телогрейке и валенках…
Много лет спустя, я летел с Камчатки в Москву.
Среди ночи самолет сел в Новосибирске: не принимал ни один аэропорт Москвы.
Слоняясь по сонму залу ожидания, я заглянул в кафе, взял кофе и стал искать глазами свободное место за «стоячими» столиками.
Вдруг меня поманил к себе рукой военный: в каракулевой папахе, с тремя большими звездами…полковник. Я подошел…
Он сразу же предложил мне коньяка, я поблагодарил и влил себе немного в кофе.
Полковник изрядно был выпивши, но держался.
Чувствовалось, что без меры он пить не умеет и растягивает удовольствие, не хлещет по «сотке». Крепок. Не упадет под стол.
Мы перекинулись парой дежурных фраз, отхлебнули из стаканов, как вдруг, ни с того, ни с сего - полковник мне говорит: «Хочешь - одну историю расскажу?»
Мне это сразу что-то напомнило, только не мог вспомнить никак: что именно…
И он рассказал мне в точности ту же историю, что и Дядя Ваня…
Только другими словами, не изнутри события, а со стороны, как факт.
Я внимательно глядел ему в глаза.
Он не хвастался, не спьяну рассказывал. Можно ему было рассказать - вот и рассказал.
- Не веришь?
- Верю.
- Ну, то-то…
Полковник допил и - тут же объявили мой рейс.
Как будто кто-то решил укрепить в вере мое сознание.
Избавить меня от последних сомнений.
Так для чего?
К чему это все?
Ведь мир, по большей части, состоит из так и не повзрослевших недоумков, играющих в компьютерных рыцарей, в карьеру, в «решение вопросов» - им
и дела нет до того – кто их спас…
Будто свиньи, которых не зарезали не праздник, радуются и говорят: «хорошо»…
И все…
Ничего человеческого.
Какую же страшную, жестокую кару мы все понесем?
Что назначено нам в тумане времен?
Наказание…
Страшное, невиданное доселе – оно уже ощутимо.
В мире нечто важное, корневое, хребтовое – с треском надломилось.
В душах тоже что-то хрустнуло ему в такт, перестало течь в крови, переросло в высокомерную трусость, в олигофреническое безразличие к своей собственной жизни, в поражающую воображение массовую апатичную глупость…
Мелочные, недалекие, управляемые кем-то - населили эту планету.
Человек – лишь пристежка к валютному курсу, к философии, спущенной волками свиньям для ознакомления, и теми воспринятую, будто свою. Она проста и понятна каждому: «Свинья – есть свинья. А волк – есть волк. И каждому – своё». Как хороша и спокойна эта мысль. Она говорит лишь о порядке и логике. О том, что не надо лезть на рожон. Надо молчать и не помнить.
И тогда – тебя, может быть, не зарежут к следующему празднику.
* * *
Очередного дяди Вани, вытаскивающего мир из небытия – больше не будет.
Он умер 20 февраля 2008 года в городе Владивостоке. Там, на берегу океана, закончился жизненный путь настоящего Рыцаря Света, последнего из героев ушедшего века.
Обсуждения Дядя Ваня