Более десяти лет назад Дж. Сорос высказап тревогу по поводу ситуации в либеральном обществе в одной из своих печатаных работ (1) Надо сказать, что финансовый магнат такие заявления делал и раньше. Но то, что указанная книга вышла на русском языке да еще после кризиса 1998 г, привлекло к ней особое внимание. Нет нужды напоминать (об этом сегодня твердят на каждом перекрестке) - тот кризис окончательно разрушил залихватско-самоуверенные внушения наших перестроичников-реформаторов о само собой "устаканившемся" благоденствии, откажись мы только от социализма, и поклонись мы капитализму.Я тоже, хоть и с некоторым опозданием, ознакомился с этой книгой, и мог сравнить свои представления с мыслями автора.
. Сорос, не принимая социально-экономических выводов К. Маркса о смене капитализма коммунизмом, использует в своей работе диаматовско-истматовское описание устройства общественного «агрегата», а также философию К. Поппера для объяснения управления его «трансмиссией». Остальная, встречающаяся в рассуждениях метафизическая эклектика, несущественна. Отсюда установка на четкую связь причины и следствия, отношение субъективной деятельности и объективной реальности.
Я же, разумеется, сужу со своей «колокольни», а в картине, которая с нее открывается, слабо просматриваются причинно-следственные связи или субъективно-объективные отношения. Я не говорю, что их нет. Но с моей позиции они меньше всего заметны, зато заметнее иное.
В кризисе не только капитализм, но и вся западная цивилизация как разновидность культуры. А культура, однажды было отмечено, - это постоянный кризис. Сменяя свои фазы, то замедляясь, то ускоряясь, он способен тянуться столетия. Даже одни и те же симптомы имеют большую протяженность во времени, хотя почти сразу же обнаруживают противоречивое отношение. Так оптимистические оценки человеческой свободы Пико делла Мирандолы или Эразма Роттердамского тускнеют уже в творчестве Ф. Рабле, М. Монтеня, У. Шекспира. Свобода оказывается нетождественной ни человеческому счастью, ни элементарной справедливости. А нравственные недуги XV-XVI вв. остаются неизлечимыми и в XXI столетии.
Или скажем, Сорос полагает одним из крупнейших недостатков нынешней системы капитализма... тот факт, что она позволила рыночному механизму и мотиву получения прибыли проникнуть... даже туда, где им нет по существу места». Прежде «представители культуры и свободных профессий руководствовались культурными и профессиональными ценностями, а не коммерческими соображениями». «Вторжение рыночной идеологии в области, далекие от коммерции и экономики, разрушают и деморализуют общество» (1. С.ХХ, 127, XXIII) Однако еще Маркс считал, что в современном ему западном мире совесть превратилась в предмет торга. Впрочем, масштаб продажности с тех пор, наверное, возрос.
В философском познании можно строить какие угодно стратегемы: причинно-следственные, сакрально-мистические, культурно-эстетические и т. д. А можно признать, что есть нечто и есть ничто. Для кого есть ничто? Для человека, потому что именно он монопольно осознает неизбежность своего перехода в это состояние, в состояние ничто. Правда, всегда найдутся сторонники демонополизации, которые напомнят нам о боге, черте... В этот же ряд можно поставить бабу-ягу, русалок, мертвых с косами... Перечень получится очень длинный. И чтобы в нем не увязнуть, обратимся исключительно к себе, к своей самости. Тот, кто не считает ее божеской или русалочьей, вполне может согласиться, что ощущает острую необходимость собственного живого существования и догадывается, что именно по сей причине уступает дорогу автомобильному транспорту.
Необходимость очевидна. Но ведь необходимость не только в нас, но и вокруг нас. Для того, чтобы мы не умерли от голода или от жажды, не замерзли от стужи да просто могли дышать, в окружающем нас мире много необходимых нам предметов. В них перенесенная нашим живым организмом наша же необходимость.
В мире присутствует и другая, независящая от живого (но зависящая
от разумного) необходимость. Но чтобы не пускаться в повторные рассуждения, для которых здесь нет места, я постараюсь не привлекать ее понятие.
Итак, с одной стороны, абсолютная необходимость живого существования, а с другой - неизбежный переход его в ничто. Ни к чему выяснять в данном случае причину и следствие. Целесообразнее понять, что дает это противостояние познанию. Ведь отношение к ничто скрывает самые глубинные истоки бытия, включая и необходимость живого. Однако стимулы рациональности почти полностью повернули сознание к нечто. А «чем больше мы... повертываемся к сущему, тем меньше даем ему ускользнуть как таковому, - отмечал М. Хайдеггер, - тем больше отворачиваемся от Ничто. Зато и тем вернее мы выгоняем себя на обыденную внешнюю поверхность нашего бытия» (2. С. 23). Развернуть познание к ничто, значит обогатить его арсенал иррациональным. Ибо иррациональное - это согласование своего конечного нечто с бесконечным ничто.
Сказанное верно и для такого явления, как общественное сознание. Последнее рационально представляется осознанием коллективного интереса в разных вариациях: классового, национального и др. Социальная общность тоже нечто, хотя в отличие от человека она не обладает абсолютной необходимостью живого существования. И человека она нередко побуждает или принуждает отказаться от абсолютной, а то и от всякой необходимости собственного бытия. Индивид подчиняется требованию коллективного. Множество нитей связывают его с той или иной «общественной организацией».
В этих нитях нелегко разобраться, но если принять принцип отношения к ничто, то начальной связью человека и коллектива станет язык. Слово, язык есть и рождение общественного сознания, и первейший интерес индивидуального сознания в его существовании. Язык возникает как способ восстановления целостности Я, расколотого противоречием внутренней и «внешней» идей. Другая важнейшая функция языка - обеспечение существования идеи «ничто».
Интенционально ничто содержится в любом проблеске сознания. Оно есть то, к чему в «темную» стремится воля к живому существованию, поднимая организм по ступеням биологической эволюции до того состояния, пока он, наконец, не получает возможность высветить черноту этой бездны лучом интеллектуального интереса. Интенциональное ничто далеко не сразу дается рефлексивному восприятию. Для последнего не хватает духовного опыта, накопление которого занимает десятки тысяч лет.
Ничто, небытие преодолевается вначале как неосознанная идея мифологией и магией, затем - развитыми представлениями о трансцендентном боге. Так на протяжении огромного исторического периода формируется религиозная ветвь общественного сознания. Но общественное сознание имеет и другую ветвь - экономическую. И начало ее в простейших математических представлениях.
Когда человек научился считать? Тогда, когда его сознанию открылся недостаток. Как и в современном компьютере, первобытная система счета была двоичной: 0 и 1. «Недостаток есть ничто» (3. С. 320). В практическом опыте ничто, как явление сознания, обернулось человеку недостатком чего-то. Так состоялось первое рефлексивное обнаружение ничто.
Ничто дало два «побега», две фундаментальные ветви общественного сознания, от которых пошли «куститься» все остальные: политические, юридические, научные, моральные и т.д.
В Новое время секуляризация подсекла религиозную ветвь, благодаря чему экономические интересы стали заполнять освободившееся пространство. Отсюда произошло распространение экономической теории на те сферы, которые прежде не были объектом исследования для экономистов. «Во второй половине XX в. Беккер и ряд других ученых смогли принципиально раздвинуть границы предмета экономической науки. Они показали...что самые разнообразные явления социальной жизни и любые формы человеческого поведения могут быть объектом экономического анализа» (4. С. 8). То есть показали то, что, как раньше уже говорилось, очень тревожит Дж. Сороса.
Изменения состоялись и в непосредственной области экономической деятельности. «Как-то незаметно получилось, - замечает Ю.М. Осипов, - что финансы теперь впереди производства, его важнее, а производство где-то сзади, в арьергарде маячит» (5. С. 19]. Экономика превратилась в финансомику. В силу чего такое случилось?
К ответу на этот вопрос подталкивает тот факт, что в последние десятилетия «усилился... необычайно эффект вменения стоимости, затмивший собой эффект производства стоимости» (5. С. 21). Саму возможность присутствия вмененной стоимости в товарном обмене предполагало знаменитое определение А. Смита: «Стоимость всякого товара для лица, которое обладает им и имеет в виду не использовать его... лично... а обменять на другие предметы, равно количеству труда, которое он может купить на него или получить в свое распоряжение» (6. С. 31).
Для сравнения, Д. Рикардо, напротив, считал, что стоимость определяется не тем количеством труда, которое можно приобрести в обмен на произведенный продукт, а только и строго количеством труда, затраченным на производство этого продукта (7. С. 3].
Маркс выбрал формулу Рикардо, жизнь предпочла понимание Смита.
Конечно, А. Смит исходил из стремления учесть предельные издержки производства. Вряд ли он мог предвидеть состояние мировой экономики на рубеже XX-XXI в. Тем не менее его установка на количество труда не затраченного, а приобретенного позволяет разглядеть в стоимости не только трудовые затраты. Ведь приобретенный труд, разумеется, имеет денежное выражение, зависящее от конъюктуры рынка, которая включает влияние разных факторов, в том числе такого, как сознание человека.
«В ситуациях, - справедливо говорит Сорос, - где присутствуют мыслящие участники, мысли этих участников являются частью реальности, о которой они думают... Общественное событие... включает думающих участников» (1. С. 4, 5).
Тайна происхождения стоимости скрыта в функциональности сознания. Играют свою роль и труд, и полезность, но они играют открыто, а вот мысль «засекречена» в своем возникновении.
Секрет экономического сознания в перманентном осознании недостатка. Собственно оно и ведет свою историю с появления идеи недостатка. Под таким «псевдонимом» перед экономическим интересом предстает метафизическое ничто. И если в товарном обороте продукты труд постоянно выбывают из экономических отношений (они идут на потребление), то ничто - продукт разума - постоянно присутствует. Оно смысл обмена, смысл самой экономики.
Ничто - недостаток охватывает все отношения обмена, именно оно раскручивает коньюктурную круговерть за счет дисбаланса собственного содержания у хозяйственных контрагентов. Эта экономическая энтропия напоминает действие второго начала термодинамики в физике. Показательно, что «сходство между термодинамической системой в физике и моделью экономики в неоклассической теории настолько поразительно, что бросается в глаза даже при наиболее общем сопоставлении» (8. С. 14). Однако неоклассики, стараясь достичь рыночного равновесия, увлекаются формально-математическими расчетами и совершенно не принимают во внимание метафизический фактор.
Здесь естественен вопрос: разве ничто может иметь разное количество и, соответственно, измеряться? В чисто рациональном представлении нет. А в действительности, в рационально-иррациональном понимании - да. Это один из примеров того, как исключительно рациональное отношение к реальности не охватывает всей реальности и ограничивает познание.
Раз ничто - смысл, идея, значит, как идея оно существует. Это рационально существующее несуществование, которое иррационально.
В своей существующей ипостаси ничто равносильно нечто, тем самым оно способно в нечто обрести для себя эквивалент, который образует меру ничто, а говоря прикладным языком остроту недостатка.
Поэтому производитель товаров может реализовать продукт в соответствии с затраченным на него трудом (т. е. согласно Рикардо) только в идеальных условиях - при равенстве недостатков. Всякое неравенство недостатков создает «перекос» в обмене количеством труда, иначе говоря возникает неравновесное состояние.
Как частный случай остроты недостатка можно рассматривать влияние на рыночную ситуацию обновления технологий. «Смена технологий представляет собой неравновесный процесс в том смысле, что потребности общества в старых технологиях с течением времени оказываются меньше, чем возможности их производства, а потребности в новых технологиях больше.» (9. С. 6)
Ну и конечно, своеобразную «устойчивость» неравновесным состояниям сообщает прогрессирующая непосредственность ничто, которое в современных условиях уже обходится без товарного «прикрытия». Ведь одно дело менять сапоги на пироги, и совсем другое - акции сапожника на векселя пирожника.
На финансовом рынке окончательно отключаются потребительские свойства, потребительная стоимость. Здесь присутствует только меновая стоимость, наиболее свободно воплощается постоянство ничто, становится открытой, очевидной роль личного интереса в стремлении заместить недостаток. Но недостаток не в каких-то предметах, а недостаток как ничто вообще, как фундаментальную оппозицию человеческого бытия. Из валютных оберток проглядывает конечная цель нашего сознания - найти и заполнить ничто.
На заполнение «пустоты» расходуются огромные средства, причем расходуются независимо от воли их обладателей. «Независимость и свобода распоряжаться деньгами, присущая в прошлом привилегированным слоям, теперь утрачены» (1. С. 277). Руководители «Майкрософта», рассказывает Сорос, когда их упрекают за уклонение от благотворительности, оправдываются тем, что львиная доля прибыли уходит на то, чтобы удержаться «на плаву».
Деньги поглощают деньги. Ничто, разумеется, они поглотить не могут. Эта манящая цель остается недостижимой, хотя последнее обстоятельство не убавляет настойчивости у неосознанно (а у кого-то и осознано) стремящихся к ней. Поскольку, как когда-то заметил Э. Бернштейн, цель - ничто, постольку движение все. Не производство, не труд и даже не товарный обмен, а движение ценных бумаг стало определять состояние мировой экономической системы.
В операциях (а равно и в махинациях) с ценными бумагами растворилась, потерялась разграничительная линия между субъективным и объективным. Отсюда «в конце XX в. все более настойчивыми стали попытки преодоления дихотомии «субъект-объект» и производных от нее... понятий в рамках теории экономики» [4. С. 17]. Претерпела изменение и субъективность в присвоении собственности. Все отчетливее становится перевес в пользу управления собственностью перед пассивно-юридическим ее обладанием. Выросла роль менеджмента. И хотя в прикладном экономическом анализе постмодернистские идеи Д. Макклоски не находят применение, его установка на то, что главным в коммерческой деятельности является искусство убеждать, обнаруживает свое подтверждение в характере работы современного управленческого персонала. Эластичная «подвеска» языка, его динамика сегодня во многом обеспечивают успех дела. Особенно велико значение «языковой работы», а также внешней привлекательности, имиджа на потребительском рынке. Броскость, яркость столь же ценимы у нынешнего потребителя, как и стеклянные бусы у африканцев в эпоху великих географических открытий. Любовь к расписным погремушкам нельзя объяснить только психологией обывателя. На самом деле в ней является цивилизационный кризис, кризис ценностных предпочтений.
«Последние двести лет, - пишет Сорос, - мы живем в Эпоху Разума, т. е. достаточно долго, чтобы обнаружить, что возможности Разума также достаточно ограничены» (1. С. 101). Я полагаю, что мы живем в эпоху рассудка, ограниченность которого в отличие от разума очевидна.
Разум в кантовском понимании - локомотив сознания. Именно он возбуждает и организует деятельность рассудка. Отличительная особенность разума - это стремление к постижению вечного, бесконечного, т. е. к постижению ничто. На этом пути и благодаря этому разум и увлекает рассудок на освоение нечто, познание окружающего.
В средневековом религиозном сознании бесконечное-вечное отождествлялось с идеей Бога. Очень долго по мотивам, о которых здесь нет возможности распространяться, разум исчерпывался верой и отказывал познанию в самостоятельном творческом поиске. Однако сначала роль разума теоретически пересматривается в философии Ф. Аквинского, а с XIV в. эта роль - освоение мира - находит уже практическое применение. Гуманисты XIV-XVI вв. еще старались сохранить для сознания человека паритет творческих и религиозных начал. Они понимали опасность массового безбожия. Понимали это и позже... и Декарт, и Паскаль, и Кант...Но нарастающий вал информации, прагматические житейские интересы, в первую очередь меркантильные, вытеснили идею Бога. После чего лишь узкий слой элиты сумел сохранить в светском сознании метафизические начала, т. е. разум. Большинство же людей его потеряло вместе с Богом. Подсеченную ветвь религиозного общественного сознания заменила ветвь экономическая. Теперь уже не разум, а рассудок, используя свои «представления», начинает осваивать бесконечное. А бесконечное для него - бесконечная корысть. Орудие наживы - информация.
Информационная функциональность сознания почти полностью заменила метафизическую. Это отразилось и на науке, и на философии, и тем более на обыденности. Поиск бесконечного обернулся бесконечным составлением перечней и перечислений. Классификация по мотивам причинности стала господствующим занятием прорационалистски настроенного мышления. Безнадежность голого рационализма старается покрыть шарлатанство «тутошней» агентуры потусторонних сил. Рационализм и шаманство слились в таком уродстве информационной цивилизации, как реклама. 250 млрд. долларов в год в мире тратятся на эту потеху безумства. И разумеется, в обществе, где столько несчастий и страданий, столько неотложных, больных проблем этим средствам не находится более достойного применения.
Еще в советские времена выдвигалась задача воспитания разумных потребностей. В растерянности перед напором наркомании, алкоголизма, беспредельной распущенности, агрессивной безнравственности об этой затее начинают вспоминать сегодня. Но вот вопрос: можно ли воспитать разумные потребности у человека, лишенного разума? Ведь, наверное, раньше надо вернуть ему это неотъемлемое, но похищенное Новым временем достояние.
Что можно было ждать от страны, грамотное простонародье которой (включая купечество) во времена Стендаля и Бальзака зачитывалось «Бовой королевичем»? И чего ждать сегодня, когда у читающей публики в почете лубок в исполнении марининых-донцовых? Кукольные герои теле-видео-любовных историй составляют почти единственную потребность облегченного поголовья девиц и дам, так же как и живодерни кинобоевиков - вузовских и довузовских бурсаков.
И ведь перед нами не только перспектива, но и настоящее становление человекообразного придатка компьютера, закосневшего в так называемой виртуальности. На самом деле здесь открывается только одна возможность - прогрессирующая умственная и нравственная деградация.
Информация сдерживает функциональность мышления, сводит его только к извне заданной сравнимости. Готовые идеи, несущие в себе лишь существующее, не оставляют сознанию проблемы несуществующего. В этом главный порок настоящей культуры, вмещающий в себя все ее социально-экономичские и нравственные беды.
Заимствованная с детской доверчивостью чужая мысль несет чужое отчуждение. Его раболепное восприятие минимизирует возможность собственного личного отчуждения, не дает развиться индивидуальной познавательной активности, усыпляет интеллект, погружает его в сновидение кажущейся самостоятельной значимости. Сон интеллекта - самое грозное свидетельство тектонических сдвигов в существе информационной цивилизации. Поэтому напрасно верхушка западного общества гипнотизирует постановкой на «довольствие-удовольствие» массовое сознание. Чем дольше длится сон индивидуального сознания, тем разрушительнее будет его пробуждение для общественного.
Утратив идею Бога, человек не смог заместить образовавшуюся вакансию. Единственное, что может восполнить потерю - это метафизическая функциональность сознания. Метафизическая функциональность -не в принципах объяснения мира. Это не философия. Если, скажем, математическая функциональность, естественно, выражает способность математического мышления, то метафизическая функциональность - это способность мыслить вообще, способность действительно самостоятельного мышления. В такой функциональности заключено не отношение интереса к внешним предметам, а отношение интереса к самому себе, т. е. само свойство открывать внешний мир.
Метафизическая функциональность несет истину о мире.
Уже приходилось доказывать, что человек, как живая природа, существует в собственном сознании, а не является ему. В этом существовании открывается и существующий, а не явленный мир
Сегодня нужно не изобилие готового знания, не готовая к потреблению информация, а отношение к «не знанию». Именно так, в раздельном написании. Незнание - это неизвестность. Не знание - это отношение к настоящему знанию, отрицание его. Отношение через отрицание, в отрицании. И если Сорос считает, что «мы готовы вступить в Эпоху Ошибочности» (1. С. 101), то отрицание знания следует понимать как постоянное исправление постоянных ошибок. Причем с приложением личных самостоятельных усилий. Необходимо решительно избавляться от иждивенчества в обретении знания. Это созвучно признанию Сороса: «Мне было важно, что обнаружение ошибки в моем мышлении или в моей позиции становилось источником радости, поэтому я подумал, что это должно быть важно и для других. Но это оказалось не так. Не многие люди разделяют мою склонность к поиску ошибок» (1. С. 26, 28)
Первый шаг к ослаблению иждивенчества - сокращение пустопорожней болтовни в газетах, на радио и телевидении. Информация - это не искусство, хотя искусство и включает информацию. Пагубность искусственной информации прежде всего в том, что в ней идея, весть не отличаются от совершенно бессмысленных словосочетаний. Фраза царит, одурманивает сознание, приучает психологию человека к размалеванным словесным этикеткам. Рассудок взрослой личности возвращается в младенческое состояние. Приоритетное занятие для него -" игра в фантики», готовность к пассивному восприятию СМИсовских словесных оборотней, напоминающих тучу клубящихся мух.
Ошибочна и надежда на якобы демократический характер информационных технологий. «В начале 90-х гг. О. Тоффлер назвал информацию наиболее демократичным по своему характеру источником хозяйственной власти... На наш взгляд информация является наименее демократической основой власти» (10. С. 12). Обладание информацией позволяет манипулировать мнением людей, подгонять его к заранее намечаемым выводам, оно монополизирует власть, в том числе экономическую.
Наверное, следует принять утверждение Сороса о том, что в финансовых рынках «существует двусторонняя связь между настоящими решениями и будущими событиями» (1. С. XX). Эту связь он называет рефлексивной. Вряд ли стоит мне по дилетантски вникать в спор о преимуществах рефлексивной теории перед развитием наследия Л. Вальраса. Однако до меня доходит, и я разделяю мысль о том, что «в рефлексивных ситуациях факты не обязательно представляют независимый критерий истины» (1. С. 15, 16). Они, конечно, зависимы. Важно, чтобы они зависели от бодрствующего, а не сонного интеллекта. Ведь сон сознания - это глухота на общественное. Здесь трудно ожидать соблюдения коллективных (не корыстно-корпоративных) интересов, подхода к делу с широких нравственных позиций. Весь коллективизм тут сводится к стадному инстинкту да к коллективной моде на сексуально-алкогольные, а то и наркотические «забавы».
Все сказанное вовсе не означает, что нужно наглухо перекрыть информацию или выбросить на свалку компьютеры. Призыв к другому. Разумному человеку в отличие от рассудочного не страшны ни информационный потоп, ни компьютерные игрища. В экономике, как и в обществе в целом, происходят одинаковые процессы. Нарастающая с эпохи Возрождения индивидуальная свобода постепенно, на ощупь находит свою действительную логику. Потребность свободы человека не в вольностях по отношению окружающего, а в свободе его сознания, суть которого и в происхождении, и в существовании метафизична. Только нужно опустить банальности в понимании метафизического.
!. Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности. М.,1999
2. Хайдеггер М. Бытие и время: статьи и выступления. М., 1993
3. Фихте И.Г. Работы 1792-1801гг. М.,1993
4. Нестеренко А. О чем не сказал У. Баумоль: вклад ХХ ст. в философию экономической деятельности//Вопросы экономики. 2001. №7
5.Осипов Ю.М. Экономическая теория под знаком перемен//Философия хозяйства. 1999. №3
6. Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. М., 1936
7. Рикардо Д. Начало политической экономии и налогового обложения. М., 1941
8. Дорошенко М.Е. Обращаясь к истокам современной экономической теории//Вестник Московского ун-та. Серия 6. Экономика. 2000. №5
9. Маевский В. Эволюционная теория и технологический прогресс//Вопросы экономики. 2001 №11
10. Иноземцев В.Л. Собственность в постиндустриальном обществе и исторической ретроспективе// Вопрсы философии. 2000. №12
. Сорос, не принимая социально-экономических выводов К. Маркса о смене капитализма коммунизмом, использует в своей работе диаматовско-истматовское описание устройства общественного «агрегата», а также философию К. Поппера для объяснения управления его «трансмиссией». Остальная, встречающаяся в рассуждениях метафизическая эклектика, несущественна. Отсюда установка на четкую связь причины и следствия, отношение субъективной деятельности и объективной реальности.
Я же, разумеется, сужу со своей «колокольни», а в картине, которая с нее открывается, слабо просматриваются причинно-следственные связи или субъективно-объективные отношения. Я не говорю, что их нет. Но с моей позиции они меньше всего заметны, зато заметнее иное.
В кризисе не только капитализм, но и вся западная цивилизация как разновидность культуры. А культура, однажды было отмечено, - это постоянный кризис. Сменяя свои фазы, то замедляясь, то ускоряясь, он способен тянуться столетия. Даже одни и те же симптомы имеют большую протяженность во времени, хотя почти сразу же обнаруживают противоречивое отношение. Так оптимистические оценки человеческой свободы Пико делла Мирандолы или Эразма Роттердамского тускнеют уже в творчестве Ф. Рабле, М. Монтеня, У. Шекспира. Свобода оказывается нетождественной ни человеческому счастью, ни элементарной справедливости. А нравственные недуги XV-XVI вв. остаются неизлечимыми и в XXI столетии.
Или скажем, Сорос полагает одним из крупнейших недостатков нынешней системы капитализма... тот факт, что она позволила рыночному механизму и мотиву получения прибыли проникнуть... даже туда, где им нет по существу места». Прежде «представители культуры и свободных профессий руководствовались культурными и профессиональными ценностями, а не коммерческими соображениями». «Вторжение рыночной идеологии в области, далекие от коммерции и экономики, разрушают и деморализуют общество» (1. С.ХХ, 127, XXIII) Однако еще Маркс считал, что в современном ему западном мире совесть превратилась в предмет торга. Впрочем, масштаб продажности с тех пор, наверное, возрос.
В философском познании можно строить какие угодно стратегемы: причинно-следственные, сакрально-мистические, культурно-эстетические и т. д. А можно признать, что есть нечто и есть ничто. Для кого есть ничто? Для человека, потому что именно он монопольно осознает неизбежность своего перехода в это состояние, в состояние ничто. Правда, всегда найдутся сторонники демонополизации, которые напомнят нам о боге, черте... В этот же ряд можно поставить бабу-ягу, русалок, мертвых с косами... Перечень получится очень длинный. И чтобы в нем не увязнуть, обратимся исключительно к себе, к своей самости. Тот, кто не считает ее божеской или русалочьей, вполне может согласиться, что ощущает острую необходимость собственного живого существования и догадывается, что именно по сей причине уступает дорогу автомобильному транспорту.
Необходимость очевидна. Но ведь необходимость не только в нас, но и вокруг нас. Для того, чтобы мы не умерли от голода или от жажды, не замерзли от стужи да просто могли дышать, в окружающем нас мире много необходимых нам предметов. В них перенесенная нашим живым организмом наша же необходимость.
В мире присутствует и другая, независящая от живого (но зависящая
от разумного) необходимость. Но чтобы не пускаться в повторные рассуждения, для которых здесь нет места, я постараюсь не привлекать ее понятие.
Итак, с одной стороны, абсолютная необходимость живого существования, а с другой - неизбежный переход его в ничто. Ни к чему выяснять в данном случае причину и следствие. Целесообразнее понять, что дает это противостояние познанию. Ведь отношение к ничто скрывает самые глубинные истоки бытия, включая и необходимость живого. Однако стимулы рациональности почти полностью повернули сознание к нечто. А «чем больше мы... повертываемся к сущему, тем меньше даем ему ускользнуть как таковому, - отмечал М. Хайдеггер, - тем больше отворачиваемся от Ничто. Зато и тем вернее мы выгоняем себя на обыденную внешнюю поверхность нашего бытия» (2. С. 23). Развернуть познание к ничто, значит обогатить его арсенал иррациональным. Ибо иррациональное - это согласование своего конечного нечто с бесконечным ничто.
Сказанное верно и для такого явления, как общественное сознание. Последнее рационально представляется осознанием коллективного интереса в разных вариациях: классового, национального и др. Социальная общность тоже нечто, хотя в отличие от человека она не обладает абсолютной необходимостью живого существования. И человека она нередко побуждает или принуждает отказаться от абсолютной, а то и от всякой необходимости собственного бытия. Индивид подчиняется требованию коллективного. Множество нитей связывают его с той или иной «общественной организацией».
В этих нитях нелегко разобраться, но если принять принцип отношения к ничто, то начальной связью человека и коллектива станет язык. Слово, язык есть и рождение общественного сознания, и первейший интерес индивидуального сознания в его существовании. Язык возникает как способ восстановления целостности Я, расколотого противоречием внутренней и «внешней» идей. Другая важнейшая функция языка - обеспечение существования идеи «ничто».
Интенционально ничто содержится в любом проблеске сознания. Оно есть то, к чему в «темную» стремится воля к живому существованию, поднимая организм по ступеням биологической эволюции до того состояния, пока он, наконец, не получает возможность высветить черноту этой бездны лучом интеллектуального интереса. Интенциональное ничто далеко не сразу дается рефлексивному восприятию. Для последнего не хватает духовного опыта, накопление которого занимает десятки тысяч лет.
Ничто, небытие преодолевается вначале как неосознанная идея мифологией и магией, затем - развитыми представлениями о трансцендентном боге. Так на протяжении огромного исторического периода формируется религиозная ветвь общественного сознания. Но общественное сознание имеет и другую ветвь - экономическую. И начало ее в простейших математических представлениях.
Когда человек научился считать? Тогда, когда его сознанию открылся недостаток. Как и в современном компьютере, первобытная система счета была двоичной: 0 и 1. «Недостаток есть ничто» (3. С. 320). В практическом опыте ничто, как явление сознания, обернулось человеку недостатком чего-то. Так состоялось первое рефлексивное обнаружение ничто.
Ничто дало два «побега», две фундаментальные ветви общественного сознания, от которых пошли «куститься» все остальные: политические, юридические, научные, моральные и т.д.
В Новое время секуляризация подсекла религиозную ветвь, благодаря чему экономические интересы стали заполнять освободившееся пространство. Отсюда произошло распространение экономической теории на те сферы, которые прежде не были объектом исследования для экономистов. «Во второй половине XX в. Беккер и ряд других ученых смогли принципиально раздвинуть границы предмета экономической науки. Они показали...что самые разнообразные явления социальной жизни и любые формы человеческого поведения могут быть объектом экономического анализа» (4. С. 8). То есть показали то, что, как раньше уже говорилось, очень тревожит Дж. Сороса.
Изменения состоялись и в непосредственной области экономической деятельности. «Как-то незаметно получилось, - замечает Ю.М. Осипов, - что финансы теперь впереди производства, его важнее, а производство где-то сзади, в арьергарде маячит» (5. С. 19]. Экономика превратилась в финансомику. В силу чего такое случилось?
К ответу на этот вопрос подталкивает тот факт, что в последние десятилетия «усилился... необычайно эффект вменения стоимости, затмивший собой эффект производства стоимости» (5. С. 21). Саму возможность присутствия вмененной стоимости в товарном обмене предполагало знаменитое определение А. Смита: «Стоимость всякого товара для лица, которое обладает им и имеет в виду не использовать его... лично... а обменять на другие предметы, равно количеству труда, которое он может купить на него или получить в свое распоряжение» (6. С. 31).
Для сравнения, Д. Рикардо, напротив, считал, что стоимость определяется не тем количеством труда, которое можно приобрести в обмен на произведенный продукт, а только и строго количеством труда, затраченным на производство этого продукта (7. С. 3].
Маркс выбрал формулу Рикардо, жизнь предпочла понимание Смита.
Конечно, А. Смит исходил из стремления учесть предельные издержки производства. Вряд ли он мог предвидеть состояние мировой экономики на рубеже XX-XXI в. Тем не менее его установка на количество труда не затраченного, а приобретенного позволяет разглядеть в стоимости не только трудовые затраты. Ведь приобретенный труд, разумеется, имеет денежное выражение, зависящее от конъюктуры рынка, которая включает влияние разных факторов, в том числе такого, как сознание человека.
«В ситуациях, - справедливо говорит Сорос, - где присутствуют мыслящие участники, мысли этих участников являются частью реальности, о которой они думают... Общественное событие... включает думающих участников» (1. С. 4, 5).
Тайна происхождения стоимости скрыта в функциональности сознания. Играют свою роль и труд, и полезность, но они играют открыто, а вот мысль «засекречена» в своем возникновении.
Секрет экономического сознания в перманентном осознании недостатка. Собственно оно и ведет свою историю с появления идеи недостатка. Под таким «псевдонимом» перед экономическим интересом предстает метафизическое ничто. И если в товарном обороте продукты труд постоянно выбывают из экономических отношений (они идут на потребление), то ничто - продукт разума - постоянно присутствует. Оно смысл обмена, смысл самой экономики.
Ничто - недостаток охватывает все отношения обмена, именно оно раскручивает коньюктурную круговерть за счет дисбаланса собственного содержания у хозяйственных контрагентов. Эта экономическая энтропия напоминает действие второго начала термодинамики в физике. Показательно, что «сходство между термодинамической системой в физике и моделью экономики в неоклассической теории настолько поразительно, что бросается в глаза даже при наиболее общем сопоставлении» (8. С. 14). Однако неоклассики, стараясь достичь рыночного равновесия, увлекаются формально-математическими расчетами и совершенно не принимают во внимание метафизический фактор.
Здесь естественен вопрос: разве ничто может иметь разное количество и, соответственно, измеряться? В чисто рациональном представлении нет. А в действительности, в рационально-иррациональном понимании - да. Это один из примеров того, как исключительно рациональное отношение к реальности не охватывает всей реальности и ограничивает познание.
Раз ничто - смысл, идея, значит, как идея оно существует. Это рационально существующее несуществование, которое иррационально.
В своей существующей ипостаси ничто равносильно нечто, тем самым оно способно в нечто обрести для себя эквивалент, который образует меру ничто, а говоря прикладным языком остроту недостатка.
Поэтому производитель товаров может реализовать продукт в соответствии с затраченным на него трудом (т. е. согласно Рикардо) только в идеальных условиях - при равенстве недостатков. Всякое неравенство недостатков создает «перекос» в обмене количеством труда, иначе говоря возникает неравновесное состояние.
Как частный случай остроты недостатка можно рассматривать влияние на рыночную ситуацию обновления технологий. «Смена технологий представляет собой неравновесный процесс в том смысле, что потребности общества в старых технологиях с течением времени оказываются меньше, чем возможности их производства, а потребности в новых технологиях больше.» (9. С. 6)
Ну и конечно, своеобразную «устойчивость» неравновесным состояниям сообщает прогрессирующая непосредственность ничто, которое в современных условиях уже обходится без товарного «прикрытия». Ведь одно дело менять сапоги на пироги, и совсем другое - акции сапожника на векселя пирожника.
На финансовом рынке окончательно отключаются потребительские свойства, потребительная стоимость. Здесь присутствует только меновая стоимость, наиболее свободно воплощается постоянство ничто, становится открытой, очевидной роль личного интереса в стремлении заместить недостаток. Но недостаток не в каких-то предметах, а недостаток как ничто вообще, как фундаментальную оппозицию человеческого бытия. Из валютных оберток проглядывает конечная цель нашего сознания - найти и заполнить ничто.
На заполнение «пустоты» расходуются огромные средства, причем расходуются независимо от воли их обладателей. «Независимость и свобода распоряжаться деньгами, присущая в прошлом привилегированным слоям, теперь утрачены» (1. С. 277). Руководители «Майкрософта», рассказывает Сорос, когда их упрекают за уклонение от благотворительности, оправдываются тем, что львиная доля прибыли уходит на то, чтобы удержаться «на плаву».
Деньги поглощают деньги. Ничто, разумеется, они поглотить не могут. Эта манящая цель остается недостижимой, хотя последнее обстоятельство не убавляет настойчивости у неосознанно (а у кого-то и осознано) стремящихся к ней. Поскольку, как когда-то заметил Э. Бернштейн, цель - ничто, постольку движение все. Не производство, не труд и даже не товарный обмен, а движение ценных бумаг стало определять состояние мировой экономической системы.
В операциях (а равно и в махинациях) с ценными бумагами растворилась, потерялась разграничительная линия между субъективным и объективным. Отсюда «в конце XX в. все более настойчивыми стали попытки преодоления дихотомии «субъект-объект» и производных от нее... понятий в рамках теории экономики» [4. С. 17]. Претерпела изменение и субъективность в присвоении собственности. Все отчетливее становится перевес в пользу управления собственностью перед пассивно-юридическим ее обладанием. Выросла роль менеджмента. И хотя в прикладном экономическом анализе постмодернистские идеи Д. Макклоски не находят применение, его установка на то, что главным в коммерческой деятельности является искусство убеждать, обнаруживает свое подтверждение в характере работы современного управленческого персонала. Эластичная «подвеска» языка, его динамика сегодня во многом обеспечивают успех дела. Особенно велико значение «языковой работы», а также внешней привлекательности, имиджа на потребительском рынке. Броскость, яркость столь же ценимы у нынешнего потребителя, как и стеклянные бусы у африканцев в эпоху великих географических открытий. Любовь к расписным погремушкам нельзя объяснить только психологией обывателя. На самом деле в ней является цивилизационный кризис, кризис ценностных предпочтений.
«Последние двести лет, - пишет Сорос, - мы живем в Эпоху Разума, т. е. достаточно долго, чтобы обнаружить, что возможности Разума также достаточно ограничены» (1. С. 101). Я полагаю, что мы живем в эпоху рассудка, ограниченность которого в отличие от разума очевидна.
Разум в кантовском понимании - локомотив сознания. Именно он возбуждает и организует деятельность рассудка. Отличительная особенность разума - это стремление к постижению вечного, бесконечного, т. е. к постижению ничто. На этом пути и благодаря этому разум и увлекает рассудок на освоение нечто, познание окружающего.
В средневековом религиозном сознании бесконечное-вечное отождествлялось с идеей Бога. Очень долго по мотивам, о которых здесь нет возможности распространяться, разум исчерпывался верой и отказывал познанию в самостоятельном творческом поиске. Однако сначала роль разума теоретически пересматривается в философии Ф. Аквинского, а с XIV в. эта роль - освоение мира - находит уже практическое применение. Гуманисты XIV-XVI вв. еще старались сохранить для сознания человека паритет творческих и религиозных начал. Они понимали опасность массового безбожия. Понимали это и позже... и Декарт, и Паскаль, и Кант...Но нарастающий вал информации, прагматические житейские интересы, в первую очередь меркантильные, вытеснили идею Бога. После чего лишь узкий слой элиты сумел сохранить в светском сознании метафизические начала, т. е. разум. Большинство же людей его потеряло вместе с Богом. Подсеченную ветвь религиозного общественного сознания заменила ветвь экономическая. Теперь уже не разум, а рассудок, используя свои «представления», начинает осваивать бесконечное. А бесконечное для него - бесконечная корысть. Орудие наживы - информация.
Информационная функциональность сознания почти полностью заменила метафизическую. Это отразилось и на науке, и на философии, и тем более на обыденности. Поиск бесконечного обернулся бесконечным составлением перечней и перечислений. Классификация по мотивам причинности стала господствующим занятием прорационалистски настроенного мышления. Безнадежность голого рационализма старается покрыть шарлатанство «тутошней» агентуры потусторонних сил. Рационализм и шаманство слились в таком уродстве информационной цивилизации, как реклама. 250 млрд. долларов в год в мире тратятся на эту потеху безумства. И разумеется, в обществе, где столько несчастий и страданий, столько неотложных, больных проблем этим средствам не находится более достойного применения.
Еще в советские времена выдвигалась задача воспитания разумных потребностей. В растерянности перед напором наркомании, алкоголизма, беспредельной распущенности, агрессивной безнравственности об этой затее начинают вспоминать сегодня. Но вот вопрос: можно ли воспитать разумные потребности у человека, лишенного разума? Ведь, наверное, раньше надо вернуть ему это неотъемлемое, но похищенное Новым временем достояние.
Что можно было ждать от страны, грамотное простонародье которой (включая купечество) во времена Стендаля и Бальзака зачитывалось «Бовой королевичем»? И чего ждать сегодня, когда у читающей публики в почете лубок в исполнении марининых-донцовых? Кукольные герои теле-видео-любовных историй составляют почти единственную потребность облегченного поголовья девиц и дам, так же как и живодерни кинобоевиков - вузовских и довузовских бурсаков.
И ведь перед нами не только перспектива, но и настоящее становление человекообразного придатка компьютера, закосневшего в так называемой виртуальности. На самом деле здесь открывается только одна возможность - прогрессирующая умственная и нравственная деградация.
Информация сдерживает функциональность мышления, сводит его только к извне заданной сравнимости. Готовые идеи, несущие в себе лишь существующее, не оставляют сознанию проблемы несуществующего. В этом главный порок настоящей культуры, вмещающий в себя все ее социально-экономичские и нравственные беды.
Заимствованная с детской доверчивостью чужая мысль несет чужое отчуждение. Его раболепное восприятие минимизирует возможность собственного личного отчуждения, не дает развиться индивидуальной познавательной активности, усыпляет интеллект, погружает его в сновидение кажущейся самостоятельной значимости. Сон интеллекта - самое грозное свидетельство тектонических сдвигов в существе информационной цивилизации. Поэтому напрасно верхушка западного общества гипнотизирует постановкой на «довольствие-удовольствие» массовое сознание. Чем дольше длится сон индивидуального сознания, тем разрушительнее будет его пробуждение для общественного.
Утратив идею Бога, человек не смог заместить образовавшуюся вакансию. Единственное, что может восполнить потерю - это метафизическая функциональность сознания. Метафизическая функциональность -не в принципах объяснения мира. Это не философия. Если, скажем, математическая функциональность, естественно, выражает способность математического мышления, то метафизическая функциональность - это способность мыслить вообще, способность действительно самостоятельного мышления. В такой функциональности заключено не отношение интереса к внешним предметам, а отношение интереса к самому себе, т. е. само свойство открывать внешний мир.
Метафизическая функциональность несет истину о мире.
Уже приходилось доказывать, что человек, как живая природа, существует в собственном сознании, а не является ему. В этом существовании открывается и существующий, а не явленный мир
Сегодня нужно не изобилие готового знания, не готовая к потреблению информация, а отношение к «не знанию». Именно так, в раздельном написании. Незнание - это неизвестность. Не знание - это отношение к настоящему знанию, отрицание его. Отношение через отрицание, в отрицании. И если Сорос считает, что «мы готовы вступить в Эпоху Ошибочности» (1. С. 101), то отрицание знания следует понимать как постоянное исправление постоянных ошибок. Причем с приложением личных самостоятельных усилий. Необходимо решительно избавляться от иждивенчества в обретении знания. Это созвучно признанию Сороса: «Мне было важно, что обнаружение ошибки в моем мышлении или в моей позиции становилось источником радости, поэтому я подумал, что это должно быть важно и для других. Но это оказалось не так. Не многие люди разделяют мою склонность к поиску ошибок» (1. С. 26, 28)
Первый шаг к ослаблению иждивенчества - сокращение пустопорожней болтовни в газетах, на радио и телевидении. Информация - это не искусство, хотя искусство и включает информацию. Пагубность искусственной информации прежде всего в том, что в ней идея, весть не отличаются от совершенно бессмысленных словосочетаний. Фраза царит, одурманивает сознание, приучает психологию человека к размалеванным словесным этикеткам. Рассудок взрослой личности возвращается в младенческое состояние. Приоритетное занятие для него -" игра в фантики», готовность к пассивному восприятию СМИсовских словесных оборотней, напоминающих тучу клубящихся мух.
Ошибочна и надежда на якобы демократический характер информационных технологий. «В начале 90-х гг. О. Тоффлер назвал информацию наиболее демократичным по своему характеру источником хозяйственной власти... На наш взгляд информация является наименее демократической основой власти» (10. С. 12). Обладание информацией позволяет манипулировать мнением людей, подгонять его к заранее намечаемым выводам, оно монополизирует власть, в том числе экономическую.
Наверное, следует принять утверждение Сороса о том, что в финансовых рынках «существует двусторонняя связь между настоящими решениями и будущими событиями» (1. С. XX). Эту связь он называет рефлексивной. Вряд ли стоит мне по дилетантски вникать в спор о преимуществах рефлексивной теории перед развитием наследия Л. Вальраса. Однако до меня доходит, и я разделяю мысль о том, что «в рефлексивных ситуациях факты не обязательно представляют независимый критерий истины» (1. С. 15, 16). Они, конечно, зависимы. Важно, чтобы они зависели от бодрствующего, а не сонного интеллекта. Ведь сон сознания - это глухота на общественное. Здесь трудно ожидать соблюдения коллективных (не корыстно-корпоративных) интересов, подхода к делу с широких нравственных позиций. Весь коллективизм тут сводится к стадному инстинкту да к коллективной моде на сексуально-алкогольные, а то и наркотические «забавы».
Все сказанное вовсе не означает, что нужно наглухо перекрыть информацию или выбросить на свалку компьютеры. Призыв к другому. Разумному человеку в отличие от рассудочного не страшны ни информационный потоп, ни компьютерные игрища. В экономике, как и в обществе в целом, происходят одинаковые процессы. Нарастающая с эпохи Возрождения индивидуальная свобода постепенно, на ощупь находит свою действительную логику. Потребность свободы человека не в вольностях по отношению окружающего, а в свободе его сознания, суть которого и в происхождении, и в существовании метафизична. Только нужно опустить банальности в понимании метафизического.
!. Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности. М.,1999
2. Хайдеггер М. Бытие и время: статьи и выступления. М., 1993
3. Фихте И.Г. Работы 1792-1801гг. М.,1993
4. Нестеренко А. О чем не сказал У. Баумоль: вклад ХХ ст. в философию экономической деятельности//Вопросы экономики. 2001. №7
5.Осипов Ю.М. Экономическая теория под знаком перемен//Философия хозяйства. 1999. №3
6. Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. М., 1936
7. Рикардо Д. Начало политической экономии и налогового обложения. М., 1941
8. Дорошенко М.Е. Обращаясь к истокам современной экономической теории//Вестник Московского ун-та. Серия 6. Экономика. 2000. №5
9. Маевский В. Эволюционная теория и технологический прогресс//Вопросы экономики. 2001 №11
10. Иноземцев В.Л. Собственность в постиндустриальном обществе и исторической ретроспективе// Вопрсы философии. 2000. №12
Обсуждения Сон интеллекта