Хайку является одной из самых популярных традиционных форм японской поэзии, неотъемлемой частью национальной культуры. Эта поэтическая ветвь возникла более 700 лет тому назад и в XVII в. достигла полного расцвета и совершенства.
Хайку — стихотворение, особое по форме и содержанию, имеющее свои отличительные черты. Хайку могут быть философско-религиозными, сатирическими или юмористическими, грустными или веселыми, но это всегда — поэзия, и притом, ввиду чрезвычайной краткости, хайку можно назвать «квинтэссенцией поэзии». Основа стихотворения — словесно обрисованная деталь, которая служит отправной точкой для цепи мыслей и эмоций, воссоздающих картину в целом. Хайку напоминает набросок тушью, столь популярный и ценимый в Японии.
Для примера можно рассмотреть знаменитое хайку Басё (1644—1694):
Цветущее облако
И вечерний звон
В Асакуса или Уэно? (здесь и далее — пер. авт.)
Типичный японский пейзаж: весна, кругом бледно-розовое марево цветущих вишен. Время дня — сумерки. Солнце только что скрылось, краски тускнеют, но предметы вокруг еще различимы. На время дня в стихотворении указывает колокольный звон, его можно услышать только вечером, когда звонят колокола буддийских храмов Канэйдзи в Уэно и Сэнсодзи в Асакусе.
Это стихотворение было написано Басё в хижине на берегу реки Сумидагава, откуда поэт мог видеть сакуру, цветущую вокруг знаменитых буддийских храмов. Удивительно, что такой емкий пейзаж дают всего три строки, и это — главное достоинство хайку.
Среди поэтов хайку бытовало мнение, что классическое хайку предполагает наличие рэнсо, или ассоциации образов. Старые мастера этого поэтического жанра считали, что стихотворение хайку должно содержать киго, или «сезонные» слова, дающие основу для будущей детальной картины, которую читатель должен создать в своем воображении. «Сезонные» слова — это слова, олицетворяющие времена года: летний зной, весенний или осенний ветер, осенний дождь. Например, вьюнок-асагао («утренний лик»), цикада, кузнечик символизируют лето, цветы сакуры — весну и т.д.
Но сезонные слова указывают не только на времена года. Асагао, например, напоминает японскому читателю об эфемерности человеческой жизни, о том, что все в этом мире преходяще, непостоянно. Ива в японской поэзии часто символизирует печаль разлуки.
Происхождение хайку как особой формы стихосложения не исследовано полностью. В древности самой популярной формой японской поэзии было танка — стихотворение, состоящее из 31 слога (5-7-5-7-7). Исторически хайку сформировалось как самостоятельная поэтическая форма значительно позднее танки.
Существует мнение, что хайку выделилось из танки в конце периода Хэйан (794—1191). Тогда в кругах придворной аристократии была распространена поэтическая игра, смысл которой заключался в том, что к заданным трем строкам танки, т.е. к первой части стихотворения, состоящей из 17 слогов (5-7-5), добавляли недостающие две строки (вторую часть, составляющую 14 слогов — 7-7). Эти две части, связанные как целое ассоциацией образов, стали называться рэнга, причем первая часть, состоявшая из 17 слогов, получила название хайкай-но рэнга. Самые древние из дошедших до нас подобных стихотворений написаны в XIII в. Т.Фудзиварой, который известен как составитель знаменитой антологии «Хякунин иссю» («По одному шедевру от ста поэтов», ок. 1235 г.).
Однако не существует единого мнения относительно принадлежности этих стихотворений к жанру хайку. Вопрос этот и поныне остается спорным.
Действительно популярными хайку стали лишь в начале XV в. Самыми известными поэтами хайку этого периода считались Моритакэ (1473—1549) и Сокан (1465—1553). Моритакэ был синтоистским священником, и его произведения религиозны. В то время наблюдалось известное сближение буддизма и синтоизма, и Моритакэ черпал темы для своих произведений из известных буддийских сутр. Многие его стихотворения выражают грусть по поводу быстротечности человеческой жизни, наступления осени, ухода весны. Стихотворения Сокана близки им по духу и содержанию.
В следующее столетие жанр хайку переживает упадок. Их составление становится салонной забавой. Некоторые поэты пытались обновить увядшее искусство. Среди них был Соин, основатель школы «Данрин». Но движение, которое он возглавил, не принесло желаемых результатов.
И только Басё суждено было возродить искусство поэзии хайку. Творчество Басё не только утвердило хайку как полнокровный, самостоятельный жанр, но и помогло последнему занять господствующее место в японской поэзии.
Невозможно говорить о поэзии хайку, не познакомившись с некоторыми теоретическими положениями Басё. Это необходимо для того, чтобы понять то новое, что внес в общую сокровищницу поэзии хайку Исса.
Жанр хайку (а для того времени вернее — хайкай-но рэнга) стал своеобразной формой протеста против аристократически возвышенного стиля вака. Поэтому вполне естественным было то, что основной упор в поэтике хайкай-но рэнга делался на употреблении языка городских низов, изобиловавшего вульгаризмами. Можно сказать, что в то время только это и выделяло хайку как жанр. Басё сознавал, что простонародные слова сами по себе не могут придать новому течению сколько-нибудь заметную эстетическую ценность, и ратовал за более существенные и глубокие отличия от стиля вака. На его взгляд, образы хайку должны были черпаться из повседневной действительности, предметом поэзии должно было быть все, что окружает человека в его обыденной жизни. Иначе говоря, поэт хайку был обязан изображать то, в чем был бессилен язык салонной аристократической поэзии, ограниченный рамками заранее установленной тематики. Басё писал, например: «Если ты описываешь зеленую иву в весенний дождь, эта тема хороша для рэнги. Но если ты описываешь ворону, таскающую болотных улиток на рисовом поле, — это хорошо для хайку».
Басё понимал и другое: для того чтобы новый жанр приобрел эстетическую ценность, он не должен заимствовать ни образы традиционной аристократической поэзии, ни те юмористические, нарочито грубые образы хайку, которые этой поэзии противопоставлялись. Он выступал против этих двух крайностей, призывая поэтов искать прекрасное, поэтическое в обыденной жизни, в том, к чему они привыкли настолько, что перестали замечать, или в чем усматривали нечто тривиальное, недостойное высокого жанра поэзии. Среди поэтов хайку Басё был первым, кто установил для этой поэтической формы определенный круг образов, тем самым утвердив ее как самостоятельный жанр японской поэзии.
В ранних стихотворениях формы хайкай-но рэнга идеи и образы часто не составляли смыслового единства, сравниваемые предметы или явления также не имели ничего общего между собой. Басё утверждал, что авторское восприятие должно находиться в соответствии с действительностью. Но его творчество менее всего соответствует принципам натурализма. Поэт призывал своих собратьев по перу находить правдивые соответствия в природе, считая, что субъективное начало должно пребывать в гармоничном сочетании с объектом поэтического изображения. По мнению Басё, «правдивое символическое изображение» — основа композиции хайку. «Самое главное — увидеть. Запечатлеть — дело второстепенной важности. Увидеть, понять — значит создать», — писал поэт.
Поначалу в образцах хайкай-но рэнги переход от одной части к другой зависел почти полностью от игры слов — определенное слово в первой части стихотворения становилось как бы предлогом для введения во вторую его часть слова, более или менее связанного с первым. Существовал также более сложный способ связи первой и второй частей, при котором мысль, выраженная в первой части стихотворения, толковалась или развивалась во второй его части.
Басё выдвинул принцип единства чувства, согласно которому все стихотворение от начала до конца должно было быть проникнуто одним чувством, одним настроением.
Кобаяси Исса (1763—1827), создав свой собственный индивидуальный стиль в поэзии хайку, достиг не меньшего мастерства, чем его великий предшественник. Иссе удалось создать заново все то, к чему пришел Басё, не опираясь на его теоретические принципы. Он продолжал раскрепощать хайку, мастерски используя в своем поэтическом языке диалектные слова и просторечия. Исса не был таким виртуозом хайку, как знаменитый японский поэт и художник Бусон (1716—1783), который при всем своем блеске обладал слишком утонченным восприятием, чтобы вызвать действительно всеобщую любовь. Им можно восхищаться, но не более того. Основное же, что выделяет творчество Иссы, — это его гуманизм. Личность поэта находится в полной гармонии с содержанием его произведений. В них невозможно обнаружить даже самого небольшого несоответствия. Его стихи — стихи о жизни, в которых искренними словами простого крестьянина он выражает глубокую любовь и близость к людям, к природе.
Если сравнивать стихи Басё и Иссы, то сразу бросается в глаза, что последний вносит в хайку частицу самого себя, он не теряет своего «я» в объекте изображения:
Дай мне повернуться,
Посторонись,
Кузнечик!
Воробышек-птенец,
Прошу тебя, уйди,
Не видишь, конь идет.
Когда успела ты добраться,
Улитка,
До ноги моей?
В поэзии же Басё субъективное начало присутствует в такой завуалированной форме, что сразу его нельзя обнаружить.
Поэзия Иссы очень часто обращена к природе. В общении с ней поэт находит свое счастье. Однако природа выступает у него в особом значении, совсем не таком, какое придавали ей европейские поэты, например поэты английской «озерной школы». Она не есть воплощение ее творца, как, например, у Вордсворта. Исса не старается найти в ней Primum Mobile. Поэтому и человек не выступает в его стихах преобразователем природы, ее извечным противником — он является ее частью.
Исса смотрит на все глазами ребенка, впервые увидевшего мир. Он не перестает удивляться. Ему все интересно. Он замечает все, мимо чего проходят другие.
Дождик весений.
Письмо оброненное
В чащу кустов занесло.
Из хвороста сплетенная калитка.
Замка в ней нет,
Вместо замка — улитка.
Банановое дерево,
Как ловко на него
Ворона взгромоздилась!
Ветер прохладный!
Кузнечик
Опять полон сил.
Смотри, вьюнок цепляется
За камни обожженные
Горы Асама.
Ах эти воробьи!
Они играют в прятки
В кустах цветущих чая.
Природой так заведено,
Что даже горный мох
Свои цветы имеет.
Смотри,
Как за ночь вырос
Бамбуковый росток!
Быть может,
Этот муравьиный путь
Ведет к вершинам облаков.
Поэт рисует неповторимые картины природы, не устает восхищаться ее красотой:
Какая красота!
Сквозь дырки в сёдзи
Виден Млечный Путь.
Так легок весенний ветер,
Что кажется, будто мышь
Пьет из Сумидагавы.
В такт песен птички-пастушка
Торопятся, бегут
По небу облака.
Читая последнее хайку, ясно представляешь себе поэта-странника с нищенской котомкой за спиной. Опершись на дорожный посох, он слушает веселую песенку «болотного пастушка», зачарованно смотря в голубое весеннее небо, по которому бегут наперегонки белые облака.
Сколько неподдельного восхищения красотой выпавшего за ночь первого снега выражено в таком хайку:
Сквозь дырку в стене посмотрел:
Боже мой, родная деревня
Вся в первом снегу.
Наблюдательность поэта помогает ему тонко чувствовать природу, глубоко познавать ее:
Так легок был весенний ветерок,
Что, полем пробежав пшеничным,
Он не спугнул бы даже мотылька.
Читая Иссу, явственно ощущаешь чистоту и детскую непосредственность восприятия им окружающего мира. Предмет изображения в его стихах — жизнь, и он воспринимает ее не как физическое существование, бесцельную «суету сует». Для него жизнь — бесценный дар природы. Жить — значит помогать всем живым существам, населяющим мир. В его хайку каждая былинка, каждое насекомое живет по тем же законам, что и человек. Он относится к улитке, светлячку, цикаде, траве как к равным себе, отстаивая тем самым равенство не только людей, но и всего живого в природе. Думается, это было своеобразным протестом против социального неравенства в современном ему обществе.
Лишь молитву я прочту,
Сидя на тебе,
О, трава сусуки.
Поэт как бы извиняется перед травой за то, что смял ее, уверяет, что не будет сидеть дольше, чем требуется для произнесения одной молитвы.
Перелетные птицы,
Не ссорьтесь,
А в пути помогайте друг другу.
Цикада на сосне,
Ты долго будешь петь?
Уж время пообедать.
Скрывшись от погони,
Не сможешь отдышаться,
Первый светлячок!
Ах, не топчи,
Кузнечик,
Жемчужины росинок!
Пока я не вернусь,
Ты охраняй мой дом,
Кукушка!
На дворе постоялом
И лошадь укрылась.
Весенний дождик!
С полным спокойствия видом
Взирает на гору
Лягушка.
Ушел светляк,
Два раза показав
Свое презренье к человеку.
«Твою ладонь не съешь», —
Сказал светляк
И был таков.
Так закричал сорокопут,
Как будто разом у него
Запас терпения иссяк.
Что ты смотришь всюду так старательно?
Потеряла что-нибудь,
Трясогузка?
Не шали и хорошенько
Стереги мой дом,
Сверчок!
Утки в ворота
Проходят вразвалку.
Весенний дождик!
Исса был последователем буддийской секты Синсю, крупнейшей из сект «чистой земли» (дзёдо) — рая, в котором пребывает будда Амида, отказывавшийся войти в Нирвану до тех пор, пока добродетель его не станет велика настолько, что все истинно верующие смогут найти спасение, повторяя его имя. И хотя буддийская идеология не могла не повлиять на творчество поэта, он принимает только те каноны, которые находят положительный отклик в его душе. Ему импонирует буддийский принцип «не убей живого». И эта смиренная любовь, предписанная Буддой, объединяется с собственной любовью и нежностью Иссы ко всем проявлениям жизни, в какой бы форме она ни выступала. Он всегда на стороне слабых, больных, бедных и беззащитных.
Наблюдая борьбу двух лягушек:
Исса здесь,
Не проиграй,
Тощая лягушка!
Ему жалко рыбок, которыми торгуют в рыбной лавке:
В прохладной воде
Рыбки резвятся,
Не знают, что в кадке они.
Поэт пишет в «Ора-га хару» («Моя весна»):
Больно было смотреть на нищего у ворот храма Дзэнкодзи
В коробке у нищего
Пять медяков.
Сумерки. Дождик осенний.
Цветущие сливы
И жалкие хижины,
Хворостом крытые.
В этом стихотворении Исса не противоречит своему принципу единства природы и человека, противопоставляя убогость жизни крестьянина и красоту цветущей вишни.
Особую любовь и привязанность поэт питал к детям. Вот несколько хайку, посвященные им:
Одно богатство в доме —
У очага горящего
Смеющиеся дети.
Ребенок плачущий,
Он просит у меня
Вот эту полную луну.
В день рождения:
Ты много обещаешь!
Твоя рубашка первая
Тебе уж коротка.
Многие стихи Иссы воспевают чувство родительской любви, причем поэт с одинаковой нежностью говорит и о людях, и о животных:
Жеребенка,
Воду пьющего,
Охраняет лошадь-мама.
Услышав голос человека,
Мать-олениха
Заслоняет олененка.
На крик птенца
Баклан-родитель
Спешит обратно в лодку.
Даже шелест травы,
Чуть колеблемой ветром,
Мать-олениху пугает.
Мать кормит ребенка,
Считая укусы
На крошечном теле.
Некоторые из стихотворений Иссы интерпретируют слова известной буддийской сутры «Цую-но ё», сравнивающей человеческую жизнь с росинкой, готовой упасть в любую минуту. Но поэт, как видно, так и не смог найти утешения в этой сутре, и, более того, она ему явно была не по душе:
Наша бренная жизнь
Росинке подобна,
Но все же... но все же...
Исса, по-моему, не был так религиозен, как Басё. Часто буддийские сутры становятся для него предметом добродушной иронии. Однажды, когда Исса совершал паломничество в храм Тодайдзи, за ним увязалась стая цыплят. Они так долго и настойчиво преследовали его, что поэту пришлось купить немного риса и бросить им, чтобы они отстали. Но едва он успел бросить первую горсть, как те набросились друг на друга с такой яростью, что полетели перья. Казалось бы, Исса совершил благодеяние с буддийской точки зрения, но оно послужило причиной жестокой драки:
Умножил я свои грехи:
Рис бросил —
В драку петухи.
Добродушную улыбку у поэта вызывает сосулька, свешивающаяся с кончика носа каменного изваяния Будды:
С кончика носа
У Будды —
Сосулька.
Творчество Иссы характеризует собой новую ступень в историческом развитии поэзии хайку. Несомненно, он создал свой неповторимый стиль, хотя среди его стихов иногда встречаются, если можно так выразиться, «атавистические хайку». По ним можно наблюдать эволюцию этого жанра. Некоторые его стихи содержат грубоватый юмор ранних стихотворений хайкай-но рэнга.
Хайку вроде нижеприведенных напоминают стихи Моритакэ:
Символ этого мира —
Немного склоненный
Лотоса нежный цветок.
Ах, сливы цветы!
Грязные лапки
Вытер о них соловей.
Похожие строки встречаются в древних антологиях танки, но такие эпигонские стихотворения, конечно, не могут характеризовать творчество Иссы. Огромное большинство его хайку принадлежит к числу величайших сокровищ японской поэзии.
Для примера можно рассмотреть знаменитое хайку Басё (1644—1694):
Цветущее облако
И вечерний звон
В Асакуса или Уэно? (здесь и далее — пер. авт.)
Типичный японский пейзаж: весна, кругом бледно-розовое марево цветущих вишен. Время дня — сумерки. Солнце только что скрылось, краски тускнеют, но предметы вокруг еще различимы. На время дня в стихотворении указывает колокольный звон, его можно услышать только вечером, когда звонят колокола буддийских храмов Канэйдзи в Уэно и Сэнсодзи в Асакусе.
Это стихотворение было написано Басё в хижине на берегу реки Сумидагава, откуда поэт мог видеть сакуру, цветущую вокруг знаменитых буддийских храмов. Удивительно, что такой емкий пейзаж дают всего три строки, и это — главное достоинство хайку.
Среди поэтов хайку бытовало мнение, что классическое хайку предполагает наличие рэнсо, или ассоциации образов. Старые мастера этого поэтического жанра считали, что стихотворение хайку должно содержать киго, или «сезонные» слова, дающие основу для будущей детальной картины, которую читатель должен создать в своем воображении. «Сезонные» слова — это слова, олицетворяющие времена года: летний зной, весенний или осенний ветер, осенний дождь. Например, вьюнок-асагао («утренний лик»), цикада, кузнечик символизируют лето, цветы сакуры — весну и т.д.
Но сезонные слова указывают не только на времена года. Асагао, например, напоминает японскому читателю об эфемерности человеческой жизни, о том, что все в этом мире преходяще, непостоянно. Ива в японской поэзии часто символизирует печаль разлуки.
Происхождение хайку как особой формы стихосложения не исследовано полностью. В древности самой популярной формой японской поэзии было танка — стихотворение, состоящее из 31 слога (5-7-5-7-7). Исторически хайку сформировалось как самостоятельная поэтическая форма значительно позднее танки.
Существует мнение, что хайку выделилось из танки в конце периода Хэйан (794—1191). Тогда в кругах придворной аристократии была распространена поэтическая игра, смысл которой заключался в том, что к заданным трем строкам танки, т.е. к первой части стихотворения, состоящей из 17 слогов (5-7-5), добавляли недостающие две строки (вторую часть, составляющую 14 слогов — 7-7). Эти две части, связанные как целое ассоциацией образов, стали называться рэнга, причем первая часть, состоявшая из 17 слогов, получила название хайкай-но рэнга. Самые древние из дошедших до нас подобных стихотворений написаны в XIII в. Т.Фудзиварой, который известен как составитель знаменитой антологии «Хякунин иссю» («По одному шедевру от ста поэтов», ок. 1235 г.).
Однако не существует единого мнения относительно принадлежности этих стихотворений к жанру хайку. Вопрос этот и поныне остается спорным.
Действительно популярными хайку стали лишь в начале XV в. Самыми известными поэтами хайку этого периода считались Моритакэ (1473—1549) и Сокан (1465—1553). Моритакэ был синтоистским священником, и его произведения религиозны. В то время наблюдалось известное сближение буддизма и синтоизма, и Моритакэ черпал темы для своих произведений из известных буддийских сутр. Многие его стихотворения выражают грусть по поводу быстротечности человеческой жизни, наступления осени, ухода весны. Стихотворения Сокана близки им по духу и содержанию.
В следующее столетие жанр хайку переживает упадок. Их составление становится салонной забавой. Некоторые поэты пытались обновить увядшее искусство. Среди них был Соин, основатель школы «Данрин». Но движение, которое он возглавил, не принесло желаемых результатов.
И только Басё суждено было возродить искусство поэзии хайку. Творчество Басё не только утвердило хайку как полнокровный, самостоятельный жанр, но и помогло последнему занять господствующее место в японской поэзии.
Невозможно говорить о поэзии хайку, не познакомившись с некоторыми теоретическими положениями Басё. Это необходимо для того, чтобы понять то новое, что внес в общую сокровищницу поэзии хайку Исса.
Жанр хайку (а для того времени вернее — хайкай-но рэнга) стал своеобразной формой протеста против аристократически возвышенного стиля вака. Поэтому вполне естественным было то, что основной упор в поэтике хайкай-но рэнга делался на употреблении языка городских низов, изобиловавшего вульгаризмами. Можно сказать, что в то время только это и выделяло хайку как жанр. Басё сознавал, что простонародные слова сами по себе не могут придать новому течению сколько-нибудь заметную эстетическую ценность, и ратовал за более существенные и глубокие отличия от стиля вака. На его взгляд, образы хайку должны были черпаться из повседневной действительности, предметом поэзии должно было быть все, что окружает человека в его обыденной жизни. Иначе говоря, поэт хайку был обязан изображать то, в чем был бессилен язык салонной аристократической поэзии, ограниченный рамками заранее установленной тематики. Басё писал, например: «Если ты описываешь зеленую иву в весенний дождь, эта тема хороша для рэнги. Но если ты описываешь ворону, таскающую болотных улиток на рисовом поле, — это хорошо для хайку».
Басё понимал и другое: для того чтобы новый жанр приобрел эстетическую ценность, он не должен заимствовать ни образы традиционной аристократической поэзии, ни те юмористические, нарочито грубые образы хайку, которые этой поэзии противопоставлялись. Он выступал против этих двух крайностей, призывая поэтов искать прекрасное, поэтическое в обыденной жизни, в том, к чему они привыкли настолько, что перестали замечать, или в чем усматривали нечто тривиальное, недостойное высокого жанра поэзии. Среди поэтов хайку Басё был первым, кто установил для этой поэтической формы определенный круг образов, тем самым утвердив ее как самостоятельный жанр японской поэзии.
В ранних стихотворениях формы хайкай-но рэнга идеи и образы часто не составляли смыслового единства, сравниваемые предметы или явления также не имели ничего общего между собой. Басё утверждал, что авторское восприятие должно находиться в соответствии с действительностью. Но его творчество менее всего соответствует принципам натурализма. Поэт призывал своих собратьев по перу находить правдивые соответствия в природе, считая, что субъективное начало должно пребывать в гармоничном сочетании с объектом поэтического изображения. По мнению Басё, «правдивое символическое изображение» — основа композиции хайку. «Самое главное — увидеть. Запечатлеть — дело второстепенной важности. Увидеть, понять — значит создать», — писал поэт.
Поначалу в образцах хайкай-но рэнги переход от одной части к другой зависел почти полностью от игры слов — определенное слово в первой части стихотворения становилось как бы предлогом для введения во вторую его часть слова, более или менее связанного с первым. Существовал также более сложный способ связи первой и второй частей, при котором мысль, выраженная в первой части стихотворения, толковалась или развивалась во второй его части.
Басё выдвинул принцип единства чувства, согласно которому все стихотворение от начала до конца должно было быть проникнуто одним чувством, одним настроением.
Кобаяси Исса (1763—1827), создав свой собственный индивидуальный стиль в поэзии хайку, достиг не меньшего мастерства, чем его великий предшественник. Иссе удалось создать заново все то, к чему пришел Басё, не опираясь на его теоретические принципы. Он продолжал раскрепощать хайку, мастерски используя в своем поэтическом языке диалектные слова и просторечия. Исса не был таким виртуозом хайку, как знаменитый японский поэт и художник Бусон (1716—1783), который при всем своем блеске обладал слишком утонченным восприятием, чтобы вызвать действительно всеобщую любовь. Им можно восхищаться, но не более того. Основное же, что выделяет творчество Иссы, — это его гуманизм. Личность поэта находится в полной гармонии с содержанием его произведений. В них невозможно обнаружить даже самого небольшого несоответствия. Его стихи — стихи о жизни, в которых искренними словами простого крестьянина он выражает глубокую любовь и близость к людям, к природе.
Если сравнивать стихи Басё и Иссы, то сразу бросается в глаза, что последний вносит в хайку частицу самого себя, он не теряет своего «я» в объекте изображения:
Дай мне повернуться,
Посторонись,
Кузнечик!
Воробышек-птенец,
Прошу тебя, уйди,
Не видишь, конь идет.
Когда успела ты добраться,
Улитка,
До ноги моей?
В поэзии же Басё субъективное начало присутствует в такой завуалированной форме, что сразу его нельзя обнаружить.
Поэзия Иссы очень часто обращена к природе. В общении с ней поэт находит свое счастье. Однако природа выступает у него в особом значении, совсем не таком, какое придавали ей европейские поэты, например поэты английской «озерной школы». Она не есть воплощение ее творца, как, например, у Вордсворта. Исса не старается найти в ней Primum Mobile. Поэтому и человек не выступает в его стихах преобразователем природы, ее извечным противником — он является ее частью.
Исса смотрит на все глазами ребенка, впервые увидевшего мир. Он не перестает удивляться. Ему все интересно. Он замечает все, мимо чего проходят другие.
Дождик весений.
Письмо оброненное
В чащу кустов занесло.
Из хвороста сплетенная калитка.
Замка в ней нет,
Вместо замка — улитка.
Банановое дерево,
Как ловко на него
Ворона взгромоздилась!
Ветер прохладный!
Кузнечик
Опять полон сил.
Смотри, вьюнок цепляется
За камни обожженные
Горы Асама.
Ах эти воробьи!
Они играют в прятки
В кустах цветущих чая.
Природой так заведено,
Что даже горный мох
Свои цветы имеет.
Смотри,
Как за ночь вырос
Бамбуковый росток!
Быть может,
Этот муравьиный путь
Ведет к вершинам облаков.
Поэт рисует неповторимые картины природы, не устает восхищаться ее красотой:
Какая красота!
Сквозь дырки в сёдзи
Виден Млечный Путь.
Так легок весенний ветер,
Что кажется, будто мышь
Пьет из Сумидагавы.
В такт песен птички-пастушка
Торопятся, бегут
По небу облака.
Читая последнее хайку, ясно представляешь себе поэта-странника с нищенской котомкой за спиной. Опершись на дорожный посох, он слушает веселую песенку «болотного пастушка», зачарованно смотря в голубое весеннее небо, по которому бегут наперегонки белые облака.
Сколько неподдельного восхищения красотой выпавшего за ночь первого снега выражено в таком хайку:
Сквозь дырку в стене посмотрел:
Боже мой, родная деревня
Вся в первом снегу.
Наблюдательность поэта помогает ему тонко чувствовать природу, глубоко познавать ее:
Так легок был весенний ветерок,
Что, полем пробежав пшеничным,
Он не спугнул бы даже мотылька.
Читая Иссу, явственно ощущаешь чистоту и детскую непосредственность восприятия им окружающего мира. Предмет изображения в его стихах — жизнь, и он воспринимает ее не как физическое существование, бесцельную «суету сует». Для него жизнь — бесценный дар природы. Жить — значит помогать всем живым существам, населяющим мир. В его хайку каждая былинка, каждое насекомое живет по тем же законам, что и человек. Он относится к улитке, светлячку, цикаде, траве как к равным себе, отстаивая тем самым равенство не только людей, но и всего живого в природе. Думается, это было своеобразным протестом против социального неравенства в современном ему обществе.
Лишь молитву я прочту,
Сидя на тебе,
О, трава сусуки.
Поэт как бы извиняется перед травой за то, что смял ее, уверяет, что не будет сидеть дольше, чем требуется для произнесения одной молитвы.
Перелетные птицы,
Не ссорьтесь,
А в пути помогайте друг другу.
Цикада на сосне,
Ты долго будешь петь?
Уж время пообедать.
Скрывшись от погони,
Не сможешь отдышаться,
Первый светлячок!
Ах, не топчи,
Кузнечик,
Жемчужины росинок!
Пока я не вернусь,
Ты охраняй мой дом,
Кукушка!
На дворе постоялом
И лошадь укрылась.
Весенний дождик!
С полным спокойствия видом
Взирает на гору
Лягушка.
Ушел светляк,
Два раза показав
Свое презренье к человеку.
«Твою ладонь не съешь», —
Сказал светляк
И был таков.
Так закричал сорокопут,
Как будто разом у него
Запас терпения иссяк.
Что ты смотришь всюду так старательно?
Потеряла что-нибудь,
Трясогузка?
Не шали и хорошенько
Стереги мой дом,
Сверчок!
Утки в ворота
Проходят вразвалку.
Весенний дождик!
Исса был последователем буддийской секты Синсю, крупнейшей из сект «чистой земли» (дзёдо) — рая, в котором пребывает будда Амида, отказывавшийся войти в Нирвану до тех пор, пока добродетель его не станет велика настолько, что все истинно верующие смогут найти спасение, повторяя его имя. И хотя буддийская идеология не могла не повлиять на творчество поэта, он принимает только те каноны, которые находят положительный отклик в его душе. Ему импонирует буддийский принцип «не убей живого». И эта смиренная любовь, предписанная Буддой, объединяется с собственной любовью и нежностью Иссы ко всем проявлениям жизни, в какой бы форме она ни выступала. Он всегда на стороне слабых, больных, бедных и беззащитных.
Наблюдая борьбу двух лягушек:
Исса здесь,
Не проиграй,
Тощая лягушка!
Ему жалко рыбок, которыми торгуют в рыбной лавке:
В прохладной воде
Рыбки резвятся,
Не знают, что в кадке они.
Поэт пишет в «Ора-га хару» («Моя весна»):
Больно было смотреть на нищего у ворот храма Дзэнкодзи
В коробке у нищего
Пять медяков.
Сумерки. Дождик осенний.
Цветущие сливы
И жалкие хижины,
Хворостом крытые.
В этом стихотворении Исса не противоречит своему принципу единства природы и человека, противопоставляя убогость жизни крестьянина и красоту цветущей вишни.
Особую любовь и привязанность поэт питал к детям. Вот несколько хайку, посвященные им:
Одно богатство в доме —
У очага горящего
Смеющиеся дети.
Ребенок плачущий,
Он просит у меня
Вот эту полную луну.
В день рождения:
Ты много обещаешь!
Твоя рубашка первая
Тебе уж коротка.
Многие стихи Иссы воспевают чувство родительской любви, причем поэт с одинаковой нежностью говорит и о людях, и о животных:
Жеребенка,
Воду пьющего,
Охраняет лошадь-мама.
Услышав голос человека,
Мать-олениха
Заслоняет олененка.
На крик птенца
Баклан-родитель
Спешит обратно в лодку.
Даже шелест травы,
Чуть колеблемой ветром,
Мать-олениху пугает.
Мать кормит ребенка,
Считая укусы
На крошечном теле.
Некоторые из стихотворений Иссы интерпретируют слова известной буддийской сутры «Цую-но ё», сравнивающей человеческую жизнь с росинкой, готовой упасть в любую минуту. Но поэт, как видно, так и не смог найти утешения в этой сутре, и, более того, она ему явно была не по душе:
Наша бренная жизнь
Росинке подобна,
Но все же... но все же...
Исса, по-моему, не был так религиозен, как Басё. Часто буддийские сутры становятся для него предметом добродушной иронии. Однажды, когда Исса совершал паломничество в храм Тодайдзи, за ним увязалась стая цыплят. Они так долго и настойчиво преследовали его, что поэту пришлось купить немного риса и бросить им, чтобы они отстали. Но едва он успел бросить первую горсть, как те набросились друг на друга с такой яростью, что полетели перья. Казалось бы, Исса совершил благодеяние с буддийской точки зрения, но оно послужило причиной жестокой драки:
Умножил я свои грехи:
Рис бросил —
В драку петухи.
Добродушную улыбку у поэта вызывает сосулька, свешивающаяся с кончика носа каменного изваяния Будды:
С кончика носа
У Будды —
Сосулька.
Творчество Иссы характеризует собой новую ступень в историческом развитии поэзии хайку. Несомненно, он создал свой неповторимый стиль, хотя среди его стихов иногда встречаются, если можно так выразиться, «атавистические хайку». По ним можно наблюдать эволюцию этого жанра. Некоторые его стихи содержат грубоватый юмор ранних стихотворений хайкай-но рэнга.
Хайку вроде нижеприведенных напоминают стихи Моритакэ:
Символ этого мира —
Немного склоненный
Лотоса нежный цветок.
Ах, сливы цветы!
Грязные лапки
Вытер о них соловей.
Похожие строки встречаются в древних антологиях танки, но такие эпигонские стихотворения, конечно, не могут характеризовать творчество Иссы. Огромное большинство его хайку принадлежит к числу величайших сокровищ японской поэзии.
Обсуждения Хайку и Кобаяси Исса