Степенность христиан
Вся жизнь христиан была образцом умеренности. Заботясь, преимущественно, о внутреннем величии и благородстве, и дорожа только духовными сокровищами, они осуждали всё то, что изобрела роскошь в преисполненном богатствами Римском государстве.
Вся жизнь христиан была образцом умеренности. Заботясь, преимущественно, о внутреннем величии и благородстве, и дорожа только духовными сокровищами, они осуждали всё то, что изобрела роскошь в преисполненном богатствами Римском государстве.
Как например, построение пышных зданий, обзаведение богатой мебелью, столами из слоновой кости, ложами из серебра, обтянутыми пурпуровою и вышитою золотом материей, золотую и серебряную посуду, украшенную резьбою и драгоценными камнями (Климент Александрийский, "О воспитании детей"). Вот, что нашли мучители в горнице, в которой жила св. Домна, богатейшая девица Никомидийская: Распятие, книгу Деяний Апостолов, рогожу на полу, глиняную кадильницу, лампаду и небольшой деревянный ящичек, в котором хранились Св. Дары для приобщения (Бароний, "Деяния мучч. Никомидийских," Летопись 29).
Христиане не носили одежд яркого цвета; св. Климент Александрийский одобрял белый ("О воспитании детей"), как знак чистоты, и притом сей цвет был в общем употреблении у греков и римлян. Христиане не любили также весьма тонких материй, особенно шёлковых, (бывших тогда в такой ценности, что они продавались на вес золота); перстней, драгоценных камней, завивания волос, опрыскивания себя духами, слишком частого посещения бань, излишней опрятности - словом, всего, что может возбудить чувственную любовь и вожделение (К. Александрийский, "О воспитании детей"; "Постановления апостолов"). Пруденций полагает первым знаком общения с христианами - перемену во внешности и отказ от украшений. Аполоний, древний писатель Церкви, делает следующий упрек монтанистам, говоря о их лжепророках: "Скажите мне, пророк напрыскивается ли духами? Любит ли наряды? Играет ли в кости? Отдает ли в рост деньги? Пусть скажут, позволительно ли сие, или нет? Я докажу, что их пророки то делают" (Евсевий, "История...").
Некий мученик, желая обличить в измене одного лжехристианина, указал судьям, что этот обманщик завивал волосы, пристально смотрел на женщин, что ел много и издавал винный запах (Бароний, "Деяния св. Севастиана," Летопись 289). Вообще, внешне христиане держали себя сурово или, по крайней мере, просто и степенно. Некоторые из них вместо обыкновенной одежды носили философскую епанчу (Тертуллиан, "В защиту философской епанчи"), как, напр., блаж. Августин, Тертуллиан и св. Геракл, ученик Оригена.
Забав у них почти вовсе не было. Они не ходили ни на какие народные зрелища, ни в театр, ни в амфитеатр, ни в цирк ("Постановления апостолов"; Тертуллиан "О зрелищах"). В театре играли трагедии и комедии, в амфитеатре происходило сражение на мечах или травля зверей; цирк был предназначен для состязания на колесницах. Все эти зрелища составляли часть идолопочитания и бесовских празднеств, - сего уже довольно было для христиан, чтобы чувствовать к ним отвращение; но кроме того они смотрели на них, как на главный источник развращения нравов. "Можно ли, - говорит Тертуллиан, - любоваться изображением того, что делать не должно?" ("О зрелищах"). Театр представлял собой зрелище безстыдства, амфитеатр - безчеловечности, тогда как христиане от этого были столь далеки, что не хотели смотреть даже на казни, совершаемые правосудием. Обе эти забавы служили пищею страстей (Блаж. Августин "Исповедь"). И даже посещение цирка, сколь невинным оно не казалось, было строго запрещено свв. отцами из-за возмущений, которые там господствовали и которые ежедневно приводили к ссорам, дракам, нередко даже кровопролитию. Сверх сего великие издержки, шедшие на эти зрелища, праздность, которую они питали, встреча мужчин и женщин, которые сидели здесь вместе и могли друг друга рассматривать с полною свободою и любопытством, - всё это в глазах христиан было предметом, достойным порицания.
Христиане не менее порицали игру в кости и другие сидячие игры, как вредные и к тому же, развивающие леность (Климент Александрийский, "О воспитании детей"). Они осуждали громкий смех и всё то, чем он возбуждается, т. е. постыдными телодвижениями и словами (Климент Александрийский, "О воспитании детей"; свят. Ириней, "Постановления апостолов"). Они не хотели видеть в жизни христианина ничего неприличного, низкого, недостойного честных людей, ни слышать от него глупых речей и безполезной болтовни, свойственной простонародью и, особенно, женщинам, которую обвиняет ап. Павел, говоря: "слово ваше да будет всегда с благодатью" (Кол. 4:6). Против сих-то безпорядков, как предохранительное средство, предписывалось молчание.
Сему всему не следует удивляться, ибо любители забав часто порицаются и даже проклинаются Св. Писанием (Притч. 3:34; 12:18), а св. Павел осуждает именно то, что греки называли евтрапелией: забавные разговоры и поступки (Ефес. 5:4), из которых Аристотелю угодно было составить особенную добродетель. В самом деле, вся жизнь христианина состояла в том, чтобы заглаживать прежние грехи покаянием и предотвращать будущие умерщвлением страстей. Кающийся, поскольку хочет наказать себя за неумеренное наслаждение удовольствиями, должен это начать отречением от самых дозволенных удовольствий, ибо, чтобы истребить страсть или, по крайней мере, ослабить её, должно, сколько возможно менее, поблажать ей. Посему истинный христианин никогда не должен искать чувственного удовольствия, а разве мимоходом получать то, которое сопряжено с необходимыми потребностями жизни, как например, вкушением пищи и сном. Если он наслаждается чем-нибудь, то это наслаждение должно быть истинное: таков отдых после трудов, удовлетворяющий слабости нашего естества, которое бы изнемогло, если бы тело находилось в непрестанном действии и душа в неослабном напряжении. Но искать чувственного удовольствия и ставить его целью жизни - это совершенно противно обязанности самоотвержения, которая составляет сущность добродетелей христианских. Телесный труд или прекращение занятия возвращают бодрость душе; отдых, пища и сон восстанавливают телесные силы; забавы же ни к чему не нужны.
Но сколь ни сурова представляется нам жизнь первых христиан, не должно однако же воображать, что она была горестная. Св. Павел требовал от них, конечно, не невозможного, когда побуждал их к радости (Филип. 4:4). Если они и лишены были чрезмерных удовольствий, за которыми гоняется большая часть людей, то, с другой стороны, свободны были от печалей и других страстей, их терзающих, поскольку жили без честолюбия и корыстолюбия. Не имея привязанности к благам настоящей жизни, они легко переносили неприятности, их сердце исполнялось спокойствием чистой совести, радостью благих дел, через которые они старались угодить Богу и, наипаче, сладкою уверенностью в будущей жизни, в которой не будет никаких огорчений.
По этой причине забота о потомстве не тревожила их. Они желали своим детям, как и самим себе, одного блага - скорее отойти от мира (Тертуллиан, "О зрелищах"). Если они покидали их сиротами, как то часто случалось с мучениками, то знали, что Церковь будет их Матерью и что они ни в чем не потерпят нужды. Таким образом они жили своим рукоделием или доходами, часть которых уделяли нищим, без забот и нужд, чуждые не только низкой и сколько-нибудь неправедной корысти, но и всякого желания собирать и богатеть. Так, когда между гонениями некоторые из христиан стали собирать недвижимость и искать сокровищ в земле, - это отцами почиталось безпорядком, достойным оплакивания (свят. Киприан, "О падении"). Люди, настолько холодные ко всему земному, не могли быть пристрастными к удовольствиям чувственным. "Какое удовольствие, - говорит Тертуллиан, - может сравниться с тем, которое происходит от презрения к миру, от истинной свободы, от чистой совести, от навыка довольствоваться малым и не страшиться смерти? Попирать ногами языческих богов, изгонять демонов, целить болезни, испрашивать откровений, жить для Бога, - вот утехи, увеселительные зрелища христиан!" ("О зрелищах").
Союз христиан
Так жили христиане порознь, вне всего общества. В собраниях же их под именем Церкви греки подразумевали собрание народа для совещания о делах общественных. Так собрание народа в Эфесе называется в Деяниях "церковью" (Деян. 19:32). Посему, в отличие от мирской церкви, собрание верующих именовалось Божией Церковью. Ориген, опровергая Цельса, сравнивает эти две церкви и утверждает решительно, что судя даже по христианам, стоящим на низшей степени христианского совершенства, Церкви христианские как бы светили в мире. Из самого понятия о Церкви видно, что христиане каждого города составляли единое общество; и вот, что было одним из главных предлогов к гонению: собрания их казались предосудительными, как несогласные с законами правления, и их единодушие, которое на самом деле происходило только от взаимной любви, представлялось заговором (Тертуллиан, "Апология").
Действительно, христиане одного города или селения сводили между собою тесную дружбу в собраниях, назначенных для молитвы и других благочестивых упражнений, где они виделись почти каждый день. Здесь имели они частые беседы и советовались друг с другом даже о неважных вещах, - радость и горесть у них были общие. Если кто-нибудь из них получал от Бога особую милость, все принимали в том участие; если кто находился в состоянии покаяния, все испрашивали прощение. Они обращались между собою, как родные, называя друг друга отцом или сыном, братом или сестрою, смотря по возрасту и полу.
Этот союз укреплялся властью родителей в своем семействе и подчиненностью их священникам и епископу, как говорит свят. Ириней в своих письмах. Епископы находились между собою в тесном союзе; без общего согласия они не предпринимали ничего важного. Принадлежавшие к одному кругу часто сходились на Собор, когда имели для сего свободное время. Епископы же из дальних мест вели между собою частую переписку, весьма удобную из-за чрезмерной обширности Римского единодержавия, которое Господь нарочно устроил с тем, чтобы содействовать успехам Евангельской проповеди (Ориген, "Против Цельса"). Эти письма имели особую форму для предохранения их от подлога и прикрытия святых истин, необходимых особенно во время гонений (Киприан, "К Клименту Римскому," Письмо 9). Для большей безопасности письма посылались с клириками, а за их недостатком с людьми, нарочно для сего избранными. Но так как Церковь Божия не ограничивалась пределами Римской империи, а простирала свое владычество по всем окрестным странам, то единство веры и нравов, общее всем христианам, было достойным ещё большего удивления при столь великом разнообразии народов, особенно когда замечали, что истинная религия отучила своих последователей от самых грубых и безрассудных привычек. После сего можно сказать, что Вселенская Церковь составляла точно одно тело, члены которого соединялись союзом не только веры, но и любви взаимной.
Молитва
Таким образом, новокрещенные мало-помалу вступали в новую жизнь, духовную и благодатную, что прежде казалось им невозможным, а теперь уже находили нетрудным. Первым и главным занятием их была молитва; согласно с учением апостола Павла о непрестанной молитве, христиане все меры принимали к тому, чтобы как можно чаще устремлять свой дух к Богу и вещам Божественным. Они всегда, когда только возможно было, молились вместе (св. Игнатий, "Письмо к Ефесянам"; Тертуллиан, "Апология"), быв уверены, что большее число просящих у Бога известных благодеяний имеет и большее право на получение их, по слову Спасителя (Мат. 18:19-20). Поэтому св. Игнатий за правило поставляет св. Поликарпу, чтобы собрания были часты, и советует справляться о присутствии каждого из верных по имени. К упомянутому побуждению присоединялось ещё и то, что присутствие пастырей, обыкновенно, придает более важности общественным молитвам, и предстоящие своим примером побуждают друг друга к ревности и благочестию.
Общественные молитвы, на которые, преимущественно, собирались верные, совершались утром и вечером. Их учили, таким образом, освящать начало и конец дня ("Постановления апостолов") и отнюдь, не извинять себя житейскими делами, которые были только прибавлением к духовным делам. Утренние молитвы, по-видимому заменяли утреннюю ветхозаветную жертву, а вечерние - вечернюю, и употреблялись для освящения начала ночи. Их иногда называли светильнами, потому что они совершались в такое время, когда уже начинали зажигать светильники, и теперь, в это время поется известный стих, напоминающий о свете. Общественное молитвословие, обычно, заключалось взаимным лобзанием мира (Тертуллиан, "О молитве Господней"). Те, кто не мог присутствовать в собрании: больные, заключенные в темницу, путешествующие - собирались между собою, как только это было возможно, и, если находились порознь, то не преставали, однако же, молиться в положенное время.
Кроме утра и вечера молились ещё в 3-м, 6-м и 9-м часу дня и в продолжение ночи. Климент Александрийский, Тертуллиан и св. Киприан ясно обозначают все эти молитвы. Они утверждают их примерами из Ветхого и Нового Заветов и приводят на то глубокие причины. Ориген требует, чтобы молились, по крайней мере, утром, в полдень, вечером и ночью ("О молитве"). Молящиеся, по обычаю, обращались к востоку и стояли с руками, воздетыми к небу. Часы молитвы считались по счету римлян (Климент, "Строматы"), которые делили весь день от восхода до захода солнца на 12 равных часов, но неравных по мере возрастания или убывания дней. Ночь равным образом делилась на 12 часов и на четвертые части, которые назывались стражами или сменами, поскольку на войне сменяли ночной караул четыре раза. Таким образом, если взять пример равноденствия, 1-ый час римский будет отвечать нашему 7-му часу утра, 3-й - 9-му, 6-й - полудню, 9-й - 3-му за полдень, 12-й - 6-му, из чего видно, что молитвы в продолжение дня следовали одна за другою через каждые три часа.
Среди ночи вставали, чтобы молиться по примеру псалмопевца (Пс. 118:62) и св. апостола Павла, когда он находился в темнице после побоев, перенесенных им вместе с Силою (Деян. 16:25). Климент Александрийский, Тертуллиан и Ориген упоминают о сей ночной молитве (Климент, "Строматы," "О воспитании детей"; Тертуллиан, "К жене"), св. Киприан отзывается о ней с похвалою ("О молитве в конце дня"); вообще, сей навык молитвенного бдения одобряется всеми отцами, как весьма полезный для умерщвления плоти и для возвышения духа к Богу в минуты самые безмятежные. Было так же правилом прочитывать Символ Веры каждое утро и в случае какой-либо опасности (Блаж. Августин, "Беседа 42"; св. Амвросий, "О девстве").
Наконец, дабы сколь можно чаще обращаться к Богу и строже выполнять заповедь о непрестанной молитве, составлялись молитвы, особенные для каждого занятия, следуя внушению св. Павла (Кол. 3:17). Таким образом все работы, как то: возделывание земли, сев, жатва и сбор плодов, начинались и оканчивались молитвами. Молились, начиная строить дом или жить в нем, начиная ткать холст или шить платье, или носить его, или делать что-нибудь подобное. Примеры такого рода молитв и теперь можно найти в служебниках. Приветствия в начале письма и при встречах состояли не в обыкновенном изъявлении дружбы, но в молитве (Свят. Златоуст, "Беседа на послание к фессалоникийцам"). Действия не столь важные сопровождались знамением креста, как сокращенной молитвой. Его изображали на челе и употребляли почти каждую минуту, т.е. каждый раз, когда надлежало входить, выходить, идти, садиться, вставать, ложиться, одеваться, обуваться, пить, есть и прочее (Тертуллиан, "О винце"; свят. Кирилл Иерусалимский, "Оглашение о Вознесении").
Собрания и литургия
Принадлежавшие к той же церкви собирались в воскресный день, называемый у язычников днем солнца, который у христиан был во всегдашнем уважении, ибо он напоминает о сотворении света и воскресении Христовом (Свят. Иустин, "Апология первая"). Собирались также в пятницу, называемую у христиан днем приготовления. Местом собрания был какой-нибудь частный дом, в котором отделялась одна из столовых комнат в верхнем жилье. Такова была горница, из которой упал юный Евтих во время полнощной проповеди ап. Павла в Троаде. Она была в третьем этаже, достаточно освещена, и верные туда собирались в ночь на воскресение для преломления хлеба, т.е. для Евхаристии, за которой следовала в ночь на воскресение вечерня (Деян. 20:7-11). Часто гонение заставляло христиан укрываться в подземельях за городом, как-то подтверждают каменные пещеры, находящиеся близ Рима, известные под названием Рима подземного (Бароний, Летописи 224, 245). Так было при императорах Филиппе и Гардиане (Евсевий, "История..."), а после низложения Павла Самосатскаго император Аврелиан приказал дом церковный отдать тем, кому присудят италийские и другие правоверные епископы (Евсевий, "История..."). Некоторые из этих открытых церквей находились в частных домах, как то известно о домовой церкви сенатора Пуденса. Иногда же для сего строились особые здания. Незадолго перед гонением Диоклетиана, церкви во всех городах, начиная с основания, были перестроены и гонение началось их разрушением (Евсевий, "История...").
В этих собраниях совершалось молитвословие, определявшееся, как указано выше, разными часами дня и ночи, приносилась безкровная Жертва, как действие, исключительно принадлежавшее священниками. Оно называлось или именами, взятыми из Св. Писания, как напр., вечерней, преломлением хлеба, жертвою, или именами, принятыми Церковью: синаксом, что значит собрание; Евхаристиею, что значит благодарение; Литургиею, что значит общественное служение. Оно совершалось иногда перед восходом солнца, особенно, во время гонений, во избежание помехи, которую могли устроить неверные (Киприан, "Письмо к Целилию"). В каждой церкви или в каждом приходе совершаема была лишь одна литургия, отправлял её всегда епископ, а за отсутствием или болезнью его - священники, которые были тут же и служили с ним вместе. Устав литургии, проходя разные времена и места, изменился через прибавление и отмену некоторых важных обрядов, но в существе своем остался неизменным. Вот что мы находим об этом у древних писателей.
После некоторых молитв читали Св. Писание сперва Ветхого, затем Нового Завета, чтение заключалось Евангелием, которое изъяснял настоятель, прилагая к сему наставления, сообразные с нуждами своей паствы (Свят. Иустин, "Апология"). После сего все вставали с мест и, обращаясь к востоку с воздетыми к небу руками, молились за людей всякого рода: христиан, язычников, знатных и бедных и, преимущественно, за пленных, больных и прочих страдальцев. Диакон побуждал предстоящих к молению, священник произносил возглас, а народ в знак согласия отвечал: аминь ("Постановления апостолов"; свят. Киприан "Письмо к Цецилию"). За сим следовало приношение Даров, т.е. хлеба и вина, растворенного водою, служивших веществом таинственной Жертвы. Предстоящие давали друг другу лобзание мира: мужчины мужчинам, а женщины женщинам - в знак совершенного единения; потом каждый относил дары священнику, который от лица всех приносил их Богу (Климент, "О воспитании детей"). Тогда, приступая к тайнодействию, он внушал предстоящим возвысить сердца свои к Богу, благодарить Его и славословить с ангелами и всеми небесными силами, потом, вспоминая установление Евхаристии и повторяя слова, изреченные при сем Иисусом Христом, совершал самую тайну (таинство - ред.), после чего читал с народом молитву Господню и, причастившись первый сам, чрез диаконов раздавал причастие всем предстоящим (Свят. Иустин, "Апология"). Ибо все, кто входили в Церковь, обязывались причащаться, особенно же, служители алтаря ("Правила апостолов"). Тело Господне принимаемо было с величайшею осторожностью и опасением, дабы ни малейшая крупица Причастия не упала на землю.
Тем, кто не мог присутствовать при совершении литургии, причастие отсылалось чрез диаконов или служителей церковных - аколуфов. Часть Причастия сохранялась для напутствия умирающих, как дорожный запас на дальнейший путь, их ожидающий. Позволялось верным брать Причастие домой (Тертуллиан, "К жене"), дабы каждое утро приобщаться до вкушения пищи или в случае опасности, например, когда надлежало идти на мучение, потому что не всякий день можно было собираться для слушания литургии. Причастие, отлагаемое для здоровых или больных, заключалось под видом только хлеба, между тем как в собрании все приобщались под двумя видами, кроме малолетних детей, которых причащали одним вином. Трапеза любви, следовавшая в древности за причащением Св. Тайн, состояла из обыкновенных яств, от коих все присутствовавшие вкушали на том же самом месте. Впоследствии она была предоставлена только вдовицам и нищим. За столом известная доля откладывалась епископу, хотя бы он и отсутствовал. Священники и диаконы получали по две доли, чтецы, певцы и привратники по одной ("Постановления апостолов"; Тертуллиан, "О посте").
Сокровенность таинств
В сих же самых собраниях совершались и все прочие священнодействия, коль скоро ничто сему не мешало; и вот почему так строго смотрели за тем, чтобы не впустить туда кого-нибудь из неверных, ибо во всей точности исполнялось предписание Спасителя, не давать святыни псам и не метать жемчуга перед свиньями (Мате. 7:6). От сей-то скрытности священнодействия получили наименование таинств, т.е. вещей тайных, о коих хранилось нерушимое молчание. Они скрываемы были не только от неверных, но и от оглашенных. Не только не совершали таинств в их присутствии, но никто не смел даже рассказывать им, что происходило в собрании, ни произносить в присутствии их слов, употребляемых при служении, ни говорить о свойствах священнодействия, и тем менее писали о сем, а если в общенародном поучении или в сочинении, которое могло попасть в руки язычников, заходила речь о Евхаристии или другом каком-нибудь таинстве, то при этом употреблялись слова им непонятные и загадочные. Таково в Новом Завете выражение "преломлять хлеб" (Деян. 2:42), т.е. раздавать освященные Дары, которое не могло быть понятно язычникам. Эта предосторожность существовала долгое время и после свободы, обретенной Церковью. Нужно исключить отсюда только апологии, в коих писатели объясняли таинства для отражения клеветы, возводимой на христиан.
Христиане не носили одежд яркого цвета; св. Климент Александрийский одобрял белый ("О воспитании детей"), как знак чистоты, и притом сей цвет был в общем употреблении у греков и римлян. Христиане не любили также весьма тонких материй, особенно шёлковых, (бывших тогда в такой ценности, что они продавались на вес золота); перстней, драгоценных камней, завивания волос, опрыскивания себя духами, слишком частого посещения бань, излишней опрятности - словом, всего, что может возбудить чувственную любовь и вожделение (К. Александрийский, "О воспитании детей"; "Постановления апостолов"). Пруденций полагает первым знаком общения с христианами - перемену во внешности и отказ от украшений. Аполоний, древний писатель Церкви, делает следующий упрек монтанистам, говоря о их лжепророках: "Скажите мне, пророк напрыскивается ли духами? Любит ли наряды? Играет ли в кости? Отдает ли в рост деньги? Пусть скажут, позволительно ли сие, или нет? Я докажу, что их пророки то делают" (Евсевий, "История...").
Некий мученик, желая обличить в измене одного лжехристианина, указал судьям, что этот обманщик завивал волосы, пристально смотрел на женщин, что ел много и издавал винный запах (Бароний, "Деяния св. Севастиана," Летопись 289). Вообще, внешне христиане держали себя сурово или, по крайней мере, просто и степенно. Некоторые из них вместо обыкновенной одежды носили философскую епанчу (Тертуллиан, "В защиту философской епанчи"), как, напр., блаж. Августин, Тертуллиан и св. Геракл, ученик Оригена.
Забав у них почти вовсе не было. Они не ходили ни на какие народные зрелища, ни в театр, ни в амфитеатр, ни в цирк ("Постановления апостолов"; Тертуллиан "О зрелищах"). В театре играли трагедии и комедии, в амфитеатре происходило сражение на мечах или травля зверей; цирк был предназначен для состязания на колесницах. Все эти зрелища составляли часть идолопочитания и бесовских празднеств, - сего уже довольно было для христиан, чтобы чувствовать к ним отвращение; но кроме того они смотрели на них, как на главный источник развращения нравов. "Можно ли, - говорит Тертуллиан, - любоваться изображением того, что делать не должно?" ("О зрелищах"). Театр представлял собой зрелище безстыдства, амфитеатр - безчеловечности, тогда как христиане от этого были столь далеки, что не хотели смотреть даже на казни, совершаемые правосудием. Обе эти забавы служили пищею страстей (Блаж. Августин "Исповедь"). И даже посещение цирка, сколь невинным оно не казалось, было строго запрещено свв. отцами из-за возмущений, которые там господствовали и которые ежедневно приводили к ссорам, дракам, нередко даже кровопролитию. Сверх сего великие издержки, шедшие на эти зрелища, праздность, которую они питали, встреча мужчин и женщин, которые сидели здесь вместе и могли друг друга рассматривать с полною свободою и любопытством, - всё это в глазах христиан было предметом, достойным порицания.
Христиане не менее порицали игру в кости и другие сидячие игры, как вредные и к тому же, развивающие леность (Климент Александрийский, "О воспитании детей"). Они осуждали громкий смех и всё то, чем он возбуждается, т. е. постыдными телодвижениями и словами (Климент Александрийский, "О воспитании детей"; свят. Ириней, "Постановления апостолов"). Они не хотели видеть в жизни христианина ничего неприличного, низкого, недостойного честных людей, ни слышать от него глупых речей и безполезной болтовни, свойственной простонародью и, особенно, женщинам, которую обвиняет ап. Павел, говоря: "слово ваше да будет всегда с благодатью" (Кол. 4:6). Против сих-то безпорядков, как предохранительное средство, предписывалось молчание.
Сему всему не следует удивляться, ибо любители забав часто порицаются и даже проклинаются Св. Писанием (Притч. 3:34; 12:18), а св. Павел осуждает именно то, что греки называли евтрапелией: забавные разговоры и поступки (Ефес. 5:4), из которых Аристотелю угодно было составить особенную добродетель. В самом деле, вся жизнь христианина состояла в том, чтобы заглаживать прежние грехи покаянием и предотвращать будущие умерщвлением страстей. Кающийся, поскольку хочет наказать себя за неумеренное наслаждение удовольствиями, должен это начать отречением от самых дозволенных удовольствий, ибо, чтобы истребить страсть или, по крайней мере, ослабить её, должно, сколько возможно менее, поблажать ей. Посему истинный христианин никогда не должен искать чувственного удовольствия, а разве мимоходом получать то, которое сопряжено с необходимыми потребностями жизни, как например, вкушением пищи и сном. Если он наслаждается чем-нибудь, то это наслаждение должно быть истинное: таков отдых после трудов, удовлетворяющий слабости нашего естества, которое бы изнемогло, если бы тело находилось в непрестанном действии и душа в неослабном напряжении. Но искать чувственного удовольствия и ставить его целью жизни - это совершенно противно обязанности самоотвержения, которая составляет сущность добродетелей христианских. Телесный труд или прекращение занятия возвращают бодрость душе; отдых, пища и сон восстанавливают телесные силы; забавы же ни к чему не нужны.
Но сколь ни сурова представляется нам жизнь первых христиан, не должно однако же воображать, что она была горестная. Св. Павел требовал от них, конечно, не невозможного, когда побуждал их к радости (Филип. 4:4). Если они и лишены были чрезмерных удовольствий, за которыми гоняется большая часть людей, то, с другой стороны, свободны были от печалей и других страстей, их терзающих, поскольку жили без честолюбия и корыстолюбия. Не имея привязанности к благам настоящей жизни, они легко переносили неприятности, их сердце исполнялось спокойствием чистой совести, радостью благих дел, через которые они старались угодить Богу и, наипаче, сладкою уверенностью в будущей жизни, в которой не будет никаких огорчений.
По этой причине забота о потомстве не тревожила их. Они желали своим детям, как и самим себе, одного блага - скорее отойти от мира (Тертуллиан, "О зрелищах"). Если они покидали их сиротами, как то часто случалось с мучениками, то знали, что Церковь будет их Матерью и что они ни в чем не потерпят нужды. Таким образом они жили своим рукоделием или доходами, часть которых уделяли нищим, без забот и нужд, чуждые не только низкой и сколько-нибудь неправедной корысти, но и всякого желания собирать и богатеть. Так, когда между гонениями некоторые из христиан стали собирать недвижимость и искать сокровищ в земле, - это отцами почиталось безпорядком, достойным оплакивания (свят. Киприан, "О падении"). Люди, настолько холодные ко всему земному, не могли быть пристрастными к удовольствиям чувственным. "Какое удовольствие, - говорит Тертуллиан, - может сравниться с тем, которое происходит от презрения к миру, от истинной свободы, от чистой совести, от навыка довольствоваться малым и не страшиться смерти? Попирать ногами языческих богов, изгонять демонов, целить болезни, испрашивать откровений, жить для Бога, - вот утехи, увеселительные зрелища христиан!" ("О зрелищах").
Союз христиан
Так жили христиане порознь, вне всего общества. В собраниях же их под именем Церкви греки подразумевали собрание народа для совещания о делах общественных. Так собрание народа в Эфесе называется в Деяниях "церковью" (Деян. 19:32). Посему, в отличие от мирской церкви, собрание верующих именовалось Божией Церковью. Ориген, опровергая Цельса, сравнивает эти две церкви и утверждает решительно, что судя даже по христианам, стоящим на низшей степени христианского совершенства, Церкви христианские как бы светили в мире. Из самого понятия о Церкви видно, что христиане каждого города составляли единое общество; и вот, что было одним из главных предлогов к гонению: собрания их казались предосудительными, как несогласные с законами правления, и их единодушие, которое на самом деле происходило только от взаимной любви, представлялось заговором (Тертуллиан, "Апология").
Действительно, христиане одного города или селения сводили между собою тесную дружбу в собраниях, назначенных для молитвы и других благочестивых упражнений, где они виделись почти каждый день. Здесь имели они частые беседы и советовались друг с другом даже о неважных вещах, - радость и горесть у них были общие. Если кто-нибудь из них получал от Бога особую милость, все принимали в том участие; если кто находился в состоянии покаяния, все испрашивали прощение. Они обращались между собою, как родные, называя друг друга отцом или сыном, братом или сестрою, смотря по возрасту и полу.
Этот союз укреплялся властью родителей в своем семействе и подчиненностью их священникам и епископу, как говорит свят. Ириней в своих письмах. Епископы находились между собою в тесном союзе; без общего согласия они не предпринимали ничего важного. Принадлежавшие к одному кругу часто сходились на Собор, когда имели для сего свободное время. Епископы же из дальних мест вели между собою частую переписку, весьма удобную из-за чрезмерной обширности Римского единодержавия, которое Господь нарочно устроил с тем, чтобы содействовать успехам Евангельской проповеди (Ориген, "Против Цельса"). Эти письма имели особую форму для предохранения их от подлога и прикрытия святых истин, необходимых особенно во время гонений (Киприан, "К Клименту Римскому," Письмо 9). Для большей безопасности письма посылались с клириками, а за их недостатком с людьми, нарочно для сего избранными. Но так как Церковь Божия не ограничивалась пределами Римской империи, а простирала свое владычество по всем окрестным странам, то единство веры и нравов, общее всем христианам, было достойным ещё большего удивления при столь великом разнообразии народов, особенно когда замечали, что истинная религия отучила своих последователей от самых грубых и безрассудных привычек. После сего можно сказать, что Вселенская Церковь составляла точно одно тело, члены которого соединялись союзом не только веры, но и любви взаимной.
Молитва
Таким образом, новокрещенные мало-помалу вступали в новую жизнь, духовную и благодатную, что прежде казалось им невозможным, а теперь уже находили нетрудным. Первым и главным занятием их была молитва; согласно с учением апостола Павла о непрестанной молитве, христиане все меры принимали к тому, чтобы как можно чаще устремлять свой дух к Богу и вещам Божественным. Они всегда, когда только возможно было, молились вместе (св. Игнатий, "Письмо к Ефесянам"; Тертуллиан, "Апология"), быв уверены, что большее число просящих у Бога известных благодеяний имеет и большее право на получение их, по слову Спасителя (Мат. 18:19-20). Поэтому св. Игнатий за правило поставляет св. Поликарпу, чтобы собрания были часты, и советует справляться о присутствии каждого из верных по имени. К упомянутому побуждению присоединялось ещё и то, что присутствие пастырей, обыкновенно, придает более важности общественным молитвам, и предстоящие своим примером побуждают друг друга к ревности и благочестию.
Общественные молитвы, на которые, преимущественно, собирались верные, совершались утром и вечером. Их учили, таким образом, освящать начало и конец дня ("Постановления апостолов") и отнюдь, не извинять себя житейскими делами, которые были только прибавлением к духовным делам. Утренние молитвы, по-видимому заменяли утреннюю ветхозаветную жертву, а вечерние - вечернюю, и употреблялись для освящения начала ночи. Их иногда называли светильнами, потому что они совершались в такое время, когда уже начинали зажигать светильники, и теперь, в это время поется известный стих, напоминающий о свете. Общественное молитвословие, обычно, заключалось взаимным лобзанием мира (Тертуллиан, "О молитве Господней"). Те, кто не мог присутствовать в собрании: больные, заключенные в темницу, путешествующие - собирались между собою, как только это было возможно, и, если находились порознь, то не преставали, однако же, молиться в положенное время.
Кроме утра и вечера молились ещё в 3-м, 6-м и 9-м часу дня и в продолжение ночи. Климент Александрийский, Тертуллиан и св. Киприан ясно обозначают все эти молитвы. Они утверждают их примерами из Ветхого и Нового Заветов и приводят на то глубокие причины. Ориген требует, чтобы молились, по крайней мере, утром, в полдень, вечером и ночью ("О молитве"). Молящиеся, по обычаю, обращались к востоку и стояли с руками, воздетыми к небу. Часы молитвы считались по счету римлян (Климент, "Строматы"), которые делили весь день от восхода до захода солнца на 12 равных часов, но неравных по мере возрастания или убывания дней. Ночь равным образом делилась на 12 часов и на четвертые части, которые назывались стражами или сменами, поскольку на войне сменяли ночной караул четыре раза. Таким образом, если взять пример равноденствия, 1-ый час римский будет отвечать нашему 7-му часу утра, 3-й - 9-му, 6-й - полудню, 9-й - 3-му за полдень, 12-й - 6-му, из чего видно, что молитвы в продолжение дня следовали одна за другою через каждые три часа.
Среди ночи вставали, чтобы молиться по примеру псалмопевца (Пс. 118:62) и св. апостола Павла, когда он находился в темнице после побоев, перенесенных им вместе с Силою (Деян. 16:25). Климент Александрийский, Тертуллиан и Ориген упоминают о сей ночной молитве (Климент, "Строматы," "О воспитании детей"; Тертуллиан, "К жене"), св. Киприан отзывается о ней с похвалою ("О молитве в конце дня"); вообще, сей навык молитвенного бдения одобряется всеми отцами, как весьма полезный для умерщвления плоти и для возвышения духа к Богу в минуты самые безмятежные. Было так же правилом прочитывать Символ Веры каждое утро и в случае какой-либо опасности (Блаж. Августин, "Беседа 42"; св. Амвросий, "О девстве").
Наконец, дабы сколь можно чаще обращаться к Богу и строже выполнять заповедь о непрестанной молитве, составлялись молитвы, особенные для каждого занятия, следуя внушению св. Павла (Кол. 3:17). Таким образом все работы, как то: возделывание земли, сев, жатва и сбор плодов, начинались и оканчивались молитвами. Молились, начиная строить дом или жить в нем, начиная ткать холст или шить платье, или носить его, или делать что-нибудь подобное. Примеры такого рода молитв и теперь можно найти в служебниках. Приветствия в начале письма и при встречах состояли не в обыкновенном изъявлении дружбы, но в молитве (Свят. Златоуст, "Беседа на послание к фессалоникийцам"). Действия не столь важные сопровождались знамением креста, как сокращенной молитвой. Его изображали на челе и употребляли почти каждую минуту, т.е. каждый раз, когда надлежало входить, выходить, идти, садиться, вставать, ложиться, одеваться, обуваться, пить, есть и прочее (Тертуллиан, "О винце"; свят. Кирилл Иерусалимский, "Оглашение о Вознесении").
Собрания и литургия
Принадлежавшие к той же церкви собирались в воскресный день, называемый у язычников днем солнца, который у христиан был во всегдашнем уважении, ибо он напоминает о сотворении света и воскресении Христовом (Свят. Иустин, "Апология первая"). Собирались также в пятницу, называемую у христиан днем приготовления. Местом собрания был какой-нибудь частный дом, в котором отделялась одна из столовых комнат в верхнем жилье. Такова была горница, из которой упал юный Евтих во время полнощной проповеди ап. Павла в Троаде. Она была в третьем этаже, достаточно освещена, и верные туда собирались в ночь на воскресение для преломления хлеба, т.е. для Евхаристии, за которой следовала в ночь на воскресение вечерня (Деян. 20:7-11). Часто гонение заставляло христиан укрываться в подземельях за городом, как-то подтверждают каменные пещеры, находящиеся близ Рима, известные под названием Рима подземного (Бароний, Летописи 224, 245). Так было при императорах Филиппе и Гардиане (Евсевий, "История..."), а после низложения Павла Самосатскаго император Аврелиан приказал дом церковный отдать тем, кому присудят италийские и другие правоверные епископы (Евсевий, "История..."). Некоторые из этих открытых церквей находились в частных домах, как то известно о домовой церкви сенатора Пуденса. Иногда же для сего строились особые здания. Незадолго перед гонением Диоклетиана, церкви во всех городах, начиная с основания, были перестроены и гонение началось их разрушением (Евсевий, "История...").
В этих собраниях совершалось молитвословие, определявшееся, как указано выше, разными часами дня и ночи, приносилась безкровная Жертва, как действие, исключительно принадлежавшее священниками. Оно называлось или именами, взятыми из Св. Писания, как напр., вечерней, преломлением хлеба, жертвою, или именами, принятыми Церковью: синаксом, что значит собрание; Евхаристиею, что значит благодарение; Литургиею, что значит общественное служение. Оно совершалось иногда перед восходом солнца, особенно, во время гонений, во избежание помехи, которую могли устроить неверные (Киприан, "Письмо к Целилию"). В каждой церкви или в каждом приходе совершаема была лишь одна литургия, отправлял её всегда епископ, а за отсутствием или болезнью его - священники, которые были тут же и служили с ним вместе. Устав литургии, проходя разные времена и места, изменился через прибавление и отмену некоторых важных обрядов, но в существе своем остался неизменным. Вот что мы находим об этом у древних писателей.
После некоторых молитв читали Св. Писание сперва Ветхого, затем Нового Завета, чтение заключалось Евангелием, которое изъяснял настоятель, прилагая к сему наставления, сообразные с нуждами своей паствы (Свят. Иустин, "Апология"). После сего все вставали с мест и, обращаясь к востоку с воздетыми к небу руками, молились за людей всякого рода: христиан, язычников, знатных и бедных и, преимущественно, за пленных, больных и прочих страдальцев. Диакон побуждал предстоящих к молению, священник произносил возглас, а народ в знак согласия отвечал: аминь ("Постановления апостолов"; свят. Киприан "Письмо к Цецилию"). За сим следовало приношение Даров, т.е. хлеба и вина, растворенного водою, служивших веществом таинственной Жертвы. Предстоящие давали друг другу лобзание мира: мужчины мужчинам, а женщины женщинам - в знак совершенного единения; потом каждый относил дары священнику, который от лица всех приносил их Богу (Климент, "О воспитании детей"). Тогда, приступая к тайнодействию, он внушал предстоящим возвысить сердца свои к Богу, благодарить Его и славословить с ангелами и всеми небесными силами, потом, вспоминая установление Евхаристии и повторяя слова, изреченные при сем Иисусом Христом, совершал самую тайну (таинство - ред.), после чего читал с народом молитву Господню и, причастившись первый сам, чрез диаконов раздавал причастие всем предстоящим (Свят. Иустин, "Апология"). Ибо все, кто входили в Церковь, обязывались причащаться, особенно же, служители алтаря ("Правила апостолов"). Тело Господне принимаемо было с величайшею осторожностью и опасением, дабы ни малейшая крупица Причастия не упала на землю.
Тем, кто не мог присутствовать при совершении литургии, причастие отсылалось чрез диаконов или служителей церковных - аколуфов. Часть Причастия сохранялась для напутствия умирающих, как дорожный запас на дальнейший путь, их ожидающий. Позволялось верным брать Причастие домой (Тертуллиан, "К жене"), дабы каждое утро приобщаться до вкушения пищи или в случае опасности, например, когда надлежало идти на мучение, потому что не всякий день можно было собираться для слушания литургии. Причастие, отлагаемое для здоровых или больных, заключалось под видом только хлеба, между тем как в собрании все приобщались под двумя видами, кроме малолетних детей, которых причащали одним вином. Трапеза любви, следовавшая в древности за причащением Св. Тайн, состояла из обыкновенных яств, от коих все присутствовавшие вкушали на том же самом месте. Впоследствии она была предоставлена только вдовицам и нищим. За столом известная доля откладывалась епископу, хотя бы он и отсутствовал. Священники и диаконы получали по две доли, чтецы, певцы и привратники по одной ("Постановления апостолов"; Тертуллиан, "О посте").
Сокровенность таинств
В сих же самых собраниях совершались и все прочие священнодействия, коль скоро ничто сему не мешало; и вот почему так строго смотрели за тем, чтобы не впустить туда кого-нибудь из неверных, ибо во всей точности исполнялось предписание Спасителя, не давать святыни псам и не метать жемчуга перед свиньями (Мате. 7:6). От сей-то скрытности священнодействия получили наименование таинств, т.е. вещей тайных, о коих хранилось нерушимое молчание. Они скрываемы были не только от неверных, но и от оглашенных. Не только не совершали таинств в их присутствии, но никто не смел даже рассказывать им, что происходило в собрании, ни произносить в присутствии их слов, употребляемых при служении, ни говорить о свойствах священнодействия, и тем менее писали о сем, а если в общенародном поучении или в сочинении, которое могло попасть в руки язычников, заходила речь о Евхаристии или другом каком-нибудь таинстве, то при этом употреблялись слова им непонятные и загадочные. Таково в Новом Завете выражение "преломлять хлеб" (Деян. 2:42), т.е. раздавать освященные Дары, которое не могло быть понятно язычникам. Эта предосторожность существовала долгое время и после свободы, обретенной Церковью. Нужно исключить отсюда только апологии, в коих писатели объясняли таинства для отражения клеветы, возводимой на христиан.
Обсуждения Жизнь первых христиан, устройство церковного общества