Чем больше мы принимаем самих себя, тем полнее переживаем весь мир. Чем более мы принимаем свой гнев, свою одинокость, системы своих желаний, тем более мы способны слушать других, тем более способны слушать самих себя. Тот объем пространства, который мы все еще отрицаем, – это расстояние между нами и полнотой. Потому что быть в полноте – значит не быть где то еще.
Когда мы способны пребывать с тем, что происходит в данный момент, налицо и наше чувство полноты. Когда мы раскроемся для всего того, что происходит в данный момент, тогда будет присутствовать и наше чувство целостности, завершенности. Нам не будет нужно что то делать для этого. Действие – это обычно желание, чтобы что то стало другим. Когда мы способны отдаться моменту без какой бы то ни было привязанности, так чтобы все, что возникает, было увидено мягким, несудящим умом, мы переживаем свою полноту. Мы способны пребывать со своей одинокостью, со страхом или даже со своей неловкостью во всей полноте. Мы видим, что это всего лишь преходящее состояние ума; и хотя его признание может оказаться болезненным, такое допущение его присутствия есть истина; а истина прекрасна. Она означает действительное приятие всего, что мы есть. Только когда мы принимаем все, что мы такое, мы видим то, что стоит за этим.
Гнев послужит особенно удачным примером такого факта, который мы не хотим признавать в самих себе, который мы осуждаем как нечто «плохое». Но когда возникает разочарование, часто за ним следует гнев. Пристально наблюдая за умом, мы можем увидеть, как разочарование превращается в гнев. Мы можем наблюдать, как неосуществленное желание внезапным рывком переходит в гнев. Мы видим, как разочарование стало гневом, знаем, что зачастую гнев ищет какой то объект для порицания. Гнев состоит в следующем: мы хотим вот этого, но мы его не получаем; тогда сжавшееся сердце превращается в сжатый кулак.
Гнев особенно хорош, как наблюдаемое состояние ума, еще и потому, что нам не раз велели не сердиться; при этом нас убеждал не сердиться кто то сердитый. Это очень странное задание. Ведь у большинства есть какой то гнев, где то, возможно, скрывается какой то узел бессильной ярости из за того, что все меняется, и притом помимо нашей воли. В нашем детстве у нас умирал щенок, или умирали родители, или мы куда то уезжали, или куда то уезжал наш лучший друг. Иногда нам может показаться, будто бы все, что мы любим, будет предоставлено воле обстоятельств: или оно изменится, или умрет, или это случится с нами. Как и у ребенка, которому все время велят что то делать, которого постоянно побуждают не доверять своему самому естественному побуждению, – так и где то внутри нас существует глубокое чувство утраты, и оно иногда порождает глубинный гнев.
Когда мы добираемся до этого узла страха и гнева, мы отчасти удивлены; но до тех пор, пока мы не примем его с подлинной любящей добротой к самим себе, пока мы не примем его с полным сочувствием к степени своей человечности, мы не сможем распустить его. Пока мы его подавляем, наша привязанность питает его корни. Признавать свой гнев для нас болезненно. Но сердиться – вполне хорошо; так же хорошо и не сердиться. Хорошо впустить гнев и выпустить. Нам следует слышать, каков он для каждого из нас. Когда я говорю, что сердиться хорошо, у некоторых людей мороз пробегает по коже: «Что вы имеете в виду? Разве сердиться хорошо? А мне говорили, что злиться плохо. Нехорошо оскорблять кого бы то ни было». Гнев – это состояние ума; для того, чтобы произвести действие, он совершает волевое усилие. Если же гнев ясно виден, он никого не оскорбляет; он оскорбляет кого нибудь только тогда, когда мы теряемся в нем. И один из способов потеряться в нем – это говорить: «Я не сержусь!»
Когда мы в гневе кого то ударили, это не больно творческий или здоровый кармический поступок в нашей жизни. Есть много удачных способов справиться с ситуацией; но подавление гнева и сжатие сердца по отношению к самим себе из за того, что мы сердимся, не будет одним из них. Мы можем доверять себе, когда признаем свой гнев, когда признаем свой страх. Когда мы раскрываем доверие к себе, у нас оказывается достаточно сострадания и терпимости к себе, чтобы работать с этими весьма мощными эмоциональными побуждениями – они становятся нашей работой над собой вместо того, чтобы оставаться проблемой. Эти состояния ума бывают крупными событиями только тогда, когда мы питаем их или боремся с ними. Когда же мы культивируем внимательность, которая способна их принять, мы признаем свою целостность и видим все это таким, каково оно есть: здесь просто еще какой то хлам, какие то пузыри, проходящие через обширное пространство ума.
Нет ничего такого, от чего нужно прятаться; мы можем сказать: «Ух ты! И внутри меня находится этот хлам?» Но это есть «я» до тех пор, покуда мы это прячем. Вынесенное на свет, оно не имеет над нами власти, не устремится к действию. Когда мы располагаем достаточным состраданием, достаточным терпеньем по отношению к себе, чтобы позволить такому состоянию появиться и быть видимым, оно медленно распадается. Сознание, свободное от осуждения, обладает силой увидеть нечто таким, каково оно есть, и освободиться от него. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш.
Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Когда мы ясно видим гнев, или страх, или неуверенность, или сомнение, каждое из этих явлений растворяется; оно не требует выражения, его реактивная сила рассеивается. Внимательность пробьется сквозь него; внимательность ослаблит силу его возникновения также и в будущем, даже несмотря на то, что она может иметь такую энергию, что на некоторое время удержится. Когда мы переживаем чередование мгновений внимательности и гнева, мы начинаем подрывать власть гнева.
Иногда мы пребываем в недоумении относительно того, как реагировать на какое нибудь упорное разочарование. Если, например, мы готовим ужин своим детям, а какой то незваный гость сует нос в холодильник и бесцеремонно съедает пищу, предназначенную на вечер, мы можем положиться на себя, ибо знаем, как поступить. Нам нет нужды выбрасывать его из сердца, когда мы выставляем его вон.
Природа ума такова, что когда наличествует осознавание, оно вытесняет тот вид вожделения, который порождает разочарование. У нас не могут существовать одновременно активное осознавание и вожделение. В одном и том же пространстве они несовместимы. Когда мы невнимательны, когда мы отождествляем себя с помыслом, – а это есть забывчивость, противоположная внимательности, – нас затягивает в процесс. Когда же мы внимательны, каждый помысел возникает и исчезает, сменяясь следующим; и прилипчивости нет. Поэтому когда мы внимательны к гневу, он не удерживается. Мы не подавляем его, мы его не устраняем. Мы просто внимательны к нему, переживаем его, наблюдаем, как он приходит и уходит.
Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения. Любопытно, что в буддийской мысли не так много говорят о взращивании любви и доброты, как о развитии отсутствия ненависти; а об освобождении меньше, чем о развитии невожделения. Когда эти нездоровые качества, ненависть и алчность, в уме отсутствуют, раскрывается естественное состояние любящей доброты и великодушия. Когда отсутствует ненависть, становится очевидной любовь, всегда присутствующая в уме мудрости.
Внимательно вступить в данный момент – значит полностью принять самих себя. Мы знаем, что существуют чувства с неизвестными нам корнями, чувства, с которыми мы не соприкасаемся: «Я думаю вот так, но не знаю, почему; я испытываю неловкость, но не знаю, откуда она происходит; вот и сижу здесь с ней». Мы можем разрешить себе не напрягаться в ответ, не погружаться в него, не вызывать в уме противодействия, не противодействовать также и в теле. Если мы не знаем, то это хорошо – у нас остается место для знания.
Мы можем экспериментировать со своей практикой, чтобы увидеть для себя, что происходит в нас. Мы можем наблюдать, на что похоже чувство гнева, на что похоже чувство радости, или отдельности, или страха, или свободы от потока, или беспокойства. Мы можем увидеть, как работает освобождение. Мы можем целиком пережить самих себя. Мы создаем пространство для самих себя во всей полноте и со всей душой возвращаемся в поток – с умом, терпимым к самому себе, не пойманным в осуждении других душевных состояний.
Мы позволяем себе просто наблюдать выносящий суждения ум и видим, как оценивающее суждение, говоря словами третьего патриарха дзен, «помещает небо и ад бесконечно далеко друг от друга». Мы видим, что открытое пространство, в котором появляется содержание ума, само по себе полностью свободно от суждений, от мнений, от разделенности. Оно не останавливается на том или этом, оно принимает все. Суждение разбивает первоначальное пространство ума на миллиард осколков. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя.
Когда мы способны пребывать с тем, что происходит в данный момент, налицо и наше чувство полноты. Когда мы раскроемся для всего того, что происходит в данный момент, тогда будет присутствовать и наше чувство целостности, завершенности. Нам не будет нужно что то делать для этого. Действие – это обычно желание, чтобы что то стало другим. Когда мы способны отдаться моменту без какой бы то ни было привязанности, так чтобы все, что возникает, было увидено мягким, несудящим умом, мы переживаем свою полноту. Мы способны пребывать со своей одинокостью, со страхом или даже со своей неловкостью во всей полноте. Мы видим, что это всего лишь преходящее состояние ума; и хотя его признание может оказаться болезненным, такое допущение его присутствия есть истина; а истина прекрасна. Она означает действительное приятие всего, что мы есть. Только когда мы принимаем все, что мы такое, мы видим то, что стоит за этим.
Гнев послужит особенно удачным примером такого факта, который мы не хотим признавать в самих себе, который мы осуждаем как нечто «плохое». Но когда возникает разочарование, часто за ним следует гнев. Пристально наблюдая за умом, мы можем увидеть, как разочарование превращается в гнев. Мы можем наблюдать, как неосуществленное желание внезапным рывком переходит в гнев. Мы видим, как разочарование стало гневом, знаем, что зачастую гнев ищет какой то объект для порицания. Гнев состоит в следующем: мы хотим вот этого, но мы его не получаем; тогда сжавшееся сердце превращается в сжатый кулак.
Гнев особенно хорош, как наблюдаемое состояние ума, еще и потому, что нам не раз велели не сердиться; при этом нас убеждал не сердиться кто то сердитый. Это очень странное задание. Ведь у большинства есть какой то гнев, где то, возможно, скрывается какой то узел бессильной ярости из за того, что все меняется, и притом помимо нашей воли. В нашем детстве у нас умирал щенок, или умирали родители, или мы куда то уезжали, или куда то уезжал наш лучший друг. Иногда нам может показаться, будто бы все, что мы любим, будет предоставлено воле обстоятельств: или оно изменится, или умрет, или это случится с нами. Как и у ребенка, которому все время велят что то делать, которого постоянно побуждают не доверять своему самому естественному побуждению, – так и где то внутри нас существует глубокое чувство утраты, и оно иногда порождает глубинный гнев.
Когда мы добираемся до этого узла страха и гнева, мы отчасти удивлены; но до тех пор, пока мы не примем его с подлинной любящей добротой к самим себе, пока мы не примем его с полным сочувствием к степени своей человечности, мы не сможем распустить его. Пока мы его подавляем, наша привязанность питает его корни. Признавать свой гнев для нас болезненно. Но сердиться – вполне хорошо; так же хорошо и не сердиться. Хорошо впустить гнев и выпустить. Нам следует слышать, каков он для каждого из нас. Когда я говорю, что сердиться хорошо, у некоторых людей мороз пробегает по коже: «Что вы имеете в виду? Разве сердиться хорошо? А мне говорили, что злиться плохо. Нехорошо оскорблять кого бы то ни было». Гнев – это состояние ума; для того, чтобы произвести действие, он совершает волевое усилие. Если же гнев ясно виден, он никого не оскорбляет; он оскорбляет кого нибудь только тогда, когда мы теряемся в нем. И один из способов потеряться в нем – это говорить: «Я не сержусь!»
Когда мы в гневе кого то ударили, это не больно творческий или здоровый кармический поступок в нашей жизни. Есть много удачных способов справиться с ситуацией; но подавление гнева и сжатие сердца по отношению к самим себе из за того, что мы сердимся, не будет одним из них. Мы можем доверять себе, когда признаем свой гнев, когда признаем свой страх. Когда мы раскрываем доверие к себе, у нас оказывается достаточно сострадания и терпимости к себе, чтобы работать с этими весьма мощными эмоциональными побуждениями – они становятся нашей работой над собой вместо того, чтобы оставаться проблемой. Эти состояния ума бывают крупными событиями только тогда, когда мы питаем их или боремся с ними. Когда же мы культивируем внимательность, которая способна их принять, мы признаем свою целостность и видим все это таким, каково оно есть: здесь просто еще какой то хлам, какие то пузыри, проходящие через обширное пространство ума.
Нет ничего такого, от чего нужно прятаться; мы можем сказать: «Ух ты! И внутри меня находится этот хлам?» Но это есть «я» до тех пор, покуда мы это прячем. Вынесенное на свет, оно не имеет над нами власти, не устремится к действию. Когда мы располагаем достаточным состраданием, достаточным терпеньем по отношению к себе, чтобы позволить такому состоянию появиться и быть видимым, оно медленно распадается. Сознание, свободное от осуждения, обладает силой увидеть нечто таким, каково оно есть, и освободиться от него. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш.
Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Когда мы ясно видим гнев, или страх, или неуверенность, или сомнение, каждое из этих явлений растворяется; оно не требует выражения, его реактивная сила рассеивается. Внимательность пробьется сквозь него; внимательность ослаблит силу его возникновения также и в будущем, даже несмотря на то, что она может иметь такую энергию, что на некоторое время удержится. Когда мы переживаем чередование мгновений внимательности и гнева, мы начинаем подрывать власть гнева.
Иногда мы пребываем в недоумении относительно того, как реагировать на какое нибудь упорное разочарование. Если, например, мы готовим ужин своим детям, а какой то незваный гость сует нос в холодильник и бесцеремонно съедает пищу, предназначенную на вечер, мы можем положиться на себя, ибо знаем, как поступить. Нам нет нужды выбрасывать его из сердца, когда мы выставляем его вон.
Природа ума такова, что когда наличествует осознавание, оно вытесняет тот вид вожделения, который порождает разочарование. У нас не могут существовать одновременно активное осознавание и вожделение. В одном и том же пространстве они несовместимы. Когда мы невнимательны, когда мы отождествляем себя с помыслом, – а это есть забывчивость, противоположная внимательности, – нас затягивает в процесс. Когда же мы внимательны, каждый помысел возникает и исчезает, сменяясь следующим; и прилипчивости нет. Поэтому когда мы внимательны к гневу, он не удерживается. Мы не подавляем его, мы его не устраняем. Мы просто внимательны к нему, переживаем его, наблюдаем, как он приходит и уходит.
Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения. Любопытно, что в буддийской мысли не так много говорят о взращивании любви и доброты, как о развитии отсутствия ненависти; а об освобождении меньше, чем о развитии невожделения. Когда эти нездоровые качества, ненависть и алчность, в уме отсутствуют, раскрывается естественное состояние любящей доброты и великодушия. Когда отсутствует ненависть, становится очевидной любовь, всегда присутствующая в уме мудрости.
Внимательно вступить в данный момент – значит полностью принять самих себя. Мы знаем, что существуют чувства с неизвестными нам корнями, чувства, с которыми мы не соприкасаемся: «Я думаю вот так, но не знаю, почему; я испытываю неловкость, но не знаю, откуда она происходит; вот и сижу здесь с ней». Мы можем разрешить себе не напрягаться в ответ, не погружаться в него, не вызывать в уме противодействия, не противодействовать также и в теле. Если мы не знаем, то это хорошо – у нас остается место для знания.
Мы можем экспериментировать со своей практикой, чтобы увидеть для себя, что происходит в нас. Мы можем наблюдать, на что похоже чувство гнева, на что похоже чувство радости, или отдельности, или страха, или свободы от потока, или беспокойства. Мы можем увидеть, как работает освобождение. Мы можем целиком пережить самих себя. Мы создаем пространство для самих себя во всей полноте и со всей душой возвращаемся в поток – с умом, терпимым к самому себе, не пойманным в осуждении других душевных состояний.
Мы позволяем себе просто наблюдать выносящий суждения ум и видим, как оценивающее суждение, говоря словами третьего патриарха дзен, «помещает небо и ад бесконечно далеко друг от друга». Мы видим, что открытое пространство, в котором появляется содержание ума, само по себе полностью свободно от суждений, от мнений, от разделенности. Оно не останавливается на том или этом, оно принимает все. Суждение разбивает первоначальное пространство ума на миллиард осколков. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя.
Обсуждения Самовосприятие