Противоречия и предпосылки межрелигиозного диалога

Ваши Преосвященства,

Ваши Превосходительства,

Господин Генеральный секретарь,

Уважаемые члены Всемирного Совета,

Дорогие друзья и коллеги,

В этом Граде, камни которого до сих пор хранят отголоски веков, когда ойкумена определялась не как географическое пространство, а как духовный горизонт, и где Вселенский Константинопольский Патриархат продолжает свидетельствовать о вселенском призвании Православия, современная совесть собирается, чтобы противостоять ситуации планетарного кризиса. Однако проблема кроется не в его видимых проявлениях, не в экономической нестабильности, которая оборачивается удушением целых народов, не в безудержном технологическом прогрессе, ставящем под сомнение само понятие человеческой активности, а в чём-то более глубоком, в фундаментальном условии, позволяющем этим явлениям проявляться с такой разрушительной силой. Диагноз, сформулированный в контексте инициативы «Религии за мир», признаёт в качестве фундаментальной проблемы господствующее, обычно не признаваемое мировоззрение. Он касается преобладающего материализма, носящего характер редукционистского упрощения, способа видения реальности, который сводит человеческое процветание к его материальному измерению, систематически исключая любые ссылки на Священное. Эта потребность выйти за пределы материи, чтобы приблизиться к истине, составляет ядро нашей духовной традиции. Как учит великий каппадокийский отец Церкви, святой Григорий Нисский, никому невозможно достичь той высоты, где виден свет истины, если только не будет сорвана с основания души мёртвая и земная оболочка из кожи... Это действительно то, что существует, и понимание этого есть познание истины.

Следствие такого мировоззрения не просто философское, оно глубоко экзистенциальное и социальное. Искажение понятия человеческой полноты способствует изоляции, эксплуатации и разрушению окружающей среды. Человек перестаёт восприниматься как существо, основанное на отношениях, основанное на трансцендентной реальности, и превращается в автономную единицу, которая претендует на своё благополучие за счёт других и мира природы. Утрата связи со Священным ведёт к утрате связей, составляющих общество, оставляя после себя совокупность конкурирующих индивидов. В этом ландшафте духовного опустошения межрелигиозный диалог возникает не просто как теологическая забота или роскошь мирного времени, но как непреложная необходимость, как акт коллективного сопротивления. Встреча различных религиозных традиций, каждая из которых является носителем уникального опыта Священного, становится необходимым условием для противостояния глобализированному бессмысленному, для переосмысления дискурса, который осмеливается говорить о любви, сострадании, милосердии, прощении и самопожертвовании не как об абстрактных моральных ценностях, а как об активных элементах более полной реальности. Необходимость совместного действия, выраженная с самого начала движения «Разные веры — общее действие», предполагает наличие общего места встречи, площадки, где отдельные голоса могут выразить общее свидетельство.

Предлагаемый ответ на этот экзистенциальный вызов принимает форму амбициозной интеллектуальной конструкции: «Общего Священного Мировоззрения», концепции, претендующей на роль теоретической основы для «Общего Священного Процветания». Это не попытка создания новой, синкретической религии и не подмена уникальных мировоззрений, характерных для каждой религиозной традиции. Её цель, напротив, — выделить область консенсуса, обозначить точки, где сходятся различные переживания Священного, создавая общий фронт против господства материалистического редукционизма. Цель — сделать явной связь со Священным, ранее молчаливой в межрелигиозных инициативах, одновременно позволяя каждой традиции сохранять свою самобытность.

Эта структура построена на четырёх фундаментальных столпах, составляющих целостное представление о реальности. В центре лежит само Священное, высшая, абсолютная реальность, которая выражается различными способами: как Бог, Аллах, Брахман или как Светоносная Пустота. Эта реальность – не абстрактный принцип, а основа «общности бытия», объединяющей всё сущее Любовью, Состраданием, Милосердием. Во-вторых, люди по определению рассматриваются как существа, основанные на отношениях, именно потому, что они основаны на Священном. Их потенциал к полноте не исчерпывается защитой прав, но актуализируется через взращивание добродетелей, причём свобода, проистекающая из Священной Любви, занимает центральное место. В-третьих, общество – это не просто сумма индивидов, а «целостное целое людей», структура взаимодействия между людьми и институтами общего блага: семьей, образованием, экономикой. Наконец, Земля и сеть ее жизни, независимо от того, считаются ли они священными сами по себе или проявлениями Священного, признаются всеми традициями как основанные на Священном, требующие уважения, которое выражается через такие добродетели, как устойчивое потребление и такие структуры, как возобновляемые источники энергии.

Сила этого предложения заключается в попытке преодолеть пропасть между верой и наукой. Опираясь на современные открытия квантовой механики и биологии, оно бросает вызов господствующим механистическим моделям мироздания, предлагая вместо этого образ целенаправленности и взаимосвязанной целостности, согласующийся с духовными перспективами. Приглашение к «новой естественной философии», объединяющей научные и духовные поиски, составляет, пожалуй, самый смелый элемент этого начинания. Таким образом, «Общее священное процветание» — это не просто теоретическая концепция, а руководство к совместным действиям, концепция, призванная дополнить даже Цели устойчивого развития Организации Объединенных Наций, добавляя критическое измерение взаимоотношений человека со Священным, измерение, которое часто отсутствует в чисто светских проектах. Однако успех таких амбициозных теоретических концепций зависит от фундаментального предварительного условия. Как отмечают учёные, говоря о динамике межрелигиозных контактов, диалог жизни важен как предпосылка для межрелигиозного диалога. До сближения догматов предшествует общность жизненного опыта, прежде общего мировоззрения, общего пути.

Ситуация, с которой призвано бороться «Общее священное мировоззрение», – это не просто современная патология. Человечество живёт в плюралистических рамках с начала своей письменной истории. Недоумение перед этим фактом фундаментально: почему homo sapiens, чья биохимическая структура и генетический потенциал по сути одинаковы, чьи тонкие борозды коры головного мозга схожи у всех народов, не говорит на общем языке? Почему вместо единого лингвистического решения, которое казалось бы абсолютно понятным в свете анатомических и нейрофизиологических универсалий, мы сталкиваемся с четырьмя или пятью тысячами используемых языков – остатками ещё большего числа языков, на которых говорили в прошлом? Это «пёстрое одеяло», это «безумное разнообразие» представляет собой не просто техническое препятствие для коммуникации, но и мощное препятствие для материального и социального прогресса вида, источник ненависти и взаимного презрения, порождённый неспособностью к взаимопониманию.

Мифологическое сознание каждой культуры имеет свою версию Вавилона, свой нарратив изначального распространения языков. Будь то наказание за высокомерный поступок, безумная башня, устремлённая к звёздам, или случайное высвобождение языкового хаоса, состояние многоязычия воспринимается как второе Грехопадение. Человек был изгнан не только из Райского сада, но и из единой семьи людей, из уверенности в своей способности постигать и передавать реальность. Память о первобытном, адамическом диалекте, допускавшем идеальное соответствие между словами и вещами, о языке, где наделение именами было отражением самого творческого акта Бога, преследует человеческую мысль как утраченное единство. История человеческого языкового сознания, с этой точки зрения, есть не что иное, как мучительное колебание маятника между Вавилоном и возвращением к гомофонии, к мессианскому моменту возрождённого понимания.

Именно в этом месте современное предложение о «общем сакральном мировоззрении» встречается с древними мифическими поисками. Его можно рассматривать как секуляризированную, логически обоснованную попытку обратить вспять проклятие Вавилона, уже не в области общего языка, а в области общей духовной референции. Полифония религий, как и многоязычие, представляется препятствием, которое необходимо преодолеть, источником путаницы, способствующим преобладанию нерелигиозного материализма. «Общее сакральное мировоззрение» претендует на роль универсальной грамматики сакрального, системы «глубинной структуры», где поверхностные различия религиозных «языков» сводятся к общим фундаментальным принципам. Целью является создание металингвистической системы референции, места встречи, которое позволит «перевести» отдельные сакральные истины в общепонятную терминологию, способную артикулировать речь в современном мире. Это попытка возвести башню, уже не из кирпича и асфальта, а из общих понятий и взаимно принятых принципов, башню, стремящуюся не к завоеванию небес, а к защите земли от их отсутствия. Благородство этого предприятия неоспоримо, как неоспоримы и мучения, из которых оно произрастает. Однако сама аналогия с загадкой Вавилона рождает критический вопрос: может быть, множественность – это не просто проклятие, которое необходимо снять, а условие, заключающее в себе более глубокую, возможно, даже необходимую, функцию? Может быть, жизненная сила человеческого духа сохранилась именно благодаря тому, что она была рассеяна по языкам? Ответ на этот вопрос определит не только применимость, но и саму суть любых усилий по достижению общего взгляда на Священное. Ведь построение нового единства предполагает понимание причин, по которым было утрачено старое, и того, было ли оно действительно утрачено или просто трансформировалось в более сложную, более требовательную форму общения.

Неспособность установить общую концептуальную точку отсчёта для Сакрального не отменяет необходимости диалога. Напротив, она делает его более актуальным, смещая центр тяжести с пространства теоретического согласия в область общей исторической ответственности. Ведь если религиозные традиции испытывают трудности в общении на высоком уровне своих догматических истин, то они вынуждены встречаться в сфере земной реальности, где последствия десакрализованного мира проявляются как специфическая боль, как коллективная болезнь, как разрыв социальной ткани. Кризис современности – это не абстрактное философское состояние. Это осязаемая реальность, которая воплощается в двух, казалось бы, не связанных между собой, но глубоко взаимосвязанных явлениях, преследующих мировое сообщество: неподъемное бремя мирового долга и неконтролируемое возникновение искусственного интеллекта. Это не просто технические проблемы, требующие технократических решений. Это симптомы глубокой духовной патологии, фантомы, которые порождает земной град, пытаясь построить себя в отсутствие Бога.

Глобальный долговой кризис, особенно в странах с низким и средним уровнем дохода, является наиболее явным проявлением экономики, утратившей всякую моральную основу. За безликими цифрами и сложными финансовыми продуктами скрывается архаичная реальность рабства. Целые народы становятся рабами абстрактного механизма, который, основываясь на структурной несправедливости и эксплуататорских системах кредитования, истощает их богатства, душит их развитие и ставит под угрозу их будущее. Здесь редукционистское материалистическое мировоззрение находит своё наиболее совершенное применение: человек перестаёт рассматриваться как личность, как образ Божий, и превращается в единицу производства и потребления, в цифру на балансе невидимого кредитора. Экономические отношения, которые могли бы быть полем солидарности и взаимной поддержки, функцией общности благ, искажаются, превращаясь в отношения господства, отрицающие само достоинство человека.

То, что Писание называет поклонением Маммоне, – это не просто алчность? Это подчинение всего сущего абстрактной силе, требующей абсолютной веры и жертв. Нельзя служить и Богу, и деньгам (Матфея 6:24). Глобальный долг – это современная, институционализированная форма этого идолопоклонства. Это система, которая порождает и воспроизводит неравенство, не давая бедным обществам инвестировать в своё здравоохранение, образование и инфраструктуру, делая их вечно уязвимыми для любого нового кризиса. Противостояние ей не может ограничиваться урегулированием бухгалтерского учёта, реструктуризацией и «стрижками». Оно требует радикального морального переосмысления, возвращения к принципам справедливости и солидарности, которым учат все наши религиозные традиции. Оно требует признания того, что существуют морально недопустимые долги, что концепция прощения долгов, концепция Юбилея, – это не благочестивая утопия, а необходимое условие для выживания человеческого сообщества.

Если долг представляет собой материальное проявление бесчеловечности, то искусственный интеллект (ИИ) предстаёт его цифровым фантомом. Здесь проблема более тонкая, более всепроникающая и потенциально более глубокая экзистенциально. Искусственный интеллект — это не просто новый инструмент? Это создание подобия человеческого разума, интеллекта, оторванного от сознания, тела и духа. Обещая беспрецедентные достижения в медицине, образовании и безопасности, он одновременно поднимает неотложные этические вопросы, касающиеся предрассудков, слежки, неравенства и разрушения человеческой свободы воли. Алгоритмы, обученные на данных, отражающих существующую социальную несправедливость, рискуют консолидировать и усилить их, создав невидимую, но всемогущую сеть контроля, которая определяет, кто имеет доступ к возможностям, а кто исключен. Человеческое суждение, с его тонкостями, интуицией и состраданием, рискует быть вытесненным холодной эффективностью машины.

Однако более глубокий вызов искусственного интеллекта касается самого образа человека. Редукционистский взгляд, рассматривающий человека как сложный биохимический компьютер, находит в искусственном интеллекте своё окончательное оправдание. Если мысль – это просто обработка данных, то машина действительно может превзойти своего создателя. В этой перспективе уникальная, неповторимая и бесконечно ценная личность, которую христианское богословие воспринимает как «по образу», сжимается до набора данных, до предсказуемой модели поведения. Свобода, творчество, любовь, молитва – все эти проявления человеческой уникальности лишаются своей таинственности и анализируются как нейронные процессы. Человечество рискует потерять не только контроль над своими инструментами, но и само понимание того, что значит быть человеком.

И глобальный долг, и искусственный интеллект, несмотря на их различную внешность, проистекают из одного и того же философского корня: апофеоза абстракции и полезности. В случае долга абстракция – это деньги, оторванные от реальной экономики, игнорирующие личность должника. В случае искусственного интеллекта абстракция – это данные, игнорирующие уникальность субъекта. И в обоих случаях логика полезности, стремление к максимальной производительности, будь то экономической или вычислительной, преобладает над любой другой ценностью. Это и составляет более глубокую проблему, идеологическое ядро, с которым необходимо столкнуться. Как уже отмечалось, диалог должен вестись «с религиозным ядром культурного взаимодействия или с его идеологическим ядром, как в случае секулярной культуры». Идеологическое ядро современной секулярной культуры – это именно эта вера во всемогущество абстракции.

Поэтому реакция религиозных общин не может быть оборонительной или негативной. Одного лишь осуждения опасностей недостаточно. Необходимо проецирование альтернативного, позитивного взгляда на человека и общество, взгляда, основанного на убеждении, что люди – «существа, основанные на отношениях», а общество – «взаимодействующее целое». Абстракции долга религии должны противопоставить конкретную реальность солидарности – практику правосудия, требование прозрачности и моральной ответственности в мировых экономических делах. Абстракции искусственного интеллекта они должны защищать неоценимую ценность личности, святость сознания и неприкосновенность свободы. Разработка этики для технологий, основанной на ценностях сострадания, ответственности и достоинства, – одна из самых насущных задач нашей эпохи.

Эти два фронта, экономический и технологический, обнажают несостоятельность чисто светской концепции прогресса. Они заставляют нас вернуться к фундаментальным вопросам, которые современность пыталась игнорировать: что такое человек? Что представляет собой справедливое общество? В чём смысл человеческого существования? На эти вопросы технические решения и экономические предписания молчат. Слово принадлежит великим духовным и религиозным традициям человечества, призванным не давать готовых ответов, а заново открывать горизонт мудрости, созерцания и молитвы. Неспособность земного града найти счастье в абстракции обнаруживает его непреодолимую жажду общения.

Анализ конкретных проблем, связанных с долгами и искусственным интеллектом, возвращает нас к первоначальному вопросу, но уже в новых терминах. Если отправная точка «общей сакральной перспективы» окажется философски шаткой, а светский город не сможет предложить смысла и единения, где же, в конечном счёте, будет место встречи мировых религий? Ответ заключается не в достижении концептуального консенсуса, а в принятии общей миссии: миссии свидетельства. Каждая религиозная традиция призвана свидетельствовать, исходя из собственного опыта откровения, против нигилизма эпохи, предлагая в качестве противоядия не всеобщую духовность, а богатство своей собственной, неповторимой инаковости.

Истинная основа общих действий – не сближение в теории, а совместное служение делу. Эта истина отражена в акценте на важности «диалога жизни как предпосылки межрелигиозного диалога». Мы встречаемся по сути не тогда, когда наши теологии совпадают, а когда наши общины делят хлеб с голодными, заботятся о больных, защищают обиженных. Единство выковывается в общем сопротивлении силам, пытающимся стереть человеческий облик. В этой борьбе разнообразие нашего духовного оружия – не слабость, а богатство.

Христианское свидетельство, в частности, предлагает этому диалогу перспективу, которая стремится не к господству, а к служению: образ Бога как общение Лиц, как вечные отношения любви. Мир в этой призме – не статическое состояние равновесия, а динамическая, эсхатологическая реальность – ожидание окончательного примирения всего сущего во Христе. Совместное действие религий, таким образом, черпает свой глубочайший смысл не из существующего соглашения, а из общей надежды на грядущий мир справедливости и любви.

Поэтому мы не призваны создавать новую глобальную религию консенсуса. Мы призваны, каждый с точки зрения своей веры, создать всемирный союз совести, пророческое свидетельство, которое сохранит открытым горизонт трансцендентного в мире, которому грозит удушье в пределах материального. Наше единство основано не на наших общих убеждениях, а на нашей общей любви к человечеству и на нашем общем обращении к тайне единого Бога. Это единственно возможный мир.

Спасибо всем за внимание.

_________

фотография: Никос Папахристу