Почти все публикации на подобные темы единодушны в причине детской и подростковой жестокости. Картина, которую они рисуют, выглядит прямо-таки катастрофической: индустрия зрелищ и видеоигр обрушивает на наших отпрысков нескончаемый поток жестокости, заглушая в них все человеческое.
Но разве все повзрослевшие любители страшилок становятся бесчувственными убийцами? И из кого все же вырастают гуманисты?
«Первое, что я помню, как я оторвал руку чудовищу. Я притворялся спящим, пока чудовище подкрадывалось и пожирало другого воина, а когда оно приблизилось, чтобы схватить меня, я вскочил, сжал его тяжелую руку стальной хваткой и держал все время, пока мы сражались в за-ле, снося в ярости деревянные стены, а потом зверь понял, что не освободится, и, оторвав себе лапу, бежал, истекая кровью и визжа, смертельно раненный, в свое болотное логово. Подходя-щий подвиг для пятилетнего ребенка.» Этими словами начинается книга американского литера-тора и культуролога Джерарда Джонса «Сражая чудовищ». Описанная им сцена с детства зна-кома каждому англоязычному читателю. «Какой ужасный образец для подражания! - смеется взрослый Джерард Джонс. - Он не делал ничего из того, чему герои должны учить наших детей: не обсуждал решений с группой, не думал в первую очередь о безопасности». Но в то же время очень помогал справиться с детскими страхами, представляя себя в роли бесстрашного Бео-вульфа. На смену героя эпоса по очереди приходили Кинг Конг, Бэтмен, Джеймс Бонд. Они всякий раз были тем «спасательным кругом», за который хватается ребенок (а затем подрос-ток), сталкиваясь с проблемами и не понимая, как поступить в сложной ситуации. Вот в этот момент ему и становится нужен герой-победитель, всегда готовый сражаться и ничего не боя-щийся.
Это происходит с каждым из нас. Но, став взрослыми, мы задвигаем куда-то на задворки лич-ности воспоминания о том упоении, с которым мы играли в войну, и уж совсем не хотим вспо-минать собственные страхи по поводу вещей, кажущихся нам, взрослым, сущей ерундой. Нас вдруг начинает пугать доступность зрелищ такого рода для наших детей - и мы всегда готовы поверить, что это не они выбирают себе «ту сказку, которая нужна», а некие злые силы (напри-мер, киноиндустрия или индустрия видеоигр, заботящиеся, конечно же, только о своих прибы-лях) намеренно приучают их к жестоким и кровавым зрелищам. И действительность вроде бы подтверждает наши страхи: после каждой трагической вспышки беспричинной жестокости пресса с готовностью сообщает нам, что убийца увлекался кровавыми боевиками или компью-терными играми-стрелялками. Эрик Харрис и Дилан Клиболд, расстрелявшие в 1999 году в школе Коламбайн 12 своих товарищей и учителя, а затем покончившие с собой, увлекались иг-рой Doom. Коди Пози, застреливший в 2004-м отца, мачеху и сводную сестру, несколько меся-цев перед этим играл в Grand Theft Auto, а Чо Сын Хи, в апреле прошлого года убивший 32 че-ловека в Вирджинском политехническом институте, предпочитал Manhunt. И общественное мнение даже и без помощи экспертов (в которых, впрочем, тоже никогда не бывает недостатка) воспринимает их стереотипно: насмотрелись - и пошли стрелять! Такое простое объяснение для многих кажется очевидным. И нужно обладать незаурядным интеллектуальным мужеством и непредвзятостью, чтобы публично спросить: а из чего, собственно, нам это понятно?
Задавшись этим вопросом, можно обратиться к научным исследованиям в этой области и обна-ружить необъятную гору работ, самыми различными способами демонстрирующих несомнен-ную связь между насилием в зрелищах и играх и реальным агрессивным поведением. Правда, при более детальном рассмотрении оказывается, что в ряде случаев эту связь усмотрели пресса и общество, но не сами исследователи. В 2001 году группа ученых из Стэнфордского универси-тета во главе с доктором Томасом Робинсоном обнаружила четкую связь между временем, ко-торое младшие школьники тратят на телевизор и видеоигры, и агрессивностью их поведения на детской площадке: чем меньше ежедневная дань «ящику», тем реже дети дерутся и угрожают сверстникам. Исследование привлекло внимание многих масс-медиа, и все они прокомменти-ровали его сходным образом: агрессивность детей воспитывается телевизором, обрушивающим на них поток жестоких зрелищ. Видимо, обозреватели кидались писать свои комментарии, так и не дочитав до конца саму работу: никто из них не заметил, что стэнфордские психологи специ-ально выясняли, какую роль в обнаруженном ими эффекте играло содержание поглощаемых зрелищ. И выяснили: никакой. Дети, подолгу смотрящие телевизор, начинали пихаться и тол-каться, даже если смотрели они исключительно «Телепузиков». В 2005 году Фредерик Зиммер-ман из Университета Вашингтона показал, что эта связь может быть долговременной: наблюдая 1266 детей с 4- до 11-летнего возраста, он обнаружил, что заядлые телезрители гораздо чаще вырастают задирами и драчунами. Зиммерман прямо говорил о том, что главная причина по-вышенной агрессивности - это недостаток времени у взрослых для своих детей, которым при-ходится коротать время у телевизора. Но даже некоторые агентства научных новостей, изложив полученные им цифры, уверенно продолжали: «Вероятнее всего, дело в содержании программ и фильмов»...
Однако в большинстве случаев авторы исследований влияния жестоких зрелищ на детскую аг-рессивность далеки от научной щепетильности докторов Робинсона и Зиммермана. Еще не при-ступив к исследованию, они уже знают: насилие на экране - причина насилия в жизни. В неко-торых исследованиях этот тезис содержался уже в самой постановке задачи: «Целью настоящей работы является демонстрация разрушительного влияния жестоких зрелищ на детскую психи-ку...» Понятно, что ни о какой научной непредвзятости в таких случаях уже не могло быть и ре-чи.
Для получения заранее известного ответа чаще всего используются два метода. Один из них - статистическая корреляция: опросив множество детей, авторы устанавливают, например, что среди любителей фильмов со сценами насилия агрессивное поведение наблюдается заметно чаще, чем среди прочих детей. О том, что в таких исследованиях считается «агрессивным пове-дением», мы поговорим чуть ниже, пока же обратим внимание на их неустранимую слабость: корреляция - вещь симметричная, она не может указать, какая из двух черт является причиной, а какая - следствием. Иными словами, все подобные работы, сколько бы их ни было, можно по-нимать так: не жестокие зрелища делают детей агрессивными, а агрессивные (или чаще неуве-ренные, тревожные, социально не адаптированные) дети тянутся к жестоким зрелищам.
Впрочем, в некоторых случаях авторы пытаются как-то подкрепить это слабое звено в своих построениях. Широкую известность получило долговременное исследование доктора Леонарда Эрона. Опросив в 1960 году группу младшеклассников, он зафиксировал, что те из них, кто лю-бил «крутые» телепередачи, совершают, по мнению сверстников, примерно 20% всех «актов агрессии» в классе. Десять лет спустя те же самые парни были (опять-таки, по мнению их свер-стников) виновны уже в 30% проступков. Исследование выглядит вполне солидно, но начисто игнорирует культурно-психологический контекст: в 1960 году американское общество видело своих героев в людях действия, немногословных крутых парнях; 1970-й - время максимальной популярности пацифизма и отвращения к насилию, особенно в молодежной среде. Представле-ния девятилеток 1960-го и 19-летних юношей 1970-го о том, что такое «акты агрессии», попро-сту несопоставимы. И в самом деле, когда «оценку одноклассников» заменили более объектив-ными методами, в частности личностными тестами, корреляция исчезла без следа.
Другой излюбленный метод - экспериментальный: детям показывают то или иное «жестокое» зрелище, а затем регистрируют изменения в их поведении. И, как правило, успешно обнаружи-вают усиление агрессивности. Корректность такой модели сама по себе вызывает большие со-мнения: ребенок, смотрящий по приказу чужого дядьки в непривычном, похожем на больницу месте в компании незнакомых сверстников не им выбранный фильм - это совсем не тот ребе-нок, что с упоением пялится у себя дома на приключения любимых героев. И снова, как и в случае с корреляционным методом, исправление методологических пороков немедленно сни-жало выраженность эффекта, вплоть до его полного исчезновения или даже перехода в проти-воположный. Так, в 1983 году команда исследователей в максимально естественной и непри-нужденной обстановке показывала одной группе детей фильм с насилием, другой - без насилия, а третьей не показывали ничего. Оказалось, что дети, смотревшие «жестокий» фильм, вели себя после этого более альтруистично и лучше ладили друг с другом, чем дети из других групп.
Но главный порок коренится даже не в неестественных условиях опыта, а в том, что именно считается проявлениями агрессивности. Прародителем всех работ такого рода стал знаменитый эксперимент, проведенный в 1963 году психологом Альбертом Бандурой: дети, посмотревшие фильм про то, как кто-то бьет надувного клоуна, потом били такую же куклу чаще, чем те дети, которые не видели фильма. У нас эта игрушка (специально предназначенная именно для битья) не очень популярна, поэтому с таким же успехом об «агрессивности поведения» можно было бы судить по тому, сколько раз ребенок толкнул ваньку-встаньку или стукнул о пол резиновый мячик. Что, однако, не помешало работе Бандуры стать классической и породить целый ворох подобных исследований. Всем им присущ один и тот же порок: игнорирование разницы между реальным насилием и игрой.
Сами же дети не просто прекрасно чувствуют эту разницу - она для них глубоко принципиаль-на. Любое увлекшее их зрелище в самом деле требует немедленного выхода в игру - это даже не реакция на увиденное, а просто следующая фаза восприятия. И если дети смотрели фильм, где герой сражался с врагами, можно не сомневаться: как только погаснет экран, просмотровый зал тут же превратится в поле битвы. Но у этой азартной возни есть четкие правила — никем не сформулированные, но интуитивно ощущаемые всеми детьми. Любой выход за их рамки (на-пример, действительно болезненный удар или укус) немедленно вызывает яростный протест и приостановку игры. Если же нарушитель будет повторять свои действия, очень скоро ему оста-нется лишь играть с самим собой. Однако высококвалифицированные специалисты продолжа-ют считать (или делать вид, что считают), будто удар подушкой в веселой свалке имеет ту же психологическую природу, что и удар кастетом в подворотне.
Не найдя в работах, посвященных влиянию экранного насилия сколько-нибудь убедительных доказательств того, что оно может быть причиной реального, Джерард Джонс обратился к тем, кто реально имеет дело с детьми: педагогам, школьным и детсадовским психологам и просто родителям. И обнаружил, что многие из них думают так же, как и он, или, по крайней мере, очень сильно сомневаются в концепции «зрелища как причины насилия».
Усилия же борцов с экранной жестокостью на государственном уровне особым успехом не увенчались: как правило, дело ограничивается декларациями. Упомянутый в начале статьи «ан-тиигровой» закон штата Калифорния (по иронии судьбы подписанный Арнольдом Шварценег-гером - живым символом «крутых» зрелищ!) так и не вступил в силу: Ассоциация разработчи-ков развлекательного софта опротестовала его в суде, и он был признан противоречащим Кон-ституции США.
Однако связь между экранным и реальным насилием прочно утвердилась в общественном соз-нании, и многие родители и педагоги сами пытаются оградить своих питомцев от «жестоких» игр и зрелищ.
В упомянутой уже книге Джонса приведено немало историй о том, что получается из подобных благих начинаний. Например, в еврейском детском саду в Гринвич-Виллидже были безусловно запрещены все виды игрушечного оружия, а в праздничном рассказе об исходе евреев из Егип-та ни единым словом не упоминались казни египетские. После рассказа детям, естественно, раздавали праздничную мацу - большие квадратные листы хрустящего хлебца. Один мальчик, взяв такой лист, внимательно посмотрел на него. Затем он зубами проделал довольно аккурат-ный прямоугольный вырез, откусил немного с другой стороны, повертел в руках, подравнял сзади... И вдруг принялся носиться по комнате, наводя на других детей получившееся подобие автомата, а те восторженно визжали и падали на пол «убитыми».
В другом случае в смертоносное оружие перевоплотилась кукла Барби: ее ноги стали рукоят-кой, руки - магазином, а из головы вылетали воображаемые пули. В третьем дети хотели пре-вратить коробку от холодильника в осажденную крепость, но мать строго сказала: «Никаких игр со стрельбой! Почему бы вам не поиграть, что это космический корабль?!» Так они и сде-лали. И едва она уселась обратно в кресло, как услышала восторженные вопли: «Смотри! При-шельцы! Стреляй в них!»
Психолог и невропатолог Эрик Штайн считает: одна из задач растущей личности - научиться отличать фантазию от реальности, совершаемое в воображении - от совершаемого на самом де-ле. И важнейшим средством для этого служит игра, в том числе и с воображаемым оружием.
«Вы делаете для агрессии то, что папаша Фрейд сделал для сексуальности!» - сказал Джонсу один из его собеседников-психологов. В самом деле, кампания против элементов насилия в иг-рах и зрелищах — не первая попытка общества отвратить подрастающее поколение от нежела-тельного поведения, убрав из его мира все, что напоминает о соблазне. В конце XIX века обще-ство точно так же верило, что сексуальность — опасная сила, которую лучше не возбуждать и не обсуждать. Чтобы не вызывать у детей, и особенно подростков, ненужных и преждевремен-ных реакций, необходимо исключить из их поля зрения все, что может наводить на мысль об отношениях полов.
Эту мысль можно проиллюстрировать и другими примерами. В 1920-х-1930-х годах в совет-ских детских учреждениях были запрещены куклы и другие симпатичные игрушки, которые, по мнению педагогов-теоретиков, способствовали преждевременному развитию у девочек мате-ринских инстинктов. А в 1950-х по обе стороны Атлантики авторитетные специалисты убежда-ли молодых мам как можно реже брать младенцев на руки, не ласкать и не баловать. Общего у всех этих начинаний то, что их никогда не удавалось в должной мере соблюсти.
Исходя из взглядов непредубежденных ученых, практикующих психологов и педагогов, нако-нец, родителей, напрашивается следующий вывод: психика ребенка - не чистый лист, на кото-ром записывается все, что подвернется, а активная система, ищущая и выбирающая в потоке информации то, что необходимо ей в данный момент. А игра - не копирование увиденных сцен, а способ освоить и присвоить те явления и отношения, с которыми сталкивается ребенок, найти им место во внутреннем мире и научиться безопасно с ними обращаться. И игры с образами на-силия тут не исключение. Коль скоро насилие и агрессия не только существуют в этом мире, но и заложены в человеческой природе, формирующейся личности надо уметь управляться и с ни-ми. Уметь не только защищать свою суверенность от внешних посягательств, но и контролиро-вать собственный гнев, страх, неуверенность, капризы, облекая их в общественно приемлемые формы.
Это понимание очень близко к взглядам советско-российской психологической школы, выра-женным в так называемой теории деятельности. В нашей собственной стране детей лишали ку-кол именно в те самые годы, когда выдающийся отечественный психолог Лев Выготский закла-дывал основы теории деятельности. Да и сегодня голоса, требующие «защитить детей от тле-творного влияния экранного насилия», раздаются у нас ничуть не реже и не тише, чем в США. Не отстает и просвещенная Европа: в прошлом году, например, в германском бундестаге на полном серьезе обсуждался законопроект, предусматривавший уголовную ответственность (до года тюрьмы!) за «жестокость по отношению к игровым персонажам - людям и человекоподоб-ным созданиям».
Популярность никем и ничем не подтвержденной идеи «зрелища как причины насилия», види-мо, имеет более глубокие и мощные причины, чем та или иная научная теория. И вероятно, од-на из главных среди них - это стойкое нежелание взрослого человека-родителя впустить в соз-нание тот факт, что его ребенок не объект (пусть даже и самой нежной любви), а субъект, от-дельное существо, обладающее собственными желаниями и вкусами. Как пишет Джерард Джонс, борцы с виртуальным насилием любят патетически вопрошать «что мы делаем с наши-ми детьми?!» - но никто из них никогда не спрашивает у самих детей, что они сами думают и зачем им это нужно.
«Первое, что я помню, как я оторвал руку чудовищу. Я притворялся спящим, пока чудовище подкрадывалось и пожирало другого воина, а когда оно приблизилось, чтобы схватить меня, я вскочил, сжал его тяжелую руку стальной хваткой и держал все время, пока мы сражались в за-ле, снося в ярости деревянные стены, а потом зверь понял, что не освободится, и, оторвав себе лапу, бежал, истекая кровью и визжа, смертельно раненный, в свое болотное логово. Подходя-щий подвиг для пятилетнего ребенка.» Этими словами начинается книга американского литера-тора и культуролога Джерарда Джонса «Сражая чудовищ». Описанная им сцена с детства зна-кома каждому англоязычному читателю. «Какой ужасный образец для подражания! - смеется взрослый Джерард Джонс. - Он не делал ничего из того, чему герои должны учить наших детей: не обсуждал решений с группой, не думал в первую очередь о безопасности». Но в то же время очень помогал справиться с детскими страхами, представляя себя в роли бесстрашного Бео-вульфа. На смену героя эпоса по очереди приходили Кинг Конг, Бэтмен, Джеймс Бонд. Они всякий раз были тем «спасательным кругом», за который хватается ребенок (а затем подрос-ток), сталкиваясь с проблемами и не понимая, как поступить в сложной ситуации. Вот в этот момент ему и становится нужен герой-победитель, всегда готовый сражаться и ничего не боя-щийся.
Это происходит с каждым из нас. Но, став взрослыми, мы задвигаем куда-то на задворки лич-ности воспоминания о том упоении, с которым мы играли в войну, и уж совсем не хотим вспо-минать собственные страхи по поводу вещей, кажущихся нам, взрослым, сущей ерундой. Нас вдруг начинает пугать доступность зрелищ такого рода для наших детей - и мы всегда готовы поверить, что это не они выбирают себе «ту сказку, которая нужна», а некие злые силы (напри-мер, киноиндустрия или индустрия видеоигр, заботящиеся, конечно же, только о своих прибы-лях) намеренно приучают их к жестоким и кровавым зрелищам. И действительность вроде бы подтверждает наши страхи: после каждой трагической вспышки беспричинной жестокости пресса с готовностью сообщает нам, что убийца увлекался кровавыми боевиками или компью-терными играми-стрелялками. Эрик Харрис и Дилан Клиболд, расстрелявшие в 1999 году в школе Коламбайн 12 своих товарищей и учителя, а затем покончившие с собой, увлекались иг-рой Doom. Коди Пози, застреливший в 2004-м отца, мачеху и сводную сестру, несколько меся-цев перед этим играл в Grand Theft Auto, а Чо Сын Хи, в апреле прошлого года убивший 32 че-ловека в Вирджинском политехническом институте, предпочитал Manhunt. И общественное мнение даже и без помощи экспертов (в которых, впрочем, тоже никогда не бывает недостатка) воспринимает их стереотипно: насмотрелись - и пошли стрелять! Такое простое объяснение для многих кажется очевидным. И нужно обладать незаурядным интеллектуальным мужеством и непредвзятостью, чтобы публично спросить: а из чего, собственно, нам это понятно?
Задавшись этим вопросом, можно обратиться к научным исследованиям в этой области и обна-ружить необъятную гору работ, самыми различными способами демонстрирующих несомнен-ную связь между насилием в зрелищах и играх и реальным агрессивным поведением. Правда, при более детальном рассмотрении оказывается, что в ряде случаев эту связь усмотрели пресса и общество, но не сами исследователи. В 2001 году группа ученых из Стэнфордского универси-тета во главе с доктором Томасом Робинсоном обнаружила четкую связь между временем, ко-торое младшие школьники тратят на телевизор и видеоигры, и агрессивностью их поведения на детской площадке: чем меньше ежедневная дань «ящику», тем реже дети дерутся и угрожают сверстникам. Исследование привлекло внимание многих масс-медиа, и все они прокомменти-ровали его сходным образом: агрессивность детей воспитывается телевизором, обрушивающим на них поток жестоких зрелищ. Видимо, обозреватели кидались писать свои комментарии, так и не дочитав до конца саму работу: никто из них не заметил, что стэнфордские психологи специ-ально выясняли, какую роль в обнаруженном ими эффекте играло содержание поглощаемых зрелищ. И выяснили: никакой. Дети, подолгу смотрящие телевизор, начинали пихаться и тол-каться, даже если смотрели они исключительно «Телепузиков». В 2005 году Фредерик Зиммер-ман из Университета Вашингтона показал, что эта связь может быть долговременной: наблюдая 1266 детей с 4- до 11-летнего возраста, он обнаружил, что заядлые телезрители гораздо чаще вырастают задирами и драчунами. Зиммерман прямо говорил о том, что главная причина по-вышенной агрессивности - это недостаток времени у взрослых для своих детей, которым при-ходится коротать время у телевизора. Но даже некоторые агентства научных новостей, изложив полученные им цифры, уверенно продолжали: «Вероятнее всего, дело в содержании программ и фильмов»...
Однако в большинстве случаев авторы исследований влияния жестоких зрелищ на детскую аг-рессивность далеки от научной щепетильности докторов Робинсона и Зиммермана. Еще не при-ступив к исследованию, они уже знают: насилие на экране - причина насилия в жизни. В неко-торых исследованиях этот тезис содержался уже в самой постановке задачи: «Целью настоящей работы является демонстрация разрушительного влияния жестоких зрелищ на детскую психи-ку...» Понятно, что ни о какой научной непредвзятости в таких случаях уже не могло быть и ре-чи.
Для получения заранее известного ответа чаще всего используются два метода. Один из них - статистическая корреляция: опросив множество детей, авторы устанавливают, например, что среди любителей фильмов со сценами насилия агрессивное поведение наблюдается заметно чаще, чем среди прочих детей. О том, что в таких исследованиях считается «агрессивным пове-дением», мы поговорим чуть ниже, пока же обратим внимание на их неустранимую слабость: корреляция - вещь симметричная, она не может указать, какая из двух черт является причиной, а какая - следствием. Иными словами, все подобные работы, сколько бы их ни было, можно по-нимать так: не жестокие зрелища делают детей агрессивными, а агрессивные (или чаще неуве-ренные, тревожные, социально не адаптированные) дети тянутся к жестоким зрелищам.
Впрочем, в некоторых случаях авторы пытаются как-то подкрепить это слабое звено в своих построениях. Широкую известность получило долговременное исследование доктора Леонарда Эрона. Опросив в 1960 году группу младшеклассников, он зафиксировал, что те из них, кто лю-бил «крутые» телепередачи, совершают, по мнению сверстников, примерно 20% всех «актов агрессии» в классе. Десять лет спустя те же самые парни были (опять-таки, по мнению их свер-стников) виновны уже в 30% проступков. Исследование выглядит вполне солидно, но начисто игнорирует культурно-психологический контекст: в 1960 году американское общество видело своих героев в людях действия, немногословных крутых парнях; 1970-й - время максимальной популярности пацифизма и отвращения к насилию, особенно в молодежной среде. Представле-ния девятилеток 1960-го и 19-летних юношей 1970-го о том, что такое «акты агрессии», попро-сту несопоставимы. И в самом деле, когда «оценку одноклассников» заменили более объектив-ными методами, в частности личностными тестами, корреляция исчезла без следа.
Другой излюбленный метод - экспериментальный: детям показывают то или иное «жестокое» зрелище, а затем регистрируют изменения в их поведении. И, как правило, успешно обнаружи-вают усиление агрессивности. Корректность такой модели сама по себе вызывает большие со-мнения: ребенок, смотрящий по приказу чужого дядьки в непривычном, похожем на больницу месте в компании незнакомых сверстников не им выбранный фильм - это совсем не тот ребе-нок, что с упоением пялится у себя дома на приключения любимых героев. И снова, как и в случае с корреляционным методом, исправление методологических пороков немедленно сни-жало выраженность эффекта, вплоть до его полного исчезновения или даже перехода в проти-воположный. Так, в 1983 году команда исследователей в максимально естественной и непри-нужденной обстановке показывала одной группе детей фильм с насилием, другой - без насилия, а третьей не показывали ничего. Оказалось, что дети, смотревшие «жестокий» фильм, вели себя после этого более альтруистично и лучше ладили друг с другом, чем дети из других групп.
Но главный порок коренится даже не в неестественных условиях опыта, а в том, что именно считается проявлениями агрессивности. Прародителем всех работ такого рода стал знаменитый эксперимент, проведенный в 1963 году психологом Альбертом Бандурой: дети, посмотревшие фильм про то, как кто-то бьет надувного клоуна, потом били такую же куклу чаще, чем те дети, которые не видели фильма. У нас эта игрушка (специально предназначенная именно для битья) не очень популярна, поэтому с таким же успехом об «агрессивности поведения» можно было бы судить по тому, сколько раз ребенок толкнул ваньку-встаньку или стукнул о пол резиновый мячик. Что, однако, не помешало работе Бандуры стать классической и породить целый ворох подобных исследований. Всем им присущ один и тот же порок: игнорирование разницы между реальным насилием и игрой.
Сами же дети не просто прекрасно чувствуют эту разницу - она для них глубоко принципиаль-на. Любое увлекшее их зрелище в самом деле требует немедленного выхода в игру - это даже не реакция на увиденное, а просто следующая фаза восприятия. И если дети смотрели фильм, где герой сражался с врагами, можно не сомневаться: как только погаснет экран, просмотровый зал тут же превратится в поле битвы. Но у этой азартной возни есть четкие правила — никем не сформулированные, но интуитивно ощущаемые всеми детьми. Любой выход за их рамки (на-пример, действительно болезненный удар или укус) немедленно вызывает яростный протест и приостановку игры. Если же нарушитель будет повторять свои действия, очень скоро ему оста-нется лишь играть с самим собой. Однако высококвалифицированные специалисты продолжа-ют считать (или делать вид, что считают), будто удар подушкой в веселой свалке имеет ту же психологическую природу, что и удар кастетом в подворотне.
Не найдя в работах, посвященных влиянию экранного насилия сколько-нибудь убедительных доказательств того, что оно может быть причиной реального, Джерард Джонс обратился к тем, кто реально имеет дело с детьми: педагогам, школьным и детсадовским психологам и просто родителям. И обнаружил, что многие из них думают так же, как и он, или, по крайней мере, очень сильно сомневаются в концепции «зрелища как причины насилия».
Усилия же борцов с экранной жестокостью на государственном уровне особым успехом не увенчались: как правило, дело ограничивается декларациями. Упомянутый в начале статьи «ан-тиигровой» закон штата Калифорния (по иронии судьбы подписанный Арнольдом Шварценег-гером - живым символом «крутых» зрелищ!) так и не вступил в силу: Ассоциация разработчи-ков развлекательного софта опротестовала его в суде, и он был признан противоречащим Кон-ституции США.
Однако связь между экранным и реальным насилием прочно утвердилась в общественном соз-нании, и многие родители и педагоги сами пытаются оградить своих питомцев от «жестоких» игр и зрелищ.
В упомянутой уже книге Джонса приведено немало историй о том, что получается из подобных благих начинаний. Например, в еврейском детском саду в Гринвич-Виллидже были безусловно запрещены все виды игрушечного оружия, а в праздничном рассказе об исходе евреев из Егип-та ни единым словом не упоминались казни египетские. После рассказа детям, естественно, раздавали праздничную мацу - большие квадратные листы хрустящего хлебца. Один мальчик, взяв такой лист, внимательно посмотрел на него. Затем он зубами проделал довольно аккурат-ный прямоугольный вырез, откусил немного с другой стороны, повертел в руках, подравнял сзади... И вдруг принялся носиться по комнате, наводя на других детей получившееся подобие автомата, а те восторженно визжали и падали на пол «убитыми».
В другом случае в смертоносное оружие перевоплотилась кукла Барби: ее ноги стали рукоят-кой, руки - магазином, а из головы вылетали воображаемые пули. В третьем дети хотели пре-вратить коробку от холодильника в осажденную крепость, но мать строго сказала: «Никаких игр со стрельбой! Почему бы вам не поиграть, что это космический корабль?!» Так они и сде-лали. И едва она уселась обратно в кресло, как услышала восторженные вопли: «Смотри! При-шельцы! Стреляй в них!»
Психолог и невропатолог Эрик Штайн считает: одна из задач растущей личности - научиться отличать фантазию от реальности, совершаемое в воображении - от совершаемого на самом де-ле. И важнейшим средством для этого служит игра, в том числе и с воображаемым оружием.
«Вы делаете для агрессии то, что папаша Фрейд сделал для сексуальности!» - сказал Джонсу один из его собеседников-психологов. В самом деле, кампания против элементов насилия в иг-рах и зрелищах — не первая попытка общества отвратить подрастающее поколение от нежела-тельного поведения, убрав из его мира все, что напоминает о соблазне. В конце XIX века обще-ство точно так же верило, что сексуальность — опасная сила, которую лучше не возбуждать и не обсуждать. Чтобы не вызывать у детей, и особенно подростков, ненужных и преждевремен-ных реакций, необходимо исключить из их поля зрения все, что может наводить на мысль об отношениях полов.
Эту мысль можно проиллюстрировать и другими примерами. В 1920-х-1930-х годах в совет-ских детских учреждениях были запрещены куклы и другие симпатичные игрушки, которые, по мнению педагогов-теоретиков, способствовали преждевременному развитию у девочек мате-ринских инстинктов. А в 1950-х по обе стороны Атлантики авторитетные специалисты убежда-ли молодых мам как можно реже брать младенцев на руки, не ласкать и не баловать. Общего у всех этих начинаний то, что их никогда не удавалось в должной мере соблюсти.
Исходя из взглядов непредубежденных ученых, практикующих психологов и педагогов, нако-нец, родителей, напрашивается следующий вывод: психика ребенка - не чистый лист, на кото-ром записывается все, что подвернется, а активная система, ищущая и выбирающая в потоке информации то, что необходимо ей в данный момент. А игра - не копирование увиденных сцен, а способ освоить и присвоить те явления и отношения, с которыми сталкивается ребенок, найти им место во внутреннем мире и научиться безопасно с ними обращаться. И игры с образами на-силия тут не исключение. Коль скоро насилие и агрессия не только существуют в этом мире, но и заложены в человеческой природе, формирующейся личности надо уметь управляться и с ни-ми. Уметь не только защищать свою суверенность от внешних посягательств, но и контролиро-вать собственный гнев, страх, неуверенность, капризы, облекая их в общественно приемлемые формы.
Это понимание очень близко к взглядам советско-российской психологической школы, выра-женным в так называемой теории деятельности. В нашей собственной стране детей лишали ку-кол именно в те самые годы, когда выдающийся отечественный психолог Лев Выготский закла-дывал основы теории деятельности. Да и сегодня голоса, требующие «защитить детей от тле-творного влияния экранного насилия», раздаются у нас ничуть не реже и не тише, чем в США. Не отстает и просвещенная Европа: в прошлом году, например, в германском бундестаге на полном серьезе обсуждался законопроект, предусматривавший уголовную ответственность (до года тюрьмы!) за «жестокость по отношению к игровым персонажам - людям и человекоподоб-ным созданиям».
Популярность никем и ничем не подтвержденной идеи «зрелища как причины насилия», види-мо, имеет более глубокие и мощные причины, чем та или иная научная теория. И вероятно, од-на из главных среди них - это стойкое нежелание взрослого человека-родителя впустить в соз-нание тот факт, что его ребенок не объект (пусть даже и самой нежной любви), а субъект, от-дельное существо, обладающее собственными желаниями и вкусами. Как пишет Джерард Джонс, борцы с виртуальным насилием любят патетически вопрошать «что мы делаем с наши-ми детьми?!» - но никто из них никогда не спрашивает у самих детей, что они сами думают и зачем им это нужно.
Обсуждения Влияние экранного насилия на агрессивность детей