Дом.
Он построил дом. Высокий и просторный. С обширным подвалом и независимыми удобствами на любом из трех этажей. Во дворе соорудил гараж на две машины, пристроил к ним сауну. Без бассейна, но с камином и столиком в предбаннике, отделанном вагонкой под светлым лаком. Дом обнес забором- гармошкой из белого кирпича…. И ушла мечта. Даже теплую галерею от первого этажа к сауне не достроил. Так и висели увядшие цветы под стеклом со снежными сугробами поверху. Ушла мечта, и стало пусто. Сын отделился. Занедужившая дочь, – через больницу да с палочкой… Ей ли по этажам скакать! Так и закуковали под пенсию с боевой подругой своей. Вдвоем на кухне в подвале. В другой (большой), что сияла на первом этаже, только при параде и накрывали.
А винный завод под боком.… Чтоб ему! И пиво… бархатное, густое… Прямо из запотевших алюминиевых каг. И тары бары о судьбе.… Не без воблы, до солового оловянного блеска средь белопенных усищ, слетавшихся «на халявку» дружбанов. Ой, тоска!
Сегодня* обустроили ему новую квартирку двухметровую. Насыпали крышу с угловатым гранитом при портрете. Над головой сосны мачтовые в колючих кронах колобродят метелью.… То запоздавшим апрельским снегом ускользающая душа его прощалась с вечным Духом, отлетающим за новой одеждой своей...
Дом продали, и дай Бог, чтобы в нем снова поселилась мечта!
Февраль 2004
*Сегодня – г. Челябинск 11.04.2000г.
Сон
– Тага-а-нка…– На меня смотрели с жалостливым уважением, с которым принято смотреть на юродивых. – Я что-то не того?..
Седая старушка окатила деланным равнодушием и вдруг испуганно охнула.
– Ты оттуда! – Я, разумеется, понимал, что откуда-то взялся, поэтому без задней мысли утвердительно кивнул. – Оттуда, значит…
Мне показалось, что бабулька изобразила руками нечто ритуальное, но что именно, я не понял в силу религиозной безграмотности.
– Здесь нет тюрем, сынок…
Я несколько опешил. Моя песенка под нос о знаменитой Московской «Таганке» ничего общего с обычным конгломератом мыслей в голове не имела. Я просто шел по городу, чесал глаза о прохожих и напевал, что в голову взбредет.
– Так не бывает! – пробормотал я, почему-то глубоко внутри со своими словами не соглашаясь.
– Вот и не соглашаешься, потому, как царя Петра не чтишь…
– За что чтить душегуба?
Старушка окатила меня сожалением блеклых и вместе с тем удивительно проницательных глаз.
– В любом худо ищи доброе зерно! Так то. – И, очевидно щадя мое недоумение, пояснила: – По царской задумке у нас ворам да пьяни ошейники одевают с гирьками по двести граммов за каждый прожитый год, Да с надписью по верху, за что нацепили, стало быть. И денежки в казну от них текут, и иным-прочим пример наглядный.… А снять тот ошейник можно… вместе с головой! Дело добровольное, известно…
Мимо текли прохожие, я присматривался к шеям, ища подтверждение старухиных слов, и не находил.
– И не ищи! – шамкнуло в ухе бабкиным голосом. Сама она куда-то подевалась. – Про «Не обмани Бога в ближнем своем!» дитю в утробе объяснят, потом с молоком матери да с потом ее в самое сердце впитают.
Каким образом я оказался у окошечка вокзальной кассы, объяснить не могу. Кассиршей оказалась все та же пронзительная старушка. Впрочем, ее присутствию я не удивился.
«А что есть Бог?» – хотел я спросить, но челюсти точно срослись. Я отчетливо различал покрашенный в синее кабинетик, подоконник с роскошным от бутонов декабристом и цветущими во всю глоксиниями, угол двери слева, и не мог промолвить ни слова. Старушка молча смотрела на меня добро и печально.
Я проснулся от прикосновения легкой обиды изнутри. Скулы болели, и сон не отпускал. И вдруг я понял, что задал вопрос, на который буду отвечать всяким днем своей жизни, и успокоюсь ответив.
Памяти краеведа-археографа Творогова Л. А., вернувшего нам Слово о плку Игореве.
Дед.
– Я видел Вас…
(Псков. 50-е. автор)
Вечер. Небо плакало редкими каплями. Под сенью вековых лип в сторону Покровской башни приволакивая правую ногу, хромал старик, и белая с зеленью шевелюра его казалась ровесницей поросшему мохом и травой известняку стены.
Молча, хохоча и передразнивая скрюченную старостью стать, за стариком увязалась стайка ребятишек лет двенадцати, как бы помогая тому медленно перемещаться своими зачастую совсем уж неприличными телодвижениями.
Погруженный в свои мысли, пораженный глухотой в лагерях при Беломор-канале, старый ученый не слышал глумливой погони. А единственного (для него!) надежного общества собак, что разношерстным шлейфом сопровождали прогулки хозяина, сегодня не было видно. Дождь капал, и мокрое лицо в обрамлении некогда «львиной», а ныне поредевшей гривы безмолвно плакало, прощаясь с этим Миром, оставаясь человечески прекрасно-гордым и бесконечно одиноким.
Мальчишки не видели лица, пропустили они и скорбный заголовок в газете на следующий день. И растаяло туманом «Слово…» твое, обращенное.… Прости им…
Август 2004.
Он построил дом. Высокий и просторный. С обширным подвалом и независимыми удобствами на любом из трех этажей. Во дворе соорудил гараж на две машины, пристроил к ним сауну. Без бассейна, но с камином и столиком в предбаннике, отделанном вагонкой под светлым лаком. Дом обнес забором- гармошкой из белого кирпича…. И ушла мечта. Даже теплую галерею от первого этажа к сауне не достроил. Так и висели увядшие цветы под стеклом со снежными сугробами поверху. Ушла мечта, и стало пусто. Сын отделился. Занедужившая дочь, – через больницу да с палочкой… Ей ли по этажам скакать! Так и закуковали под пенсию с боевой подругой своей. Вдвоем на кухне в подвале. В другой (большой), что сияла на первом этаже, только при параде и накрывали.
А винный завод под боком.… Чтоб ему! И пиво… бархатное, густое… Прямо из запотевших алюминиевых каг. И тары бары о судьбе.… Не без воблы, до солового оловянного блеска средь белопенных усищ, слетавшихся «на халявку» дружбанов. Ой, тоска!
Сегодня* обустроили ему новую квартирку двухметровую. Насыпали крышу с угловатым гранитом при портрете. Над головой сосны мачтовые в колючих кронах колобродят метелью.… То запоздавшим апрельским снегом ускользающая душа его прощалась с вечным Духом, отлетающим за новой одеждой своей...
Дом продали, и дай Бог, чтобы в нем снова поселилась мечта!
Февраль 2004
*Сегодня – г. Челябинск 11.04.2000г.
Сон
– Тага-а-нка…– На меня смотрели с жалостливым уважением, с которым принято смотреть на юродивых. – Я что-то не того?..
Седая старушка окатила деланным равнодушием и вдруг испуганно охнула.
– Ты оттуда! – Я, разумеется, понимал, что откуда-то взялся, поэтому без задней мысли утвердительно кивнул. – Оттуда, значит…
Мне показалось, что бабулька изобразила руками нечто ритуальное, но что именно, я не понял в силу религиозной безграмотности.
– Здесь нет тюрем, сынок…
Я несколько опешил. Моя песенка под нос о знаменитой Московской «Таганке» ничего общего с обычным конгломератом мыслей в голове не имела. Я просто шел по городу, чесал глаза о прохожих и напевал, что в голову взбредет.
– Так не бывает! – пробормотал я, почему-то глубоко внутри со своими словами не соглашаясь.
– Вот и не соглашаешься, потому, как царя Петра не чтишь…
– За что чтить душегуба?
Старушка окатила меня сожалением блеклых и вместе с тем удивительно проницательных глаз.
– В любом худо ищи доброе зерно! Так то. – И, очевидно щадя мое недоумение, пояснила: – По царской задумке у нас ворам да пьяни ошейники одевают с гирьками по двести граммов за каждый прожитый год, Да с надписью по верху, за что нацепили, стало быть. И денежки в казну от них текут, и иным-прочим пример наглядный.… А снять тот ошейник можно… вместе с головой! Дело добровольное, известно…
Мимо текли прохожие, я присматривался к шеям, ища подтверждение старухиных слов, и не находил.
– И не ищи! – шамкнуло в ухе бабкиным голосом. Сама она куда-то подевалась. – Про «Не обмани Бога в ближнем своем!» дитю в утробе объяснят, потом с молоком матери да с потом ее в самое сердце впитают.
Каким образом я оказался у окошечка вокзальной кассы, объяснить не могу. Кассиршей оказалась все та же пронзительная старушка. Впрочем, ее присутствию я не удивился.
«А что есть Бог?» – хотел я спросить, но челюсти точно срослись. Я отчетливо различал покрашенный в синее кабинетик, подоконник с роскошным от бутонов декабристом и цветущими во всю глоксиниями, угол двери слева, и не мог промолвить ни слова. Старушка молча смотрела на меня добро и печально.
Я проснулся от прикосновения легкой обиды изнутри. Скулы болели, и сон не отпускал. И вдруг я понял, что задал вопрос, на который буду отвечать всяким днем своей жизни, и успокоюсь ответив.
Памяти краеведа-археографа Творогова Л. А., вернувшего нам Слово о плку Игореве.
Дед.
– Я видел Вас…
(Псков. 50-е. автор)
Вечер. Небо плакало редкими каплями. Под сенью вековых лип в сторону Покровской башни приволакивая правую ногу, хромал старик, и белая с зеленью шевелюра его казалась ровесницей поросшему мохом и травой известняку стены.
Молча, хохоча и передразнивая скрюченную старостью стать, за стариком увязалась стайка ребятишек лет двенадцати, как бы помогая тому медленно перемещаться своими зачастую совсем уж неприличными телодвижениями.
Погруженный в свои мысли, пораженный глухотой в лагерях при Беломор-канале, старый ученый не слышал глумливой погони. А единственного (для него!) надежного общества собак, что разношерстным шлейфом сопровождали прогулки хозяина, сегодня не было видно. Дождь капал, и мокрое лицо в обрамлении некогда «львиной», а ныне поредевшей гривы безмолвно плакало, прощаясь с этим Миром, оставаясь человечески прекрасно-гордым и бесконечно одиноким.
Мальчишки не видели лица, пропустили они и скорбный заголовок в газете на следующий день. И растаяло туманом «Слово…» твое, обращенное.… Прости им…
Август 2004.
Обсуждения Зарисовки с натуры окончание