Волшебники

Об авторе: Автор – Авдеев Сергей Сергеевич – техник геофизик, штурман авиации вооруженных сил и спелеолог. Все им созданное, многократно рассказывалось у костров или при свечах в путешествиях спелеоклуба “Зодиак» по сопкам Приморья, Кольскому п/о, Уралу, С.Кавказу, Крыму и Подмосковью.

Исключая рассказы (Штурманские зарисовки) и стихи, по жанру “Костры и свечи” – фантастика на добротной реалистичной основе, что нередко вызывает невольный вопрос читателей и слушателей: – А это, правда, было?

– Я не знал, – говорит один из героев “Волшебников”, – о том, что в сказках правда!

Жизнь автор пишет, как понимает ее сам, используя сказку лишь фоном своего не стандартного воззрения. Добро и Зло, Любовь и Ненависть, Бог и Дьявол – не противопоставляются, а рассматриваются едиными категориями: “Безо лжи и правды нет; … лишь Добром можно справиться со Злом; …Без Греха, как поймешь Благочестие? “Нет худа, без добра” – не просто пословица, если хорошенько вдуматься в ее смысл”. Через три года после «Волшебников» в повести (для начинающих интересоваться буддизмом) «Слепец» автор приведет слова Конфуция о том, что со Злом следует бороться справедливостью.

Что соединяет «добро и худо»? (Бога и дьявола, как принято считать.) Устойчивое Равновесие или некая живая неразрывная сила? Для самого автора далеко не сразу приходит внутреннее прозрение: наш мир всегда и во всем тройственен! Полярности, связанные силой, корни которой в глубинах сверх тонкого мира. Автор указывает пути самостоятельного поиска ответов, оставляя право выбора предпочитаемого знака (Дух и Материя) за читателем.

«Я преклоняюсь перед гением Рублева, перед его “Троицей” – скажет автор об этом своем личном прозрении. – Мы так легко проходим, не понимая очевидного!» Но об этом, вдруг поразившем глубиной прозрении, он сам же и писал четверть века назад (рассказ Мысли): – “…получается, …видимость двойственности. НАКАЗАНИЕ БЕЗ ЛЮБВИ – ПРЕСТУПНО! Найдите слова, способные достучаться до людских сердец! ”

Органично вплетается в повествование отношение автора к войне. Война для него, бывшего штурмана Вооруженных Сил, всегда грязная привилегия сильного. “Никто из живущих не в праве решать, кому и когда умирать. Ты обязан знать об этом.… Убивать себе подобных, противоречит… выживанию” В том числе тебя самого, оставшегося равнодушной серостью.

Сказка и повести Авдеева изобилуют встречами с миром непознанного и уверенностью, что читатель найдет ответ на животрепещущие вопросы: – Кто Мы, для чего живем в этом прекрасном, жестком, полном тайн и загадок мире, научится Верить без фанатизма, Любить и прощать искренне, Надеяться и бороться без жестокости?

Редкая и далеко не бесспорная для литературы тема. Одно ясно, говоря языком современной критики: ...вне учета специфических особенностей эволюции, история литературы развиваться, не может. Особый интерес приобретает фактор общедоступного и в этом, просветительски "серьезном смысле… легкого чтения" со своим кругом понятий и творческим методом, собственной оригинальной поэтикой.

Читайте внимательно и прислушивайтесь к себе. Вы на пороге…

Доктор филологических наук Н.Л.Вершинина
От автора: Я боюсь опоздать с антологией своих походных сказок, в которых приключения и фантазия лишь прикрытие духовных закономерностей нашего непростого Мира, где без помощи старшего поколения разобраться в моем своеобразном “Путеводителе по Жизни” юным окажется не всегда под силу.

Я боюсь опоздать, наблюдая расслоение среди подростков, вызванное заскоками нашего образования, когда с первых шагов ребенка выделяется элита, получающая от преподавания “и вершки, и корешки” и изгои, научившиеся к девятому классу курить “травку”, обожать насилие и сексуальные игры, имея отдаленное представление о счете в уме, таблице умножения и классиках литературы. Скажу более, при не развитой способности к чтению, не умея изъясниться без мата этот брошенный родителями и обществом несчастный народец разучился слышать, познавая действительность на “тусовках”, через пресловутый “ящик” или “видак” с кассетами разлагающего сознание содержания.

Я боюсь опоздать и в силу своего возраста, и резкого уменьшения числа слушателей – искателей приключений, которым рассказывал эти истории у костра или при свечах в пещерах, откуда выросло название глав моих сказок. К перечисленным причинам добавился страх родителей за благополучный исход походов, страх перед грязной пеной кипящего котла общества, в котором мы не сумели во время отделить “зерна от плевел”.

На подобном фоне трудно убедить читателя в необходимости его личного доказательства Природе лояльного к ней отношения, своей способности стать на ее защиту. А такие доказательства необходимы! Вернувшиеся живыми с непрекращающихся войн бывшие клубовские “походники” поняли меня своевременно. И оценили.

Сегодня исследуя духовное наследие предков, мы обязаны вложить в юные сердца постулаты истины о Мире. Обязаны перед теми, кого выпустили в сей непростой Мир в надежде на счастье. Никто, кроме нас, не разовьет в них понимание необходимости духовного совершенства личности, как действующего средства ее физической защиты.

Книга не рассчитывалась на определенный возраст. Самым юным она рекомендуется в виде устных пересказов старших. Среднему школьному возрасту я бы рекомендовал параллельное (поочередное со взрослыми чтение) с обсуждением затронутых духовных истин. Хочу верить, мои книги помогут вам поверить беспредельной мощи собственных сил.

Я боюсь к вам опоздать!
Автор.

Костер первый.

Самум – страшное слово. Оно приводит меня в трепет и сейчас, спустя сорок лет после того, как наш отряд... как мои товарищи, не выдержав натиска песчаной бури, навечно успокоились под слоем бурого песка в предгорьях Памира, из-за чего я, ругая себя до злых слез досады, не могу указать (достаточно достоверно) их братскую могилку Я виноват. Близкие, ушедших в вечность, не могут ни приехать, ни пройти к ней, чтобы выплакаться, являя прощальные почести тем, кого они совсем недавно любили и ждали. Фантастические видения страны мертвых, встают перед моим взором при случайном упоминании о самуме в любом самом пустяковом разговоре, а жуткие призраки небытия заставляют сотрясаться мое дряхлеющее тело пробирающей до костей мерзкою дрожью животного страха.

Тогда, пол века назад, я был молодым крепким парнем. Работал в Южно-Казахстанской геофизической экспедиции простым радиометристом, в задачу которого, как известно, входит поиск радиоактивных рудных тел. Работа меня не обременяла, доставляя ни с чем не сравнимое наслаждение первооткрывателя, позволяя вести относительно уединенный образ жизни, оставаясь, долгие часы tet a tet с Природой. Не стесняясь стороннего глаза, я старался каждым своим поступком, каждым своим шагом, выразить ей свою сыновью любовь и преданность. И Природа, смею Вас уверить, не однажды отвечала мне взаимностью, приходя на выручку в критически-опасных ситуациях. Тому, что я жив и пишу, уверен, я обязан именно этой нашей обоюдной привязанности.

Основные силы бригады накануне того страшного дня перебрались под Талды-Курган, оставив меня с крошечной группой камеральщиков на самом краю Сары-Ишикотауских песков в двадцати километрах от алма-атинского тракта.

Мои друзья (два студента-лаборанта плюс семья геологов – муж и жена с семилетним золотоволосым да синеглазым Васьком-Иваськом) с утра занялись укладкой образцов в длинные ячеистые ящики, что мы сколотили в день отъезда бригады. Дабы не стать помехой в несложной, требующей известного внимания и навыка работе, я накинул ремни прибора и углубился в лабиринт зеленых увалов: проверить “на вшивость” обнаруженный между профилями коренной выход кварцевой жилы.

Проверка затянулась. Закончив, я торопливо вышагивал в лагерь, ориентируясь не столько по карте и компасу, сколько по разгорающейся багровой полоске предзакатного солнца, всецело полагаясь на внутреннее чутье и, радуясь, что маленький Ивасек не увязался со мной.

Первое дыхание суховея коснулось меня в неглубокой лощине с тощей струйкой ручейка посередине, по которой я и надеялся достичь стоянки. Жара не спадала. Мне казалось, я плыву миражом при полном безветрии и беззвучии, ожидая разгоряченным телом неуловимо-прохладных струй, приближающейся ночи. Багровая полоса над горизонтом со стороны заката вдруг как-то сразу раздвинулась и охватила полнеба. Набирающий вечернюю свежесть воздух сделался удушливым и горячим. Запахло пылью. Почуяв неладное, я торопливо выбрался на ближайший ко мне пригорок, где одиноко рос выгоревший на солнцепеке куст с усохшими до черноты “волчьими” ягодами, и к ужасу своему обнаружил надвигающуюся на меня бурую стену поднятого к небу песка. Передовой отряд смерчей метался по пустыне из края в край, извиваясь и высверкивая яркими подпалинами ржавых пятен, под непонятно каким образом, попадавшим на них солнцем.

– Ave Mari-i-ja! – пел ветер задушевным сопрано малыша Робертино.

– О, мама мия! – отвечая ветру, вырвалось у меня по-итальянски, а глаза торопливо шарили по окрестностям в поисках укрытия от надвигающегося песчаного ужаса. Но кроме злополучного куста с запеченной волчьей ягодой ничего не находилось, а ветер крепчал и, со все возрастающей свирепостью, швырял и швырял в глаза пригоршни колючего и горячего месива.

– Ave Mari-i-ja-а-а!
Делать было нечего. Припоминая рассказы бывалых людей, я освободил прибор от кобуры, которую не замедлил примотать к лицу полинявшей майкой, создав, таким образом, подобие респиратора и упал под куст, обернувшись к ветру голой спиной и, втянув спрятанную между коленей голову в плечи, защищая ничем непокрытую макушку, пропахшими солнцем и пылью руками. Одинокий куст, таким образом, оказался единственной преградой между мной и разыгравшейся не на шутку стихией.

– Ave Mari-i-ja-а-а!
Дышать в моем изобретении было решительно нечем, а через минуту сделалось уж совсем невыносимо. Уши заложило, кровь застучала в висках колокольным звоном, обнаженную спину придавила колючая и горячая тяжесть. В горле запершило настолько резко и больно, что, позабыв обо всем, я приподнялся на руках, сбрасывая с себя груды песка, и закашлялся, давясь мелкой пылью, обильно хлынувшей в мои легкие сквозь бессознательно протиснутые под маску пальцы. Веки дрогнули и приоткрылись сами собой в слепом прищуре.

О небо! Невероятно огромного роста старуха в глухом черном платье смотрела на меня, не мигая, держа перед собой старинные песочные часы. И я сам, и буря, и занимающая все видимое пространство местность оказались внутри этого антикварного устройства для измерения времени. С плоской хрустальной крышки на мою голову продолжал сыпаться золотистый песок. Но дышать сделалось вдруг легче, я перестал кашлять, и старался “переварить”, не вписывающееся в мое представление о мире, более чем странное происшествие.

– Ты в отключке или спятил, – сказал я себе удрученно, убедившись, что видение не исчезло после крепкого щипка за мягкое место.

Бледное лицо старухи в обрамлении сверкающих подвесков за время моих нелепых рассуждений оставалось строгим, но не жестоким. Глубоко посаженные аметистовой глубины глаза разглядывали меня из сети лучистых морщинок без любопытства, с печальной любовью и состраданием. Жемчужные циферблаты по черному полю платья жили, отсчитывая неведомые мне отрезки времени.

– A-а-ve Mari-i-ja!
– О, мама мия! – снова пробормотал я, протирая лицо от последствий песчаной лавины и стараясь разглядеть старуху получше. Страх не пришел, я честно старался понять, что же со мной происходит.

– Пойдешь к востоку! – узкие губы разжались с рокотом уходящей грозы. – Возле золотой горы отвернешь камень! Прочти и запиши послание неба!

Буря вернулась. Шквал песка хлестко обрушился на спину, мелькнуло в круговерти бледное лицо, алмазные берега у аметистовых озер, черный бархат ночи и пять жемчужных циферблатов с остановившимися “мертвыми” стрелками. Я снова рухнул под куст, ничего уже не соображая, и без сопротивления отдаваясь во власть всепоглощающей колючей темени.

Светили звезды, и взошла луна. Я давно оставил неверное свое прибежище частью поломанное, частью засыпанное и обглоданное ненасытным песком “до белых костей”. Полумесяц бархана замер над головой в зловещей неподвижности, основательно придавив меня своей расплющенной подошвой. Тощий куст устоял! А от лощины, по которой несколько часов тому назад я вышагивал с такой легкостью, не осталось и следа. Песок широким бугристым языком вклинился между увалами, изменив окружающий ландшафт до совершенной неузнаваемости.

Не отдавая себе отчета, я бросился к лагерю, вернее к тому месту, где он должен находиться. Песок осыпался под ногами, щедрыми горстями набивался в ботинки, мешая движению, не то и полностью прекращая его. Постепенно, и словно нехотя, небо на востоке посветлело, и по горизонту обозначилась черная цепочка знакомых вершин. Сверившись с картой (о точности на таком расстоянии можно было только мечтать) я определил место стояния и понял, что нахожусь где-то рядом с лагерем.

“Где-то над лагерем!” – обожгла мысль.
Застывшее серебристое море простиралось окрест, светила луна, а со стороны гор донеслась заунывная звериная рапсодия. И мне, как тому одинокому шакалу, захотелось вдруг выбраться на бархан и завыть, опустившись на хвост и, задрав морду к луне, от охватившей душу непереносимой тоски и отчаяния.

– Ave Mari-i-ja!
“Может еще не поздно?” Скатившись между барханами, я принялся лихорадочно разгребать песок в безумной надежде добраться до ящиков или брезента палаток и освободить заживо погребенных своих товарищей. Пот тек ручьем, ломило в пояснице, а не защищенные рукавицами руки скоро засаднили. Разорвав майку, я кое-как перебинтовал их, опрокинувшись на спину и продолжая работу ногами, обутыми в твердые как камень рабочие ботинки. Песок тотчас осыпался назад, но с упорством маньяка я выталкивал и выкидывал его из подобия образовавшейся от моих усилий лунки, не в силах остановиться или позволить себе передышку.

Но, чу! Что за тени заколебались вдруг в неверном мареве лунного сияния и окружили мой более чем скромный раскоп? Пять прозрачных отдающих зеленью фигур безмолвно стали в нескольких шагах, сжимая в почти неразличимых глазом руках фосфоресцирующие циферблаты с застывшими стрелками.

“Двадцать два, двадцать один, двадцать четыре, семь и снова двадцать четыре”, – считывал я остановившееся время, не смея поднять глаза выше и глянуть в лица посланцев неведомого и страшного мира. Я осознал, что стоит передо мной, и испугался нетленной правды небытия. Узнал и “мертвые” часы с черного платья старухи. Призраки, казалось, уловили мое состояние. Они заколебались, начали, было таять, но вдруг тот, что напоминал сложением ребенка, присел и приветливо помахал мне рукой.

– О, мама мия! – в третий раз за безумные сутки пробормотал я, распознавая в неверных бликах холодного света нежные черты, вчера еще золотоволосого и синеглазого Васька. Ноги мои подкосились, и я повалился навзничь, размазывая по лицу слезы отчаяния примитивными бинтами, что некогда служили мне потрепанной в скитаниях за кладами Земли майкой. – Я люблю тебя, Боже! На все воля Твоя! Только почему он? За что? Такой маленький?! Он же чист как слезы!

Но малыш, не обращая внимания на мои стенания, приблизился и выразительно показал прозрачной ручкой на восток. Брови вразлет парили над черной бездной лица зеленой чайкой:

– У золотой горы, – шелестели песком барханов призрачные губы химеры.

– Я сейчас пойду, – прошептал я, с обреченностью оглядывая залитые мертвым светом окрестности. – Сейчас... Не торопи меня, Ва... васек.

Призраки дружно закивали и, вытянув руки к востоку, растаяли.

Каким потрясенным не оказалось мое воображение, у меня достало ума разбинтовать руки и изготовить подобие “фонариков”, закрывающих верх не в меру коротких голенищ, с тем, чтобы не растереть до крови ноги, непрерывно затекающим в обувь песком.

Однако путь мой, к указанному грозной старухой месту, оказался совершенно не трудным. Память сохранила удивительную легкость шага, который и шагом то назвать совестно. Я летел над застывшим морем, не прикладывая усилий, а «берег», между тем, стремительно приближался, и волшебным маяком сиял зеленый луч восходящего солнца заветной целью пути.

Вот и черный камень, что напророчила мне старуха. Стоит ли говорить, с каким трепетом я его отвернул! В темной глубине лежал кристалл, из прозрачной глубины которого непрерывной россыпью выплывали на поверхность и мерцали, угасая, едва приметные золотистые искры.

На ощупь кристалл оказался довольно-таки холодным, но стоило согреться ему от теплоты моих ладоней, как сознание мое помутилось... Совсем иные картины и образы завладели умом и не отпускали множество часов кряду, до тех самых пор, пока я во всех подробностях не просмотрел приключения побратимов, историю которых и должен был запечатлеть на бумаге.

С последними видениями волшебного сна кристалл растаял без следа, а мне осталось единственно предположить, что уменьшался он постепенно, непостижимым образом проникая в мой мозг и, застревая в нем не противным, но ощутимым зудом, коему суждено было пропасть лишь после того, как я выплеснул память камня под свое неопытное перо. Кем задумана вся эта фантасмагория, кому предназначена? Предположений и суждений множество. Вполне вероятно, письмо из будущего предназначается лично Вам! Адресат не указан. Разбирайтесь сами! Я свое дело сделал.
×

Обсуждения Волшебники

  • Самум... Остался где-то глубоко в памяти такой песок, Джар-Курган... место рождения, наверно, не забывается...

    Благодарю!
     

По теме Волшебники

Волшебники

Быль или небыль, донесенная до нас кристаллом, произошла лет сто тому вперед. Началась она с посадки корабля Микаэла Грина, искавшего разумную жизнь у желто-зеленой звезды Альфа...

Волшебники

Костер : (продолжение) 5 За короткое время учебы Криккрака на Медвежьем произошли существенные перемены, и первая из них, прибытие межзвездного "Прометея". Алешу Булавина Яга...

Волшебники

Живешь и по законам и без правил. Уйдешь в свой срок, а скажут: – Рано Мир оставил. Начнут судить: хорош ты был, иль плох, Забыв, что есть один судья и адвокат: он – Бог!.. Он – ты...

Волшебники

"Через кочку и сугроб, Мимо глаза прямо в лоб. Отведи мою беду, Но не к другу, а к врагу". (Ворожба.) Зеленый луч восходящего солнца брызнул на искореженное жерло Громилы...

Волшебники

"Смерть – предтеча и суть возрождения" ( Гимн жрецов храма Эррора.) Криккрак проснулся с ощущением одиночества и незащищенности. Открывать глаза не хотелось. “Куда забросила меня...

Волшебники

Костер четвертый. Люблю Тебя за то, что вижу свет. Благодарю, что выпустил в полет. Прости, я не нашел еще ответ: Зачем живу, зачем весь мир живет? К чему страданье в лоне красоты...

Опубликовать сон

Гадать онлайн

Пройти тесты