21
Человек, похожий на осунувшегося, изможденного Императора, вошёл в обшитую кожей дверь с табличкой «Главный редактор». В обширном кабинете за столом в груде бумаг сидел мужчина с располневшим лицом Юнкера и возбуждённо говорил по телефону:
Человек, похожий на осунувшегося, изможденного Императора, вошёл в обшитую кожей дверь с табличкой «Главный редактор». В обширном кабинете за столом в груде бумаг сидел мужчина с располневшим лицом Юнкера и возбуждённо говорил по телефону:
– А у нас одна гнусь! На обед завтракать пол-ужина подают, да по четверть калории в подарок от поварихи Калерии! Секретную переписку накапливают, уродцы. И ещё орут: не плюйте в колодцы! Отребье! На одно заикание – три раскаяния, ну, разве так можно?! Вот хоть если вспомнить, как все они Паутинкина ненавидели, аж на весь праздник слюна брызгала, и то – ничего! Паранорма общественных отношений! Цифры просто зашкаливают! Просто какое-то нестерпимое вокруг: падаем, потому, что лёд скользкий, а не просыхаем, так это – дождь мокрый. Всё через жёрнов у нас. Мол, перемелется емелица – вука-вука будет… – положил трубку, посмотрел на дверь сквозь стоявшего перед ним посетителя. – Даже и выглядывать-то страшно, вдруг есть посетители?..
– Тук-тук, - сдерживаясь, произнёс посетитель.
– Войдите.
– Мне к главному редактору.
– Слушаю вас.
– У вас в приёмной знаете, кто сейчас сидел?
– Понятия не имею. А кто?
– Я.
– Извините… Ну, правда, извиняюсь, я же не знал. Ну, что вы, право, сразу…
– Прощенья будете просить потом. Не здесь и не у меня. Хотя, это уже не столь важно. Главное, что я не дождался вас и ушёл. И мы с вами так и не встретились: вы полетите дальше, а я остановлюсь на эту ночь ещё дальше. И если всё приблизится настолько нестерпимо, что будет назначена встреча без грима, то вы обязательно дождётесь весточки из Рима от Питирима и представите себе эту беседу настолько зримо и неделимо, что три невозвратных пилигрима, вестимо, не дойдут до нас, они донос не отдадут за срок в четырнадцать минут, - сожгут, а жгут из некоего полотна они с тоскою обернут и горьким глазом глянут на… – посетитель закашлялся и долго никак не мог остановиться. Подождав, редактор сказал мягко:
– Знаешь, брат ты мой, Мурамур-батюшко, славный индейский князь Салтык Ставрульевич, пока тебя ещё эти красные футболки не загрызли, и пока ещё верещат верещагинские земляничные поляны под высоковольтными ЛЭП-500, пока всё это ещё «пока-пока», - оглянитесь вкруг себя, друг мой! Вы видите всю эту видимость стад и непредвидимость пастбищ?! Вставайте в очередь философии, столбите места для ниш ваших, - есть, есть ещё несколько приставных! - эти стройные, гудящие напряжением ряды катастрофических наблюдений ещё ждут вас на развилке трёх дорог у Беззаветного камня. Там полыхало такое пламя, что все снесённые там и туда булыжники-яйца, спеклись в один окалинный монумент окаяния, а буквы, как слёзы, выступили на нём сами собой: «направо-налево-прямо»!..
– Я очеркист! – выкрикнул посетитель с пафосом. – Я чист, как чекист! Я речист и лучист! А вы, кучер, - облучкист!
– Нисколько. Вы правы, я главный редактор реактора, вам за это - «браво» от пси-фактора. И, к тому же, вы даровиты. А теперь, как говорится, иди ты…
Посетитель взялся за ручку двери, но потом всё же решился и, подойдя, навис над редактором:
– В переписке Никандра с Пименом Пятым на одной из страниц сожжённого письма кем-то начертано: «Гад». Вот это место, у вас на столе, где лежит гад. Уберёте его – испустите дух свой, оставите – не одного отрока отравите. Что же делать? – воскликните вы. Не знаю; ведать-ведаю, а не откроюсь раньше времени. Час сей, глубоко упал с циферблата, все цифры за собой в эту пропасть уволок, прямо в висок, тебе, Бергман, гирькой!..
Главный редактор съехал со стула и исчез за столом.
– Встаньте с колен, смешно же, это не вам искать стёклышки, не вам шестерёнки собирать! – заколотил посетитель кулаком по столу. – Придут другие! Придут и отменят умножение! Прекратят разделение!..
Из-за стола на ковёр навзничь вывалился главный редактор. И посетитель в изнеможении осел около его тела.
– Вы не верите, у вас лицо каменное, взгляд ваш глубок, но мрачен, а руки ваши неспокойны и к моему горлу тянутся… А у меня, братцы, ангина, слышишь, Ангелина?.. Эх, брат, – он с трудом встал на ноги, – уходи-ка ты несолонохлебавши! – обогнув стол, сел в кресло главного редактора, щёлкнул тумблером на аппарате и сказал в микрофон: – Вот теперь конец передачи с дачи. Желаю всем удачи, и можете исполнять свои зонги-шмонги им. Б.Брехта...
22
За бортом Картофельного корабля на открытом мостике стоял Фаргипэ, окружённый плотным кольцом тёмных фигур, и держал речь, во время которой гасли звёзды. По одной, и кучками.
– Achtung!.. Наступил момент! Всем соблюдать предельную осторожность – открыта неуязвимая сложность. Будьте внимательны, братики, на уроках Матики. Старайтесь все доносы доносить до носа. Пункт приёма открыт в дверях проёма. Каждое доносодонесение до снесения отныне принимается строго на коммерческой основе – альтруистически настроенных просят не беспокоиться. Придонные наслоения бездомного населения будут пользоваться единовременной льготой в размере одного-двух, с икотой. Бить уже больше не будут, не рассчитывайте. Будут уничтожать. Все эти зонги-шмонги имени кого угодно – сдать в течение истечения последних запасов времени в Пункт по приёму тары из-под утраченного. Он будет работать до назначенного, допоздна, то есть, поэтому не дёргайтесь. Ёмкости по 0,2 (типа майонезная) не рассматриваются, в расчет не берутся, и в зачёт не засчитываются, поэтому после поздна всё закроется на учёт, поторапливайтесь, всех знаем наперечёт: никому ничего не удастся, - не купиться, не продаться, не улизнуть и не тормознуть. Мимо пролетает закованный пролетарий, за ним, через кусочек времени, прошагает подкованный прошагарий, а через шесть кусочков вы сможете насладиться картиной из тины под названием «Ещё не все проползарии сдохли» забытого всеми на хрен акварелиста из бывшего Союза вакуумных грибников. Всем всё понятно? А то, ежели что, выступит насмерть забитый шпицами круто заведующий секцией военных календарей в паре со своим верным домашним насекомым. Оба они, пагубной страстью влекомы, в самый последний момент отправили по факсу каждый свою таксу, с пожеланием новогодия на неугодиях. Мы их получили, внимательно изучили, поперчили и поручили Послу-по-случаю их сущность сучию вручить и не замочить. Это вся информация о деформации из Диферамбации.
Отблески жёлтого факельного пламени плясали по тяжёлым ледяным волнам, что перекатывались через мостик, и уже не могли погасить концентрационную печь, раскочегаренную на капитанском мостике космической подводной лодки.
23
На вершине холма, покрытого жухлой травой, стоял одетый по-осеннему Первый с выражением мучительного ожидания на лице. Второй, в ладной эсэсовской форме, поднялся по осыпавшемуся склону, встал к Первому спиной и получился тоже - Первым. Теперь на вершине стояло двое Первых. Наконец, первый Первый не выдержал, повернулся лицом к спине второго Первого и добровольно стал Вторым.
– Простите, – чуть повернув голову, очень деликатно спросил Первый, – вы крайний в очереди?
– Держите, – ответил Второй, протягивая жёлто-красную карточку.
– Что это?
– Бирка крайнего. А я пошёл… А вы ждите… Ну, чего вы не ждёте?
– Ждать больше некого, – опустился на траву, расстегнул эсэсовский китель, под ним – окровавленная балтфлотовская тельняшка. – Я последний. Только что с полигона.
– Стрельба закончилась?
– Нет, она теперь надолго. Осталось же самое сладкое, добивать. Я успел вынести с поля боя несколько имён, вот, смотрите, – высыпал в траву горсть шахматных пешек, – все в машинном масле. Машинисты бились до последнего. Они махали ветошью, что-то подтягивали ключами, хотя, конечно, понимали, что обречены.
– Пели?
– Да, конечно. Вот это...
Первый запел очень выразительно:
«Auf Deck, Kameraden, all' auf Deck!
Heraus zur letzten Parade!..
Der stolze Warjag ergibt sich nicht,
Wir brauchen keine Gnade! » u.s.w. *
____________________________________________________________________________
* «На палубу, товарищи, все на палубу! На последний парад наверх!..» и т.д.
Стихи австрийского поэта Рудольфа Грейнца «Der „Warjag“» («Варяг»).
Допев, Первый отвернулся. Второй тихо и участливо спросил:
– В окончание окна не хотите сдать имена – до ужина курс самый высокий. Потом обвалят. Как в Касабланке. Вы не обращайте внимания на моё заикание, я на такой улице живу. А вы чем думаете?
– Умом.
– Ну, и зря. Я не настаиваю никому, но ведь вот так и не выдерживает мозг ума. Вы не находите?
– Нет. Учения – это как саранча. Слышали, что Самаранч сказал?
– Нет.
– Что скажет всё.
– Н-да. Как раз, к открытию галереи - откровения Апулеи. Она вчера вся ушла в открытие Музея винтиков. Что было!.. – всматривается вдаль. – Кто это там пульт управления оседлал?
– Не обращайте внимания.
– Ну, как, не шутка же, - дорогущий! Они, что, совсем обнаглели?!
– Совсем.
– А-а. Ну, тогда ладно.
На холм, тренькая звоночком, вскарабкалась конка, запряжённая куклами участников в костюмах предвоенной моды. Сняв с них хомуты и, поотрывав им конечности, Первый спросил:
– Знаешь накорякский танец « дракурлык »?.. – Второй мотнул головой отрицательно. – Ну, братику, ты ничего тогда не знаешь! – встал на подножку трамвая. – Долетим, я тебе покажу.
Трамвай тронулся с холма вниз и стал набирать скорость. Второй крикнул вслед:
– А не долетим?..
24
Первый шёл по вагонам. Из конки - в ж/д, оттуда - в метро, наконец, - в электричку:
– Не долетим – не покажу… Всё просто. Не устраивайте сложностей на пустом месте. Комментируйте спорт, дирижируйте музыку, прославляйте иммунную систему, группируйте глагольные формы, стреляйте по мишеням и «мишаням», от скуки и из базуки, меняйте руки, снимайте брюки, - все эти трюки только до первого снегопада, – остановился, заметил пассажиру:
– А вот причёску менять не надо. Я, если к чему держу привычку, то не ищите другую отмычку.
Его стремительный путь закончился в пустом тамбуре электрички, где он столкнулся с женским вариантом Второго, нагруженного челночными тюками. Баба крикнула ему с вызовом и местным говором:
– А я вчера стала первой женщиной-изобретателем и пошла торговать по вагонам!
– Тшш… Не начинай, а то сброшу с поезда, а в нашем Полёте – это последняя электричка.
Женщина сразу взяла на тон ниже:
– Но носки-то, вязанные из бечёвок, хорошо расходятся. Зачем ты так… Я обижусь. И больше не приближусь. Перейду к Оскару, буду арбалеты продавать, очень выгодно, разрешите, я пройду, мужчина, вы своим товаром дурацким весь проход загородили, блин! – бизнес-баба прорвалась в вагон, набитый обозлёнными людьми и протаранила его насквозь. Первый протиснулся следом и стал «работать»:
– Усь-усь! Купите, баушка, эту гнусь! Внучеку! Чеку выдернешь – Президент Гуанталина выскочит, сразу легче станет. А мне… – голос его дрогнул и сорвался в рыдающую интонацию: – Помогите, люди! Выгнали с работы, удалили простату; пожалейте, детки, тату, - дайте на выпивку, не на кино же прошу!.. Спасибо, девочка, – и вдруг он исступлённо закричал в другой конец вагона. – Не смотри так, Люба! Я ж не знал, что ты уже тоже по вагонам с дочкой побираешься! Мы долетим! Долетим, Люба! До самого-самого Солнца долетим, присядем там где-нибудь в сторонке на корточки, посмотрим на наши фотокарточки, и… сгорим, Любушка… изжаримся, бедная ты моя, и… и всё. Какая это остановка мимо сейчас проехала? Станция «Любовь», говорите… Всё верно. Наверное. Значит, следующая - «Антрактная»...
– Тук-тук, - сдерживаясь, произнёс посетитель.
– Войдите.
– Мне к главному редактору.
– Слушаю вас.
– У вас в приёмной знаете, кто сейчас сидел?
– Понятия не имею. А кто?
– Я.
– Извините… Ну, правда, извиняюсь, я же не знал. Ну, что вы, право, сразу…
– Прощенья будете просить потом. Не здесь и не у меня. Хотя, это уже не столь важно. Главное, что я не дождался вас и ушёл. И мы с вами так и не встретились: вы полетите дальше, а я остановлюсь на эту ночь ещё дальше. И если всё приблизится настолько нестерпимо, что будет назначена встреча без грима, то вы обязательно дождётесь весточки из Рима от Питирима и представите себе эту беседу настолько зримо и неделимо, что три невозвратных пилигрима, вестимо, не дойдут до нас, они донос не отдадут за срок в четырнадцать минут, - сожгут, а жгут из некоего полотна они с тоскою обернут и горьким глазом глянут на… – посетитель закашлялся и долго никак не мог остановиться. Подождав, редактор сказал мягко:
– Знаешь, брат ты мой, Мурамур-батюшко, славный индейский князь Салтык Ставрульевич, пока тебя ещё эти красные футболки не загрызли, и пока ещё верещат верещагинские земляничные поляны под высоковольтными ЛЭП-500, пока всё это ещё «пока-пока», - оглянитесь вкруг себя, друг мой! Вы видите всю эту видимость стад и непредвидимость пастбищ?! Вставайте в очередь философии, столбите места для ниш ваших, - есть, есть ещё несколько приставных! - эти стройные, гудящие напряжением ряды катастрофических наблюдений ещё ждут вас на развилке трёх дорог у Беззаветного камня. Там полыхало такое пламя, что все снесённые там и туда булыжники-яйца, спеклись в один окалинный монумент окаяния, а буквы, как слёзы, выступили на нём сами собой: «направо-налево-прямо»!..
– Я очеркист! – выкрикнул посетитель с пафосом. – Я чист, как чекист! Я речист и лучист! А вы, кучер, - облучкист!
– Нисколько. Вы правы, я главный редактор реактора, вам за это - «браво» от пси-фактора. И, к тому же, вы даровиты. А теперь, как говорится, иди ты…
Посетитель взялся за ручку двери, но потом всё же решился и, подойдя, навис над редактором:
– В переписке Никандра с Пименом Пятым на одной из страниц сожжённого письма кем-то начертано: «Гад». Вот это место, у вас на столе, где лежит гад. Уберёте его – испустите дух свой, оставите – не одного отрока отравите. Что же делать? – воскликните вы. Не знаю; ведать-ведаю, а не откроюсь раньше времени. Час сей, глубоко упал с циферблата, все цифры за собой в эту пропасть уволок, прямо в висок, тебе, Бергман, гирькой!..
Главный редактор съехал со стула и исчез за столом.
– Встаньте с колен, смешно же, это не вам искать стёклышки, не вам шестерёнки собирать! – заколотил посетитель кулаком по столу. – Придут другие! Придут и отменят умножение! Прекратят разделение!..
Из-за стола на ковёр навзничь вывалился главный редактор. И посетитель в изнеможении осел около его тела.
– Вы не верите, у вас лицо каменное, взгляд ваш глубок, но мрачен, а руки ваши неспокойны и к моему горлу тянутся… А у меня, братцы, ангина, слышишь, Ангелина?.. Эх, брат, – он с трудом встал на ноги, – уходи-ка ты несолонохлебавши! – обогнув стол, сел в кресло главного редактора, щёлкнул тумблером на аппарате и сказал в микрофон: – Вот теперь конец передачи с дачи. Желаю всем удачи, и можете исполнять свои зонги-шмонги им. Б.Брехта...
22
За бортом Картофельного корабля на открытом мостике стоял Фаргипэ, окружённый плотным кольцом тёмных фигур, и держал речь, во время которой гасли звёзды. По одной, и кучками.
– Achtung!.. Наступил момент! Всем соблюдать предельную осторожность – открыта неуязвимая сложность. Будьте внимательны, братики, на уроках Матики. Старайтесь все доносы доносить до носа. Пункт приёма открыт в дверях проёма. Каждое доносодонесение до снесения отныне принимается строго на коммерческой основе – альтруистически настроенных просят не беспокоиться. Придонные наслоения бездомного населения будут пользоваться единовременной льготой в размере одного-двух, с икотой. Бить уже больше не будут, не рассчитывайте. Будут уничтожать. Все эти зонги-шмонги имени кого угодно – сдать в течение истечения последних запасов времени в Пункт по приёму тары из-под утраченного. Он будет работать до назначенного, допоздна, то есть, поэтому не дёргайтесь. Ёмкости по 0,2 (типа майонезная) не рассматриваются, в расчет не берутся, и в зачёт не засчитываются, поэтому после поздна всё закроется на учёт, поторапливайтесь, всех знаем наперечёт: никому ничего не удастся, - не купиться, не продаться, не улизнуть и не тормознуть. Мимо пролетает закованный пролетарий, за ним, через кусочек времени, прошагает подкованный прошагарий, а через шесть кусочков вы сможете насладиться картиной из тины под названием «Ещё не все проползарии сдохли» забытого всеми на хрен акварелиста из бывшего Союза вакуумных грибников. Всем всё понятно? А то, ежели что, выступит насмерть забитый шпицами круто заведующий секцией военных календарей в паре со своим верным домашним насекомым. Оба они, пагубной страстью влекомы, в самый последний момент отправили по факсу каждый свою таксу, с пожеланием новогодия на неугодиях. Мы их получили, внимательно изучили, поперчили и поручили Послу-по-случаю их сущность сучию вручить и не замочить. Это вся информация о деформации из Диферамбации.
Отблески жёлтого факельного пламени плясали по тяжёлым ледяным волнам, что перекатывались через мостик, и уже не могли погасить концентрационную печь, раскочегаренную на капитанском мостике космической подводной лодки.
23
На вершине холма, покрытого жухлой травой, стоял одетый по-осеннему Первый с выражением мучительного ожидания на лице. Второй, в ладной эсэсовской форме, поднялся по осыпавшемуся склону, встал к Первому спиной и получился тоже - Первым. Теперь на вершине стояло двое Первых. Наконец, первый Первый не выдержал, повернулся лицом к спине второго Первого и добровольно стал Вторым.
– Простите, – чуть повернув голову, очень деликатно спросил Первый, – вы крайний в очереди?
– Держите, – ответил Второй, протягивая жёлто-красную карточку.
– Что это?
– Бирка крайнего. А я пошёл… А вы ждите… Ну, чего вы не ждёте?
– Ждать больше некого, – опустился на траву, расстегнул эсэсовский китель, под ним – окровавленная балтфлотовская тельняшка. – Я последний. Только что с полигона.
– Стрельба закончилась?
– Нет, она теперь надолго. Осталось же самое сладкое, добивать. Я успел вынести с поля боя несколько имён, вот, смотрите, – высыпал в траву горсть шахматных пешек, – все в машинном масле. Машинисты бились до последнего. Они махали ветошью, что-то подтягивали ключами, хотя, конечно, понимали, что обречены.
– Пели?
– Да, конечно. Вот это...
Первый запел очень выразительно:
«Auf Deck, Kameraden, all' auf Deck!
Heraus zur letzten Parade!..
Der stolze Warjag ergibt sich nicht,
Wir brauchen keine Gnade! » u.s.w. *
____________________________________________________________________________
* «На палубу, товарищи, все на палубу! На последний парад наверх!..» и т.д.
Стихи австрийского поэта Рудольфа Грейнца «Der „Warjag“» («Варяг»).
Допев, Первый отвернулся. Второй тихо и участливо спросил:
– В окончание окна не хотите сдать имена – до ужина курс самый высокий. Потом обвалят. Как в Касабланке. Вы не обращайте внимания на моё заикание, я на такой улице живу. А вы чем думаете?
– Умом.
– Ну, и зря. Я не настаиваю никому, но ведь вот так и не выдерживает мозг ума. Вы не находите?
– Нет. Учения – это как саранча. Слышали, что Самаранч сказал?
– Нет.
– Что скажет всё.
– Н-да. Как раз, к открытию галереи - откровения Апулеи. Она вчера вся ушла в открытие Музея винтиков. Что было!.. – всматривается вдаль. – Кто это там пульт управления оседлал?
– Не обращайте внимания.
– Ну, как, не шутка же, - дорогущий! Они, что, совсем обнаглели?!
– Совсем.
– А-а. Ну, тогда ладно.
На холм, тренькая звоночком, вскарабкалась конка, запряжённая куклами участников в костюмах предвоенной моды. Сняв с них хомуты и, поотрывав им конечности, Первый спросил:
– Знаешь накорякский танец « дракурлык »?.. – Второй мотнул головой отрицательно. – Ну, братику, ты ничего тогда не знаешь! – встал на подножку трамвая. – Долетим, я тебе покажу.
Трамвай тронулся с холма вниз и стал набирать скорость. Второй крикнул вслед:
– А не долетим?..
24
Первый шёл по вагонам. Из конки - в ж/д, оттуда - в метро, наконец, - в электричку:
– Не долетим – не покажу… Всё просто. Не устраивайте сложностей на пустом месте. Комментируйте спорт, дирижируйте музыку, прославляйте иммунную систему, группируйте глагольные формы, стреляйте по мишеням и «мишаням», от скуки и из базуки, меняйте руки, снимайте брюки, - все эти трюки только до первого снегопада, – остановился, заметил пассажиру:
– А вот причёску менять не надо. Я, если к чему держу привычку, то не ищите другую отмычку.
Его стремительный путь закончился в пустом тамбуре электрички, где он столкнулся с женским вариантом Второго, нагруженного челночными тюками. Баба крикнула ему с вызовом и местным говором:
– А я вчера стала первой женщиной-изобретателем и пошла торговать по вагонам!
– Тшш… Не начинай, а то сброшу с поезда, а в нашем Полёте – это последняя электричка.
Женщина сразу взяла на тон ниже:
– Но носки-то, вязанные из бечёвок, хорошо расходятся. Зачем ты так… Я обижусь. И больше не приближусь. Перейду к Оскару, буду арбалеты продавать, очень выгодно, разрешите, я пройду, мужчина, вы своим товаром дурацким весь проход загородили, блин! – бизнес-баба прорвалась в вагон, набитый обозлёнными людьми и протаранила его насквозь. Первый протиснулся следом и стал «работать»:
– Усь-усь! Купите, баушка, эту гнусь! Внучеку! Чеку выдернешь – Президент Гуанталина выскочит, сразу легче станет. А мне… – голос его дрогнул и сорвался в рыдающую интонацию: – Помогите, люди! Выгнали с работы, удалили простату; пожалейте, детки, тату, - дайте на выпивку, не на кино же прошу!.. Спасибо, девочка, – и вдруг он исступлённо закричал в другой конец вагона. – Не смотри так, Люба! Я ж не знал, что ты уже тоже по вагонам с дочкой побираешься! Мы долетим! Долетим, Люба! До самого-самого Солнца долетим, присядем там где-нибудь в сторонке на корточки, посмотрим на наши фотокарточки, и… сгорим, Любушка… изжаримся, бедная ты моя, и… и всё. Какая это остановка мимо сейчас проехала? Станция «Любовь», говорите… Всё верно. Наверное. Значит, следующая - «Антрактная»...
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце