19
Режиссёр снова сидел в своём кресле в павильоне киностудии и разглядывал стоящую перед ним Ефремовну, всю в зелёных водорослях. С её одежды ещё стекала вода. Она сняла с себя всё и надела сухую мужскую одежду. Режиссёра вовсе не смутило то, что перед ним – гермафродит. Прикрыв зевок, он спросил:
Режиссёр снова сидел в своём кресле в павильоне киностудии и разглядывал стоящую перед ним Ефремовну, всю в зелёных водорослях. С её одежды ещё стекала вода. Она сняла с себя всё и надела сухую мужскую одежду. Режиссёра вовсе не смутило то, что перед ним – гермафродит. Прикрыв зевок, он спросил:
– Чего вернулся? Я уж думал, что возьмут тебя, грешного, в семью. Нет, выходит, что правда - «в семью не включат». Ох, жалко мне вас волчат, которые не молчат. Робите, робите, как каторжные, а добыток – пустяк.
– А ты сам-то в каторгу как устроился, а, режиссура?..
Режиссёр ответил ей за ужином в ресторане, давя локтями накрытый с роскошью стол.
– По распределению, ещё до того. Я, вишь, сомов ловил по омутам то тут, то там, тотут-тотам, тотуттотам. И встретился мне однажды на тотуттатами дзюдоист один хренов. Глаз его, как сейчас помню, - такой белобрысенький. Теперь-то уж совсем почти что лысенький но, как раньше, говнистенький. Вскрытие-то, знаешь, на кого показало?
– Знаю.
– То-то… Ты же за нашу хоккейную команду ватерполистов болеешь, так подарю-ка я тебе прямую трансляцию репортажа из ледового бассейна, – протянул ей через стол небольшой лавровый листик. – Держи.
– Ну, дед, спасибо, я её под грибочки употреблю.
– Ну, вот и употребляй её на радость нам всем. Я сам-то её не ем, а так, посмотреть, как другие, люблю, – закончив ужин, оба встали и, смешно переступая беговыми коньками, вышли в проход между столиками… – Сфера-то тебе как, последняя?..
То и дело оправляя на себе непривычное спортивное трико, они немного подождали в коридоре грузовой лифт с табличкой «Старт».
– Не больно. Столь голов через себя пропустили! И все - на бечёвках! Мы на речёвках аж глотки порвали: как 5-6 голов зараз пропустим по-маленькой, так сразу удар по связкам, а связки - не салазки, у ворот не валяются. Вчера зрительского тренера так изувечили!.. Не оставили ничего человечьего… Эх, забери их бог тибетский! И, главное, начинают-то тихо, по-соседски, потом переходят на «детские», а уж потом за «алименты» берутся. Кто тут виноват: зрители, али менты? Поди, разберись в этой каше, где ваши дети, где наши эти. Сплошной хоккей-гандбол получается!
– Во-во!..
Вошли в прибывший лифт. Ефремовна нажала на кнопку и лифт мелко задрожал.
– Теперь ещё новость взяли: перед телекамерами меняться камерами. А там же ничего не убрано со вчера: объедки всякие, посуда, бутылки, просто срам для всей Бутырки! А потом, на прогулке с водопроводчиком, рассекретили нас с артиллерийским наводчиком. Заслуженный человек, Берию кончать помогал, и сейчас без дела не сидит, и на тебе, - прямо в кривом эфире новостей цельную склянку помоев плесканули! Ну, разве так можно?! Еле проветрили, фирма «Сквозняк» постаралась… – наклонилась к панели с кнопками и сказала в дырочки связи с лифтёрами. – Передайте ей нашу благодарность...
Сидя в «Рубке радио», Фаргипэ в наушники слушал искажённую помехами просьбу:
–...а в конце передачи для удачи исполните для этого коллектива известную песню, типа «зонг» имени Берта Брехта, из комедии названия не помню, но там слова есть...
Грохнул выстрел – голова Фаргипэ упала на рацию, губы его договорили:
– ...про империю.
А Режиссёр и Ефремовна уже неслись по льду открытого катка к финишу. Одновременно пересекли черту и дальше покатились, упираясь руками в колени и шумно дыша.
– Успеют они передать-то?
Ефремовна, не в силах отвечать, пожала плечами. И тут же упала плашмя в сугроб на краю катка… Режиссёр с коньками на шее подбежал к первому в очереди на стоянке таксомотору.
– Товарищ Кучер, не взглянете, сколько у нас до конца передачи?..
Машина на огромной скорости, визжа покрышками, сделала сложный фигурный разворот на перекрёстке.
– Ох, не знаю, товарищ Вахтерный!..
В большом тюремном обшарпанном помещении без окон, стоя вокруг длинных железных столов, копошились в чём-то люди в военной форме. Кучер, ещё в штатском, держа в руке «баранку» своей «волги», докладывал:
– Мы ещё пищевые продукты не все проверили, а к носкам и кальсонам даже загадывать боюсь, когда приступим. Сегодня ж, вон какую гору бабы натащили! Да ещё как кричали!
– Так их же застращали, что введут новые порядки и отменят право сидеть по месту посадки. Вот и заверещали, – они молча вышли в коридор с серыми стенгазетами. – Давайте руль, Кучер, моя очередь вахту нести, а вы можете пока в кучерскую сходить, выпить-закусить, помыть-побрить, помолчать-поговорить. Но иногда выглядывайте, я должен ваши руки видеть на приборной доске вместе с вожжами.
Офицеры разбрелись в разные стороны…
20
Вахтерный зашёл в дверь с надписью «Комната отдыха от отдыха». Там в кресле сидел Кучер. На одном подлокотнике у него стояла банка сопливых маслят «От Ефремовны», на другом – пакет томатной пасты. В левой руке он держал уже отпитый стакан водки, в правой – пинцет с маркой. Очки на лбу упирались оправой в мохнатые брови. Тихо звучала музыка, работали кондиционер, вентилятор, ароматизатор и телевизор. Последний - без звука.
– А чего это вы, вахтерный, под рыжики не употребляете, – брезгуете или зашились?
Вахтерный склонился над биллиардным столом, тихо катнул шар:
– Нет, просто маслят такого цвета не люблю. И потом они же тоже из Особого списка
– Слушай, Вахта, открой секрет: вы его часто оглашаете?
– Это как лама Папакла укажет. Списку-то 800 лет без малого и ритуал с тех пор вот такого цвета… От начала до конца, весь обряд, – промазав по шару и вспоров кием зелёное сукно, Вахтерный достал из-под него газету, сложил самолётиком и запустил в Кучера. – По телеку чего во сколько, глянь.
– Та-ак…
«Всё начнётся, как только закончится!» Ну и слоган…
«Вещание свернётся, а совесть проснётся!» Ещё лучше. Хорошо, дальше…
«Расстрел. Утренняя развлекательная программа», - это надолго, наверное, почти до обеда. Да, там большая программа:
«Кладбищенская грядка»,
«Зарядка правопорядка»,
«Разминка-хошиминка»,
«Вводные процедуры для работников культуры». Дальше…
«Часовой», передача из цикла
«Мыслишки на вышке». Детские передачи, ну, тут мелочь всякая:
«Игрушки-прослушки»,
«Узники подгузников». А вот в вечерней программе -
«Дуэль погромов» будут участвовать ГРУмов и УГРОмов. И всё. Есть ещё на ночь -
«Кобельная колыбельная» и две передачи по «кабельному»:
«Ночной падлалёт» и
«Стук в дверь».
Включить?
– Давай, – нажал кнопку громкости на пульте и тут же раздался стук в дверь. – Войдите!.. Глянь, кто там ломится?.. Ну, давай, не ленись. Лапы утри только, в томате все, ручку дверную извазюкаешь… Ну что, никого?.. Но стук-то был?.. И никого?
– Почти.
– Что зна…
– То и зна: вырезка лежит.
– Свежая?
Кучер наклонился, потрогал:
– Липкая. Не просохла ещё. Из вечернего выпуска.
– А они долго гуляли, выпускники-то?
– По-обнакновению, до утра. На площади и по набережной, – устало упёрся лбом в косяк. – Из вырезки-то чего готовить будем или утилизируем, а то у них тут в придачу ещё суповой набор из костей языка.
– Ничего себе, расщедрились…
– Это ещё не всё: положили в нагрузку куриную гузку.
– Отправьте на дачу, юнкер, в кутузку.
Кучер вышел и тут же распахнулось окно. В нём уже вовсю была весна, из которой в комнату перебирался Юнкер.
– Грибники едут, ваше величество…
Вахтерный, уходя через другое окно, где хмурилась пасмурная осень, равнодушно спросил:
– На чём?
– На полуторке. Трамваям и троллейбусам уже три дня как вольная вышла.
Дверь открылась, энергичный Император быстро прошёл к «весеннему» окну.
– А давайте, юнкер, мы им крыльями помашем и пойдём по Машам!
– Поздно, они уже на весы поехали, урожай сдавать. Им за приписку потом по шесть персональных пожизненных на каждую писку влепят, и ничего не поможет, даже обращение президента.
– А причём тут…
– А притом! Он же всем предложил обращаться, ну, они и оборотились всем гуртом.
– Нет, я этого так не оставлю! – перелезает через подоконник «осеннего» окна. Я пойду к главному редактору!..
– И–то, сходите, хуже не будет… – юнкер приблизился к третьему окну, закрытому рисованной кирпичной стенкой. – Всё, пора гусей заводить. Гуси-гуси!.. – тоскливо позвал Юнкер. Бумажную кирпичную стенку тут же прорвали гусиные головы, штук пять-шесть.
– Га-га-га!
– Сесть хотите?
– Никогда!
Гусиные головы исчезли а в дырках поплыли звёзды… Юнкер открыл в одной и стен низкую потайную дверцу и, наклонившись, пролез в неё.
– С пол-оборота завелись! Гусь, он и есть гусь...
– А ты сам-то в каторгу как устроился, а, режиссура?..
Режиссёр ответил ей за ужином в ресторане, давя локтями накрытый с роскошью стол.
– По распределению, ещё до того. Я, вишь, сомов ловил по омутам то тут, то там, тотут-тотам, тотуттотам. И встретился мне однажды на тотуттатами дзюдоист один хренов. Глаз его, как сейчас помню, - такой белобрысенький. Теперь-то уж совсем почти что лысенький но, как раньше, говнистенький. Вскрытие-то, знаешь, на кого показало?
– Знаю.
– То-то… Ты же за нашу хоккейную команду ватерполистов болеешь, так подарю-ка я тебе прямую трансляцию репортажа из ледового бассейна, – протянул ей через стол небольшой лавровый листик. – Держи.
– Ну, дед, спасибо, я её под грибочки употреблю.
– Ну, вот и употребляй её на радость нам всем. Я сам-то её не ем, а так, посмотреть, как другие, люблю, – закончив ужин, оба встали и, смешно переступая беговыми коньками, вышли в проход между столиками… – Сфера-то тебе как, последняя?..
То и дело оправляя на себе непривычное спортивное трико, они немного подождали в коридоре грузовой лифт с табличкой «Старт».
– Не больно. Столь голов через себя пропустили! И все - на бечёвках! Мы на речёвках аж глотки порвали: как 5-6 голов зараз пропустим по-маленькой, так сразу удар по связкам, а связки - не салазки, у ворот не валяются. Вчера зрительского тренера так изувечили!.. Не оставили ничего человечьего… Эх, забери их бог тибетский! И, главное, начинают-то тихо, по-соседски, потом переходят на «детские», а уж потом за «алименты» берутся. Кто тут виноват: зрители, али менты? Поди, разберись в этой каше, где ваши дети, где наши эти. Сплошной хоккей-гандбол получается!
– Во-во!..
Вошли в прибывший лифт. Ефремовна нажала на кнопку и лифт мелко задрожал.
– Теперь ещё новость взяли: перед телекамерами меняться камерами. А там же ничего не убрано со вчера: объедки всякие, посуда, бутылки, просто срам для всей Бутырки! А потом, на прогулке с водопроводчиком, рассекретили нас с артиллерийским наводчиком. Заслуженный человек, Берию кончать помогал, и сейчас без дела не сидит, и на тебе, - прямо в кривом эфире новостей цельную склянку помоев плесканули! Ну, разве так можно?! Еле проветрили, фирма «Сквозняк» постаралась… – наклонилась к панели с кнопками и сказала в дырочки связи с лифтёрами. – Передайте ей нашу благодарность...
Сидя в «Рубке радио», Фаргипэ в наушники слушал искажённую помехами просьбу:
–...а в конце передачи для удачи исполните для этого коллектива известную песню, типа «зонг» имени Берта Брехта, из комедии названия не помню, но там слова есть...
Грохнул выстрел – голова Фаргипэ упала на рацию, губы его договорили:
– ...про империю.
А Режиссёр и Ефремовна уже неслись по льду открытого катка к финишу. Одновременно пересекли черту и дальше покатились, упираясь руками в колени и шумно дыша.
– Успеют они передать-то?
Ефремовна, не в силах отвечать, пожала плечами. И тут же упала плашмя в сугроб на краю катка… Режиссёр с коньками на шее подбежал к первому в очереди на стоянке таксомотору.
– Товарищ Кучер, не взглянете, сколько у нас до конца передачи?..
Машина на огромной скорости, визжа покрышками, сделала сложный фигурный разворот на перекрёстке.
– Ох, не знаю, товарищ Вахтерный!..
В большом тюремном обшарпанном помещении без окон, стоя вокруг длинных железных столов, копошились в чём-то люди в военной форме. Кучер, ещё в штатском, держа в руке «баранку» своей «волги», докладывал:
– Мы ещё пищевые продукты не все проверили, а к носкам и кальсонам даже загадывать боюсь, когда приступим. Сегодня ж, вон какую гору бабы натащили! Да ещё как кричали!
– Так их же застращали, что введут новые порядки и отменят право сидеть по месту посадки. Вот и заверещали, – они молча вышли в коридор с серыми стенгазетами. – Давайте руль, Кучер, моя очередь вахту нести, а вы можете пока в кучерскую сходить, выпить-закусить, помыть-побрить, помолчать-поговорить. Но иногда выглядывайте, я должен ваши руки видеть на приборной доске вместе с вожжами.
Офицеры разбрелись в разные стороны…
20
Вахтерный зашёл в дверь с надписью «Комната отдыха от отдыха». Там в кресле сидел Кучер. На одном подлокотнике у него стояла банка сопливых маслят «От Ефремовны», на другом – пакет томатной пасты. В левой руке он держал уже отпитый стакан водки, в правой – пинцет с маркой. Очки на лбу упирались оправой в мохнатые брови. Тихо звучала музыка, работали кондиционер, вентилятор, ароматизатор и телевизор. Последний - без звука.
– А чего это вы, вахтерный, под рыжики не употребляете, – брезгуете или зашились?
Вахтерный склонился над биллиардным столом, тихо катнул шар:
– Нет, просто маслят такого цвета не люблю. И потом они же тоже из Особого списка
– Слушай, Вахта, открой секрет: вы его часто оглашаете?
– Это как лама Папакла укажет. Списку-то 800 лет без малого и ритуал с тех пор вот такого цвета… От начала до конца, весь обряд, – промазав по шару и вспоров кием зелёное сукно, Вахтерный достал из-под него газету, сложил самолётиком и запустил в Кучера. – По телеку чего во сколько, глянь.
– Та-ак…
«Всё начнётся, как только закончится!» Ну и слоган…
«Вещание свернётся, а совесть проснётся!» Ещё лучше. Хорошо, дальше…
«Расстрел. Утренняя развлекательная программа», - это надолго, наверное, почти до обеда. Да, там большая программа:
«Кладбищенская грядка»,
«Зарядка правопорядка»,
«Разминка-хошиминка»,
«Вводные процедуры для работников культуры». Дальше…
«Часовой», передача из цикла
«Мыслишки на вышке». Детские передачи, ну, тут мелочь всякая:
«Игрушки-прослушки»,
«Узники подгузников». А вот в вечерней программе -
«Дуэль погромов» будут участвовать ГРУмов и УГРОмов. И всё. Есть ещё на ночь -
«Кобельная колыбельная» и две передачи по «кабельному»:
«Ночной падлалёт» и
«Стук в дверь».
Включить?
– Давай, – нажал кнопку громкости на пульте и тут же раздался стук в дверь. – Войдите!.. Глянь, кто там ломится?.. Ну, давай, не ленись. Лапы утри только, в томате все, ручку дверную извазюкаешь… Ну что, никого?.. Но стук-то был?.. И никого?
– Почти.
– Что зна…
– То и зна: вырезка лежит.
– Свежая?
Кучер наклонился, потрогал:
– Липкая. Не просохла ещё. Из вечернего выпуска.
– А они долго гуляли, выпускники-то?
– По-обнакновению, до утра. На площади и по набережной, – устало упёрся лбом в косяк. – Из вырезки-то чего готовить будем или утилизируем, а то у них тут в придачу ещё суповой набор из костей языка.
– Ничего себе, расщедрились…
– Это ещё не всё: положили в нагрузку куриную гузку.
– Отправьте на дачу, юнкер, в кутузку.
Кучер вышел и тут же распахнулось окно. В нём уже вовсю была весна, из которой в комнату перебирался Юнкер.
– Грибники едут, ваше величество…
Вахтерный, уходя через другое окно, где хмурилась пасмурная осень, равнодушно спросил:
– На чём?
– На полуторке. Трамваям и троллейбусам уже три дня как вольная вышла.
Дверь открылась, энергичный Император быстро прошёл к «весеннему» окну.
– А давайте, юнкер, мы им крыльями помашем и пойдём по Машам!
– Поздно, они уже на весы поехали, урожай сдавать. Им за приписку потом по шесть персональных пожизненных на каждую писку влепят, и ничего не поможет, даже обращение президента.
– А причём тут…
– А притом! Он же всем предложил обращаться, ну, они и оборотились всем гуртом.
– Нет, я этого так не оставлю! – перелезает через подоконник «осеннего» окна. Я пойду к главному редактору!..
– И–то, сходите, хуже не будет… – юнкер приблизился к третьему окну, закрытому рисованной кирпичной стенкой. – Всё, пора гусей заводить. Гуси-гуси!.. – тоскливо позвал Юнкер. Бумажную кирпичную стенку тут же прорвали гусиные головы, штук пять-шесть.
– Га-га-га!
– Сесть хотите?
– Никогда!
Гусиные головы исчезли а в дырках поплыли звёзды… Юнкер открыл в одной и стен низкую потайную дверцу и, наклонившись, пролез в неё.
– С пол-оборота завелись! Гусь, он и есть гусь...
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце