5.
Сквозь снежную кутерьму, сбиваемые ветром с ног, Кучер с Вахтерным брели по равнине и, стараясь переорать свирепый вой ветра, кричали истошно:
– А чин у вас какой-нибудь имеется? – вопил в снег Вахтерный без затей.
Сквозь снежную кутерьму, сбиваемые ветром с ног, Кучер с Вахтерным брели по равнине и, стараясь переорать свирепый вой ветра, кричали истошно:
– А чин у вас какой-нибудь имеется? – вопил в снег Вахтерный без затей.
Кучер же надрывный крик своего ответа чередовал с комментариями, которые бормотал в сосульки бороды:
– Чин у меня самый, что ни на есть чинный!.. Последнее время при чине только и могу, кое-как с грехом пополам… Меня ж во дворе все так по-разному и кличут: «Чин Кучер»!.. И всё тут… А, когда ввели максимальное сокращение, стал и вовсе - «Ч-К»!.. Через дефис, правда, но он не произносится… Я и не настаиваю!.. Других-то не устраиваю, а его и подавно…
Буря неожиданно резко стихла, небо стало ясным, солнечным, затрещали кузнечики. Путники стояли около конструкции-гибрида: одна половина – карета (облучковая часть), другая – капитанский мостик с деревянным штурвалом. В центре соединения высилась мачта, но обе половины «смотрели» в разные стороны. Кучер, теперь – Ч-К, был одет в традиционный наряд извозчика, а Вахтерный, облачён в старинную морскую офицерскую форму. Оба привычно заняли свои рабочие места, закурили и – в путь-дорогу-плаванье! Каждый – в свою сторону.
Дальше диалог сопровождался очаровательной смесью шума волн и цоканья копыт.
– А вы сами-то, какого чина? Мужеского, аль другого, извиняюсь, какого? Сразу-то не углядишь… – деликатно начал Ч-К.
Вахтерный закрепил штурвал, повернулся к Ч-К и, бурля трубкой, ответил:
– Я, когда живу в направлении «завтра будет понедельник», то мужеского, типа, чина. А когда в направлении «вчера так и не начался понедельник», сотверственно - женского. Сегодня у нас что? Ну, в смысле, есть какой-нибудь день недели? Нет? Что, совсем нет? Вообще? Это точно? Ни по какому календарю? А по никандрианскому?..
– По-никандрияньски-то будет с «поне-сред-ятницы» на «втор-четвер-боту».
– Ух, ты! – изумился Вахтерный.
– Так получается, – пыхнул дымком Ч-К.
– Ну, тогда у меня с моим чином выходит что-то вроде «пересменки». Поэтому я нынче от расската «эМ-типа-Жо», выходит, а до засвета – «Жо-типа-эМ». Хотя, вообще-то, мне без разницы.
Ч-К снял рукавицы, заткнул их за кушак:
– Да и мне до задницы, что у кого в переднице…
Вахтерный, теперь – эМ-типа-Жо, выбив трубку о каблук, поинтересовался в свою очередь:
– У вас же наверняка и почётное звание имеется?
– Да нет, не удостоен почётного, пока только до нечётного дотопал…
6
В Лондоне, в 1513 году, во дворике колледжа святого Джонса таинственно шептались Ч-К и эМ-типа-Жо, помолодевшие ещё больше предыдущих кукол, почти мальчишки:
– А вы законспирацирировали спиртоконспект утренней клекции по мать-и-матике?
– Это которой, на второй паре, по шизике, у Никандера, что ли? Законспирачено, само собой. И наоборотную клекцию по мяч-и-мачехе тоже. А чего?
– А не можно вковырять их мне в голову? Отслужу уж как-нибудь! Не всё же только, «а ля» Толька, как заряженная пистолька, мне вами пользоваться, - будет и на вашей сутулице полазник!
– Да мне трудно, что ли? Раз - и воспроизвелась конспекта, – эМ-типа-Жо заскрипел старческим голосом и стал постепенно дряхлеть: – «Вчера, на уроке политической Мать-е-матики мы заучили с вами поэтику литики этической Мать-форы-мулы, и с её помощью решали вопросы пола и лита в эпических Мать-урва-нениях. Что в некоторой степени есть обман самих себя в семих сабе. Нынче у нас на очереди – пиитика лоэтики Матики фуры и мулы, а в ней уж не всё так просто, как в Мать-ишаке. Здесь уже просто необходимо каждый раз простыноранственно-вребременно туннелировать и удерживать поджидательно все вибраторские потоки и закрытые поползновения на зачисление в консту и танту. А, кроме того, необходимо обладать посторонним знанием простора своего ума! Пример. Берём одну грошовую несостоятельность. Берём вторую. Пока всё хорошо. Несостоятельность стабильна выше всех похвал. Некоторое время выжидаем и считаем до… ну, допустим… да какая на хрен разница! Что там ближайшее? «До»? А что «си» уже была? И «ре»? И «ля»? И «соль»? И «ми»? И «фа»? Ну, так, значит, это будет счёт до… ноты «до». Теперь расквартировываем её по всему полю нотного стана и перевносим обратной перспект-проекцией на Клавиатора, а саму клавину туру чуть диезим, по китайскому созвучию – на чёрненькие клавишки. В результате – привет бате! – получаем мозоль тяти и полную Матику! Из неё уже извлекаем и саму состоятельность и все сопутствующие ей ингредиенты. Последних поедаем макро-поедом, а за остатком, назло фанаткам, приторно-сладко и тревожно-жутко, целую минутку, на зависть всем «людкам», всё соблюдаем и за всем наблюдаем микро-наблюдом. Всем людом. Соршеннзамечательная состоятельность! Из неё уже ни при каких условиях абсолютно невозможно извлечь корень! Его там нет! Тю-тю! Что ни прибавь, что ни убавь, - ни хрена не выйдет! Почему? А вот это и будет для вас домашним заданием к следующему нашему занятию по политтехнологической баллистике каннибалистической Мать-и-Мачехи!» – эМ-типа-Жо снова заговорил юным голосом, но лицо осталось старческим: – Ну что, всё вковыряли, без ошибочки?
– Большое вам спасибочки! Кстати, вам не кажется, что профессорэ Nikandr… как бы это помягче высказаться…
Чуть стемнело, издалека донёсся раскат грома. эМ-типа-Жо содрал старческую маску с лица и зашевелил бледными губами:
– И думать не смейте! – чуть не выкрикнул он. Помолчав, понизил тон: – профессор Никандр альбучиназóрен самому Новарине, – по каменной стене колледжа за их спинами скользнула тень французского авангардиста; эМ-типа-Жо продолжил, постепенно снижая звук до шёпота: – Они просто албучились в разных Альбах, о чём записано в скрижальбах! Зато бучились уже вместе в закрытых БУЧах и старожировались тоже совместно: в загребучих КРУЧах, ТУЧах и ЛУЧах. А когда уж занорились в назоры их узоры, кругозоры и лепрозоры, то и стала тут же очевидна их бучность, кучность и тучность по основным ноль-чизнам. По прогнозам про-гипро-гипно-гностиков, в конце концов, победят нозы тех про, про которых никто и подумать не смел. А тот, кто был смел и уже что-то от кого-то «поимел», говорит, что с этим, будто бы, уже ничего не возможно поделать: глобо-гнобо-зиты распустят все клубы «Зиты и Гиты», вылечат циститы и насадят новые наваждения апологетических книжных деревьев. Хотя их «новизна» суть та же «кривизна», что и «крутизна». А вы когда оканчивали университет валеризма-новаризма?
– Ой, давно!.. Надо диплом найти, посмотреть, когда я его точно закончу. А если приблизительно…
7
Где-то после 1631 года, в Париже, в Бургундском отеле, перед началом спектакля «Клориза» по пьесе Балтазара Баро. Ч-К в костюме герцога Де Гиша балагурил, стоя за креслом, в котором сидел эМ-типа-Жо женского чина, т.е. – ослепительная Жо-типа-эМ в роскошном платье с декольте:
– …если приблизительно, то где-то сразу после их великой леворюции у нас на прииске стали интересоваться и от нечего делать вить верёвки из бечёвки на маёвке и протягивать их сквозь уши – вот тогда мы все к этому учению и пристрастились. Это, знаешь, всё-таки, как наркотик, поэтому, мой котик, маленький невротик, с этим так долго и не живут, в какой-то момент начинают жить и с тем-с. «Систем-с», как говорил Бемс, что тут поделаешь! Иной раз, когда наступит тебе какая-нибудь «виктория» на пятку-мозоль, разнервничаешься и скажешь ей в сердцах: «Вить, может, хватит уже вить?! Ведь не оживить!.. Да тудыть тебя растудыть, ведь недолго и застудить!» Ну, ка-ак же, отпустит она яво, дожидайси!..
– Вы сейчас затронули вопрос, который ещё не пророс, и пока его нужно произносить «в нос», но не так… – она кивнула на сцену, где уже шёл фехтовальный бой, – …как Сирано де Бержерак!
Дама резко встала и стремительно вышла из ложи в коридор Картофельного корабля. Ч-К – за ней. На ходу Жо-типа-эМ срывала с себя платье по частям, которые, падая на металлический пол, сначала плавились до жидкого состояния, потом – испарялись.
– Прежде чем произносить, его ещё нужно поизносить! И потом только, пританцовывая польку, тронуть Тольку и сказать: этот вопрос-нос-с-паровоз уже тронутый! Как умом, дескать, тронутый, так и плесенью! – кричала она, в дикой ярости пластая костюм Роксаны, и, уже полностью обнажённая, скрылась за табличкой «Душ (жен). Только для ответственных работниц. Вход строго по отпускам». Ч-К вкрадчиво заговорил под дверью:
– А я позволю себе осенью тронуть ваш нос, что ещё не пророс, об вопрос о том, как мы все ещё в самом начале прошлого века, взахлёб читали под одеялом знаменитый роман «Выездной»…
Шум воды резко оборвался, дверь душа распахнулась. Жо-типа-эМ, в гимназической форме, нервно мяла муфту… И снова они шли по коридору, но на сей раз раздевался Ч-К (до плавок - спереди). Его одежды также рассыпáлись и испарялись. Скоро ей надоело молчать:
– А толку-то?.. Я ж его читала ещё в конце позапрошлого, и это уже вторично. А в первый-то раз вообще в середине десятых веков, в читальном зале Британатаманской библиотеки, когда она ещё не была построена только что.
Они дошли до двери, где на табличке «Душ для членов литобъединения «Парус»» перед словом «душ» было приписано «Жозе Эдуарду», а после него – «Сантуш». Ч-К скрылся за дверью, а Жо-типа-эМ села на парковую скамейку сбоку от двери. Над её головой на стенке коридора висела большая репродукция знаменитой на весь Чéрдынский край картины слепого от рождения художника-каторжанина «Ленин хороший»… Пошёл крупный мягкий снег.
– Ко мне тогда подошёл на цыпочках Володька Уллеаннов и говорит своим картавым шёпотом: «Читага?!» Вот дурак, я тогда только-только одолела мессопотамский, а об Никандрии вообще ещё слыхом не слыхивала! Ну, как я могла бы прочесть «Выездной» по-никандриански?! Хорошо, что со мной рядом девочка сидела, такая симпатичная, переводчица Катя – она потом лет через триста-четыреста родилась - так вот, она меня локтем толкнула и говорит: не волновайся, мол, я смогу беде твоей помочь!.. А Вовка всё суёт мне в лицо микроплёнку, как шпиён, и ещё фильмоскопчик хочет заложить под копчик и прямо в лифчик! Я же его тогда и не носила вовсе, так, на всякий случай в ранце таскала, думала, вдруг вырастут посреди урока, и чего я тогда? А Вовчик, как запал в лифчик, так и барахтается, как живчик, не может выбраться. Нам с Катей и смотреть щёкотно, и не смотреть страшно, она мне говорит: убей его скорее, идёт кто-то. Это к нам Жорка Плеханоров подкатился, ну, и помог Володую этому на первый раз. Так тот разве уймётся? Его же потом четырнадцать раз хоронили, семь раз по семь возвращали, сорок девять веков стращали, семьсот грехов отпущали, из пищали пищали, пращами пущали, покоили, возмущали, короче, пока Мавзолей не стёрся… – встаёт со скамьи и решительно входит в «…душ…». – А вы, почему про этот роман вспомнили, про «Выездной»?..
8
Подземный пляж секретного санатория был пуст. Ч-К вытянулся на лежаке. Лицо его потело под газетой, а кое-какие наколки всё же были присыпаны песочком. Жо-типа-эМ (уже в очень пожилом возрасте) загорала в одних чёрных очках и, по закоренелой резидентской привычке вязала. На её острых коленях дремал до поры цитатник Мао с газетными закладками из «Правды». Ч-К перевернулся, подставляя лучам ягодицы, лениво откликнулся:
– Так я его читал в зной, ещё привозной, в самый солнцепёк, а потом слёг от словесотрясения.
Звонко щёлкнули суставы пальцев и голос из шезлонга произнёс с потомственной дворянской надтреснутой хрипотцой:
– Ах, «Есения»!.. Мне этот фильм внуки долго не разрешали смотреть на ночь, - в буйство впадала непотребное! Пока не приехал из Индонезии наш сосед по лестничной в Башкортостане, и мы с ним тайно посмотрели ночью великий фильм «Детство Потёмки Броненосцева» режиссёра Ледово-Камушкина. Тогда у нас ещё ни у кого не было, на чём эти старые новые берестяные кассеты смотреть, а сосед научил меня, как из скрепки, кнопки и попки сделать отличный самопальный видик. Даже у Чейнешки и Тандалатки, несмотря на колышки в тетрадке, такого ещё предки, - а они на подарки не редки, - из Орды не пригоняли. Меня тогда еле уняли!..
– Сосед – это Паерша Тимершинович Пеймурзин из Астаназии? – проявил осведомлённость Ч-К.
– Не-ет, это Тимершá Паéршевич из Афтанэзии. Его внучатый дедушка. Но мои внуки его сразу невзлюбили, потому, что ещё не родились. Им, дуракам, всегда казалось, что вот уж, когда они народятся! Ну, и хрена ли? Народились, дальше-то что? Только и могут, что Пеймурзиных веками мучить разными гадостями. Однажды вковыряли в голову их старшенькому в роду дедушке какой-то чип особенный, «Чип и Гек» называется. А тут ещё вдруг…
Оба поднялись и подошли к стрелковому стенду. Встали лицом друг к другу и взяли оружие в руки, один - правой, другая – левой. Жо-типа-эМ закончила фразу:
– …как обычно, ни с того ни с сего, всех опять достали эти вечные звонки! Сверху-вниз, снизу-нáверх, справа-сбоку, слева-сзади; то из Пирамиды, то из Бункера, то из Ставки, то из Кремля!..
Выстрел! И так – после каждого следующего адреса. Стреляли по очереди, а в конце – вместе, автоматными.
– С Дачи, из Центра, из Думы! С Олимпа, из Комитета! Из Президиума, из Совета! От Главного, от Самого, от Генерального, от Него! И даже, страшно сказать, от княгини, от Марьлексевны!..
9
В разрывах густого тумана на Красной площади виднелись шедшие задом наперёд бесконечные колонны голых демонстрантов. В конце брусчатки, они сверзались в глубокий ров, где мусороуборочные машины трамбовали их в брикеты. Бродя по трибуне Мавзолея, усыпанной трупами руководителей страны, Ч-К и Жо-типа-эМ делали «контрольные». Жо-типа-эМ проговорила зло:
– Рычат-пищат, всех вокруг стращат, гербовую бумажку вощат для товарищат. Дедушка, бедный, трое суток на меня смотрел-смотрел через зрачок, как рачок, в сундучок, а потом умер с осуждением. Это они мне за Володьку мстят.
– Мостят-то, они мостят, может, даже и бесенят простят, а, всё равно, таковой мостовой мостовки, как при первой забастовке, не выходит: булыжничек не тот-с. Его раньше-то, пред тем, как нагнуться и выковырять, из Никандрии вывозили, в янтарный листик кажную каменюшечку оболакивали, сверху-поверху значок клинописно-голографический клепали, на отдельных ковриках-самолётиках по морю поштучно на галерах доставляли! А укладывали публично-лично, на козьей сыворотке, вперемешку с нежными яйцами. Свеже-вальяжно и мозаично-лирично! Да уж куды с добром! И вспоминать тошнёхонько!..
Они спустились с трибун и ещё успели заглянуть в перекошенные улыбками лица последних рядов демонстрантов пятившихся к оврагу. Оттуда поднимались клубы то ли тумана, то ли дыма. Наступила тишина. Уронив на булыжники оружие, они вошли в Мавзолей…
Они молча скользили по мраморному коридору вдоль стеклянной витрины в стене. За непробиваемым стеклом под жёлтым светом Ильичёвых лампочек бесконечной анакондой тянулось по золотому песку Тело в костюме. Его короткие длани были сложены невообразимым множеством вариантов. Вот острые локти мечтательно закинулись за голову... А вот – жёлтые пальцы сплелись в удивительную по сложности композицию... Дальше и описать нельзя.
– Ну, ты так-то уж не расстраивайся, – пристраивалась Жо-типа-эм к настроению Ч-К.
– Да я вообще, блин, не настраиваюсь! – буркнул тот. – Себе потом дороже, – они остановились у двери «Дерматовенеролог». – Это что у тебя на роже? И - на всей коже? Ты не заразная?
– Нет, я просто разная… – Жо-типа-эМ перевернула табличку, получилось: «ДОСААФ»…
Лётное поле было залито ярким солнцем. Они шли по небольшой взлётной полосе мимо строя учебных самолётов По-2.
– …а это на мне следы турбулентности от всеобщей амби…циозности. За то самое я и получила свой первый условный срок «Награждения-ко-дню-рождения». А потом ещё медаль «Знака отличия-от-приличия». И уже самый дорогой значок учётный «Почётный вертолётоныряльщик, тральщик, пешедральщик, начинальщик и завершальщик», с повязыванием бордово-белесо-синюшного галстука. Эх, вот только планка и осталась, а сам значок сначала долго висел на вымпеле в автобусе, а потом провалился в зрачок осуждения дедушки Тимерши… или Паерши. Как говорится, не соверши и с кумиром не согреши. Вот так. И вокруг – молчок. А ты – «лучок-чесночок». Эх ты, дурачок!..
– Чин у меня самый, что ни на есть чинный!.. Последнее время при чине только и могу, кое-как с грехом пополам… Меня ж во дворе все так по-разному и кличут: «Чин Кучер»!.. И всё тут… А, когда ввели максимальное сокращение, стал и вовсе - «Ч-К»!.. Через дефис, правда, но он не произносится… Я и не настаиваю!.. Других-то не устраиваю, а его и подавно…
Буря неожиданно резко стихла, небо стало ясным, солнечным, затрещали кузнечики. Путники стояли около конструкции-гибрида: одна половина – карета (облучковая часть), другая – капитанский мостик с деревянным штурвалом. В центре соединения высилась мачта, но обе половины «смотрели» в разные стороны. Кучер, теперь – Ч-К, был одет в традиционный наряд извозчика, а Вахтерный, облачён в старинную морскую офицерскую форму. Оба привычно заняли свои рабочие места, закурили и – в путь-дорогу-плаванье! Каждый – в свою сторону.
Дальше диалог сопровождался очаровательной смесью шума волн и цоканья копыт.
– А вы сами-то, какого чина? Мужеского, аль другого, извиняюсь, какого? Сразу-то не углядишь… – деликатно начал Ч-К.
Вахтерный закрепил штурвал, повернулся к Ч-К и, бурля трубкой, ответил:
– Я, когда живу в направлении «завтра будет понедельник», то мужеского, типа, чина. А когда в направлении «вчера так и не начался понедельник», сотверственно - женского. Сегодня у нас что? Ну, в смысле, есть какой-нибудь день недели? Нет? Что, совсем нет? Вообще? Это точно? Ни по какому календарю? А по никандрианскому?..
– По-никандрияньски-то будет с «поне-сред-ятницы» на «втор-четвер-боту».
– Ух, ты! – изумился Вахтерный.
– Так получается, – пыхнул дымком Ч-К.
– Ну, тогда у меня с моим чином выходит что-то вроде «пересменки». Поэтому я нынче от расската «эМ-типа-Жо», выходит, а до засвета – «Жо-типа-эМ». Хотя, вообще-то, мне без разницы.
Ч-К снял рукавицы, заткнул их за кушак:
– Да и мне до задницы, что у кого в переднице…
Вахтерный, теперь – эМ-типа-Жо, выбив трубку о каблук, поинтересовался в свою очередь:
– У вас же наверняка и почётное звание имеется?
– Да нет, не удостоен почётного, пока только до нечётного дотопал…
6
В Лондоне, в 1513 году, во дворике колледжа святого Джонса таинственно шептались Ч-К и эМ-типа-Жо, помолодевшие ещё больше предыдущих кукол, почти мальчишки:
– А вы законспирацирировали спиртоконспект утренней клекции по мать-и-матике?
– Это которой, на второй паре, по шизике, у Никандера, что ли? Законспирачено, само собой. И наоборотную клекцию по мяч-и-мачехе тоже. А чего?
– А не можно вковырять их мне в голову? Отслужу уж как-нибудь! Не всё же только, «а ля» Толька, как заряженная пистолька, мне вами пользоваться, - будет и на вашей сутулице полазник!
– Да мне трудно, что ли? Раз - и воспроизвелась конспекта, – эМ-типа-Жо заскрипел старческим голосом и стал постепенно дряхлеть: – «Вчера, на уроке политической Мать-е-матики мы заучили с вами поэтику литики этической Мать-форы-мулы, и с её помощью решали вопросы пола и лита в эпических Мать-урва-нениях. Что в некоторой степени есть обман самих себя в семих сабе. Нынче у нас на очереди – пиитика лоэтики Матики фуры и мулы, а в ней уж не всё так просто, как в Мать-ишаке. Здесь уже просто необходимо каждый раз простыноранственно-вребременно туннелировать и удерживать поджидательно все вибраторские потоки и закрытые поползновения на зачисление в консту и танту. А, кроме того, необходимо обладать посторонним знанием простора своего ума! Пример. Берём одну грошовую несостоятельность. Берём вторую. Пока всё хорошо. Несостоятельность стабильна выше всех похвал. Некоторое время выжидаем и считаем до… ну, допустим… да какая на хрен разница! Что там ближайшее? «До»? А что «си» уже была? И «ре»? И «ля»? И «соль»? И «ми»? И «фа»? Ну, так, значит, это будет счёт до… ноты «до». Теперь расквартировываем её по всему полю нотного стана и перевносим обратной перспект-проекцией на Клавиатора, а саму клавину туру чуть диезим, по китайскому созвучию – на чёрненькие клавишки. В результате – привет бате! – получаем мозоль тяти и полную Матику! Из неё уже извлекаем и саму состоятельность и все сопутствующие ей ингредиенты. Последних поедаем макро-поедом, а за остатком, назло фанаткам, приторно-сладко и тревожно-жутко, целую минутку, на зависть всем «людкам», всё соблюдаем и за всем наблюдаем микро-наблюдом. Всем людом. Соршеннзамечательная состоятельность! Из неё уже ни при каких условиях абсолютно невозможно извлечь корень! Его там нет! Тю-тю! Что ни прибавь, что ни убавь, - ни хрена не выйдет! Почему? А вот это и будет для вас домашним заданием к следующему нашему занятию по политтехнологической баллистике каннибалистической Мать-и-Мачехи!» – эМ-типа-Жо снова заговорил юным голосом, но лицо осталось старческим: – Ну что, всё вковыряли, без ошибочки?
– Большое вам спасибочки! Кстати, вам не кажется, что профессорэ Nikandr… как бы это помягче высказаться…
Чуть стемнело, издалека донёсся раскат грома. эМ-типа-Жо содрал старческую маску с лица и зашевелил бледными губами:
– И думать не смейте! – чуть не выкрикнул он. Помолчав, понизил тон: – профессор Никандр альбучиназóрен самому Новарине, – по каменной стене колледжа за их спинами скользнула тень французского авангардиста; эМ-типа-Жо продолжил, постепенно снижая звук до шёпота: – Они просто албучились в разных Альбах, о чём записано в скрижальбах! Зато бучились уже вместе в закрытых БУЧах и старожировались тоже совместно: в загребучих КРУЧах, ТУЧах и ЛУЧах. А когда уж занорились в назоры их узоры, кругозоры и лепрозоры, то и стала тут же очевидна их бучность, кучность и тучность по основным ноль-чизнам. По прогнозам про-гипро-гипно-гностиков, в конце концов, победят нозы тех про, про которых никто и подумать не смел. А тот, кто был смел и уже что-то от кого-то «поимел», говорит, что с этим, будто бы, уже ничего не возможно поделать: глобо-гнобо-зиты распустят все клубы «Зиты и Гиты», вылечат циститы и насадят новые наваждения апологетических книжных деревьев. Хотя их «новизна» суть та же «кривизна», что и «крутизна». А вы когда оканчивали университет валеризма-новаризма?
– Ой, давно!.. Надо диплом найти, посмотреть, когда я его точно закончу. А если приблизительно…
7
Где-то после 1631 года, в Париже, в Бургундском отеле, перед началом спектакля «Клориза» по пьесе Балтазара Баро. Ч-К в костюме герцога Де Гиша балагурил, стоя за креслом, в котором сидел эМ-типа-Жо женского чина, т.е. – ослепительная Жо-типа-эМ в роскошном платье с декольте:
– …если приблизительно, то где-то сразу после их великой леворюции у нас на прииске стали интересоваться и от нечего делать вить верёвки из бечёвки на маёвке и протягивать их сквозь уши – вот тогда мы все к этому учению и пристрастились. Это, знаешь, всё-таки, как наркотик, поэтому, мой котик, маленький невротик, с этим так долго и не живут, в какой-то момент начинают жить и с тем-с. «Систем-с», как говорил Бемс, что тут поделаешь! Иной раз, когда наступит тебе какая-нибудь «виктория» на пятку-мозоль, разнервничаешься и скажешь ей в сердцах: «Вить, может, хватит уже вить?! Ведь не оживить!.. Да тудыть тебя растудыть, ведь недолго и застудить!» Ну, ка-ак же, отпустит она яво, дожидайси!..
– Вы сейчас затронули вопрос, который ещё не пророс, и пока его нужно произносить «в нос», но не так… – она кивнула на сцену, где уже шёл фехтовальный бой, – …как Сирано де Бержерак!
Дама резко встала и стремительно вышла из ложи в коридор Картофельного корабля. Ч-К – за ней. На ходу Жо-типа-эМ срывала с себя платье по частям, которые, падая на металлический пол, сначала плавились до жидкого состояния, потом – испарялись.
– Прежде чем произносить, его ещё нужно поизносить! И потом только, пританцовывая польку, тронуть Тольку и сказать: этот вопрос-нос-с-паровоз уже тронутый! Как умом, дескать, тронутый, так и плесенью! – кричала она, в дикой ярости пластая костюм Роксаны, и, уже полностью обнажённая, скрылась за табличкой «Душ (жен). Только для ответственных работниц. Вход строго по отпускам». Ч-К вкрадчиво заговорил под дверью:
– А я позволю себе осенью тронуть ваш нос, что ещё не пророс, об вопрос о том, как мы все ещё в самом начале прошлого века, взахлёб читали под одеялом знаменитый роман «Выездной»…
Шум воды резко оборвался, дверь душа распахнулась. Жо-типа-эМ, в гимназической форме, нервно мяла муфту… И снова они шли по коридору, но на сей раз раздевался Ч-К (до плавок - спереди). Его одежды также рассыпáлись и испарялись. Скоро ей надоело молчать:
– А толку-то?.. Я ж его читала ещё в конце позапрошлого, и это уже вторично. А в первый-то раз вообще в середине десятых веков, в читальном зале Британатаманской библиотеки, когда она ещё не была построена только что.
Они дошли до двери, где на табличке «Душ для членов литобъединения «Парус»» перед словом «душ» было приписано «Жозе Эдуарду», а после него – «Сантуш». Ч-К скрылся за дверью, а Жо-типа-эМ села на парковую скамейку сбоку от двери. Над её головой на стенке коридора висела большая репродукция знаменитой на весь Чéрдынский край картины слепого от рождения художника-каторжанина «Ленин хороший»… Пошёл крупный мягкий снег.
– Ко мне тогда подошёл на цыпочках Володька Уллеаннов и говорит своим картавым шёпотом: «Читага?!» Вот дурак, я тогда только-только одолела мессопотамский, а об Никандрии вообще ещё слыхом не слыхивала! Ну, как я могла бы прочесть «Выездной» по-никандриански?! Хорошо, что со мной рядом девочка сидела, такая симпатичная, переводчица Катя – она потом лет через триста-четыреста родилась - так вот, она меня локтем толкнула и говорит: не волновайся, мол, я смогу беде твоей помочь!.. А Вовка всё суёт мне в лицо микроплёнку, как шпиён, и ещё фильмоскопчик хочет заложить под копчик и прямо в лифчик! Я же его тогда и не носила вовсе, так, на всякий случай в ранце таскала, думала, вдруг вырастут посреди урока, и чего я тогда? А Вовчик, как запал в лифчик, так и барахтается, как живчик, не может выбраться. Нам с Катей и смотреть щёкотно, и не смотреть страшно, она мне говорит: убей его скорее, идёт кто-то. Это к нам Жорка Плеханоров подкатился, ну, и помог Володую этому на первый раз. Так тот разве уймётся? Его же потом четырнадцать раз хоронили, семь раз по семь возвращали, сорок девять веков стращали, семьсот грехов отпущали, из пищали пищали, пращами пущали, покоили, возмущали, короче, пока Мавзолей не стёрся… – встаёт со скамьи и решительно входит в «…душ…». – А вы, почему про этот роман вспомнили, про «Выездной»?..
8
Подземный пляж секретного санатория был пуст. Ч-К вытянулся на лежаке. Лицо его потело под газетой, а кое-какие наколки всё же были присыпаны песочком. Жо-типа-эМ (уже в очень пожилом возрасте) загорала в одних чёрных очках и, по закоренелой резидентской привычке вязала. На её острых коленях дремал до поры цитатник Мао с газетными закладками из «Правды». Ч-К перевернулся, подставляя лучам ягодицы, лениво откликнулся:
– Так я его читал в зной, ещё привозной, в самый солнцепёк, а потом слёг от словесотрясения.
Звонко щёлкнули суставы пальцев и голос из шезлонга произнёс с потомственной дворянской надтреснутой хрипотцой:
– Ах, «Есения»!.. Мне этот фильм внуки долго не разрешали смотреть на ночь, - в буйство впадала непотребное! Пока не приехал из Индонезии наш сосед по лестничной в Башкортостане, и мы с ним тайно посмотрели ночью великий фильм «Детство Потёмки Броненосцева» режиссёра Ледово-Камушкина. Тогда у нас ещё ни у кого не было, на чём эти старые новые берестяные кассеты смотреть, а сосед научил меня, как из скрепки, кнопки и попки сделать отличный самопальный видик. Даже у Чейнешки и Тандалатки, несмотря на колышки в тетрадке, такого ещё предки, - а они на подарки не редки, - из Орды не пригоняли. Меня тогда еле уняли!..
– Сосед – это Паерша Тимершинович Пеймурзин из Астаназии? – проявил осведомлённость Ч-К.
– Не-ет, это Тимершá Паéршевич из Афтанэзии. Его внучатый дедушка. Но мои внуки его сразу невзлюбили, потому, что ещё не родились. Им, дуракам, всегда казалось, что вот уж, когда они народятся! Ну, и хрена ли? Народились, дальше-то что? Только и могут, что Пеймурзиных веками мучить разными гадостями. Однажды вковыряли в голову их старшенькому в роду дедушке какой-то чип особенный, «Чип и Гек» называется. А тут ещё вдруг…
Оба поднялись и подошли к стрелковому стенду. Встали лицом друг к другу и взяли оружие в руки, один - правой, другая – левой. Жо-типа-эМ закончила фразу:
– …как обычно, ни с того ни с сего, всех опять достали эти вечные звонки! Сверху-вниз, снизу-нáверх, справа-сбоку, слева-сзади; то из Пирамиды, то из Бункера, то из Ставки, то из Кремля!..
Выстрел! И так – после каждого следующего адреса. Стреляли по очереди, а в конце – вместе, автоматными.
– С Дачи, из Центра, из Думы! С Олимпа, из Комитета! Из Президиума, из Совета! От Главного, от Самого, от Генерального, от Него! И даже, страшно сказать, от княгини, от Марьлексевны!..
9
В разрывах густого тумана на Красной площади виднелись шедшие задом наперёд бесконечные колонны голых демонстрантов. В конце брусчатки, они сверзались в глубокий ров, где мусороуборочные машины трамбовали их в брикеты. Бродя по трибуне Мавзолея, усыпанной трупами руководителей страны, Ч-К и Жо-типа-эМ делали «контрольные». Жо-типа-эМ проговорила зло:
– Рычат-пищат, всех вокруг стращат, гербовую бумажку вощат для товарищат. Дедушка, бедный, трое суток на меня смотрел-смотрел через зрачок, как рачок, в сундучок, а потом умер с осуждением. Это они мне за Володьку мстят.
– Мостят-то, они мостят, может, даже и бесенят простят, а, всё равно, таковой мостовой мостовки, как при первой забастовке, не выходит: булыжничек не тот-с. Его раньше-то, пред тем, как нагнуться и выковырять, из Никандрии вывозили, в янтарный листик кажную каменюшечку оболакивали, сверху-поверху значок клинописно-голографический клепали, на отдельных ковриках-самолётиках по морю поштучно на галерах доставляли! А укладывали публично-лично, на козьей сыворотке, вперемешку с нежными яйцами. Свеже-вальяжно и мозаично-лирично! Да уж куды с добром! И вспоминать тошнёхонько!..
Они спустились с трибун и ещё успели заглянуть в перекошенные улыбками лица последних рядов демонстрантов пятившихся к оврагу. Оттуда поднимались клубы то ли тумана, то ли дыма. Наступила тишина. Уронив на булыжники оружие, они вошли в Мавзолей…
Они молча скользили по мраморному коридору вдоль стеклянной витрины в стене. За непробиваемым стеклом под жёлтым светом Ильичёвых лампочек бесконечной анакондой тянулось по золотому песку Тело в костюме. Его короткие длани были сложены невообразимым множеством вариантов. Вот острые локти мечтательно закинулись за голову... А вот – жёлтые пальцы сплелись в удивительную по сложности композицию... Дальше и описать нельзя.
– Ну, ты так-то уж не расстраивайся, – пристраивалась Жо-типа-эм к настроению Ч-К.
– Да я вообще, блин, не настраиваюсь! – буркнул тот. – Себе потом дороже, – они остановились у двери «Дерматовенеролог». – Это что у тебя на роже? И - на всей коже? Ты не заразная?
– Нет, я просто разная… – Жо-типа-эМ перевернула табличку, получилось: «ДОСААФ»…
Лётное поле было залито ярким солнцем. Они шли по небольшой взлётной полосе мимо строя учебных самолётов По-2.
– …а это на мне следы турбулентности от всеобщей амби…циозности. За то самое я и получила свой первый условный срок «Награждения-ко-дню-рождения». А потом ещё медаль «Знака отличия-от-приличия». И уже самый дорогой значок учётный «Почётный вертолётоныряльщик, тральщик, пешедральщик, начинальщик и завершальщик», с повязыванием бордово-белесо-синюшного галстука. Эх, вот только планка и осталась, а сам значок сначала долго висел на вымпеле в автобусе, а потом провалился в зрачок осуждения дедушки Тимерши… или Паерши. Как говорится, не соверши и с кумиром не согреши. Вот так. И вокруг – молчок. А ты – «лучок-чесночок». Эх ты, дурачок!..
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце