Применение

КРУГОМ ОДНИ НЕВЕЗЕНИЯ

― Я был тогда маленьким, — говорил Николай Федорович, как-то решивший рассказать своим сыновьям, Владимиру и Анатолию, о своем детстве. Он рассказывал очень интересно и понятно, мастерски преподнося события так, чтобы парни сделали для себя определенные выводы. Это была, можно сказать, воспитательная беседа. — Я всегда, вернее, почти всегда, делал в детстве ошибки, почти постоянно делал все не так, как полагается. Затем, в чем вы теперь убеждаетесь, я становился лучше...

У меня же периодически возникали вопросы о младшей из сестер. Я о ней и знала только, что она мне приходится крестной матерью, да что не ездит к бабушке потому, что ей запрещает ее муж. Мне все это казалось ужасной несправедливостью. Я всегда считала, что семья в жизни, прежде всего, и что быть врозь – ужасно неправильно. Если б я тогда понимала разницу в семьях. При всей неправильности той, в которой я росла, я стремилась воссоединить теток, их детей, внести хоть что-то общее во всю эту...

- Что-то я давно не видел старого ослика Иа, - задумчиво произнес Кролик, допивая свой ароматный чай.

Рядом с ним за столом сидели Пух, Пятачок и Сова. С тех пор, как Пух в последний раз застрял у Кролика в норке, Кролик предусмотрительно не приглашал его ни на обед, ни на ужин и даже на завтрак.

Теперь он приглашал в гости только на чай, причем это именно то, что он имел ввиду: н-а ч-а-й.

И несмотря на то что Пух все же каждый раз, идя к Кролику на чай, надеялся, что к чаю будет, ну...

Пустота. Мир поглотил его бездонной пастью тьмы. Мысли скомканными слёзами рутины давили ему на разум, вызывая спазмы безмолвия в океане слепой ярости ко всему живому. Сергей смотрел в призрачный квадрат полузакрытого старыми шторами окна, а оттуда на его тупо смотрело серое безразличие неба сквозь приспущенные изорванные ресницы туч. Он достал помятую пачку сигарет и закурил. Нервные кольца сизого дыма поднимались к потрескавшемуся потолку, где растворялись в черной паутине трещин.

Пустота...

В последнее время прошел слух о том, что мистер Таддеус Байндер, всецело погруженный в занятия, которые он называет научно-философскими изысканиями, опять с удовольствием «колдует» в своей мастерской или, как он говорит, в лаборатории.

С виду это очень приятный, небольшого роста, розовощекий добряк. Однако... однако, быть может, кому-то следовало бы заставить его прекратить эти, с позволения сказать, исследования.

Особые соображения на этот счет имеет человек по фамилии Стимс. Если, не...

Если у вас голова, как унитаз, в котором ничего не держится, то заведите записную книжку или лучше две, как у меня.

Вы что, глупый? Запомнить не можете? Записывайте, я-то записываю.

Вы что, ждете, что перловка сама вскочит и доложит "Я уже готова!"

Вы что, первый раз на свет родились?

Вы что, хотите, чтобы я каждому из вас в дурную голову свои мозги вставил?

Вы что?! Пока я где?!

Вы это что себе позволяете?! Почему передо мной сидите? Может быть, хотите, чтобы я вас поднял и...

Никто не знает – откуда он пришел.
Говорят, будто в то утро, когда появился он в городе - тяжелый сон, ниспосланный сторонними силами, что вечно вмешиваются в людские дела, обуял всех, и ни одна живая душа так и не явила своим глазам его каравана, входящего в ослабленный дремотой,

беспечно раскрывшийся во сне Глиняный город.

Шел невиданный для этих мест, плотный, рассекающий небо дождь.

Бочки, корыта и тазы уже были полны воды, но никто так и не проснулся.

Получалось, что и внутри...

-1-
"Жизнь...
Да что ты знаешь о ней?!
Ты ничего о ней не знаешь, так же как и о душе.
Кем ты был? Что сделал? Ничего... Не можешь вспомнить... Ну и ладно. Ведь это уже не так и важно.

Опять... Опять какие-то мысли... обрывки... слова… образы...

Нет... Не могу вспомнить...
Опять...
Да когда же это закончится?!
Тишина... Неужели всё?"
Тихий вздох. Раскаленный воздух обжигает легкие. Он встал и чуть не упал. Опять этот дом. Да что его так тянет сюда? Не помню... Опять случилось...

МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 3.1. Я И МОИ РОДИТЕЛИ.

Всегда в жизни полагаясь на себя, отец не переносил состояние подчиненности или малейшей зависимости. Его вольнолюбивый характер делал его неуживчивым со всяким, кто смел в той или иной форме проявлять против него свою волю, тем более командовать им, делать замечание или, более того, призывать к ответу. Возведение себя в абсолютную истину, которой ведомо все, было его сутью неопровержимой. И малое слово поучения вызывало в нем непредсказуемую реакцию...

Бакунин и Абрахам в легких рабочих блузах цвета ультрамарина и свободных белых шароварах сидели на ружейных ящиках, болтая босыми ногами. Приятели старались особо не шевелиться в крохотной тени от пальм. Только легкий прохладный бриз с океана трогал панцирь жары, освежая лица.

Теплые воды, ласкающие золотистые пляжи, полоса которых протянулась на сколько хватало зрения вдоль живописной бухты, глубоко врезались в берег. Над яркой зеленью прибрежных гор Мексики вздымалась, как сахарная голова...