В сценографической игре художника с колоннами возникла новая трансформация: на сцене появилась довольно внушительная садово-парковая скамейка весьма экстравагантной формы.
Посредине этой скамьи, подвернув под себя ногу на восточный манер и зажав в кулаке короткую курительную трубку, сидел второй муж Женщины – рыжебородый художник Иван.
Посредине этой скамьи, подвернув под себя ногу на восточный манер и зажав в кулаке короткую курительную трубку, сидел второй муж Женщины – рыжебородый художник Иван.
Тонкий красный свитер и джинсы были ему как вторая кожа – жилистая мускулатура рельефно проступала сквозь одежду.
На дальнем краю скамьи, отвернувшись в кулису, примостился Старик.
Женщина, изумлённо глядя по сторонам, присела рядом с мужем.
– Иван, где мы?
– В Париже, по-видимому, – художник пыхнул сладким дымком «Золотого руна».
– Что ты говоришь! А чего нас сюда занесло? Почему именно в Париж?
– Ты же так мечтала побывать здесь. И, потом, когда-то я придумал для одной из картин любопытную скамейку. Ты еще тогда сказала: “Её место в Париже!” И пока я спешно много лет собирался в Париж, кто-то уже поставил здесь мою скамейку. Так что теперь дело за малым – ждать, пока привезут картину… А ждать – это искусство. И мы им владеем в полной мере, – Иван раскурил погасшую трубку.
– А надолго?
– На две недели.
– О, так мы погуляем! Время-то довольно!..
Только сейчас взгляд Женщины наткнулся на спину Старика, и она окликнула его:
– А ты-то что тут делаешь? Ты же невыездной!
Тот ответил ей, не оборачиваясь:
– Но только не в твоих снах. В них я всегда нахожусь там, где ты.
Это – правда. Его лицо действительно иногда мелькало среди гостей на трёх предыдущих балах. Сначала он в ослепительном костюме короля Августа III-го танцевал на балу мазурку, потом – его седая шевелюра сверкнула за стеклом заклинившей дверцы тонувшего на сплаве трактора, и, наконец, в ресторане сидел последним с краю на невестиной стороне. Правда, «Первого вальса» он уже не выдержал, переполз от свадебного стола в оркестр и загудел там с лабухами до утра. Утром с одним из них же, с «тубой», пошёл на «жмура». Вобщем, это было одно из самых длительных его выпадений из современной ему действительности, после которого он ещё долго, играя уже сам, сгонял с клавиш чёртиков.
– А почему ты совсем седой? – перепугалась Женщина.
Артиста, исполнявшего роль Старика, природа действительно наградила красивой сединой и густой, к тому же, шевелюрой. Но вообще-то, автор пьесы «Щен» в этом месте, в ремарке предусмотрительно написал, что Женщина может спросить и «А почему ты лысый?». Ну, действительно, а вдруг в каком-то другом театре эту роль хорошо сыграет лысый артист? Не парик же ему надевать, в самом деле!..
– Ну-ка, повернись ко мне лицом? – потребовала Женщина.
Старик нехотя повернулся.
– И почему ты такой старый? Когда мы с тобой познакомились… – скороговоркой она сделала пересчёт: – 25 на 7, на 3, плюс 20, минус 40… Ты был моложе.
– Просто ты никак не можешь вспомнить меня таким, каким я был тогда. Наверное, потому, что и сейчас частенько меня видишь. Я старею одновременно с твоими воспоминаниями обо мне. Кстати, я и сам не смог бы себя тогдашнего вспомнить.
Иван глубокомысленно заметил:
– Ты забыл сам себя, старикан…
– Тебя не спрашивают, – грубовато оборвал его Старик. – Потаскайся с моё, забудешь маму родную, а не только…
Старик встал со скамейки и, скользя рукой по её извилистым линиям, прошёл за её спинкой по хрустящему садовому песочку. Несколько раз хорошо потянулся, разминая затекшие руки.
– Может, вам сыграть? Вон там и рояль в кулисах.
– Нет, ты знаешь, я уже устала… танцевать.
– Так ведь это… – Старик кивнул на Ивана, – последний твой танчик.
– Нет! Не могу. Ничего не могу, – руки Женщины безжизненно упали на колени. – У меня уж очень сердце болит.
Иван тоже потянулся и встал.
– Ты посиди, отдохни. Я пока один начну. А потом ты ко мне подключишься.
Женщина вздохнула и откинулась спиной на ребристую поверхность:
– Только и делаю, что подключаюсь. Хоть бы кто-нибудь пришел и отключил уже совсем…
Глава 11
Трансформация сценического пространства продолжалась.
Несколько бывших ресторанных колонн превращались в гигантский музыкальный инструмент. Это был фантастический «орган» из звуковых колонок, уходивший своими остриями в темноту колосников, а сцена превратилась в огромную дискотеку. Вдоль её стен кучковались знакомые лица “гостей” предыдущих “балов”.
– Смотри, как я заведу сейчас всю эту толпу, – Иван, разминаясь, сделал пару виртуозных и сумасшедших по сложности танцевальных кренделей ногами. – Неужто усидишь?
Женщина замахала на него руками:
– Всё-всё-всё, иди, милый! А я уж постараюсь не завестись. Я ведь знаю, что это такое – танцевать с тобой. Могу умереть, так и не проснувшись.
– Между прочим, некоторые считают, что во сне – это самая прекрасная смерть.
– Не дай бог! Ты этого не знаешь…
– Чего?
Женщина помолчала, будто в сомнении, говорить или нет, но потом всё-таки решилась:
– А вдруг во сне ты будешь знать, что ты умираешь и что – спишь… И тебе захочется перед смертью открыть глаза и взглянуть последний раз на этот мир?! Увидеть… ну, хотя бы трещины на потолке своей комнаты! Ты изо всех последних сил пытаешься приподнять веки, и не можешь!.. Все внутри тебя кричит и протестует, а сила, давящая на тебя, не отпускает!.. И ты умираешь. Умираешь, так и не увидев своего потолка… Это ужасно… Мне так рассказывали.
– Кто?
– Один мальчик. Так что лучше…
Женщина не договорила и снова махнула от себя рукой.
Зазвучала музыка. Дискотечные люди стали отлипать от стен и вскоре соединились, слились в нечто единое. То ли это было какое-то фантастическое пульсирующее животное, то ли волнистая, пузырчатая поверхность чего-то болотистого.
Вот в это нечто и вошёл, как нож в масло, Иван. И погрузился. И исчез.
– Иди, иди, попляши, – сказал с усмешкой Старик Женщине. – И не бойся. За тобой еще не скоро придут.
Вдруг из недр разноцветной «танцующей» трясины вынырнул Мальчик первого сна, ещё юный, худенький, стройный. Подбежал к сидящей на скамье Женщине:
– Эй! Почему ты сидишь? Смотри! Я тоже это танцую! Правда, у меня не совсем получается, я же мазурик, то есть, мазурщик! Но мне нравится! Как думаешь, я смогу научиться?
– Конечно, ты способный!
Нечто унисексное зацепило Мальчика и, по-поросячьему вереща, уволокло обратно…
Из-за кулис высунулось знакомое бревно, а вслед за ним появились и несущие его могутные плечи Сплавщика:
– Эй! А у меня получится? Правда, тут надо вертеться как бревно, на котором уже не ты, а кто-то другой пляшет “Барыню”!
– И у тебя получится, только не убей кого-нибудь своей жердочкой!
Бревно тут же осыпалось трухой на брезентовую куртку Сплавщика, и стайка лохматых головок с затянутыми джинсами ягодичками вмиг закружила в воронку и его. Только хитрая рыжая лиса с его шапки успела упорхнуть в кулису невредимой…
Женщина прищурилась и заметила своего Первого мужа, притаившегося в углу:
– Эй! А ты-то чего? Ну-ка, выходи!.. Стань вот тут, в сторонке! Это можешь танцевать даже ты!
Первый муж стал подёргиваться, поначалу робко, стесняясь, и потому уморительно смешно. И вскоре всеобщая трясучка, потешаясь над толстячком, с превеликим удовольствием всосала в себя бывшего вдовца, а ныне разведенного завотделом и закоренелого женоненавистника…
В сердцевине пёстрого месива танцующей толпы появилось маленькое пятнышко светлой пустоты, с красной точкой в центре – Иваном.
Свет и пустота вокруг его извивающейся фигуры стремительно расширялись. Чавкающая людская плоть отодвигалась обратно к стенам дискотеки и, тяжело дыша, возвращалась к изначальному, более-менее человеческому облику…
Танец Ивана раскручивался по спирали.
И по такой же спирали взмывало ввысь чувство восторга и восхищения у тех, кому посчастливилось увидеть в тот день этот невероятный танец…
Пред нами был Чародей, Колдун, Маг и Волшебник Танца!
Чародей Legato!..
Таинственный и загадочный, он вплетал в безумный дробный ритм грохотавшей музыки тягучую, безразрывную, как смола, извечную недосказанность своих плавных движений! Это завораживало пространство, и оттого грудь задыхалась и трепетала! А острые уколы внутренней дрожи мурашками рассыпались по всему телу!..
Колдун Largo!!
Суровый, жестокий, невыносимый, самый медленный из всех возможных темпов, он, словно пустынный бедуин в трансе, скручивал в своём неистовом вращении все наши земные чувства в тугой жгут сладостной истомы! Он затягивал всех нас в оранжевую свечу смерча, и в головокружительном верчении уносил в непостижимую даль!..
Маг Moderato!
Отрешённый равно и от грешного мира и от покровов небес он, единственный срединный путник, всё же опускал их звёздные плащи на наши поникшие безжизненные плечи, и россыпи далёких светлячков проникали к нам в мозг, и дыхание вновь останавливалось!.. Тайна за тайной вновь возвращались в наши измученные души!..
Волшебник Andante!
Самый главный, и самый добрый, он будто сажал, как детей, нас всех к себе на колени, и рассказывал самые-самые первые сказки! И мы возвращались по жгучей траве стыда в тот мир, из которого изгнаны были пращуры наши! И мир этот он собирал теперь по крупицам в наших бедных душах своим божественным танцем!..
И вдруг, когда всем счастливцам в тот вечер показалось, что эта нега, это блаженное созерцание долгожданного воссоединения всего со всем теперь уже не окончится во веки, Иван замер…
Его pose лучилась гармонией и совершенством идеальных линий мужского тела.
Погасла и дискотечная мельтешня, два прожектора схватили танцора лучами крест-накрест.
Звуки музыки резко ушли куда-то вниз, под сцену и там, будто в дремлющем вулкане, глухо бурлили низкими частотами…
Женщина медленно шла от скамейки к неподвижной фигуре своего второго мужа, роняя слова на сцену, будто слёзы:
– С этим тоже: “вот и все…” Тут, кажется, больнее всего. Как мы… друг друга… любили… Странно, но своими танцами ты мне напоминал бегущего по снежной степи волка…
Она обошла вокруг замершей фигуры с благоговением, как в музее вокруг классической статуи. Прошептала:
– Ты танцевал лучше всех… Ты, кажется, действительно, лучше всех… был. Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! – и Женщина бессильно опустилась на пол…
В это мгновенье подсценная лава звуков стала извергаться через «органные» колонки во всё пространство театра.
И Дом впервые в своей нелёгкой судьбе задрожал. Его старинная кирпичная кладка загудела, увиливая от смертельного резонанса и сопротивляясь участи стен иерихонских.
И устояла. Непобедимый, казалось, звук, шипя и плюясь искрами, как таранный факел на древнем ростре тонущей триремы, сдался и погас…
Где-то в точке пересечения самой дальней и самой высокой линий сцены, как в кресте рокового прицела, сверкая белизной одеяний, явились Двое…
Женщина уже кричала с паузами, как заезженная пластинка
– Не-ет! Не-ет! Не-ет!..
А зал дискотеки напоминал разваливающуюся Помпею.
Мальчик, Сплавщик и Первый муж носились меж гостей и в паузах между воплями Женщины вскрикивали: “Мазурка-мазурка-мазурка, барыня-барыня-барыня, вальс-вальс… Мазурка-мазурка-мазурка, барыня-барыня-барыня, вальс-вальс…”
Тело Ивана вдруг ожило, сорвалось с места и взлетело туда, в глубину и наверх, где появились те долгожданные Двое…
Поймав тело за руки, они беззвучно разорвали Ивана пополам, как матерчатую куклу, высвободив из ее нутра ослепительный белый свет.
Женщина закричала так, что на сцене исчезло абсолютно все…
В эту пустоту и кому кулис вернулась её комната. Стоя на кровати с закрытыми глазами и вскинув к горлу кулаки с зажатым в них пледом, Женщина продолжала кричать.
Но затухающий её голос доносился издалека, оттуда, куда исчезли видения её снов…
Женщина спрыгнула с кровати и кинулась к телевизору, лихорадочно бормоча:
– Ты прислал вчера телеграмму, а я не стала её читать… Но я положила её вот сюда! Куда она могла деться? Куда?!
Она заметалась по комнате…
– Это что?..
… и нашла. Один клочок на подоконнике, другой – под батареей, третий – за телевизором…
– Кто же её порвал?.. Ну, скоты, я вам устрою!
Собрав все клочки в дрожащую ладошку, она перенесла их к столу. Села и начала складывать текст телеграммы, пытаясь его прочесть:
– Так… попробуем… ”показа-что-бой-дня-что-то-изойдет”… Нет, не понимаю!
И тут в её голове зазвучал голос Ивана:
«Показалось, что с тобой что-то произойдет».
– Вот ему тоже показалось! – обрадовалась Женщина и прочла следующие оборванные слова: – “росто-льнуло-це”…
«Просто кольнуло сердце» – тут же «перевёл» Иван.
– А у меня знаешь, как ныло? – пожаловалась она. – А это: “дво-ут-ду-дать-фона”?..
«Двое суток буду ждать у телефона».
– “звони-тай”?
«Звони. Прилетай».
– ”ли-что”?
«Если что».
– ”ил-мне-нить”?
«Или мне позвонить?..
Телефон у кровати, не дожидаясь разрешения, зазвенел сам. Женщина кинулась к нему, послушала, потом тускло ответила:
– Спасибо Тонюш… Выхожу. Да.
Медленно и устало она надела верхнюю одежду.
Перед самым уходом опустилась на стул, сгребла лоскутки телеграммы в стеклянную пепельницу и подожгла.
– Ох, ты… милый!..
Женщина заплакала, но слёзы воспоминаний не жгли её щёк, они просто катились и катились, не переставая…
– Нет, Иван, я не буду тебе звонить. Напрасно ты себя на двое суток арестовал. Не будет меня уже для тебя. Не будет…
В пепельнице сгоревшие чёрные лепестки телеграммы уже теряли тепло, пыхнув на прощанье парой голубых язычков пламени, испустив тонкую струйку серого дыма…
А где-то в тёмной глубине за комнатой рушились, полыхали дворцы, балы и танцы её снов.
И кричал кто-то голосом дурным:
– “Ад! Ад! Геенна огненная!”
На дальнем краю скамьи, отвернувшись в кулису, примостился Старик.
Женщина, изумлённо глядя по сторонам, присела рядом с мужем.
– Иван, где мы?
– В Париже, по-видимому, – художник пыхнул сладким дымком «Золотого руна».
– Что ты говоришь! А чего нас сюда занесло? Почему именно в Париж?
– Ты же так мечтала побывать здесь. И, потом, когда-то я придумал для одной из картин любопытную скамейку. Ты еще тогда сказала: “Её место в Париже!” И пока я спешно много лет собирался в Париж, кто-то уже поставил здесь мою скамейку. Так что теперь дело за малым – ждать, пока привезут картину… А ждать – это искусство. И мы им владеем в полной мере, – Иван раскурил погасшую трубку.
– А надолго?
– На две недели.
– О, так мы погуляем! Время-то довольно!..
Только сейчас взгляд Женщины наткнулся на спину Старика, и она окликнула его:
– А ты-то что тут делаешь? Ты же невыездной!
Тот ответил ей, не оборачиваясь:
– Но только не в твоих снах. В них я всегда нахожусь там, где ты.
Это – правда. Его лицо действительно иногда мелькало среди гостей на трёх предыдущих балах. Сначала он в ослепительном костюме короля Августа III-го танцевал на балу мазурку, потом – его седая шевелюра сверкнула за стеклом заклинившей дверцы тонувшего на сплаве трактора, и, наконец, в ресторане сидел последним с краю на невестиной стороне. Правда, «Первого вальса» он уже не выдержал, переполз от свадебного стола в оркестр и загудел там с лабухами до утра. Утром с одним из них же, с «тубой», пошёл на «жмура». Вобщем, это было одно из самых длительных его выпадений из современной ему действительности, после которого он ещё долго, играя уже сам, сгонял с клавиш чёртиков.
– А почему ты совсем седой? – перепугалась Женщина.
Артиста, исполнявшего роль Старика, природа действительно наградила красивой сединой и густой, к тому же, шевелюрой. Но вообще-то, автор пьесы «Щен» в этом месте, в ремарке предусмотрительно написал, что Женщина может спросить и «А почему ты лысый?». Ну, действительно, а вдруг в каком-то другом театре эту роль хорошо сыграет лысый артист? Не парик же ему надевать, в самом деле!..
– Ну-ка, повернись ко мне лицом? – потребовала Женщина.
Старик нехотя повернулся.
– И почему ты такой старый? Когда мы с тобой познакомились… – скороговоркой она сделала пересчёт: – 25 на 7, на 3, плюс 20, минус 40… Ты был моложе.
– Просто ты никак не можешь вспомнить меня таким, каким я был тогда. Наверное, потому, что и сейчас частенько меня видишь. Я старею одновременно с твоими воспоминаниями обо мне. Кстати, я и сам не смог бы себя тогдашнего вспомнить.
Иван глубокомысленно заметил:
– Ты забыл сам себя, старикан…
– Тебя не спрашивают, – грубовато оборвал его Старик. – Потаскайся с моё, забудешь маму родную, а не только…
Старик встал со скамейки и, скользя рукой по её извилистым линиям, прошёл за её спинкой по хрустящему садовому песочку. Несколько раз хорошо потянулся, разминая затекшие руки.
– Может, вам сыграть? Вон там и рояль в кулисах.
– Нет, ты знаешь, я уже устала… танцевать.
– Так ведь это… – Старик кивнул на Ивана, – последний твой танчик.
– Нет! Не могу. Ничего не могу, – руки Женщины безжизненно упали на колени. – У меня уж очень сердце болит.
Иван тоже потянулся и встал.
– Ты посиди, отдохни. Я пока один начну. А потом ты ко мне подключишься.
Женщина вздохнула и откинулась спиной на ребристую поверхность:
– Только и делаю, что подключаюсь. Хоть бы кто-нибудь пришел и отключил уже совсем…
Глава 11
Трансформация сценического пространства продолжалась.
Несколько бывших ресторанных колонн превращались в гигантский музыкальный инструмент. Это был фантастический «орган» из звуковых колонок, уходивший своими остриями в темноту колосников, а сцена превратилась в огромную дискотеку. Вдоль её стен кучковались знакомые лица “гостей” предыдущих “балов”.
– Смотри, как я заведу сейчас всю эту толпу, – Иван, разминаясь, сделал пару виртуозных и сумасшедших по сложности танцевальных кренделей ногами. – Неужто усидишь?
Женщина замахала на него руками:
– Всё-всё-всё, иди, милый! А я уж постараюсь не завестись. Я ведь знаю, что это такое – танцевать с тобой. Могу умереть, так и не проснувшись.
– Между прочим, некоторые считают, что во сне – это самая прекрасная смерть.
– Не дай бог! Ты этого не знаешь…
– Чего?
Женщина помолчала, будто в сомнении, говорить или нет, но потом всё-таки решилась:
– А вдруг во сне ты будешь знать, что ты умираешь и что – спишь… И тебе захочется перед смертью открыть глаза и взглянуть последний раз на этот мир?! Увидеть… ну, хотя бы трещины на потолке своей комнаты! Ты изо всех последних сил пытаешься приподнять веки, и не можешь!.. Все внутри тебя кричит и протестует, а сила, давящая на тебя, не отпускает!.. И ты умираешь. Умираешь, так и не увидев своего потолка… Это ужасно… Мне так рассказывали.
– Кто?
– Один мальчик. Так что лучше…
Женщина не договорила и снова махнула от себя рукой.
Зазвучала музыка. Дискотечные люди стали отлипать от стен и вскоре соединились, слились в нечто единое. То ли это было какое-то фантастическое пульсирующее животное, то ли волнистая, пузырчатая поверхность чего-то болотистого.
Вот в это нечто и вошёл, как нож в масло, Иван. И погрузился. И исчез.
– Иди, иди, попляши, – сказал с усмешкой Старик Женщине. – И не бойся. За тобой еще не скоро придут.
Вдруг из недр разноцветной «танцующей» трясины вынырнул Мальчик первого сна, ещё юный, худенький, стройный. Подбежал к сидящей на скамье Женщине:
– Эй! Почему ты сидишь? Смотри! Я тоже это танцую! Правда, у меня не совсем получается, я же мазурик, то есть, мазурщик! Но мне нравится! Как думаешь, я смогу научиться?
– Конечно, ты способный!
Нечто унисексное зацепило Мальчика и, по-поросячьему вереща, уволокло обратно…
Из-за кулис высунулось знакомое бревно, а вслед за ним появились и несущие его могутные плечи Сплавщика:
– Эй! А у меня получится? Правда, тут надо вертеться как бревно, на котором уже не ты, а кто-то другой пляшет “Барыню”!
– И у тебя получится, только не убей кого-нибудь своей жердочкой!
Бревно тут же осыпалось трухой на брезентовую куртку Сплавщика, и стайка лохматых головок с затянутыми джинсами ягодичками вмиг закружила в воронку и его. Только хитрая рыжая лиса с его шапки успела упорхнуть в кулису невредимой…
Женщина прищурилась и заметила своего Первого мужа, притаившегося в углу:
– Эй! А ты-то чего? Ну-ка, выходи!.. Стань вот тут, в сторонке! Это можешь танцевать даже ты!
Первый муж стал подёргиваться, поначалу робко, стесняясь, и потому уморительно смешно. И вскоре всеобщая трясучка, потешаясь над толстячком, с превеликим удовольствием всосала в себя бывшего вдовца, а ныне разведенного завотделом и закоренелого женоненавистника…
В сердцевине пёстрого месива танцующей толпы появилось маленькое пятнышко светлой пустоты, с красной точкой в центре – Иваном.
Свет и пустота вокруг его извивающейся фигуры стремительно расширялись. Чавкающая людская плоть отодвигалась обратно к стенам дискотеки и, тяжело дыша, возвращалась к изначальному, более-менее человеческому облику…
Танец Ивана раскручивался по спирали.
И по такой же спирали взмывало ввысь чувство восторга и восхищения у тех, кому посчастливилось увидеть в тот день этот невероятный танец…
Пред нами был Чародей, Колдун, Маг и Волшебник Танца!
Чародей Legato!..
Таинственный и загадочный, он вплетал в безумный дробный ритм грохотавшей музыки тягучую, безразрывную, как смола, извечную недосказанность своих плавных движений! Это завораживало пространство, и оттого грудь задыхалась и трепетала! А острые уколы внутренней дрожи мурашками рассыпались по всему телу!..
Колдун Largo!!
Суровый, жестокий, невыносимый, самый медленный из всех возможных темпов, он, словно пустынный бедуин в трансе, скручивал в своём неистовом вращении все наши земные чувства в тугой жгут сладостной истомы! Он затягивал всех нас в оранжевую свечу смерча, и в головокружительном верчении уносил в непостижимую даль!..
Маг Moderato!
Отрешённый равно и от грешного мира и от покровов небес он, единственный срединный путник, всё же опускал их звёздные плащи на наши поникшие безжизненные плечи, и россыпи далёких светлячков проникали к нам в мозг, и дыхание вновь останавливалось!.. Тайна за тайной вновь возвращались в наши измученные души!..
Волшебник Andante!
Самый главный, и самый добрый, он будто сажал, как детей, нас всех к себе на колени, и рассказывал самые-самые первые сказки! И мы возвращались по жгучей траве стыда в тот мир, из которого изгнаны были пращуры наши! И мир этот он собирал теперь по крупицам в наших бедных душах своим божественным танцем!..
И вдруг, когда всем счастливцам в тот вечер показалось, что эта нега, это блаженное созерцание долгожданного воссоединения всего со всем теперь уже не окончится во веки, Иван замер…
Его pose лучилась гармонией и совершенством идеальных линий мужского тела.
Погасла и дискотечная мельтешня, два прожектора схватили танцора лучами крест-накрест.
Звуки музыки резко ушли куда-то вниз, под сцену и там, будто в дремлющем вулкане, глухо бурлили низкими частотами…
Женщина медленно шла от скамейки к неподвижной фигуре своего второго мужа, роняя слова на сцену, будто слёзы:
– С этим тоже: “вот и все…” Тут, кажется, больнее всего. Как мы… друг друга… любили… Странно, но своими танцами ты мне напоминал бегущего по снежной степи волка…
Она обошла вокруг замершей фигуры с благоговением, как в музее вокруг классической статуи. Прошептала:
– Ты танцевал лучше всех… Ты, кажется, действительно, лучше всех… был. Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! – и Женщина бессильно опустилась на пол…
В это мгновенье подсценная лава звуков стала извергаться через «органные» колонки во всё пространство театра.
И Дом впервые в своей нелёгкой судьбе задрожал. Его старинная кирпичная кладка загудела, увиливая от смертельного резонанса и сопротивляясь участи стен иерихонских.
И устояла. Непобедимый, казалось, звук, шипя и плюясь искрами, как таранный факел на древнем ростре тонущей триремы, сдался и погас…
Где-то в точке пересечения самой дальней и самой высокой линий сцены, как в кресте рокового прицела, сверкая белизной одеяний, явились Двое…
Женщина уже кричала с паузами, как заезженная пластинка
– Не-ет! Не-ет! Не-ет!..
А зал дискотеки напоминал разваливающуюся Помпею.
Мальчик, Сплавщик и Первый муж носились меж гостей и в паузах между воплями Женщины вскрикивали: “Мазурка-мазурка-мазурка, барыня-барыня-барыня, вальс-вальс… Мазурка-мазурка-мазурка, барыня-барыня-барыня, вальс-вальс…”
Тело Ивана вдруг ожило, сорвалось с места и взлетело туда, в глубину и наверх, где появились те долгожданные Двое…
Поймав тело за руки, они беззвучно разорвали Ивана пополам, как матерчатую куклу, высвободив из ее нутра ослепительный белый свет.
Женщина закричала так, что на сцене исчезло абсолютно все…
В эту пустоту и кому кулис вернулась её комната. Стоя на кровати с закрытыми глазами и вскинув к горлу кулаки с зажатым в них пледом, Женщина продолжала кричать.
Но затухающий её голос доносился издалека, оттуда, куда исчезли видения её снов…
Женщина спрыгнула с кровати и кинулась к телевизору, лихорадочно бормоча:
– Ты прислал вчера телеграмму, а я не стала её читать… Но я положила её вот сюда! Куда она могла деться? Куда?!
Она заметалась по комнате…
– Это что?..
… и нашла. Один клочок на подоконнике, другой – под батареей, третий – за телевизором…
– Кто же её порвал?.. Ну, скоты, я вам устрою!
Собрав все клочки в дрожащую ладошку, она перенесла их к столу. Села и начала складывать текст телеграммы, пытаясь его прочесть:
– Так… попробуем… ”показа-что-бой-дня-что-то-изойдет”… Нет, не понимаю!
И тут в её голове зазвучал голос Ивана:
«Показалось, что с тобой что-то произойдет».
– Вот ему тоже показалось! – обрадовалась Женщина и прочла следующие оборванные слова: – “росто-льнуло-це”…
«Просто кольнуло сердце» – тут же «перевёл» Иван.
– А у меня знаешь, как ныло? – пожаловалась она. – А это: “дво-ут-ду-дать-фона”?..
«Двое суток буду ждать у телефона».
– “звони-тай”?
«Звони. Прилетай».
– ”ли-что”?
«Если что».
– ”ил-мне-нить”?
«Или мне позвонить?..
Телефон у кровати, не дожидаясь разрешения, зазвенел сам. Женщина кинулась к нему, послушала, потом тускло ответила:
– Спасибо Тонюш… Выхожу. Да.
Медленно и устало она надела верхнюю одежду.
Перед самым уходом опустилась на стул, сгребла лоскутки телеграммы в стеклянную пепельницу и подожгла.
– Ох, ты… милый!..
Женщина заплакала, но слёзы воспоминаний не жгли её щёк, они просто катились и катились, не переставая…
– Нет, Иван, я не буду тебе звонить. Напрасно ты себя на двое суток арестовал. Не будет меня уже для тебя. Не будет…
В пепельнице сгоревшие чёрные лепестки телеграммы уже теряли тепло, пыхнув на прощанье парой голубых язычков пламени, испустив тонкую струйку серого дыма…
А где-то в тёмной глубине за комнатой рушились, полыхали дворцы, балы и танцы её снов.
И кричал кто-то голосом дурным:
– “Ад! Ад! Геенна огненная!”
Обсуждения Нежная кожа кулис