Нежная кожа кулис

11

– Проходи. Садись.
Но Алексей не внял предложению и остался стоять у двери

Комната Лёхи была загромождена старой разностильной мебелью. Длинный овал обеденного стола, покрытый тёмной бахромистой скатертью, занимал весь центр комнаты под роскошной пятирожковой бронзовой люстрой.
Нежная кожа кулис
Окна, такие же высокие, как в комнате Юноши, были обрамлены тяжёлыми, плотными портьерами, и оттого вся комната выглядела не столько мрачной и тесной, сколько таинственной.

– Ведь вот… видишь как… Ушли ведь все… Ушли, уходят, уйдут…

Лёха замер около пустого чёрного стула и обратился к нему, как если бы Алексей на него всё-таки сел.

– Встань-ка, – скомандовал Лёха воображаемому Алексею.

Дальше он вёл себя так, будто все его команды «Алексей» выполнял беспрекословно.

– Подними ногу. Выше. Еще. Еще. А! – он махнул на свой фантом рукой. – Из тебя с самого начала ничего не предвиделось…

Собирая из разных шкафов, буфетов, полочек и ящичков весьма изысканную по тем временам закуску, он кружил по комнате с удивительным изяществом, ни разу не задев ничего из мебели. И продолжал балагурить:

– И, оказывается, то, что ты родился Аполлоном с лицом Нарцисса – это тоже ещё ничего не значит! Ты помнишь такую маленькую, неказистую девчушку с лицом, напоминавшим еврейку? Ну, как же? Ее ж презирали и игнорировали все наши мальчишки. Даже обзывали Шваброй…

Неожиданно Лёха, непринуждённо беседовавший со своим фантомом «Алексеем», замер перед Алексеем настоящим. Он придвинулся к нему лицо в лицо и прошептал, будто сообщил нечто из ряда вон:

– И вот на тебе: ее славянская душа принесла школе всемирную славу, а сама она на века прослыла идеалом красоты…

Лёха скосил глаза на только что сервированный им уголок стола:

– Выпьешь, нет? А я выпью. Холодно по ночам-то, мерзну, оттого вечерами пью понемногу…

Он отвернулся от Алексея и, заметив в своей руке стопку, поднёс её ко рту. Но не выпил, а вновь спросил у стула, склоняясь к его витой спинке цвета «вороньего глаза» будто к уху собеседника:

– А ты хоть догадываешься, сколько мне лет? Э-э, Алексей, милый ты мой… Ты и подумать не мог, что доживешь до таких годов!..

Выпив и закусив, смачно и со вкусом, старик снова начал кружить по комнате.

– Что мы с тобой тогда понимали! Как нас набирали, помнишь, а? Вот, смотри… К примеру, шейка бедра… как ее проверяли? На глазок! Поднимет экзаменатор тебе ножку – и все! Ну, правильно: кто б тогда стал таскать нас на рентген, чтоб увидеть положение шейки и угол ее наклона? Вот потому-то никто и не мог предположить, – проходя мимо, он сильно ткнул своего безмолвного слушателя пальцем в грудь, – как будет развиваться твой шаг!

Алексей оторопел:
– Н-не понял…
– Или вот еще… В пяточной кости есть такая ложбинка, к которой прикрепляется ахиллово сухожилие. Вот по ее-то, этой ложбинки, ширине мы и можем представить себе, как ты, Алексей, будешь в дальнейшем на пальчиках стоять! Ясно тебе?

Лёха опять вопрошал чёрную пустоту стоявшего перед ним стула.

– Я не понимаю, о чем вы, – попытался Алексей наладить хоть какой-то контакт с безумцем, но безрезультатно.

Лёха в изнеможении плюхнулся на предмет, к которому только что обращался, и тот жалобно заскрипел под ним. Дальше Лёха заговорил, хоть и вызывающе, но абсолютно здраво:

– Ох, как я вас обоих ненавижу!.. Я вас обоих держу вот в этом кулаке, ясно? И тебя и этого сопляка, который в той комнате таится сейчас, как мышка!.. А! Ещё эту дрянную бабёнку твою, что ушла спать с твоим другом. Потому что ей всё равно, с кем спать, и потому что у нее сметливый ум и крепкие острые зубки. Ну, а друг твой… у него, наверное, свои взгляды на дела в койке…

Алексей был ошарашен, он не знал, как реагировать на эти шальные откровения малознакомого ему человека: то ли сразу вышибать старому кретину мозги, то ли подождать и посмотреть, к чему всё это прикатится.

– Знаешь, – продолжал в исступлении Лёха, – когда нас выселяли отсюда, я кричал им, как резаный, что не уйду из этого дома, что мне еще нужно тут двоих дождаться! И они пришли, мои милые мальчики… Я устроил им совсем неаварийное жилье, я оклеил им комнаты обоями, я деру с них последние грошики и ни одна собака не пронюхает, как я использую эту жилую площадь, потому что вы молчуны. Вы – молчуны, мальчики, глупенькие мои мальчики! Я кричал им, я визжал, я верещал, что я стар, но я успею еще с ними встретиться, успею! С вами! Когда бы вы сюда ни приползли! Да, я стар, но я здоров, как бык! Кто сейчас пьет в мои годы, скажи? Сейчас в этом возрасте либо бегают по дорожке, либо лежат, протянув ножки! Неподвижненько! А я вот и двигаться могу, и пить, и еще кое-что могу! – и старик зашёлся гнусным, кашляющим смехом.

Что действительно было смешно, так это то, что Алексей тоже расхохотался. Он даже не смог сразу остановиться, а когда успокоился, только и сказал:

– Любопытно.
– Дурак. Как до революции был дураком, так и после им остался. Не о бабах же…

Алексей вдруг почувствовал, что у него внутри как будто кто выключил лампочку, и он погас. Поэтому сказал совсем тускло:

– Ну, все, хватит…
Лёха же наоборот почувствовал прилив сил и, вскочив со стула, резко спросил:

– Ты почему остановился?!
– Тихо. Не ори.
– Почему не стал писать дальше?
Алексей подумал и сказал правду:
– Таланта не хватает.
– Опять дурак!.. – выругавшись, Лёха неожиданно смягчил тон и сказал внятно: – Таланта хватает на всё. А если человек скурвился, спился, повесился, значит, и на это у него хватило таланта. Значит, таланту так надо было… Что там дальше-то с ним? Напомни-ка.

– С… Ефимовым? – ещё не очень уверенно спросил Алексей.

– А с кем же ещё? Что с тобой произойдет, мне уже известно. Ну? Я жду.

– Что дальше… – задумался Алексей. – Семь лет он пробыл в провинции, и потом пришел в Петербург. Вот и всё. Это я так, коротко, но у Фёдора Михалыча про это тоже всего полторы странички.

– Эх, ты! “Полторы странички”… Ну-ка, принеси мне сюда эти “полторы странички”!.. – строго приказал он и, отойдя к краю стола, налил и выпил ещё стопку.

Дальше он переместился к битком набитому книгами шкафу, открыл маленьким ключиком высокие стеклянные створки и, поднявшись по стремянке, достал с полки крохотную книжонку. Полистав, и найдя нужное место, присел там же наверху и стал читать, изредка шевеля губами…

Алексей, уже сильно заинтригованный происходящим, сходил к себе в каморку за страницей из рукописи. Придя обратно, протянул листок бумаги Лёхе и уже без приглашения сам сел на чёрный стул в ожидании продолжения.

Лёха, машинально взяв у него листок, недоумённо вскинул брови:

– Тебе чего, парень?
Алексей уже начал набирать в лёгкие воздух, чтоб ответить соответствующе, но тут старик узнал его:

– А-а, Алексей… Ну-ка, ну-ка, встань-ка сюда, – он ловко скатился вниз со стремянки, огляделся и попытался расширить вокруг себя пространство: отодвинул стол метра на полтора, кресло, ещё какие-то вещи. – Та-ак… Фффу! Ну, давай, если ты еще что-то можешь, сделай-ка мне вот что…

Лёха неожиданно выполнил очень сложное балетное движение. Причём, выполнил профессионально и даже с некоторым блеском. Показав его, он приказал Алексею, уже совмещённому со стулом:

– Повтори, недоумок, – и стал следить за фантомным «Алексеем», как он «выполняет» показанное движение.

– Боже… Кто тебя учил?! Кто поверит, что на тебя, на такую безмозглую скотину, тратил время Легат! Что рядом с тобой, недоделок, у палки стоял Вацлав! Какое же ты все-таки барахло!..

Алексей поднялся со стула и ушёл к окну. Там, отодвинув штору, посмотрел на улицу.

– Слушай, ты, – спокойно произнёс он, – Хозяин, Леха, Лысый или, как там тебя еще? Я заплатил тебе за эту конуру, которую сам с таким же успехом могу сдать любому студенту, последние свои деньги…

Алексей медленно перешёл ко второму окну и там тоже выглянул на улицу.

– Сам не знаю, почему, но заплатил… Учти, – повернулся он к Лёхе. – больше ты с меня ничего не получишь… – подойдя к старинному бюро, взял в руку увесистую бронзовую чернильницу. – Я думал, что ты просто старая сволочь, а ты, оказывается еще и… танцуешь! Извини, мне хватает в черепе своих гвоздей и тараканов!

Лёха что-то хотел сказать, но Алексей подбросил бронзу на руке и предупредил старика:

– Только вякни!
Затем ушёл к себе в каморку и лёг ничком на кровать.

– Алексей, вернись! – крикнул ему вслед Лёха. – Ну, хорошо, хорошо, убирайся! Вон из моей памяти - вон! Нет тебе в ней места, нет! Все твои тридцать паскудных лет я сотру, сдеру с кожей! Это ты тогда сдался, ты сломался, ты, ты, ты! Всё, ты – умер!.. Не-ет, погоди! Где они, эти твои “полторы странички”?

Он схватил оставленный Алексеем листок:
– Сейчас ты у меня завертишься!..
Лёха достал из-за уха карандаш и стал что-то лихорадочно отчеркивать на листке.

– Все! Получается двенадцать картин!.. Теперь нужны звуки. Та-ак, послушаем звуки.

Старик вытащил из-за шкафа старый патефон и поставил пластинку. Затем началось и вовсе уже несусветное: он стал вдвигать всю мебель, находившуюся в комнате, прямо в стены, а потом и сами стены куда-то укатил, и за ними обнаружились зеркала. Портьеры с двух высоких окон взмыли наверх, и… в огромный балетный класс полился яркий солнечный свет. Лёха сбросил с себя одежду, под ней оказалось балетное трико.

– Так! Смотрим страничку, читаем: “Едва он очутился на свободе…“ М-м! Какая прелесть! Вот и достаточно. Для начала просто прекрасно!

Лёха опустил на пластинку патефонную иглу. Взвизгнув, она проехала по диску и стала с шипеньем тереться о бумажный кружок в центре. Он внимательно вслушался в этот звук и воскликнул:

– Удивительное начало!..

Какую музыку он слышал на самом деле, мы, к великому сожалению, никогда не узнаем…

Встав в позицию, Лёха начал сочинять балетный «текст», пробуя его «на себе»:

– Итак, на первые два такта: спиной к залу, опустив голову, неподвижно - вот так… Теперь пошла голова снизу… к правому… к левому плечу… Отлично!

Лёха «вышел» из позиции и начал работать как балетмейстер с воображаемым танцовщиком. А так как безумие уже совсем близко подкрадывалось к нему, говорил он бешеной скороговоркой.

– И-и… Правую руку наверх!.. «Арабеск» на правую… шаг левой… еще «арабеск»… шаг!.. Два «глиссада» с переменной ног… заканчивай в четвертую позицию!.. Хорошо… Голову наверх, влево… Поехали: «кабриоль» с левой ноги, «круазе»!.. Бег на полупальцах!.. Стоп - хватит, два шага – «жете» на правую ногу в сторону… два шага с поворотом… «жете» на левую… два па мазурки с правой ноги и назад… «Па-де-буре» на полупальцах к правой кулисе… руки на «глиссад» открываются… Вниз, вниз!.. Снизу открываются, а на «па-де-баск» вскидываются наверх!.. Хорошо!.. Теперь ноги: маленький «па-де-баск», как «препорасьон», «глиссад», большой «па-де-баск», два па «мазурки» за себя – «па-де-ша» влево… Еще раз то же самое, но после па «мазурки» три «глиссада» с правой ноги к третьей правой кулисе, и шаг с поворотом… И всё снова, так же, с самого начала… Раз - и, два - и, три – и… Хорошо!.. Молодец!.. Стоп! Фразу закончить бегом на полупальцах по диагонали направо… Вот так! Прекрасно! Дальше… Большое «жете» на правую ногу, на второй «арабеск», чередуй с перекидным «жете» три раза по кругу, закончить вправо, остановка на правый «арабеск»… Все! Понял? Сделай!

Лёха сосредоточенно посмотрел в пол, потом проговорил устало, с горечью:

– Нет… Ты не сможешь, голубчик… Еще юн… слаб… неопытен…

После долгой паузы, в тишину которой дворовые качельки прислали издалека пару своих жалобных нот, он вскинул голову и воскликнул:

– Я сам буду танцевать эту премьеру!
И, широко распахнув обе створки коричневой двери своей комнаты, прокричал:

– Господа-а-а-а!..
Лёха пробежал по коридору в прихожую и, открыв входную дверь в квартиру, склонился в глубоком поклоне:

– Господа! Месье! Дамы и джентльмены! Товарищи и женщины! Милости прошу!..

В комнате Лёхи патефонная игла на пластинке, взвизгнув, вернулась к началу и загремела бравурная музыка!..

Под неё с лестницы в квартиру вливался нескончаемый поток публики в нарядных вечерних костюмах предшествовавших театральных эпох…

Вернее, так должно было быть. Но генеральная репетиция уже израсходовала весь лимит отведённого ей времени, и нужно было освобождать сцену для установки декораций вечернего спектакля «Щен».

Через полчаса руководство театра приняло беспрецедентное по тем временам решение: не отменять объявленной на завтра премьеры…

12

Вот на неё-то мы и перенесёмся, и будем смотреть с того момента, на котором остановились выше.

По центральному проходу переполненного зрительного зала Лёха препроводил блистательную толпу на пустую, в бархате «чёрного кабинета», сцену. Он подпрыгивал, подскакивал и пританцовывал. При этом не забывал с кем-то в зале расшаркаться, кому-то подмигнуть или состроить рожицу…

Новые «зрители» рассаживались на сцене напротив друг друга у противоположных кулис прямо на пол…

Наконец, всё стихло.
Лёха стоял в ярком свете между тремя публиками: вчерашней – в кулисах, нынешней – в зрительном зале, и завтрашней – затаившейся где-то в чёрной глубине сцены, но уже готовой к своему выходу.

– Всемилостивейшая публика! – возвестил Лёха почти как шпрехшталмейстер в цирке. – Цвет и красота нашего великого искусства! Я пригласил вас с тем… Боже, какая пошлость!.. Говоря другими словами, я имею честь и счастье представить на ваш жестокий, но благородный суд безделицу простую, ночей и лет бессонных плод воображения, пустой, никчемный, но…

Он вдруг комично сорвался с места, убежал в кулисы и тут же ворвался в каморку Алексея, который по-прежнему так и лежал ничком на кровати.

– Ты, сыч, – зашипел Лёха, – вставай!
Алексей ошалело подскочил на кровати.
– На, держи! – Лёха сунул ему в руку ту самую страницу рукописи. – Это тебе контрамарка на сегодняшнюю премьеру! Без места - все забито! Сядешь где-нибудь в сторонке и нишкни мне!..

На сцену театра, встречаемый смехом и аплодисментами, Лёха возвращался торжественно и уморительно кривляясь. Комикуя, он выталкивал перед собой Алексея, который остановился, щурясь от света у портала.

Лёха занял своё место в центре сцены.
– Итак, господа!
И опять вдруг подскочил к Алексею и лихорадочно прошептал:

– На-ка, вот, - твои “полторы странички”! Вот тут отчеркнуто, - перед каждой частью будешь читать по кусочку… вроде, как либретто в программке… Ну, всё!

Он снова вернулся к публике:
– Итак! Балерины и танцовщики, балетмейстеры и балетоманы, живые и мертвые, великие и бездарные, друзья и недруги! Вашим скучающим взорам представляю я одноактный балет под названием “Пробыть в провинции семь лет”! Маэстро, прошу!..

Вспыхнула оркестровая яма и все три «публики» растворились в черноте. Взлетела рука с дирижёрской палочкой…
×

По теме Нежная кожа кулис

Нежная кожа кулис

В сценографической игре художника с колоннами возникла новая трансформация: на сцене появилась довольно внушительная садово-парковая скамейка весьма экстравагантной формы...

Нежная кожа кулис

21 Собственно, сам спектакль, который поставили в театре, на этом закончился. Художественный свет на сцене сменился на «дежурный», бледный и холодный. Актёры тихо разошлись со...

Нежная кожа кулис

15 Вдруг на лестнице раздался громкий топот, и в квартиру ворвалась группа мужчин с фонариками и повязками на рукавах. Громко и часто дышали две крупные овчарки на коротких...

Нежная кожа кулис

9 Этот театр уже другой, - более крупный; скажем, областного или даже краевого уровня. На его замечательной сцене шла генеральная репетиция, которую только что бесцеремонно...

Нежная кожа кулис

День был тот же. И комната та же. На кровати так же звенел телефон. В коридоре открылась входная дверь, и Женщина быстро вошла к себе домой. Не раздеваясь, подняла и снова опустила...

Нежная кожа кулис Часть 3

На каменных плечах Северного города устало дышал поздний вечер, уже почти сросшийся серыми тенями с ночью. На том месте, где когда-то стоял Дом Алексеев, – тот самый «каменный...

Опубликовать сон

Гадать онлайн

Пройти тесты