Младший Помпа Часть вторая

Дядя Петя седой. Мама говорит, что он белый, как лунь. Лунь — это полярный филин, или полярная сова, мама говорила, но я не помню. А папа говорит, что дядя Петя был смоляной, как головёшка. Когда я был еще грудной, а дядя Петя не был командиром полка, а папа не был «Помпой» и был простым бортмеханником, или борттехником, они с дядей Петей летали в Окинаву, или в Хоккайдо, папа говорил, но я не помню. И они сфотографировали там что-то «непотребное».

На обратном пути, над морем, их сцапали американские истребители, зажали с боков, снизу, сверху и повели на свой аэродром. Когда дядя Петя пытался вывернуться, они стали стрелять из пулеметов, пулями показывая куда лететь, а куда не лететь. В общем, пришлось дяде Пете послушно ковылять куда указано. Враги вывели его на свою взлетно-посадочную полосу и стали сажать, подправляя пулеметами. Дядю Петю прессовали со всех сторон, и он пошел на посадку на их полосу. Выпустив шасси, он опустился над полосой почти до самой земли, истребители ушли вверх, потому что они не могут так медленно летать как дядя Петя.

И как только они ушли вперед, дядя Петя над самой землей дал газу и над самым морем рванул в туман. Папа говорит, что они драпали в тумане во все лопатки и так низко, что рыбу можно было ловить удочкой. Геройски драпали, по-нашенски — пузом по воде. Когда прилетели домой и дядя Петя снял лётный шлем — оказалось, что он из смоляного стал белым, как лунь, а второй пилот, штурман, и папа стали потными. Почему дядя Петя не стал белым как лунь когда воевал с немцами? Папа говорит, что тогда он был глупый и смелый. Папа после этого стал лысеть, пошел учиться и перешел в «помпы». Папа говорит, что дядя Петя Ас с большой буквы. Вот такие получились фотокарточки…

Дядя Петя заходит к нам и предупреждает: «Жека, ты сегодня со мной! Поможешь командовать полком». Мама не возражает, я завтракаю, беру свой автомат и заборного штакетника, жду дядю Петю, и мы вместе отправляемся командовать полком. Идти надо метров триста до гарнизонных ворот. У ворот нас встречает матрос со штыковым ножом на поясе и отдает нам честь. Мы, как положено, отвечаем тем же и отправляемся к плацу, где построен полк.

На углу плаца я передвигаю свой автомат на грудь и останавливаюсь, а дядя Петя идет на середину плаца навстречу моему папе в синем кителе со стоячим воротником и большой коричневой кобурой, болтающейся у самого колена. Папа что-то рапортует дяде Пете. Я стою, придерживая автомат левой рукой, а правой отдаю честь как папа и дядя Петя. Потом под команду «смирно» матрос поднимает на флагштоке красный крепостной флаг и мы все, задрав головы и держа у виска правые руки смотрим, как он медленно ползет к топу, развеваемый ветром. Звучит команда, и матросы разбегаются а офицеры расходятся кто куда и, проходящие мимо, кричат: «Привет, Жека! Ты сегодня с нами?».

«С вами, с вами», — серьезно отвечаю я, и отдаю честь, пока папа и дядя Петя не подходят ко мне. Потом мы идем в штаб и меня, с листом бумаги и красным карандашом, усаживают за длинный стол, накрытый зеленым сукном.

Дядя Петя, как обычно, открывает ящик своего командирского стола и, вытащив два стакана и початую бутылку коньяка, разливает на двоих. Когда уже налито, держа в руке бутылку коньяка, дядя Петя второй рукой достает третий стакан и спрашивает: «Жека! Ты будешь?». «Содовую…», — отвечаю я важно, и через минуту получаю полный стакан из бутылки с названием «Ситро» и конфету «Мишка на севере». Мы дружно чокаемся и я пью сладкую теплую содовую, а потом заедаю липкой конфетой, вымазав при этом пальцы шоколадом.

Дальше всё идет своим чередом, папа уходит, я рисую красным карандашом, приходят и уходят офицеры, что-то докладывают дяде Пете, он им ставит задачи. На выходе они хлопают меня по плечу, приветствуя, и суют шоколад, вытаскивая его из кожаных планшетов. Я волен сидеть или уйти, но только в пределах части. Но и в пределах здорово.

Метрах в восьмистах от штаба по летному полю едут блестящие самолеты со стеклянными, решетчатыми кабинами на носу. Я знаю, что они в Окинаву на разведку. Я сижу рядом с большим длинным сачком у границы летного поля, которую мне запрещено пересекать и я послушно не пересекаю. Больно надо! Сачок почти такой же, как мой для ловли бабочек, только во много раз больше и длиннее, я знаю, что он определяет направление ветра для пилотов, которые заходят на посадку, или взлетают.

Трава мягкая, небо голубое, сопки зеленые, море в конце взлетной полосы синее и над морем то появляются, то исчезают серебряные самолеты.

Слева от меня стоят истребители соседского полка со стреловидными крыльями и красными заглушками на воздухо-заборниках и соплах.

Мне не скучно, я все время думаю. Думаю про себя, про маму, про дядю Петю, войну, которая была недавно, про Японское море. Почему Японское–то? Что за несправедливость, в самом-то деле. Оно ведь наше и я по выходным вместе с папой, мамой, дядей Петей и тетей Валей на командирском «газике» еду к самому берегу Японского моря и свободно купаюсь на прозрачном теплом мелководье, собирая морских звезд и ежей, а иногда, если повезло — трепангов и гребешков. Гребешки — это такие красивые волнистые ракушки, у нас дома есть пепельница из большого гребешка. Если я нахожу гребешка, то всегда проверяю, нет ли там жемчуга. Папа говорит, что может быть, но пока мне не везет. Так вот, никаких там японцев нет, хоть море и Японское. Наверное, это такая же история, как с «Неманом», немцы к которому, как оказалось, никакого отношения не имеют.

Потом я думаю про дядю Петю. Папа говорит, что он технически подкованный малый. Дядя Петя конечно, а не папа — мама говорит, что папа у нас мастер языком болтать, гвоздя и то забить не может. «Помпа», он и есть «Помпа». Как-то зайдя к нам, дядя Петя скомандовал мне следовать за ним с табуретом. «Поглядим, что у нас с электричеством» — пояснил он мне. Я, кряхтя, поволокся с табуретом на лестничную площадку за дядей Петей и потом держал его за ноги, чтобы он не свалился, стоя на табурете перед электрическим счетчиком.

Дядя Петя открыл счетчик и стал ковырять в нем отверткой, пока что-то не сверкнуло с треском под жалом отвертки. Я не напрасно держал дядю Петю. Потому что кабы не я, он точно бы сбрыкнул с табуретки. Выругавшись длинно, дядя Петя почесал затылок отверткой и, подумав, сообщил: «Извини, Жека, это получилось непроизвольно. Я забыл вырубить рубильник. Все что ты слышал, считать, что этого не было». На вопрос почему, он ответил: «Я сказал, не было и баста! Не было, что за обсуждения? Выполнять команду и без разговоров! Понимаешь, Жека, мы тут поем, танцуем, музыку слушаем, гуляем до полуночи, а он зараза крутит и крутит. Ну да я теперь ему жука влепил, глядишь, поменьше платить будем».

Все действительно сложилось хорошо, судя по тому. что в конце месяца электрик, пришедший проверять счетчик, взобрался на табурет и сказал : «Товарищ майор, что Вы тут сконструировали? Мы Вам уже кучу денег должны». Дядя Петя цыкнул зубами, пригладил свои волосы и произнес: «Переборщил! Ладно, ты, это… сними там. Будем платить, как платили» — и добавил: «Вот так, Жека! Все хорошо в меру!».

Я улыбаюсь, вспоминая лицо дяди Пети в этот момент, он такой смешной. И вспоминаю про свою драную задницу, которую мне днями чуть было опять не надрали за тетю Валю. Это жена дяди Пети и она уезжала отдыхать в Крым, в санаторий Министерства обороны. Когда ее с чемоданами увозил газик в аэропорт во Владивосток, она расцеловала меня в обе щеки и спросила: «Ну-ка, Жека, скажи, что тебе привезти?». Я растерялся. У меня было все, что я хотел — шоколад носили лейтенанты, «Содовую» наливал дядя Петя. У меня было всё! Всё, кроме одного. «Тетя Валечка», — сказал я, «Привези мне черные сатиновые трусы!» Она рассмеялась и сказала: «Жека, я не знаю, есть ли черные сатиновые трусы твоего размера, но я что-нибудь придумаю». И уехала отдыхать.

Не было ее месяц, и весь месяц я надоедал дяде Пете вопросами, а привезет ли она мне черные сатиновые трусы. На что дядя Петя бодро отвечал: «А хрен его знает, Жека, привезет, наверное, и тебе сатиновые трусы и мне мандавошек, в подарок. Крым это тебе не хухры мухры». Я не стал выяснять, что такое мОндавошки, так как полагал, что это нечто вроде запонок, а про хухры мухры мне было известно все. «МОндавошки, так мОндавошки, главное чтобы трусы были», — сказал я. «Да не мОндавошки, Жека», — сказал дядя Петя, «а мАндавошки… впрочем, это неважно». У них не было детей. Не у мандавошек, конечно, а у дядя Пети с тетей Валей. Может оттого, дядя Петя и уделял мне столько внимания, что хотел иметь своего «Жеку». Но что-то у них не получалось и своего «Жеки» у них не было.

Время бежало, мы на пару командовали полком, ездили с папой и мамой на пикники к морю и вообще жили весело и интересно. Наконец появилась из Крыма тетя Валя, ее привез газик из аэропорта. Она была посвежевшей, смуглой от загара и молодой почти, как моя мама. Я получил все, что положено — шоколад, монпансье в круглых металлических баночках, апельсины, виноград, и к моему счастью: черные сатиновые трусы сорок четвертого размера. Тетя Валя сказала, что меньше в Севастопольском военторге не было. Трусы были мне ниже колен и сваливались, если я не поддерживал их обеими руками. Все весело хохотали, когда я их примерял, мама тут же подтянула резинку, чтобы трусы не падали с меня на пол и взяла с меня обещание, что я пойду в детский сад.

В общем все были довольны, в том числе и я. Правда, я поставил условие, что в садик буду ходить только пять дней в неделю, а по субботам буду помогать дяде Пете командовать полком. На том и уговорились. Потом было застолье на кухне, взрослые пили «Улыбку» и «Черные глаза», привезенные тетей Валей, и еще какие-то черноморские вина с фруктами. Я ставил пластинки на Телефункен и дядя Петя танцевал танго с мамой, а папа с тетей Валей.

Все было просто здорово, пока я не вспомнил. Отыграв в очередной раз какое-то танго, я подошел к ним, рассаживающимся за столом и, забравшись к тете Вале на колени и, обняв ее крепко-крепко, громко спросил: «Тетя Валя, а ты мАндавошек дяде Пете привезла?».

Потом была багровая тетя Валя, багровый дядя Петя, растерянная мама, не понимающая что происходит и о каких мандавошках речь, и всё понимающий папа…

Быть бы мне поротым, но папа сказал: «Ша! Жека ни в чем не виноват!».

Дядя Петя на следующий день сказал грустно: «Ну, Жека, ты меня и подвел…», — помолчал и добавил: «Ну, да я сам виноват… собирайся ты сегодня со мной». Но потом все кончилось хорошо, тетя Валя при встрече в коридоре, подхватила меня на руки, расхохоталась и расцеловав в щеки, сказала: «Жека, прости меня, тебе опять наверное по заднице перепало из-за нас дураков». И снова покатилась жизнь счастливо и весело, как будто ничего и не было.

К нам часто ходят в гости лейтенанты с женами. Они вытаскивают Телефункен на кухню и накрывают стол. Благо кухня огромная и места хватает всем. Они пьют коньяк, а перед этим папа произносит тост за Победу, за Годовщину Великой октябрьской революции, за милых дам.

Я ставлю любимые «Брызги шампанского», встав перед Телефункеном на табурет, и все танцуют, всем весело, и мне весело. Я тоже чокаюсь со всеми стаканом с компотом и ем шоколад, принесенный лейтенантами. И пока они танцуют, я роюсь в пластинках и думаю какую поставить следующей. Пластинок у нас много и все они с инв. №…, из Дома офицеров. Особенно много трофейных, на которых написаны незнакомые буквы, но я знаю, что вот эта «Идет дождь», а эта «Шестнадцать тонн».

Лейтенанты все молодые в красивой форме, а милые дамы благоухают «Красной Москвой» и «Лесным ландышем». Они красивы и молоды, и все мне нравятся, я хоть и маленький, но понимаю, что у них хорошие попки и классные грудки. Это папа. Мама говорит, что он бабник и пижон. Ну бабник понятно почему, он постоянно танцует с лейтенантскими женами, крепко прижимая их к себе, так, что лейтенанты иногда бешено косят на него глазами. А пижон потому, что он просит маму слегка заузить форменные брюки. Папка у меня тоже молодой и красивый.

Я понимаю папу, мне тоже нравится смотреть на попки, обтянутые бархатом и крепдешином. Все выпивают и вкусно закусывают, в промежутках между танцами пытаются петь. Даже за столом они обращаются к дяде Пете и папе очень вежливо: товарищ майор, товарищ капитан. Офицеры у нас в полку все лейтенанты: младшие, старшие, просто лейтенанты, кроме дяди Пети, папы и помпытеха дяди Паши. Лейтенанты все очень хорошие, и благодаря им мой запас шоколада никогда не истощается. Они все молодые… Иногда мы их хороним, когда по два, когда по три. Папа говорит: «Молодо, зелено…».

Гробы стоят в колонном зале Дома офицеров, обитые красной материей. Папа в таких случаях прицепляет к поясу кортик и берет с собой меня и маму. В этот раз лейтенанты в гробу такие же молодые и красивые, как и на вечеринках, только уж очень серьезные. Обычно их не видно, потому что чаще их хоронят в закрытых гробах. Я смотрю на серьезные лица лейтенантов над красными краями гробов, стоя между дядей Петей и папой.

У меня еще целы плитки шоколада, подаренного этими лейтенантами. Плачут их жены с красивыми попками, хоть и не в бархате и не в крепдешине, а в чем-то черном. Плачет мама… Я смотрю на папу, но он не видит моего взгляда. Тогда я смотрю снизу вверх на дядю Петю. Почему?

Дядя Петя смотрит на меня серьезно с самого верха вниз и потом левой рукой, придерживая кортик, а правую положив мне на плечо, опускается ко мне, присев. Прижимает молча к себе и потом хрипло говорит: «Понимаешь, Жека! Мы морские летчики! Мы защищаем Родину!». Еще раз прижимает крепко, так, что звездочка больно колет щеку и снова поднимается вверх, от меня. И я с ужасом думаю: «А вдруг папа, или дядя Петя …так же?»

Оркестр играет что-то грустное и строгое одновременно, потом мы все грузимся в автобус, который везет нас в сопки. Лейтенантов закрывают красными крышками с прибитыми к ним черными офицерскими фуражками и зарывают в землю. Матросы под командой папы блестят штыковыми ножами на карабинах и дружно три раза выпаливают в воздух. Потом ставят памятники с красными звездочками, именами и цифрами: « 1938 — 1961 г.г.».

Я больше никогда не вижу жен этих лейтенантов.

Когда я вырасту, я тоже стану морским летчиком и лейтенантом, и буду защищать Родину.

Дома мне грустно, хочется плакать, но я думаю, что в конце лета приедут новые лейтенанты, и будут танцевать, и я тоже буду танцевать на руках у одной из красивых лейтенантских жен, и будет здорово. Может быть, они тоже погибнут, и мы будем хоронить их, но об этом думать не хочется. Я забираюсь на табурет к Телефункену, ставлю «Брызги шампанского», ем лейтенантский шоколад и вспоминаю, что когда я вырасту, то стану морским летчиком и лейтенантом, и буду защищать Родину и, может быть, даже погибну, и меня похоронят под оркестр и ружейный салют. А рядом будет плакать моя жена. Но я знаю, что у меня останется мой «Жека», который будет под «Брызги шампанского» есть мой шоколад и тихо плакать обо мне в темной комнате.

***

Жека вырос, он не стал морским летчиком, но стал лейтенантом и капитаном и… неважно кем он не стал. Ему вот-вот стукнет пятьдесят, давно нет мамы, тети Вали и дяди Пети, а папе семьдесят пять. Жека, как и они, с самого детства защищает Родину, как те лейтенанты, защищает, как может и будет защищать, пока не умрет.

Но иногда он почему-то думает: «А стоит ли Она этого?»

Родина…?

Молчит…!

Наверное, стоит, раз мы все её защищаем…!
×

По теме Младший Помпа Часть вторая

Младший Помпа Часть первая

Когда тебе шесть лет — мир прост и ясен, он состоит из гарнизонной коммунальной квартиры с казенными табуретками, казенными столами, казенными кроватями и казенными жильцами...

На бичевской тропе ч.2 Младший Помпа

Папе ждать надоедает, и он подходит к одному из официантов. Поговорить. Лицо у папы такое, как будто он полку команды отдаёт. Договорились. Нам приносят какие-то блюда, и мы...

На бичевской тропе ч.3 Младший Помпа

«Лучи» приходят в район лова – где-то за экватором, спускают мотоботы «Кавасаки» и начинается пахота. Боты разбегаются в разные стороны – ставить ярусы. Ярус это огромная...

Кузьмич ч.1 Младший Помпа

Будят голуби. Я просыпаюсь от грохота, доносящегося с крыши. Пернатая братия что-то делит на жестяном карнизе. В таких случаях мама говорит, что они ведут себя как пьяные матросы...

Без сознания Младший Помпа

Я «без сознания». Два года. Нет, я, конечно же, в сознании. Сижу на подушке, смотрю вокруг. Все как положено. Но на самом деле я «без сознания». Как, как? Вот так! «Без сознания» и...

Pozition namber five Младший Помпа

По утрам меня будит мама. Еще затемно. В школу к восьми часам. Собирает в школу, кормит завтраком, выводит на улицу и сама бежит на работу. Ей тоже к восьми, только надо ехать на...

Опубликовать сон

Гадать онлайн

Пройти тесты