Если ты не можешь не поддаваться гипнозу любви, то это не означает, что у тебя слабая воля. Это означает, что любовь — сильна! «Любит, не любит, к черту пошлет….» — нервно гадал я на ромашках, выдирая сразу по два, по три лепестка, и почти каждый раз получалось, что или «не любит», или «к черту пошлет».
И, действительно, черт меня дернул поехать на эту рыбалку. Из-за каких-то костлявых карасей, вот так просто взять и опоздать на свидание? Вот, возьмет и пошлет, действительно, пошлет.
ВСЕ произошло во времена Перемен, когда существовала Великая империя, а ее президент открыто общался с народом, разъезжая по стране. Обыватели его ждали. Он должен был скоро приехать в наш город. Скоро три часа дня, если сейчас автобус не появится, то все пропало, не успею... Каждый час должны ходить по расписанию эти проклятые автобусы! Каждый час! А мы торчим здесь, на этой остановке автобуса с самого утра, — да за это время пешком, даже на брюхе можно доползти до города! Сейчас уже поздно. И у меня веские основания так дергаться и волноваться, т.к. я влюблен в Алену по самые свои ослиные уши.
Наши отношения с Аленой только формировались, один неосторожный поступок, какая-нибудь оплошность, как эта, например, и… Я очень волновался. Зато мой приятель — спокоен, ему что, его жена дома ждет, и еще будет лет пятьдесят ждать, он может вообще не появляться дома, она будет только рада. Желающих уехать из этой дыры скопилось на три-четыре автобуса. Кто как расположился, сидели на рюкзаках, на траве, загорали, обнажившись до пояса, курили, гадали, строили версии. Мужики, женщины, дети.
— Может забастовка? Шофера бастуют...
— Сань, а может война?
— С китайцами?
— А что, все может быть...
У меня тоже родилась версия, и чем больше я обдумывал ее, тем более она казалась мне правдоподобной:
«... дороги из аэропорта перекрыты, в связи приездом Михаила Горбачева, и наш автобус никак не может прорваться к нам!»
— И так я классно представил себе все это, что и сам поверил, и всем разъяснял политическую ситуацию, снимая напряжение в массах, потому как этот приезд ждали. Правда, он должен был состояться, только несколько позже, но в целях конспирации и личной безопасности, почему бы господину президенту Великой державы не прилететь на пару дней раньше?
Еще полчаса назад теплилась надежда успеть... А теперь... Я нервно потирал небритые щеки, в болотных сапогах ноги давно сварились, портянки были мокрые. Ну, вообразите себе, всю ночь у костра, одежда пропахла рыбой, дымом, зубы не чищенные, изо рта дурно пахнет.
Можно позвонить Алене и отменить свидание, но в этом паршивом селеньице вообще, как мне объяснили местные жители, нет телефонов. Я сначала не поверил в такую дикость, обошел несколько домов, но все оказалось так, как мне сказали. Попытаться позвонить в город можно только в управлении женской колонии, что находилась рядом с автобусной остановкой. Но кто мне позволит звонить? Солдатик в проходной со мной и разговаривать не станет. В лучшем случае как попугай будет повторять одно и тоже:
«Не положено... ну не положено говорю вам!»
Я тоскливо посматривал на двухэтажное здание из белого кирпича, с решетками на окнах. За ним высоченный забор в два ряда, наружный — опутан сверху закрученной в спираль проволокой, так что все нелегальные передачи с воли, бросаемые через забор, чаще всего оседали в ней, как мухи в паутине. Когда мы возвращались с рыбалки, и проходили мимо забора, заключенные дамочки засекли нас из окошек своего общежития, и заулюлюкали, кричали всякие непристойности... Изголодались девочки по мужской ласке.
«Ну, думай... думай...» — подстегивал я себя. Нет, это единственный выход. Ничего другого придумать не удавалось. Желание позвонить разрасталось во мне до неимоверных размеров. «Я должен это сделать. Должен!» — сверлило у меня в голове, когда шел к двухэтажному зданию Управления женской колонии.
Дальше было так.
Подошел к управлению, открыл дверь, солдатик с автоматом — навстречу.
— Где подполковник? — строго спросил я, полагая, что именно в таком звании должен быть здесь начальник. И не ошибся.
— У себя... — растерянно ответил солдатик, видимо приняв меня бог знает за кого.
Решительно и быстро взбегаю мимо него по лестнице, на второй этаж. На втором этаже сидела женщина с каким-то револьвером на поясе.
— Где кабинет подполковника? — на бегу, слегка притормозив, быстро спрашиваю ее.
— Там, — она вскочила, чуть не отдав мне честь, и показала, — вторая, справа.
— Как зовут его?
— Григорий Семенович, — послушно ответила она.
Дверь в кабинет подполковника я отворил… пинком ноги.
Из-за письменного стола приподнялся мешковатый толстый мужчина, его голова минуя шею переходила сразу в плечи, его рот был усыпан золотыми коронками (в голове почему-то пронеслась чудовищная криминальная мысль:
«Золото... наверное, как в концлагере…заключенные… зубы выбивают… переплавляют… а потом…»)
— Значит так, Гриша, — сказал я, закрыл за собой дверь, и продолжал, глядя подполковнику прямо в глаза, медленно, делая паузы, уверено говорить, — дороги из аэропорта перекрыты, в связи с приездом Горбачева.
— А мне ничего не сообщили... — растерянно протянул подполковник.
— Значит не нашли нужным! — отрезал я, — мне нужно срочно позвонить в город.
— Это местный телефон.
— Где городской?
— В спецчасти.
— Откройте!
— Нет ключа.
— Где ключ?
— Он у капитана.
— Позвоните, пусть принесет!
Подполковник поднял трубку и стал набирать номер. «Звони... звони, же!» — мысленно подстегивал я подполковника и смотрел в упор на его толстый палец, что касался дырочек диска, едва попадая в них. Он еще сопротивлялся и пытался как-то осознать, что собственно происходит: «что это за тип в моем кабинете, как он сюда попал, почему такая маскировка… в болотных сапогах, небритый… почему не предупредили? …почему он собственно командует? …есть ли у него на это полномочия?» И, наверное, подумал: « Раз приказывает — значит, есть полномочия». Потому что, не останавливаясь, он продолжал набирать нужный номер. На последней цифре он замер, и посмотрел на меня.
Наши глаза встретились, и я, взглядом показал на диск телефона: «Звони!». Он обреченно отпустил диск, пригласил женщину капитана с ключом. Наконец он положил трубку на рычаги телефонного аппарата. Мы оба молчали. Тишина. Слух обострился. Я слышал, как тикают его наручные механические часы, хотя нас разделяло метра два.
— Ну, и что? — нарушил я вдруг воцарившуюся тишину,
— Сейчас принесут ключ, — безразлично ответил он, находясь в каком-то оцепенении...
Прошло несколько минут. Мы молчали. Пришла женщина в звании капитана. Мы вышли в коридор. Женщина открыла оцинкованную дверь спецчасти, что была напротив. Вошли втроем. К телефону меня сразу не подпустили, я назвал номер городского телефона, подполковник лично набрал его, подозвал Алену, и только тогда передал мне трубку.
Я поздоровался с Аленой, извинился, и перенес свидание. Потом говорил ей что-то еще, путано и непонятно, специально для тех, кто был в комнате, но из разговора все равно было ясно, что я никакого отношения, к каким-либо органам, не имею, и что Алена ни какой-то там Резидент, а я вовсе не из органов. От этого прозрения цвет лица у подполковника стал меняться, как у хамелеона, оно становилось то бледным, то красным…. И я понял, что меня сейчас, как великого слепого, незаконно рожденного сына лейтенанта Шмидта, могут безжалостно выбросить из окна, причем на полном основании.
Быстро закончив разговор, я решительно подошел к подполковнику, и сильно почему-то хлопнул его по левому плечу. И он, снова, как-то сник, обмяк... Я поблагодарил, пожал его безразлично послушную руку, вышел из комнаты, сделал несколько шагов... И, как будто, сели батарейки... ноги стали ватными... едва ими передвигаю... медленно спустился по лестнице. Как много ступенек. Ноги с трудом повиновались, все время испытывал страх, что подполковник вот-вот опомнится и отдаст приказ задержать меня. Время остановилось.
Прошел мимо солдатика, тот — уступил дорогу, вышел на улицу, прошел еще несколько метров и опустился на землю. Кажется, прошла целая вечность.
На самом деле, все это заняло минут десять. И только здесь, на улице, я стал осознавать, что произошло. Меня стала бить нервная дрожь... вот так, специально, я никогда не смогу это повторить... Любовь дала мне силы. Сорвал ромашку, — «любит... не любит», — гадал я, медленно слабыми дрожащими пальцами отрывая лепесток за лепестком…, — и, на этот раз, получилось — «Любит!».
По Любви вашей, да будет - Вам!
ВСЕ произошло во времена Перемен, когда существовала Великая империя, а ее президент открыто общался с народом, разъезжая по стране. Обыватели его ждали. Он должен был скоро приехать в наш город. Скоро три часа дня, если сейчас автобус не появится, то все пропало, не успею... Каждый час должны ходить по расписанию эти проклятые автобусы! Каждый час! А мы торчим здесь, на этой остановке автобуса с самого утра, — да за это время пешком, даже на брюхе можно доползти до города! Сейчас уже поздно. И у меня веские основания так дергаться и волноваться, т.к. я влюблен в Алену по самые свои ослиные уши.
Наши отношения с Аленой только формировались, один неосторожный поступок, какая-нибудь оплошность, как эта, например, и… Я очень волновался. Зато мой приятель — спокоен, ему что, его жена дома ждет, и еще будет лет пятьдесят ждать, он может вообще не появляться дома, она будет только рада. Желающих уехать из этой дыры скопилось на три-четыре автобуса. Кто как расположился, сидели на рюкзаках, на траве, загорали, обнажившись до пояса, курили, гадали, строили версии. Мужики, женщины, дети.
— Может забастовка? Шофера бастуют...
— Сань, а может война?
— С китайцами?
— А что, все может быть...
У меня тоже родилась версия, и чем больше я обдумывал ее, тем более она казалась мне правдоподобной:
«... дороги из аэропорта перекрыты, в связи приездом Михаила Горбачева, и наш автобус никак не может прорваться к нам!»
— И так я классно представил себе все это, что и сам поверил, и всем разъяснял политическую ситуацию, снимая напряжение в массах, потому как этот приезд ждали. Правда, он должен был состояться, только несколько позже, но в целях конспирации и личной безопасности, почему бы господину президенту Великой державы не прилететь на пару дней раньше?
Еще полчаса назад теплилась надежда успеть... А теперь... Я нервно потирал небритые щеки, в болотных сапогах ноги давно сварились, портянки были мокрые. Ну, вообразите себе, всю ночь у костра, одежда пропахла рыбой, дымом, зубы не чищенные, изо рта дурно пахнет.
Можно позвонить Алене и отменить свидание, но в этом паршивом селеньице вообще, как мне объяснили местные жители, нет телефонов. Я сначала не поверил в такую дикость, обошел несколько домов, но все оказалось так, как мне сказали. Попытаться позвонить в город можно только в управлении женской колонии, что находилась рядом с автобусной остановкой. Но кто мне позволит звонить? Солдатик в проходной со мной и разговаривать не станет. В лучшем случае как попугай будет повторять одно и тоже:
«Не положено... ну не положено говорю вам!»
Я тоскливо посматривал на двухэтажное здание из белого кирпича, с решетками на окнах. За ним высоченный забор в два ряда, наружный — опутан сверху закрученной в спираль проволокой, так что все нелегальные передачи с воли, бросаемые через забор, чаще всего оседали в ней, как мухи в паутине. Когда мы возвращались с рыбалки, и проходили мимо забора, заключенные дамочки засекли нас из окошек своего общежития, и заулюлюкали, кричали всякие непристойности... Изголодались девочки по мужской ласке.
«Ну, думай... думай...» — подстегивал я себя. Нет, это единственный выход. Ничего другого придумать не удавалось. Желание позвонить разрасталось во мне до неимоверных размеров. «Я должен это сделать. Должен!» — сверлило у меня в голове, когда шел к двухэтажному зданию Управления женской колонии.
Дальше было так.
Подошел к управлению, открыл дверь, солдатик с автоматом — навстречу.
— Где подполковник? — строго спросил я, полагая, что именно в таком звании должен быть здесь начальник. И не ошибся.
— У себя... — растерянно ответил солдатик, видимо приняв меня бог знает за кого.
Решительно и быстро взбегаю мимо него по лестнице, на второй этаж. На втором этаже сидела женщина с каким-то револьвером на поясе.
— Где кабинет подполковника? — на бегу, слегка притормозив, быстро спрашиваю ее.
— Там, — она вскочила, чуть не отдав мне честь, и показала, — вторая, справа.
— Как зовут его?
— Григорий Семенович, — послушно ответила она.
Дверь в кабинет подполковника я отворил… пинком ноги.
Из-за письменного стола приподнялся мешковатый толстый мужчина, его голова минуя шею переходила сразу в плечи, его рот был усыпан золотыми коронками (в голове почему-то пронеслась чудовищная криминальная мысль:
«Золото... наверное, как в концлагере…заключенные… зубы выбивают… переплавляют… а потом…»)
— Значит так, Гриша, — сказал я, закрыл за собой дверь, и продолжал, глядя подполковнику прямо в глаза, медленно, делая паузы, уверено говорить, — дороги из аэропорта перекрыты, в связи с приездом Горбачева.
— А мне ничего не сообщили... — растерянно протянул подполковник.
— Значит не нашли нужным! — отрезал я, — мне нужно срочно позвонить в город.
— Это местный телефон.
— Где городской?
— В спецчасти.
— Откройте!
— Нет ключа.
— Где ключ?
— Он у капитана.
— Позвоните, пусть принесет!
Подполковник поднял трубку и стал набирать номер. «Звони... звони, же!» — мысленно подстегивал я подполковника и смотрел в упор на его толстый палец, что касался дырочек диска, едва попадая в них. Он еще сопротивлялся и пытался как-то осознать, что собственно происходит: «что это за тип в моем кабинете, как он сюда попал, почему такая маскировка… в болотных сапогах, небритый… почему не предупредили? …почему он собственно командует? …есть ли у него на это полномочия?» И, наверное, подумал: « Раз приказывает — значит, есть полномочия». Потому что, не останавливаясь, он продолжал набирать нужный номер. На последней цифре он замер, и посмотрел на меня.
Наши глаза встретились, и я, взглядом показал на диск телефона: «Звони!». Он обреченно отпустил диск, пригласил женщину капитана с ключом. Наконец он положил трубку на рычаги телефонного аппарата. Мы оба молчали. Тишина. Слух обострился. Я слышал, как тикают его наручные механические часы, хотя нас разделяло метра два.
— Ну, и что? — нарушил я вдруг воцарившуюся тишину,
— Сейчас принесут ключ, — безразлично ответил он, находясь в каком-то оцепенении...
Прошло несколько минут. Мы молчали. Пришла женщина в звании капитана. Мы вышли в коридор. Женщина открыла оцинкованную дверь спецчасти, что была напротив. Вошли втроем. К телефону меня сразу не подпустили, я назвал номер городского телефона, подполковник лично набрал его, подозвал Алену, и только тогда передал мне трубку.
Я поздоровался с Аленой, извинился, и перенес свидание. Потом говорил ей что-то еще, путано и непонятно, специально для тех, кто был в комнате, но из разговора все равно было ясно, что я никакого отношения, к каким-либо органам, не имею, и что Алена ни какой-то там Резидент, а я вовсе не из органов. От этого прозрения цвет лица у подполковника стал меняться, как у хамелеона, оно становилось то бледным, то красным…. И я понял, что меня сейчас, как великого слепого, незаконно рожденного сына лейтенанта Шмидта, могут безжалостно выбросить из окна, причем на полном основании.
Быстро закончив разговор, я решительно подошел к подполковнику, и сильно почему-то хлопнул его по левому плечу. И он, снова, как-то сник, обмяк... Я поблагодарил, пожал его безразлично послушную руку, вышел из комнаты, сделал несколько шагов... И, как будто, сели батарейки... ноги стали ватными... едва ими передвигаю... медленно спустился по лестнице. Как много ступенек. Ноги с трудом повиновались, все время испытывал страх, что подполковник вот-вот опомнится и отдаст приказ задержать меня. Время остановилось.
Прошел мимо солдатика, тот — уступил дорогу, вышел на улицу, прошел еще несколько метров и опустился на землю. Кажется, прошла целая вечность.
На самом деле, все это заняло минут десять. И только здесь, на улице, я стал осознавать, что произошло. Меня стала бить нервная дрожь... вот так, специально, я никогда не смогу это повторить... Любовь дала мне силы. Сорвал ромашку, — «любит... не любит», — гадал я, медленно слабыми дрожащими пальцами отрывая лепесток за лепестком…, — и, на этот раз, получилось — «Любит!».
По Любви вашей, да будет - Вам!
Обсуждения Любит, не любит...