Посреди небесной сини

Вспоминая Север Крайний,
Вспоминаю о былом:
Есть поселок в сопках скальных,
Мой там был счастливый дом.

У залива приютился
Посреди полярных скал,
Всех он, кто там появился,
Красотой околдовал.

Нет бескрайних там равнин,
Плодородных нет долин,
Среди сопок закаленных он стоит, как господин.
Там в Видяево живет
Удивительный народ
Он собою представляет наш подводный, грозный флот.

И спокойно, год за годом,
Знать, судьбой приговорен,
Служит праведно народу,
Многих радостей...

Берег надежды виден вдали
Наивные взгляды бросают люди
Корабль их застрял на мели
И крик застыл посреди груди
Им уже никогда не найти
Единственно верного пути

Яркие звёзды мерцают вдали
Просящие взгляды бросают люди
Все они пленники Земли
Они все рабы по сути
Им увы не суждено найти
Единственно верного пути

Здраствуй, детство мое золотое,
Бесконечного счастья пора.
Старый домик с вишневой зарею
Словно первый укус комара.
Он стоит посреди огородов,
Средь заросших картошкой полей.
Зреют яблоки до восходов,
Зреют вишни когда теплей.
Там, в высокой траве за домом,
Я ловила за хвост стрекоз.
Вспоминаю и в горле комом
Встала память накатом слез.
Как давно. Я почти забыла
Деревеньки старой уют.
Говорят, что вишня и слива
До сих пор в моем саде цветут.
Засадили картошкой поляну,
И у дома...

Я нашел тебя, нашел!
Посреди сердец пустыни.
Стало радостно отныне,
Стало просто хорошо!

Ты лежало, словно перл,
Кем-то в спешке оброненный.
Что алмаз ты ограненный
Он понять-то не успел.

Здесь отныне твой приют!
Ты в моих ладонях бейся,
Лучезарным светом лейся,
Создавая мне уют.

Я сумею сохранить
Драгоценный этот камень!
Блеск души и сердца пламень
Не позволю погасить.

Эту синь отеческого края,
Эту даль, хранившую покой,
В грустные глаза свои вбирал я,
К поручням припав худой щекой.
Путь держал на юг речной трамвайчик.
Вёз, глотая вздохи на ходу,
Школьников, колхозников, рыбачек,
Радость чью-то, чью-то суету.
Песнями, протяжными на диво,
Потчевал динамик стариков.
Трое речников цедили пиво.
Зеленью рябило с берегов.
Всхлипывал баян. Махрой пропахший,
Дед в очках «Известия» читал.
Глаз кося на строгую мамашу,
Мальчик с хрустом грушу уплетал...

Жил царь, в неназваных веках
В местах, где не было писцов
В местах, где правил только страх,
Где черепа висели на шестах.
Там реки черные из крови,
Из крови люда и детей,
Там правил царь, нахмурив брови,
Царь прыти, бесов и теней.
Зов мудрости жестокого клинка,
Царя
Тянуло к власти постоянно,
Во сне хватался даже за ветра,
В том царстве жили с покаяньем.
Младые жертвой обливались,
Девчушки забивали скот,
Вместо воды все кровью умывались,
И с жаждой раскрывали рот.
Под каждым...

Когда яблоко с ветки срывала,
ей послышался голос Отца:
«Только б это мгновенье не стало
настоящим началом конца!
До чего же ты, Ева, упряма!
Ну да ладно. Решила – срывай.
Только яблоко это Адаму,
заклинаю тебя, не давай!
Предложив угощенье такое,
превратишь ты барана в козла.
Ты разбудишь начало мужское,
а оно – средоточие зла!
Плод заветный в Адаме пробудит
неуёмный задор боевой,
и поверь: его тело не будет
никогда уж дружить с головой.
Зло в душе его возобладает
и собою...

Взять от весны больше, чем нужно для нас,
Нельзя, если даже будет не лень,
Когда на солнце, не закрывая глаза,
Медленно, медленно тает прошедший день.

И в облака, подсвеченные изнутри,
Впились щетиной вершины сухих тополей,
Отраженные мертвым зерцалом витрин,
Размягченные в ступе теплых апрельских дней.

На улицах людно, встречи не избежать с людьми,
Только выйди – уже навстречу спешат.
Все, что нужно тебе от весны, ты сама возьми,
А я, пожалуй, вернусь скорее назад...

Их первая встреча случилась весной,
Как раз посреди апреля;
Уж видело лето своей синевой
Смотрящее вдаль небо.

Он в парке гулял, размышляя о снах,
Она возвращалась с пары:
Том Блока в непомнящих ласк руках,
И розовый цвет шали...

Пол сердца любви осталось всего
У горестного поэта,
Наполнилась на половину её
Душа лишь благим светом.

Быть целым одним судилось им,
А, значит, они им стали –
Том Блока... коричневый... с золотым,
И розовый цвет шали...

Золотая птица сентября,
Что ты снова голову дурманишь?
Что ты снова манишь меня зря?
Ты ж моей жар-птицею не станешь,
Золотая птица сентября.

Улетишь за тридевять земель,
Холода и слякоть мне оставив.
Но и эти несколько недель
Вспомню я когда-нибудь под старость.

Посреди хрустальнейшего дня,
Исцеляя все былые раны,
Как перо жар-птицы, на меня
Лист слетает, лёгкий и багряный.