О матери

Тшшшшш! Духи крадуться...
Остаться в живых нам нужно.
И к матери, в родной дом вернуться

Мне плохо без папы и мамы,
Кот рыжий с тобой мы
Грустим, твой папа не помнит
Тебя, кот «мартовский» он и жить

Тебе проще, чем мне! Бежит
Со всех ног Александр и кричит,
А папа, а мама, визжит,
Отец вверх подбросит,

И матери смех
Ручейком зажурчит, в глазёнках
Свет, радость и счастье, лепечет
Дитя и целует отца, за шею обнимет,

Мой папа! Кота и не вспомнит,
И грусть позабудет, уснёт!
Кот Веник, и он не грустит,
Он сыт и лапу полижет,

Умоется, трётся о ноги и просит...

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.

Я нарочно иду нечёсаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы.
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.

Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон...

Пала первая роса
Рано утром
На землю
Пала
Сама собою
Просто прозрачная вода
Чистая, прозрачная
Холодит стопу
Слегка
Чисто
Много?
Мало!

Эта чистая роса
Земли лицо умыла
Еще
Хочется еще
Что бы
Это первая роса
И меня
До конца умыла
…
Роса
Это Земли
Матери сила

Мать умерла тринадцать лет назад.
Немало в жизни разных грустных дат.
Но эта дата всех других грустней.
Ведь никого нет матери родней.
За годом быстро пролетает год.
На кладбище меня могила ждёт.
3 августа 2012 г.

Вновь август пришёл,
Тёплому лету конец предрекая.
Дождливую песню свою он завёл,
И жизнь уже будет немножко другая.

Предвидя скорый рой хлопот,
Почти что с пустой головой.
На время забыв свой ком забот,
Я к матери снова еду домой.

А там попрежнему всё как всегда,
Ватага дружных кошек скачет.
И не смотря на долгие, прошедшие года,
Одно и то же телевизор кажет.

Мы посидим и немножечко бахнем,
И будет чуство теплоты, покоя и уюта.
И снова будут разговоры об Израйле,
Об огороде...

А я сегодня видел журавлей...
Мне кажется, я помню эту стаю.
Привет, вожак. Твой путь нелёгок, знаю.
И с каждым годом он всё тяжелей.

Казалось бы, не время. Холода
Пока не отступили в неизбежность.
Но ты не ждёшь и клин ведёшь, в надежде,
Что ручейками талая вода

В твоём краю, морозами пленённом,
Уже журчит. И с юга ветерок
На гибель зиму длинную обрёк.
Летит твой клин, надеждой окрылённый.

Летит твой клин. Уже пришла пора.
Летит, почти без радостного крика...

Жизнь утешалась, какая жалость, (сжалась),
скорбь, ни в глаз, а в бровь, в сердце, висель-
ника, кресло, там, где он любил сидеть, на треть,
четверть, восьмую, или какую другую, замедлил
время? остановил, вот беда, как тогда, в детстве,
а зачем разложил фотографии? хоть тресни, жена
ушла, с ребёнком, вот шпонка, остались долги,
написал матери, чтоб отдала, заплатила, за вод-
ку, что пили вчера, с толком,
довела, тётка, (тёлка)(с косой),
дотащила, до ручки,
и дверь закрыла...

Всю жизнь брести к себе, оледеневшей, мертвецкой походкой,
к своему глухому степному приливу, раскалённому мраком луны,
к своей полудикой присяге праведности, изливающейся
вакуумом света на подножие каменистых холмов;
одинокой песней выжженных трав всю жизнь искать свою тень.
Смотри, как солнце украсит палитру блюза, сыгранного в проёме окна,
на растаявших занавесках; мягкий полдничный ветер
ляжет в ладони пыльцой поцелуя; время подарит вечер –
вечер напишет чернилами сонных глаз...

Мне тридцать зим –
четыреста семьдесят пять миллионов вдохов,
столько же выдохов – отсрочек судьбы
до встречи с Тобою, Господи; моё дыхание –
тридцать витков вокруг солнца; моё сердце –
ядовитая чаша вина, выдержанного в подвале осени;
моё счастье – откровения жребия сиюминутности,
познающие роскошь и нищету.

Ты чувствуешь плоть, выкованную в сердце Солнца,
доведённую до инстинкта, и возведенную в ранг поэзии,
боль, вырванную из утробы матери;
ты чувствуешь душу, брошенную...