НИГИЛИЗМ ЗАРАТУСТРЫ
Когда Заратустра «перегибает», проклиная лже добродетельных, лже смиренных и лже ревнителей равенства, то это еще можно принять за побочный результат избранного им стиля. Ведь Заратустра говорит притчами и символами, и можно долго рефлексировать, верно ли мы его поняли, и отыскивать в подтверждение сомнениям места, где, скажем, о той же добродетели говорит он с оттенком симпатии. Но… нет нужды. Свое отношение к этическим ценностям в целом, к проблеме добра и зла 3аратустра выражает многократно вполне категорично:
"Символы - все имена добра и зла: они ничего не выражают, они только знаки. Безумец тот, кто хочет познать их."
"Поистине, я говорю вам: добро и зло, которые были бы непреходящими,- не существует!"
"Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону доб-ра и зла; и добро и зло суть только бегущие тени, влажная скорбь и ползущие облака."
"Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжелые слова и тяжелые ценности: "добро" и "зло" - так называется это наследие. И ради них прощают то, что живем мы."
"Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое добро и мое зло: этим заставляет он замолчать полукрота, полукарлика, который говорит: "Добро для всех, зло для всех.""
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" - такие слова называ-лись некогда священными; перед ними преклонялись колена и головы, и к ним подходили раззувшись...
Разве в самой жизни нет - грабежа и убийства? И считать эти слова священными, разве не значит - убивать саму истину?"
Любители пиэтетов, стремящиеся возвести Ницше на пъедестал святости и непогрешимости, могут попытаться и тут защитить (а заодно и засиропить) Заратустру. Мол, не вообще грабеж и убийство имеет в виду он здесь, а оправданные, вроде убийства при самозащите. Но вряд ли сам Заратустра одобрил бы таких своих защитников. Он, говоривший о себе: «Я – Заратустра, нечестивец: я варю каждый случай в моем котле, и только когда он там вполне сварится, я приветствую его, как мою пищу», вряд ли захотел бы иметь своими сторонниками тех, кто его самого благословляет, не «проварив в своем котле». К тому же есть у него фразы (я приведу их в следующей главе), которые делают такое толкование совсем невозможным.
Если бы Заратустра оставил нам только эти высказывания, то эта часть его учения не заслуживала бы полемики, а вся книга не имела бы того влияния, которое она имела и имеет, и не завораживала бы она все новые поколения читателей. Но не так уж прост "старый нечес-тивец" и, хотя он не любит рациональных, последовательных, логич-ных объяснений и так говорит об этом: "0 небо надо мною, ты, чистое, высокое! Теперь для меня в том твоя чистота, что нет вечного паука - разума и паутины его.", но лукавит он здесь и именно в ниспровержении общечеловеческих этических норм прибегает к рациональным обоснованиям, рациональным по сути, хотя и придана им форма притч, симво-лов и прочего любимого Заратустрой.
Первое такое обоснование связано у него со все той же темой "про-тив загнивания жизни" и суть его в том, что моральные обязанности утяжеляют и опресняют жизнь:
"А мы - мы доверчиво тащим, что дают нам в наследство, на сильных плечах по бесплодным горам! И если мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь тяжело нести!"
Но только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много постороннего на своих плечах. Как верблюд, становит-ся он на колени и позволяет хорошенько навьючить себя.
Особенно человек сильный и выносливый, способный к глубокому почитанию: слишком много посторонних слов и ценностей навьючивает он на себя, - и жизнь кажется ему пустыней!"
Мысль не нова, зато не увядает. Во все времена все любители интересности жизни, с риском или без риска, но за чужой счет, включая воров в законе и прочих профессионалов преступного мира, оправдывали себя ею. Сегод-ня же особенно популярна она у издателей порнухи и "желтой" прессы, у наживающихся на проституции и у шаманов шоубизнеса, потрясающих генеталиями со всех эстрад и экранов мира. Не их, ох не их имел в виду отшельник Заратустра, любивший порассуждать о благородстве, приводя упомянутые аргументы. Ох, как ненавидел он их заочно, еще до их появления. Но что поделать, он дал им своими аргументами объективное основание обьявлять себя его наследниками.
Что можно сказать на эту тему в ответ Заратустре и всем, желающим для психологического комфорта обосновать пренебрежение моралью "философией" типа: либо принимай-те интересную жизнь без морали, либо влачите серую и скучную жизнь обывателя? Можно сказать, что это ложь, что третьего не дано. Тот, кто жаждет остроты жизни, борьбы, приключений, опасности, может найти их не только в уголовном мире, в войне и, вообще, в насилии. Еще стоят на земле высокие горы и текут порожистые реки - подниматься на первые и ходить на байдарках и пло-тах по вторым дает возможность испытать опасность, пережить приключения, и вкусить "покоя и воли" тем, кто этого ищет. Есть много острых, увлекательных и мужественных видов спорта. И наконец, можно находить остроту и уп-ражнять волю, не только нарушая закон и мораль, но и борясь с нарушителями.
А что касается "клубнички", которую Заратустра хоть и не любил, но невольно дал ей оправдание, то прежде всего нужно отметить, что то обстоятельство, что «под одеждой люди голы", было известно задолго до сексуальной революции, и это еще большой вопрос, обагащается ли эта сторона жизни от того, что общество заливается порнухой дешевой и порнухой "солидной" - всевозможными сексологическими исследованиями: популярными, непопулярными, телевизионными дисскусиями и циклами, а также мемуарами бывших гетер, а ныне профессорш сексологии.
Наконец, существует мир душевного и духовного: любовь, дружба, служение надличной идее – Богу, отечеству, искус-ству, науке. Мир, способный дать необычайное наполнение человеческой жизни и обеспечивающий ее интересность, но не требующий нарушения морали. Это удивительным образом ускользает из поля зрения знатока жизни Заратустры.
Гораздо более серьезное обоснование морального нигилизма связано у Заратустры со своеобразной трактовкой им духа и его превращений. Отшельник Заратустра, хоть и подчиняет духовное телесному, но все же достаточно высоко ценит дух. Но понимает он его, безусловно, не так, как я определил его в "Неорационализме" - как сильную надличную привязанность. Заратустра определения духа, как всегда, не дает, но нет сомнений, что личностный элемент, "я хочу", является доминирующей компонетой его духа. Силен в нем также силовой акцент:
"Вы знаете тоько искры духа: но вы не видите наковальни, какой является он, и жестокости его молота!"
Но нас важнее его учение "о трех превращениях духа".
"Три превращения духа называю я вам" - говорит Заратустра, и да-лее описывает их. Сначала - служение некой идее, принятие и исполнение ее "должно":
'Что есть тяжесть?" - вопрошает дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его."
Затем - протест против не только этих, но и всяких "должно" и замена их на "я хочу":
"Но в самый уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе завоевать и господином быть в своей собственной пустыне.
Своего последнего господина ищет он здесь: врагом хочет он стать ему и своему последнему богу, из-за победы хочет он бороться с ве-ликим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? "Ты должен" называется великий дракон. Но дух льва говорит: «я хочу"."
И, наконец, принятие нового "должно":
"...свой мир находит отрешившийся от него."
Невозможно не почувствовать, что Ницше уловил здесь какую-то очень существенную связь в природе человека и общества обеспечивающую повторяемость нарисованной им картины раз да разом на протяже-нии истории до и после него. Интересно, что уже после Ницше это прос-
то вошло в моду. Сначала Марксизм: "Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы мир, мы новый мир построим". Затем экзистенциализм, который нового мира, правда, строить не собирался, зато старый раз-валял еще успешней марксизма. Последователи же зкзиста и Фрейда и поныне бегают, как ошалелые в поисках, чего бы еще разрушить нераз-рушенного. Вот в Киеве недавно полиция разогнала нудистов, заполнив-ших весь Гидропарк, так один из них заявил, что все равно он не наме-рен считаться с мнением обывателей. Ну а если все разденутся до гола, что он еще придумает разрушать, дабы его не приняли за обывателя? Да если существует загробный мир и душа Зарартустры-Ницше знает, каких последователей нашли его идеи,то переворачивается она в гро-бу,не находя себе покоя.
Так что же есть такое в природе человека и общества, что приводит к переодическим более или менее массовым устремлениям раз-рушать старые ценности и водружать на их место новые?
У человека есть разные потребности, к тому же разной природы и разного потенциала.Потребности физиологические: пища сон, отдых, удобства, половые потребности; потребности душевно - духовные: любовь, дружба, сдужение надличному; потребность в свободе, в деятельности, в самоутверждении; потребность в общении с себе подобными; потребность в развлечении, в интересной жизни. Часть этих потребностей находится в противоречии друг с другом, даже если речь идет об одном и том же человеке. Например, потребность в свободе противоречит потребности
в служении надличному, да и вообще практически любым душевно – духовным привязанностям. Но гораздо больше противоречий или, более общо говоря, связей существует между потребностями даже одними и теми же, но разных людей в обществе. Например, потребность в свободе од-ного - это слушать музыку включенного на полную мощность приемника, а потребность в той же свободе его соседа - это, чтобы ему не мешали в это время спать.
"Должно", о котром говорит Заратустра, - это десять религиозных запо-ведей или моральный кодекс строителя коммунизма, свод джентельменских правил, кодекс самурая, свод религиозных предписаний и ограни-чений типа поста или кошерной пищи у евреев, и, наконец, уголовный кодекс а также множество ограниченней принятостью. Часть из этих "должно", прежде всего такие, как десять заповедей или их вариации, т.е. нормы морали, по крайней мере в идеале, по намерениям предназ-начены так отрегулировать отношаения людей в обществе, чтобы обеспе-чить наивысшее удовлеворение всех потребностей всех членов общес-тва в среднем, или иными словами, чтобы уменьшить противоречия и стол-кновения между потребностями разных людей. Для этого постулируеются, скажем, "не убий" и "не укради". Без сложных выводов видно, что там, где это не запрещено, не может быть организованного общества и его эффективного материального производства, а, следовательно, будут немед-ленно и сильно ущемлены самые жесткие физиологические потребности большинства членов общества, что не раз и случалось в истории в периоды смут и безвластия. Но это в идеале. В действительности же принятая мораль, как правидо, не идеальна /тем более уголовный кодеке, призванный ее закреплять/. Главное же, что, как показано в "Неорационализе", никажкая идеальная система "должно" не способна удовлетво-рить полностью всех членов общеетва. Например, столь сутьевая потребность, как потребность в свободе, ограничивается, эзаневоливаетея при самой идеальной системе морали и самом либеральном уголовном кодексе, в силу, хотя бы, упомянутого выше противоречия между свободами разных людей. Так что всегда в обществе существует потенциал неудовлетворенных потребностей, зовущий к ниспровержению существующих "должно", особенно тех, которые ограничивают наиболее наболевшие и угнетенные на сегодня потребности. Это и обуславливает происходящие периодически в истории человечества взрывы, с низвержени-ем каких-нибудь "должно", чтобы по прошествии какого-то времени заменить их другими, которые будут угнетать другие потребности, и, когда накопит-ся достаточный их потенциал, произойдет очередной взрыв и очередная смена "должно". /Причем нельзя сказать,что за минувшую историю все эти смены напоминали сходящийся итерационный процесс в математике. Как правило, это были кидания из одной крайности в другую./
Это то, что уловил Заратустра в своих "трех превращениях духа". Но он сделал отсюда неверный вывод об относительности любых моральных ценностей и норм, об относительности добра и зла. Т.е., как сказано, рационального обоснования этого вывода он открыто не делает, маски-руя его «скачками с вершину на вершину", но сам вывод преподносит вполне категорично.
Почему все-таки вывод неверный, если упомянутые колебания в истории действительно, прослеживаются? В "Неорационализме" показано, что существует оптимальная система основных "должно", оптимальная мораль, обеспечи-вающая, при прочих равных, наивысшее качество жизни людей в обществе, т.е. наилучшее удовлетворение всех потребностей у большинства членов общества. Эта система соотвествует той общей части в природе людей, котрая делает их, при всех их различиях, единным видом, отличным от любых других видов животных гораздо больше, чем могут быть самые большие отличия между людьми. Она соответствует и тем фундаментальным связям, которые существу-ют между людьми в любом обществе, независимо от экономической фор-мации, общественного строя и других изменяемых параметров существо-вания рода человеческого. Поэтому эта система является практически инвариантом, т. е. остается оптимальной во всей прошлой, а также будущей истории человечества, в предпорложении, что не будут радикально изменены условия его существования /скажем, в результате атомной войны/ или его внутренняя природа / скажем, с помощью инженерной генетики/. Эта система, конечно, не удовлетворяет полностью всех потребностей всех людей /что и невозможно/ и поэтому всегда будут существовать потенциалы неудовлетворенных потребностей, которые мо-гут побуждать к пересмотру системы "должно". Но всякое отклонение от оптимума, хотя и может лучше удовлетворить отдельные потребности, приведет к худшему удовлетворению других, причем такому, что общий уровень качества жизни общества станет хуже. Так, например, анархия может лучше удовлетворить потребность в свободе у большинства, чем нормальная демократия, но нет нужды рас-сматривать, что будет при этом с другими потребностями людей, начиная с потребностей матриальных. Вот почему не прав здесь Заратустра и вот почему так опасен его призыв к радикальному пересмотру этических норм той близкой к оптимуму морали, кторая была найдена путем долгого и горького опыта длиннейшей ве-реницы человеческих поколений или, по мнению верующих, дана Богом. К каким трагическим последствиям может привести попытка реализовать этот призыв показал фашизм.
Объективность требует отметить, что в "Трех превращениях духа» Заратустра не говорит именно и только о морали. Он говорит о любых "должно", порождаемых человеческим духом. Существуют "должно", не об-ладающие инвариантностью норм морали и сохраняющие свою полезность и верность лишь в определенные истерические эпохи. Таковы, например, служение царю иди кодекс самурая. Они сложились исторически и при-ходит время, когда они отмирают. Кроме того, как показано в "Неорационалиэме", всякая духовная идея; религия ли или нерелигиозное учение типа марксизма, независимо от того, насколько эти учения верны и хо-роши, имеет некие общие законы развития. И в частности, на определен-ном этапе каждая идея начинает обрастать омертвелыми скорлу-пами духа, т.е. все более плодить всевозможные "должно", всевозможные предписания и ограничения, все менее служащие исходному идеалу и все более - жрецам идеи, будь то священническая каста для религии иди партийная номенклатура в случае марксизма. Ниспровержение "должно» умерших идей иди омертвелых скорлуп идей еще не умерших - святое де-ло и здесь, во истину, служит людям бунтарский дух Заратустры. Но, к сожалонию, 3аратустра не ограничивается лишь этими "должно", а зовет к переодическому разрушению любых человеческих норм, зовет нас быть "по ту сторону добра и зла".
Есть и еще одна ебьективнееть, котрую прозрел Заратустра в своих "Трех превращениях духа". В самом человеке, в генах его эаложена цикличность, которую он описывает здесь. В детстве человек воспри-нимает то, чему его учат старшие и примерно в отрочестве он весь - служение тому "должно", которому его научили. Но в молодости наступает период самоутверждения, а вместе с ним зачастую и бунта против "должно" и провозглашения "я хочу":
"И всо, кто дерзает, кто хочет, кто ищет
Кому опостылели страны отцов
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет
Внимая заветам седых мудрецов..."
И т.п.
И, наконец, в случае нормального вызревания, (которое не всегда имеет меето; не всегда и молодость, в упомянутым смысле бывает у че-ловека/, он приходит вновь к «Должно", но самостоятельно выстаданным, пропущенным через есебя.
Примеров тут несть числа. Это и вечные бунты новых поколений про-тив отцов, и блудные сыновья с их возвращением, и так называемые гре-хи молодости и т.д. Только в большинстве случаев молодость, отбушевав, возвращается к тем же ценностям, к тем же "должно", против которых восставала. И это подтверждает существование вечных, инвариантных «должно". Но не всегда происходит этот возврат и, когда речь идет о ценностях, которые отжили свой век, то именно этот всегда существующий потенциал молодого бунта приводит к сбрасыва-нию омертвелых оков.
Т.е. мы видим, что в этой заложенной в генах человеческих цикличности есть важная функция, необходимая для выживания рода человеческого и приспособления его к новым условиям. Но в ней же заложена и опасность, состоящая в том, что, будучи направлен ложными учителями, потенциал этот может становиться /и становился уже не раз в истории/ разрушительным.
Каково же может быть решение проблемы, связанной с этой особенностью человеческой натуры? Решение философское и решение практическое, через разумное устройство общества?
Философское решение состоит в там, что, как я уже сказал, существуют незыблемые, инвариантные "должно" - фундаментальные этические нормы. Ясное понимание этого избавит молодежь, стремящуюся к самореализации от ненужного эксперементирования и побудит искать другие обьекты для выхода своей энергии.
Что касается общественного устойства, то оно, очевидно, должно быть таким, чтобы для упомянутого потенциала существовал более-менее неразрушительный и даже полезный выход. Я не намерен в работе посвященной Заратустре, проектировать наилучшее общественное устройство, но позволю себе срвавнить в рассматриваемом аспекте пресловутые капитализм и социализм. Для этого сначала уточним, что из себя представляет упомянутый потенциал. Мы коснулись этого потенциала в связи с "Тремя превращениями духа" Заратустры, коснулись как такого, который может проявлять себя и проявлял в разные моменты истории в разрушении прежних «должно". Но было бы неверно делать вывод, что в природе человека, в определенной фазе его развития, есть потенциал, направленный, именно, на разрушение любых существующих "должно". Существует потребность молодости в самостоятельности, в самовыявлении, в самоутверждении. Потенциал этот требует своего дела для молодости, своего дела в широком смысле, а к разрушению прежних "должно" он обраща-ется либо, если у него нет другого выхода, либо под воз-действием соответствующих учений, истинных или ложных.
Так вот, капитализм и дает возможность своего дела, правда, "дела" в узком смысле слова. Добавим к этому свободу, которую дает демокра-тия при капитализме: свободу политической деятельности и любых общественных организаций и т.д. Все это дает лигитимные выходы упомя-нутому потенциалу при капитализме. И в этом смысле преимущество капитализма перед социализмом неоспоримо.
Возвращаемся к Заратустре. В "Трех прев-ращениях" он аппелирует к рассматри-ваемому потенциалу человеческой натуры, молодой в особенности, де-лает это с большой художественной силой и в той мере, в какой это относится к отжившим "должно", проповеди Заратустры будут служить людям и впредь. Но в который раз переходит он здесь границу исинности своих утверждений и смущает разум молодых и незрелых, зовя их за собой в "по ту сторону добра и зла".
Еще одним рациональным аргументом Заратустры в пользу этического релятивизма, аргументом также упакованным в форму символов и притч, является его теория народа, как носителя и хранителя системы ценностей, своей у каждого народа. Так говорит он об этом:
"Это знамение даю я вам - каждый народ говорит на своем языке о добре и зле: этого языка не понимает сосед. Свой язык обрел он себе в обычаях и нравах."
"Многое, что у одного народа называется добром, у другого называ-ется стыдом и позором: так нашел я. Многое, что нашел я, здесь называлозь злом, а там украшалось пурпурной мантией почести.
Никогда один сосед не понимал другого: всегда удивлялась душа его безумству и злобе соседа."
В этой теории есть важное рациональнее зерно: Главным отличием народа от народа является не язык, культура или национальный харак-тер, а национальная система приоритетов. Я бы сказал, что без такой системы приоритетов, принимаемой значительным большинством, нет наро-да. Народ является в немалой степени творцом этой системы и ее хра-нителем. В ней проявляется его национальный характер и с ней нераз-рывно связана его культура.
Но если у каждого народа своя система ценностей, отличная от таких же у других народов, то не прав ли Заратустра, утверждая относительность добра и зла, относительность морали? Я говорю, нет и вот почему.
Прежде всего, в систему ценностей, о которой говорит здесь Заратустра, входят не только нормы морали, но и обычаи, традиции и нравы народов, которые не обязательно содержат в себе моральный аспект. Заратустра, к сожалнию, валит все в одну кучу. Но если разделить, то в отношении обычаев и нравов, не связанных с моралью, Заратустра прав. Сказано: "Веселие Руси есть пити" и того, ко станет разводить вино водой, дабы не захмелеть, засмеют здесь. Древние же греки обливали презреним того, кто пил вино, не разбавляя. Англичане ценят сдержанность и холодное достоинство, французы - непринужденность и жовиальность. И т.д. и т.п. Но главное не в этом.
Заратустра хоть и валит в одну кучу обычаи и нормы морали, но совершенно четко говорит о добре и зле, разном для разных народов и мы чуветвуем, что он, по крайней мере, не совсем не прав и в этом. Как же это может быть и как это может вязаться с существованием инвариантных общечеловеческих "должно"?
Дело в том, что из себя представляют нормы морали. 0ни имеют некоторую категорическую безусловную часть, определяющую, что, вообще, есть добро, а что зло, независимо от обстоятельств, при которых совершастся злые или добрые поступки, и без оценок степеней добра и зла или без сравнения, насколько одно зло злее другого и, аналогично, доб-ро - добрее. Именно такой характер носит традиционная формулировка норм морали, ведущая свое начало от десяти заповедей: "Не убий", "Не укради", "Возлюби ближнего своего". Однако для практического при-менения этих норм категорической, безотносительней их части и, соот-ветственно, формулировки недостаточно. Люди совершают свои поступки не в вакууме, а в конкретных обстоятельствах, причем нередко возникают ситуации, когда исполнение одной нормы противоречит исполнению другой, как, например, в случае, когда отец велит украсть и заповедь «Не укради» противоречит заповеди «Чти отца своего». Поэтому необходимо устано-вление сравнительной предпочтительности различных норм, а также сте-пени влияния на них различных обстоятельств. Это и делается через посредство законов, дающих разной степени тяжести наказания за нару-шения различных норм, да еще обуславливающих эту тяжесть обстоятель-ствами, в которых совершено нарушние.
Конечно, уголовные кодексы – не идеальны и могут быть достаточно далеки от оптимума. Тем не менее существование уголовных кодексов, различных в различных странах, помогает нам уяснить, как соотносится национальная этика с этикой общечеловеческой и почему существование у каждого народа своих пред-ставлений о добре и зле не противоречит существованию общечелове-ческих инвариантных этических норм. Общечеловеческие, инвариантные нормы - это категорическая, безусловная часть этики, даваемая прежде вего заповедями типа: "Не убий", "Не укради", "Не прелюбодействуй", "Возлюби ближнего своего" и т.д. Это основа моральной ткани, по которой каждый народ ткет узор своей национальной этики,отдавая разное предпочтение разным нормам и по разному оценивая взаимодей-ствие этих норм с обстоятельствами и другими неэтическими ценностя-ми. Ни один народ не говорит: «Убий", и не один не трактует "Не убий" абсолютистки. Каждый народ признает какие то обстоятельства, которые оправдывают и убийство, но у одних оправданием может служить толь-ко война и самозащита, у других - кровная месть и другие соображения чести /даже если это не записано в уголовный кодексе, но мораль, как сказано, не севпадает вполне с уголовным кодексом/.
Таким образом мы мажем сказать, что Ницше в «Заратустре» сделал очень важное открытие в понимании сути национального и народного, но сделал отсюда неверный вывод об отсутствии общечеловеческих ос-нов добра и зла.
Еще один рациональный аргумент Заратустры в пользу проповедуемо-го им релятивизма морали - это противопоставление будущего блага человечества его нынешнему благу. Естественно, у Заратустры это аргумент рациональный лишь по сути, а не по форме. Заратустра, как всегда говорит притчами. И даже по сути аргумент становится рациональным лишь после нашего додумывания того, что хотел он здесь сказать. Но прежде всего, что он все таки сам говорит на эту тему:
"Выше любви к ближнему стоит любовь в дальнему и будущему." "Так гласит моя великая любовь к дальним: не щади своего ближ-него. Человек есть нечто, что должно преодолеть."
"О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для всеге че-ловеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?"
В рациональной форме аргументацию Заратуетры сводится к тому, что если мы будем слишком добренькими сегодня или нагру-зим себя слишком многими "должно", то завтра сад жизни зачахнет, из-за отсутствия борьбы атрофируются сильные желания, воля, люди измель-чают и деградируют.В той море, в какой это касается распространенного сегодня лже гуманизма с его проповедью терпимости к бездуховности, к посредственности, к извращениям и даже с возведе-нием их в норму, то но просто прав здесь Заратустра, но сегодня еще более пророчески звучат его слова, чем в дни когда они писались. Но отсюда не следует вывод, что отбросив "Не убий" и "Не укради" мы придем к лучшему будущему хотя бы в отдаленней перспективе. Более того, на этом пути мы, вообще, не продвинемся далеко, т.к. успешно истребим себя довольно скоро.
ЗАРАТУСТРА И ФАШИЗМ
Был ли Заратустра /и Ницше, вообще/ предтечей фашизма? Ответ зависит от того, что мы будем понимать под "предтечей". Но, то, что между Заратустрой и фашизмом нельзя поставить непроницаемой перегородки, это я попытаюсь показать.
Освобождение человека от общечеловеческих норм морали, осуществленное Заратустрой - уже очень важный элемент фашистской идеологии. /Хотя Нише был не первый и не последний, кто делал это "освобождение", но он, безусловно, был один из выдающихся в этом деле). Многократно обсуждалась также связь учения Заратустры о серхчеловеке с фашистской теорией сильной личности - "белокурой бестией". Одни отождествляют "белокурую бестию" со сверхчеловеком Заратустры, другие утверждают, что это - не только не одно и те же, но и не имеет ничего общего. Действительно, Заратустра, не уставая, говорит о благородстве, о духовности, о самопожертвовании в контексте учения о сверхчеловеке:
"Поистине, я угадываю вас, мои ученики: вы стремитесь, подобно мне к дарящей добродетели...
Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием: потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе."
Такие высказывания и зверства, творимые фашистами, кажутся несовместимыми на первый взгляд. Но, не мешает помнить, что многие из фашистов, особенно не рядовые, а, следовательно, более подкованные в фашистской теории, возвращаясь, скажем, на побывку домой после карательных операций над непокорным населением оккупированных территорий, могли с большим воодушевлением слушать музыку и не только Вагнера, были и готовые пожертвовать собой за идею. Но главное, что заратустровский сверхчеловек - это не одно лишь благородство и самопожертвование, есть у него и такой, например, лик:
"Ах, звери мои, только одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же лучшего,- что все самое злое есть его наилучшая сила и самый твердый камень для наивысшего созидателя; и что человек должен становиться лучше и злое."
""Человек должен становиться все лучше и злее" - так учу я. Самое злое нужно для блага сверхчеловека."
"И когда ваша душа становится большой, она становится высокомерной; и в вашей возвышенности есть злоба."
Так что противоречие между фашистской "белокурой бестией" и за-ратустровским сверхчеловеком, если и есть, то лишь в нюансах.
Также и учение Заратустры о власти и подчинении перешло в теорию фашизма. После главы о "О трех превращениях", в которой учит он о вечном бунтарстве духа, выясняется, что созидание новых ценностей - это не для масс, а для сверхчеловеков. Массам же уготован удел подчинения воле и власти этих созидателей. Т.е., несмотря на то, что все ценности, все «должно» обьявлены относительными, тут же вводится новое инвариантное "должно" - подчинение власти сверхчеловека или касты сверхчеловеков:
"Когда вы хотите единной воли, и эта перемена всех потребностей называется у вас необходимостью: тогда зарождается ваша добродетель.
Поистине, она есть новое добро и новое зло! Властью является эта новая добродетель..."
"Восстание-это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение!"
"...ваша высшая мысль должна быть вам приказана мною..."
Это свое новое "должно", новое добро и новое зло", именуемое властью, Заратустра обосновывает на фрейдистский, точнее адлеровский манер /и знал бы он с кем идейно соприкоснется в этом месте в будущем, может, одумался бы/. Естественно, обосновывает не в рациональной манере, а в притчах и символах, но рациональное содержание того, что он хотел сказать, за этим угадывается:
"Не река является вашей опасностью и концом вашего добра и зла, вы, мудрейшие, но сама эта воля, воля к власти, - неистощимая, творящая воля к жизни."
"...где бы ни находил я живое, везде слышал я речь о послушании. Все живое есть нечто повинующееся."
"Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином.
Чтобы сильнейшему служил более слабый – к тому побуждает его воля его, которая хочет быть господином над еще более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись.
И как меньший отдает себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, так приносит себя в жертву и больший и
из-за власти ставит на доску жизнь свою."
"Только там, где есть жизнь, есть и воля: и это не воля к жизни - воля к власти!"
Т.е. на фрейдистский манер (а точнее Фрейд на манер Ницше) Заратустра провозглашает здесь существовании в природе человека единственной или, во всяком случае, доминирующей потребности, потенциала, он же подлинная движущая причина и мотивация всех его поступков. Но в соответствии с Адлером у Заратустры это не либидо, а жажда власти.
Развернутая пелемика с Заратустрой в этом вопросе означала бы также пелемику с Фрейдем и Адлером, а это увело бы нас слишком далеко от темы.Поэтому я ограничусь лишь одним замечанием: Само то обстеятельтвео что после Фрейда, с его либидо в качестве главного "мото" человеческой натуры,появился Адлер, ставящий на эте место власть, а затем Юнг с его архитипами, приводит к простой и естественной мысли: а почему, собственно, должно быть единственное "мото" у всек человеческих поступков или хотя бы только тот набор, что предлагает Юнг. Развитие этой мысли и свой набор потенциалов -потребностей, могущих служить движущей силой человеческих поступкою, с рассмотрением связей между ними,я предлагаю в "Неорационализме".
Но мы можем усмотреть у Заратустры и еще один аргумент в пользу необходимости челевечеству власти и подчинения. Правда, это усмотрение имеет субьективный характер и читателя, заявившего, что Заратустра не имел этого в виду по за его притчами, я не взялся бы переубеждать. Но в этом нет и нужды. Имел ли Заратустра этот аргумент в виду или нет, но еге межно сконструировать из того, что он пишет, и коль так, то научная честность, на мой взгляд, требует это сделать. Аргумент этот базируется на противоречии между собственно человеческой т.е. духовной природой человека и животной его природой, противоречии, которое уже упоминалось выше. Наличие этого противоречия приводит к проблеме поиска такого общественного устройства, которое, по возможности, устраняло бы или смягчало его. И мы можем сконструировать за Заратустру утверждение, что устройство общества, основанное на власти и подчинении, как раз и достигает этой цели.
Действительно, стремление к власти, присущее всем особям в животной стае, принадлежит, очевидно, животной природе человека, в то время как служение власти является, точнее, являлось одной из возможных форм духа в исторические периоды, когда монархия была наиболее приемлемым для тех условий общественным строем. /См. "Неорационализм"/. Подчинение власти, опять же, соответствует животной природе человека, т.к. имеет место и в животной стае. Но помимо того, что даже во времена оправданного абсолютизма существовали, кроме служения монарху, и другие формы духа /религия, искусство и т.д./ и, что в других условиях служение монарху или диктатору не может давать духовной пищи большинству, поскольку такая форма правления уже не служит интересам общества, помимо всего этого, подчинение власти - в большинстве случаев признак не духовности, а рабства, низости и трусости. И лучшее тому доказательство дал фашизм, осуществивший на практике эту часть учения Заратустры: первые, кто побежал послушаться и служить властям новоявленных сверхчеловекев, то бишь фюреров всех рангов,были немецкие обыватели,те самые "последние люди", столь горячо ненавидимые Заратустрой. Духовное обнищание гитлеровской Германии в целом также свидетельствует о том, что власть и подчинение далеко не всегда способствует росту и удовлетворению духа.
Обьективности ради, следует заметить, что у Заратустры сеть пасса-жи и претив власти:
"Власти хотят они, и прежде всего рычага власти - много денег,-эти бессильные!"
"Все они хотят достичь трона: безумие их в том будто счастье восседает на троне! Часто грязь восседает на троне - и также часто трон на грязи"
Но легко видеть, что Заратустра выступает здесь не против власти вообще, а против власти слабых, власти грязных, власти денег .И в этом он не противоречит ни себе, ни фашизму, который также был против власти денег и уж тем белее - слабых, и фюреры которого склонны были демонстриревать внешние проявления благородства, вроде демонстративной любви к детям, животным, секретаршам и т.д.
Также и учение фашистов о праве высшей рассы господствовать над низшими неотделимо от Заратустры /хотя имеет и другие "теоретические" педпорки/ и вот как пишет об этом он сам:
"О блаженное далекое время, когда народ говорил себе: "Я хочу над
народами быть господином!"
Ибо братья мои, лучшее должне господствовать! И где учение гласит
иначе, там нет лучшего."
И даже от самого страшного в фашизме, от истребления "неполноценных» людей, неотделим Заратустра. Ибо писал он и такое:
"О мои братья, разже я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!"
"Живут слишком многие и слишком долго висят они на своих сучьях. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и червивое!
О если бы пришли проповедники скорой смерти! 0ни были бы настоящею бурею на деревьях жизни!"
Есть у Заратуетры и моменты противоречащие фашистской идеологии. Так Заратустра выступал резко против государства:
"Смешение языков в добре и зле: это знамение даю я вам, как знамение государства"
Фашисты же создали государство со всеми государственными атрибутами. Но вряд ли можно на этом основании отделить фашизм от учения Заратустры, тем боллее, что, благодаря своему стилю, Ницше оставляет возможность весьма широко трактовать свои высказывания и можно утверждать, например, что Заратустра не против государства вообще, а лишь против общепринятого в его время типа государства, построенного на лжи, на власти денег и т.п.; фашисты же построили государство, основанное на власти силы и с возрождением обычаев народа, о которых печется Заратустра, т.е. довели его идеи до практической реализации. В любом случае фашисты, поднимая на знамя Ницше, не совершили подлога и фальсификации его учения. Они лишь вульгаризировали его. Но кто, скажите, реализуя на практике какое-либо из великих учений не вульгаризировал его? Возьмем хотя бы тот же марксизм и его практическую реализацию в бывшем Советском Союзе. Мы не можем вину Сталина за ужасный таррор пелностью переложить на Маркса. Но мы не можем и Маркса освободить от ответственности за ошибки в его учении, скажем, за «теоретическое обоснование" необходимости и неизбежности пролетарской революции и диктатуры прелетариата, релятивизацию моральных норм (экспроприация экспроприаторов) и т.п., ошибки, способствовавшие и появлению диктатуры прелетариата и репрессиям, хотя масштаб и жестокость последних - это уже на совести Сталина. Аналогично - и соотношение Ницше с реальным фашизмом.
Защитники Ницше от овиинения его в фашизме ссылаются иногда на тему кольца у Заратустры, суть которой в повторяемости всех вещей в жизни:
"Все идет, все возвращаетея; вечно вращается келесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит год бытия."
"Ты должен первым возвестить это учение, -и как же этой великой судьбе не быть также и твоей величайшей опасмностью и болезнью!
Смотри, мы знаем, чему ты учиш: что все вещи вечно возжращаются и мы сами вместе с ними, и что мы уже существовали беонечечное число раз и все вещи вместе с нами."
Тема эта не противоречит напрямую фашизму, но есть косвенное противоречие, поскольку идея повторяемости и возвращаемости всего в жизни противеречит всякому активизму и в том числе и активизму фашистского толка.Действительно ,к чему активничать, что то разрушать, а что то создавать в этйй жизни, если рано или поздно все опять вернетея к прежнему. И отсюда делается глубокомысленная мина умелчания - вот видите, Заратустра не так уж прест, чтобы сводить его к фашизму и кто так делает, тот примитивное упрощае. Ну то, что Заратутсра не сводится к фашизму, в том спору нет. Но это не значит,что он не сформулировал основные его идеи, не утверждал их и не оказал влияния на возникновение реального фашизма, и т что у него есть там и сям противоречия самому себе, причем, как показано, не только в этом вопросе, не устраняет сказанного. Это тем белее верно для данного случая, т.к. легко видеть, в какой части претиворечия Заратустра остается сам собой, а в какой заносит его на решительно чужое и чуждое ему поле. Действительно, он бахвалится, что первый дедумался до идеи возвращения вещей ("Ты должен первым возвестить это учение"). Но это - крайне странное заблуждение с его стороны. Ведь было, было уже задолго до него сказано:
«Все возвратится на круги своя». Более того, это было сказано тем же, кте в том же контексте и в том же логическом и эмоциональном ключе, сформулировал столь ненавистную Заратустре мысль: "Все суета сует и темление духа". Выступив с таким жаром и с таким блеском претив проповедников "Все суета", Заратустра просто не мог не знать автора их учения - Экилизиаста, который задолго до него учил людей, что все повторяется в этой жизни. Не мог он и не понимать, что "Все возвратится на круги своя" великелепно вяжется со "Все суета", а вот к его активистскому учению, не только к фашистской части его, но и к тому лучшему, что есть в нем, оно подходит, как к корове седло. Да и написана тема кольца у Заратустры слабо, языком, который не идет ни в какое сравнение ни с Эклисиастом, ни с самим Заратустрой в его лучших местах.
/
Итак,"великий знаток жизни" Заратустра многого не понял или не знал в этой жизни, много напутал и много вреда принесла эта его путаница челевечеству и много еще может принести, если не научимея мы отделять в его наследии семена от плевел. Но как бы не обильны и горьки были эти плевелы, мы должны бережно хранить тяжелые зерна познания добытые гением Ницше и переданные нам в дар в "Заратустре". И первая из них - это любить эту земную жизнь, любить ее от всей души, независимо от того, верим ли мы в существование иной, загробной или нет, и бороться за то, чтобы сделать эту жизнь лучше и оставить сад жизни нашим потомкам прекрасней, чем он достался нам; но не менее всего этого стремиться самим быть достойными этой жизни.
Этот завет звучит в наши дни еще актуальнее, чем во времена Ницше. Причина тому - появление уже после Ницше учений экзистенциализма и фрейдизма, заложивших фундамент вышеупомянутой "новой ментальности", господствующей в мире западной цивиллизации и поныне и приведшей к оскудению и одичанию того сада жизни, о котором печется Ницше. Причем парадокс заключается в том, что представители экзистенциализма претендуют быть последователями Ницше на том основании, что они, якобы, заимствовали у него так называемое "дионисийское начало". Правомочно говорить о "дионисийском начале" у Ницше, ж частности в "Заратустре" и правомочно говорить о "дионисийском начале" у экзистенциалистов, но это два существенно разных "начала", а главное они имеют совершенно разное продолжение. Заратустра призывает нас любить земное. И экзистенциалисты призывают вроде бы к тому же. Но у них любовь к земному превращается в признание существования и ценности только ощущений и к отрицанию чувств, любви, например, и любых высоких устремлений. Вот как пишет Камю в одном из програмных произведений экзистенциалистской литературы "Постороннем":
"...она сказала: -Ты меня любиш?
Я ответил, что это пустые слова, они ничего не значат..."
Или в другом месте:
"Так вот, вся его уверенность не стоит единого женского волоска."
Это герой "Постороннего" Мерсе о вере и религиозных чувствах некоего священника. Сравним это с заратустровским:
"И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят, они не знают ничего лучшего на земле, как спать с женщиной. Грязь на дне их душ, и горе, если у грязи их есть еще дух!"
Да,3аратустра тоже не любил религию и священников. Но он был способен уважать искренние и сильные чувства и в них. А что касается любви, высоких чувств и устремлений, то вспомним еще раз его слева:
"Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
"Что такое любовь? Что такое творчоетво? Устремление? Что такое звезда?" - так вопрошает последний человек и моргает." Разве это не об экзистенциалистах и тех, кого они наплодили?
Целые поколения привела "новая ментальность" к выживанию из чувств. Как сказал французский поэт Ален Гинзбург в интервью Андрею Вознесенскому для "Огонька" /Цитирую по памяти/: Современный поэт не может писать о своих чувствах, он может писать лишь об обстоятельствах, которые не позволяют ему иметь их.
И все этс было сделано под предлогом - научить людей ценить настоящие вещи в жизни: ощущения, совободу и быть самим собой. У Камю, например, в "Постороннем» - это ощущения близости с женщиной солнца, моря. У Сартра - это его знаменитая чашечка кофе и трубка. Можно подумать, что до зкзистенциалистов челевечество не подозревало о ценности ощущений и только чахло, натаскивая себя на несуществующие чувства. И никто до Камю не передал нам прелести ощущений женского тела, солнца и моря. Как по мне, так описания ощущений Мерсе от моря и солнца выглядят дидактическими упражнениями в сравнении с тем ощущением природы, которое передано, скажем, в "Казаках" Толстого. Но это не пемешало тому же Толстому создать еще образ Наташи Ростовой, написать "Анну Каренину" и "Крейцерову сонату". Спрашивается, зачем нужно было разделить этот гармоничный мир и выкинуть из него пс крайней мере не худщую часть? И оставить лишь "кайф", про который нам заявлявт: "Вам нашего кайфу не понять". Действительно, где уж нам.
Межно еще много говорить о вреде саду жизни принесенному филсофами экзистенциализма и фрейдизма, но можно сослаться на слова Заратустры - Ницше, авторитет которого ложно пытаются они использовать себе в помощь, слова, относящисся прямо к ним:
"Все существа до сих пор создавали что - нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?"
Есть и еще одна причина, почему сегодня Заратустра попрежнему актуален. В силу определеного разочарования западного общества сексом и насилием , порожденными "новой мнтальностью", и в силу падения доктрины марксизма в странах бывшего Союза и его протекторатах и там и там наблюдается сегодня возрождение религии. Религия, вообще и христианская, может быть более других, является источником духа и в этом смысле ее возрождение - положительное явление. Однако, есть дух и есть дух. Хумейнизм - это тоже дух. И в марксизме был дух. И даже в фашизме был дух, смотря какой. Все зависит от того, на что направлен дух, т.е. от его конструктивной идеи, которая может быть и ошибочной и вредной. Кроме того, дух может фанатизироваться, омертвляться и т.д. Примеры всему этому даны в «Неорацинализме». Поэтому для того, чтобы цвел сад жизни,
о котором печется Заратустра, нужен дух, но нужен и рациональный
подход в сочетании с ним. Заратустра – Ницше не грешит последним, но свими срествами (для которыз, кстати, тоже есть почетное место в познании) он создал хороший противовес тем искривлениям учения христианской религии, которые накопились со временем и которые возрождаются и в наши дни вместе с возрождением религии. Это и псевдосмирение и отказ от активного обустройства этой жизни, на место которого ставятся рассуждения о посмертной жизни души, бренности этого мира и прочее.Последнее особенно характерно для эзотерического христианства, распостраненного в наши дни больше, чем во времена Ницше, и более всего в среде интеллигенции – потенциально наиболее активного слоя общества
Причем парадокс состоит в том, что христианство противостоит «новой ментальности», как духовное бездуховному, но там , где оно чересчур отрывается от земного, смыкается христианство со своим врагом по принципу крайностей, котрые сходятся. И те и другие отвращают нас от активной заботы о саде жизни, хотя «новая ментальность» не отрицает акативного индивидуализма, заботящнгося о своем персональном успехе. И поэтому сегодня еще актуальнее, чем во времена Ницше , звучат слова Заратустры:
"Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью вашей добродетели! Пусть ваша дарящая любовь и ваше познание служат смыслу земли! Об этом прошу и заклинаю я вас.
Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и биться крыльями о вечные стены! Ах, всегда было так много улетевшей добродетели!
Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле, - да, обратно к телу жизни: чтобы дала она свой смысл земле, смысл человеческий!"
Когда Заратустра «перегибает», проклиная лже добродетельных, лже смиренных и лже ревнителей равенства, то это еще можно принять за побочный результат избранного им стиля. Ведь Заратустра говорит притчами и символами, и можно долго рефлексировать, верно ли мы его поняли, и отыскивать в подтверждение сомнениям места, где, скажем, о той же добродетели говорит он с оттенком симпатии. Но… нет нужды. Свое отношение к этическим ценностям в целом, к проблеме добра и зла 3аратустра выражает многократно вполне категорично:
"Символы - все имена добра и зла: они ничего не выражают, они только знаки. Безумец тот, кто хочет познать их."
"Поистине, я говорю вам: добро и зло, которые были бы непреходящими,- не существует!"
"Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону доб-ра и зла; и добро и зло суть только бегущие тени, влажная скорбь и ползущие облака."
"Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжелые слова и тяжелые ценности: "добро" и "зло" - так называется это наследие. И ради них прощают то, что живем мы."
"Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое добро и мое зло: этим заставляет он замолчать полукрота, полукарлика, который говорит: "Добро для всех, зло для всех.""
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" - такие слова называ-лись некогда священными; перед ними преклонялись колена и головы, и к ним подходили раззувшись...
Разве в самой жизни нет - грабежа и убийства? И считать эти слова священными, разве не значит - убивать саму истину?"
Любители пиэтетов, стремящиеся возвести Ницше на пъедестал святости и непогрешимости, могут попытаться и тут защитить (а заодно и засиропить) Заратустру. Мол, не вообще грабеж и убийство имеет в виду он здесь, а оправданные, вроде убийства при самозащите. Но вряд ли сам Заратустра одобрил бы таких своих защитников. Он, говоривший о себе: «Я – Заратустра, нечестивец: я варю каждый случай в моем котле, и только когда он там вполне сварится, я приветствую его, как мою пищу», вряд ли захотел бы иметь своими сторонниками тех, кто его самого благословляет, не «проварив в своем котле». К тому же есть у него фразы (я приведу их в следующей главе), которые делают такое толкование совсем невозможным.
Если бы Заратустра оставил нам только эти высказывания, то эта часть его учения не заслуживала бы полемики, а вся книга не имела бы того влияния, которое она имела и имеет, и не завораживала бы она все новые поколения читателей. Но не так уж прост "старый нечес-тивец" и, хотя он не любит рациональных, последовательных, логич-ных объяснений и так говорит об этом: "0 небо надо мною, ты, чистое, высокое! Теперь для меня в том твоя чистота, что нет вечного паука - разума и паутины его.", но лукавит он здесь и именно в ниспровержении общечеловеческих этических норм прибегает к рациональным обоснованиям, рациональным по сути, хотя и придана им форма притч, симво-лов и прочего любимого Заратустрой.
Первое такое обоснование связано у него со все той же темой "про-тив загнивания жизни" и суть его в том, что моральные обязанности утяжеляют и опресняют жизнь:
"А мы - мы доверчиво тащим, что дают нам в наследство, на сильных плечах по бесплодным горам! И если мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь тяжело нести!"
Но только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много постороннего на своих плечах. Как верблюд, становит-ся он на колени и позволяет хорошенько навьючить себя.
Особенно человек сильный и выносливый, способный к глубокому почитанию: слишком много посторонних слов и ценностей навьючивает он на себя, - и жизнь кажется ему пустыней!"
Мысль не нова, зато не увядает. Во все времена все любители интересности жизни, с риском или без риска, но за чужой счет, включая воров в законе и прочих профессионалов преступного мира, оправдывали себя ею. Сегод-ня же особенно популярна она у издателей порнухи и "желтой" прессы, у наживающихся на проституции и у шаманов шоубизнеса, потрясающих генеталиями со всех эстрад и экранов мира. Не их, ох не их имел в виду отшельник Заратустра, любивший порассуждать о благородстве, приводя упомянутые аргументы. Ох, как ненавидел он их заочно, еще до их появления. Но что поделать, он дал им своими аргументами объективное основание обьявлять себя его наследниками.
Что можно сказать на эту тему в ответ Заратустре и всем, желающим для психологического комфорта обосновать пренебрежение моралью "философией" типа: либо принимай-те интересную жизнь без морали, либо влачите серую и скучную жизнь обывателя? Можно сказать, что это ложь, что третьего не дано. Тот, кто жаждет остроты жизни, борьбы, приключений, опасности, может найти их не только в уголовном мире, в войне и, вообще, в насилии. Еще стоят на земле высокие горы и текут порожистые реки - подниматься на первые и ходить на байдарках и пло-тах по вторым дает возможность испытать опасность, пережить приключения, и вкусить "покоя и воли" тем, кто этого ищет. Есть много острых, увлекательных и мужественных видов спорта. И наконец, можно находить остроту и уп-ражнять волю, не только нарушая закон и мораль, но и борясь с нарушителями.
А что касается "клубнички", которую Заратустра хоть и не любил, но невольно дал ей оправдание, то прежде всего нужно отметить, что то обстоятельство, что «под одеждой люди голы", было известно задолго до сексуальной революции, и это еще большой вопрос, обагащается ли эта сторона жизни от того, что общество заливается порнухой дешевой и порнухой "солидной" - всевозможными сексологическими исследованиями: популярными, непопулярными, телевизионными дисскусиями и циклами, а также мемуарами бывших гетер, а ныне профессорш сексологии.
Наконец, существует мир душевного и духовного: любовь, дружба, служение надличной идее – Богу, отечеству, искус-ству, науке. Мир, способный дать необычайное наполнение человеческой жизни и обеспечивающий ее интересность, но не требующий нарушения морали. Это удивительным образом ускользает из поля зрения знатока жизни Заратустры.
Гораздо более серьезное обоснование морального нигилизма связано у Заратустры со своеобразной трактовкой им духа и его превращений. Отшельник Заратустра, хоть и подчиняет духовное телесному, но все же достаточно высоко ценит дух. Но понимает он его, безусловно, не так, как я определил его в "Неорационализме" - как сильную надличную привязанность. Заратустра определения духа, как всегда, не дает, но нет сомнений, что личностный элемент, "я хочу", является доминирующей компонетой его духа. Силен в нем также силовой акцент:
"Вы знаете тоько искры духа: но вы не видите наковальни, какой является он, и жестокости его молота!"
Но нас важнее его учение "о трех превращениях духа".
"Три превращения духа называю я вам" - говорит Заратустра, и да-лее описывает их. Сначала - служение некой идее, принятие и исполнение ее "должно":
'Что есть тяжесть?" - вопрошает дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его."
Затем - протест против не только этих, но и всяких "должно" и замена их на "я хочу":
"Но в самый уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе завоевать и господином быть в своей собственной пустыне.
Своего последнего господина ищет он здесь: врагом хочет он стать ему и своему последнему богу, из-за победы хочет он бороться с ве-ликим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? "Ты должен" называется великий дракон. Но дух льва говорит: «я хочу"."
И, наконец, принятие нового "должно":
"...свой мир находит отрешившийся от него."
Невозможно не почувствовать, что Ницше уловил здесь какую-то очень существенную связь в природе человека и общества обеспечивающую повторяемость нарисованной им картины раз да разом на протяже-нии истории до и после него. Интересно, что уже после Ницше это прос-
то вошло в моду. Сначала Марксизм: "Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы мир, мы новый мир построим". Затем экзистенциализм, который нового мира, правда, строить не собирался, зато старый раз-валял еще успешней марксизма. Последователи же зкзиста и Фрейда и поныне бегают, как ошалелые в поисках, чего бы еще разрушить нераз-рушенного. Вот в Киеве недавно полиция разогнала нудистов, заполнив-ших весь Гидропарк, так один из них заявил, что все равно он не наме-рен считаться с мнением обывателей. Ну а если все разденутся до гола, что он еще придумает разрушать, дабы его не приняли за обывателя? Да если существует загробный мир и душа Зарартустры-Ницше знает, каких последователей нашли его идеи,то переворачивается она в гро-бу,не находя себе покоя.
Так что же есть такое в природе человека и общества, что приводит к переодическим более или менее массовым устремлениям раз-рушать старые ценности и водружать на их место новые?
У человека есть разные потребности, к тому же разной природы и разного потенциала.Потребности физиологические: пища сон, отдых, удобства, половые потребности; потребности душевно - духовные: любовь, дружба, сдужение надличному; потребность в свободе, в деятельности, в самоутверждении; потребность в общении с себе подобными; потребность в развлечении, в интересной жизни. Часть этих потребностей находится в противоречии друг с другом, даже если речь идет об одном и том же человеке. Например, потребность в свободе противоречит потребности
в служении надличному, да и вообще практически любым душевно – духовным привязанностям. Но гораздо больше противоречий или, более общо говоря, связей существует между потребностями даже одними и теми же, но разных людей в обществе. Например, потребность в свободе од-ного - это слушать музыку включенного на полную мощность приемника, а потребность в той же свободе его соседа - это, чтобы ему не мешали в это время спать.
"Должно", о котром говорит Заратустра, - это десять религиозных запо-ведей или моральный кодекс строителя коммунизма, свод джентельменских правил, кодекс самурая, свод религиозных предписаний и ограни-чений типа поста или кошерной пищи у евреев, и, наконец, уголовный кодекс а также множество ограниченней принятостью. Часть из этих "должно", прежде всего такие, как десять заповедей или их вариации, т.е. нормы морали, по крайней мере в идеале, по намерениям предназ-начены так отрегулировать отношаения людей в обществе, чтобы обеспе-чить наивысшее удовлеворение всех потребностей всех членов общес-тва в среднем, или иными словами, чтобы уменьшить противоречия и стол-кновения между потребностями разных людей. Для этого постулируеются, скажем, "не убий" и "не укради". Без сложных выводов видно, что там, где это не запрещено, не может быть организованного общества и его эффективного материального производства, а, следовательно, будут немед-ленно и сильно ущемлены самые жесткие физиологические потребности большинства членов общества, что не раз и случалось в истории в периоды смут и безвластия. Но это в идеале. В действительности же принятая мораль, как правидо, не идеальна /тем более уголовный кодеке, призванный ее закреплять/. Главное же, что, как показано в "Неорационализе", никажкая идеальная система "должно" не способна удовлетво-рить полностью всех членов общеетва. Например, столь сутьевая потребность, как потребность в свободе, ограничивается, эзаневоливаетея при самой идеальной системе морали и самом либеральном уголовном кодексе, в силу, хотя бы, упомянутого выше противоречия между свободами разных людей. Так что всегда в обществе существует потенциал неудовлетворенных потребностей, зовущий к ниспровержению существующих "должно", особенно тех, которые ограничивают наиболее наболевшие и угнетенные на сегодня потребности. Это и обуславливает происходящие периодически в истории человечества взрывы, с низвержени-ем каких-нибудь "должно", чтобы по прошествии какого-то времени заменить их другими, которые будут угнетать другие потребности, и, когда накопит-ся достаточный их потенциал, произойдет очередной взрыв и очередная смена "должно". /Причем нельзя сказать,что за минувшую историю все эти смены напоминали сходящийся итерационный процесс в математике. Как правило, это были кидания из одной крайности в другую./
Это то, что уловил Заратустра в своих "трех превращениях духа". Но он сделал отсюда неверный вывод об относительности любых моральных ценностей и норм, об относительности добра и зла. Т.е., как сказано, рационального обоснования этого вывода он открыто не делает, маски-руя его «скачками с вершину на вершину", но сам вывод преподносит вполне категорично.
Почему все-таки вывод неверный, если упомянутые колебания в истории действительно, прослеживаются? В "Неорационализме" показано, что существует оптимальная система основных "должно", оптимальная мораль, обеспечи-вающая, при прочих равных, наивысшее качество жизни людей в обществе, т.е. наилучшее удовлетворение всех потребностей у большинства членов общества. Эта система соотвествует той общей части в природе людей, котрая делает их, при всех их различиях, единным видом, отличным от любых других видов животных гораздо больше, чем могут быть самые большие отличия между людьми. Она соответствует и тем фундаментальным связям, которые существу-ют между людьми в любом обществе, независимо от экономической фор-мации, общественного строя и других изменяемых параметров существо-вания рода человеческого. Поэтому эта система является практически инвариантом, т. е. остается оптимальной во всей прошлой, а также будущей истории человечества, в предпорложении, что не будут радикально изменены условия его существования /скажем, в результате атомной войны/ или его внутренняя природа / скажем, с помощью инженерной генетики/. Эта система, конечно, не удовлетворяет полностью всех потребностей всех людей /что и невозможно/ и поэтому всегда будут существовать потенциалы неудовлетворенных потребностей, которые мо-гут побуждать к пересмотру системы "должно". Но всякое отклонение от оптимума, хотя и может лучше удовлетворить отдельные потребности, приведет к худшему удовлетворению других, причем такому, что общий уровень качества жизни общества станет хуже. Так, например, анархия может лучше удовлетворить потребность в свободе у большинства, чем нормальная демократия, но нет нужды рас-сматривать, что будет при этом с другими потребностями людей, начиная с потребностей матриальных. Вот почему не прав здесь Заратустра и вот почему так опасен его призыв к радикальному пересмотру этических норм той близкой к оптимуму морали, кторая была найдена путем долгого и горького опыта длиннейшей ве-реницы человеческих поколений или, по мнению верующих, дана Богом. К каким трагическим последствиям может привести попытка реализовать этот призыв показал фашизм.
Объективность требует отметить, что в "Трех превращениях духа» Заратустра не говорит именно и только о морали. Он говорит о любых "должно", порождаемых человеческим духом. Существуют "должно", не об-ладающие инвариантностью норм морали и сохраняющие свою полезность и верность лишь в определенные истерические эпохи. Таковы, например, служение царю иди кодекс самурая. Они сложились исторически и при-ходит время, когда они отмирают. Кроме того, как показано в "Неорационалиэме", всякая духовная идея; религия ли или нерелигиозное учение типа марксизма, независимо от того, насколько эти учения верны и хо-роши, имеет некие общие законы развития. И в частности, на определен-ном этапе каждая идея начинает обрастать омертвелыми скорлу-пами духа, т.е. все более плодить всевозможные "должно", всевозможные предписания и ограничения, все менее служащие исходному идеалу и все более - жрецам идеи, будь то священническая каста для религии иди партийная номенклатура в случае марксизма. Ниспровержение "должно» умерших идей иди омертвелых скорлуп идей еще не умерших - святое де-ло и здесь, во истину, служит людям бунтарский дух Заратустры. Но, к сожалонию, 3аратустра не ограничивается лишь этими "должно", а зовет к переодическому разрушению любых человеческих норм, зовет нас быть "по ту сторону добра и зла".
Есть и еще одна ебьективнееть, котрую прозрел Заратустра в своих "Трех превращениях духа". В самом человеке, в генах его эаложена цикличность, которую он описывает здесь. В детстве человек воспри-нимает то, чему его учат старшие и примерно в отрочестве он весь - служение тому "должно", которому его научили. Но в молодости наступает период самоутверждения, а вместе с ним зачастую и бунта против "должно" и провозглашения "я хочу":
"И всо, кто дерзает, кто хочет, кто ищет
Кому опостылели страны отцов
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет
Внимая заветам седых мудрецов..."
И т.п.
И, наконец, в случае нормального вызревания, (которое не всегда имеет меето; не всегда и молодость, в упомянутым смысле бывает у че-ловека/, он приходит вновь к «Должно", но самостоятельно выстаданным, пропущенным через есебя.
Примеров тут несть числа. Это и вечные бунты новых поколений про-тив отцов, и блудные сыновья с их возвращением, и так называемые гре-хи молодости и т.д. Только в большинстве случаев молодость, отбушевав, возвращается к тем же ценностям, к тем же "должно", против которых восставала. И это подтверждает существование вечных, инвариантных «должно". Но не всегда происходит этот возврат и, когда речь идет о ценностях, которые отжили свой век, то именно этот всегда существующий потенциал молодого бунта приводит к сбрасыва-нию омертвелых оков.
Т.е. мы видим, что в этой заложенной в генах человеческих цикличности есть важная функция, необходимая для выживания рода человеческого и приспособления его к новым условиям. Но в ней же заложена и опасность, состоящая в том, что, будучи направлен ложными учителями, потенциал этот может становиться /и становился уже не раз в истории/ разрушительным.
Каково же может быть решение проблемы, связанной с этой особенностью человеческой натуры? Решение философское и решение практическое, через разумное устройство общества?
Философское решение состоит в там, что, как я уже сказал, существуют незыблемые, инвариантные "должно" - фундаментальные этические нормы. Ясное понимание этого избавит молодежь, стремящуюся к самореализации от ненужного эксперементирования и побудит искать другие обьекты для выхода своей энергии.
Что касается общественного устойства, то оно, очевидно, должно быть таким, чтобы для упомянутого потенциала существовал более-менее неразрушительный и даже полезный выход. Я не намерен в работе посвященной Заратустре, проектировать наилучшее общественное устройство, но позволю себе срвавнить в рассматриваемом аспекте пресловутые капитализм и социализм. Для этого сначала уточним, что из себя представляет упомянутый потенциал. Мы коснулись этого потенциала в связи с "Тремя превращениями духа" Заратустры, коснулись как такого, который может проявлять себя и проявлял в разные моменты истории в разрушении прежних «должно". Но было бы неверно делать вывод, что в природе человека, в определенной фазе его развития, есть потенциал, направленный, именно, на разрушение любых существующих "должно". Существует потребность молодости в самостоятельности, в самовыявлении, в самоутверждении. Потенциал этот требует своего дела для молодости, своего дела в широком смысле, а к разрушению прежних "должно" он обраща-ется либо, если у него нет другого выхода, либо под воз-действием соответствующих учений, истинных или ложных.
Так вот, капитализм и дает возможность своего дела, правда, "дела" в узком смысле слова. Добавим к этому свободу, которую дает демокра-тия при капитализме: свободу политической деятельности и любых общественных организаций и т.д. Все это дает лигитимные выходы упомя-нутому потенциалу при капитализме. И в этом смысле преимущество капитализма перед социализмом неоспоримо.
Возвращаемся к Заратустре. В "Трех прев-ращениях" он аппелирует к рассматри-ваемому потенциалу человеческой натуры, молодой в особенности, де-лает это с большой художественной силой и в той мере, в какой это относится к отжившим "должно", проповеди Заратустры будут служить людям и впредь. Но в который раз переходит он здесь границу исинности своих утверждений и смущает разум молодых и незрелых, зовя их за собой в "по ту сторону добра и зла".
Еще одним рациональным аргументом Заратустры в пользу этического релятивизма, аргументом также упакованным в форму символов и притч, является его теория народа, как носителя и хранителя системы ценностей, своей у каждого народа. Так говорит он об этом:
"Это знамение даю я вам - каждый народ говорит на своем языке о добре и зле: этого языка не понимает сосед. Свой язык обрел он себе в обычаях и нравах."
"Многое, что у одного народа называется добром, у другого называ-ется стыдом и позором: так нашел я. Многое, что нашел я, здесь называлозь злом, а там украшалось пурпурной мантией почести.
Никогда один сосед не понимал другого: всегда удивлялась душа его безумству и злобе соседа."
В этой теории есть важное рациональнее зерно: Главным отличием народа от народа является не язык, культура или национальный харак-тер, а национальная система приоритетов. Я бы сказал, что без такой системы приоритетов, принимаемой значительным большинством, нет наро-да. Народ является в немалой степени творцом этой системы и ее хра-нителем. В ней проявляется его национальный характер и с ней нераз-рывно связана его культура.
Но если у каждого народа своя система ценностей, отличная от таких же у других народов, то не прав ли Заратустра, утверждая относительность добра и зла, относительность морали? Я говорю, нет и вот почему.
Прежде всего, в систему ценностей, о которой говорит здесь Заратустра, входят не только нормы морали, но и обычаи, традиции и нравы народов, которые не обязательно содержат в себе моральный аспект. Заратустра, к сожалнию, валит все в одну кучу. Но если разделить, то в отношении обычаев и нравов, не связанных с моралью, Заратустра прав. Сказано: "Веселие Руси есть пити" и того, ко станет разводить вино водой, дабы не захмелеть, засмеют здесь. Древние же греки обливали презреним того, кто пил вино, не разбавляя. Англичане ценят сдержанность и холодное достоинство, французы - непринужденность и жовиальность. И т.д. и т.п. Но главное не в этом.
Заратустра хоть и валит в одну кучу обычаи и нормы морали, но совершенно четко говорит о добре и зле, разном для разных народов и мы чуветвуем, что он, по крайней мере, не совсем не прав и в этом. Как же это может быть и как это может вязаться с существованием инвариантных общечеловеческих "должно"?
Дело в том, что из себя представляют нормы морали. 0ни имеют некоторую категорическую безусловную часть, определяющую, что, вообще, есть добро, а что зло, независимо от обстоятельств, при которых совершастся злые или добрые поступки, и без оценок степеней добра и зла или без сравнения, насколько одно зло злее другого и, аналогично, доб-ро - добрее. Именно такой характер носит традиционная формулировка норм морали, ведущая свое начало от десяти заповедей: "Не убий", "Не укради", "Возлюби ближнего своего". Однако для практического при-менения этих норм категорической, безотносительней их части и, соот-ветственно, формулировки недостаточно. Люди совершают свои поступки не в вакууме, а в конкретных обстоятельствах, причем нередко возникают ситуации, когда исполнение одной нормы противоречит исполнению другой, как, например, в случае, когда отец велит украсть и заповедь «Не укради» противоречит заповеди «Чти отца своего». Поэтому необходимо устано-вление сравнительной предпочтительности различных норм, а также сте-пени влияния на них различных обстоятельств. Это и делается через посредство законов, дающих разной степени тяжести наказания за нару-шения различных норм, да еще обуславливающих эту тяжесть обстоятель-ствами, в которых совершено нарушние.
Конечно, уголовные кодексы – не идеальны и могут быть достаточно далеки от оптимума. Тем не менее существование уголовных кодексов, различных в различных странах, помогает нам уяснить, как соотносится национальная этика с этикой общечеловеческой и почему существование у каждого народа своих пред-ставлений о добре и зле не противоречит существованию общечелове-ческих инвариантных этических норм. Общечеловеческие, инвариантные нормы - это категорическая, безусловная часть этики, даваемая прежде вего заповедями типа: "Не убий", "Не укради", "Не прелюбодействуй", "Возлюби ближнего своего" и т.д. Это основа моральной ткани, по которой каждый народ ткет узор своей национальной этики,отдавая разное предпочтение разным нормам и по разному оценивая взаимодей-ствие этих норм с обстоятельствами и другими неэтическими ценностя-ми. Ни один народ не говорит: «Убий", и не один не трактует "Не убий" абсолютистки. Каждый народ признает какие то обстоятельства, которые оправдывают и убийство, но у одних оправданием может служить толь-ко война и самозащита, у других - кровная месть и другие соображения чести /даже если это не записано в уголовный кодексе, но мораль, как сказано, не севпадает вполне с уголовным кодексом/.
Таким образом мы мажем сказать, что Ницше в «Заратустре» сделал очень важное открытие в понимании сути национального и народного, но сделал отсюда неверный вывод об отсутствии общечеловеческих ос-нов добра и зла.
Еще один рациональный аргумент Заратустры в пользу проповедуемо-го им релятивизма морали - это противопоставление будущего блага человечества его нынешнему благу. Естественно, у Заратустры это аргумент рациональный лишь по сути, а не по форме. Заратустра, как всегда говорит притчами. И даже по сути аргумент становится рациональным лишь после нашего додумывания того, что хотел он здесь сказать. Но прежде всего, что он все таки сам говорит на эту тему:
"Выше любви к ближнему стоит любовь в дальнему и будущему." "Так гласит моя великая любовь к дальним: не щади своего ближ-него. Человек есть нечто, что должно преодолеть."
"О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для всеге че-ловеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?"
В рациональной форме аргументацию Заратуетры сводится к тому, что если мы будем слишком добренькими сегодня или нагру-зим себя слишком многими "должно", то завтра сад жизни зачахнет, из-за отсутствия борьбы атрофируются сильные желания, воля, люди измель-чают и деградируют.В той море, в какой это касается распространенного сегодня лже гуманизма с его проповедью терпимости к бездуховности, к посредственности, к извращениям и даже с возведе-нием их в норму, то но просто прав здесь Заратустра, но сегодня еще более пророчески звучат его слова, чем в дни когда они писались. Но отсюда не следует вывод, что отбросив "Не убий" и "Не укради" мы придем к лучшему будущему хотя бы в отдаленней перспективе. Более того, на этом пути мы, вообще, не продвинемся далеко, т.к. успешно истребим себя довольно скоро.
ЗАРАТУСТРА И ФАШИЗМ
Был ли Заратустра /и Ницше, вообще/ предтечей фашизма? Ответ зависит от того, что мы будем понимать под "предтечей". Но, то, что между Заратустрой и фашизмом нельзя поставить непроницаемой перегородки, это я попытаюсь показать.
Освобождение человека от общечеловеческих норм морали, осуществленное Заратустрой - уже очень важный элемент фашистской идеологии. /Хотя Нише был не первый и не последний, кто делал это "освобождение", но он, безусловно, был один из выдающихся в этом деле). Многократно обсуждалась также связь учения Заратустры о серхчеловеке с фашистской теорией сильной личности - "белокурой бестией". Одни отождествляют "белокурую бестию" со сверхчеловеком Заратустры, другие утверждают, что это - не только не одно и те же, но и не имеет ничего общего. Действительно, Заратустра, не уставая, говорит о благородстве, о духовности, о самопожертвовании в контексте учения о сверхчеловеке:
"Поистине, я угадываю вас, мои ученики: вы стремитесь, подобно мне к дарящей добродетели...
Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием: потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе."
Такие высказывания и зверства, творимые фашистами, кажутся несовместимыми на первый взгляд. Но, не мешает помнить, что многие из фашистов, особенно не рядовые, а, следовательно, более подкованные в фашистской теории, возвращаясь, скажем, на побывку домой после карательных операций над непокорным населением оккупированных территорий, могли с большим воодушевлением слушать музыку и не только Вагнера, были и готовые пожертвовать собой за идею. Но главное, что заратустровский сверхчеловек - это не одно лишь благородство и самопожертвование, есть у него и такой, например, лик:
"Ах, звери мои, только одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же лучшего,- что все самое злое есть его наилучшая сила и самый твердый камень для наивысшего созидателя; и что человек должен становиться лучше и злое."
""Человек должен становиться все лучше и злее" - так учу я. Самое злое нужно для блага сверхчеловека."
"И когда ваша душа становится большой, она становится высокомерной; и в вашей возвышенности есть злоба."
Так что противоречие между фашистской "белокурой бестией" и за-ратустровским сверхчеловеком, если и есть, то лишь в нюансах.
Также и учение Заратустры о власти и подчинении перешло в теорию фашизма. После главы о "О трех превращениях", в которой учит он о вечном бунтарстве духа, выясняется, что созидание новых ценностей - это не для масс, а для сверхчеловеков. Массам же уготован удел подчинения воле и власти этих созидателей. Т.е., несмотря на то, что все ценности, все «должно» обьявлены относительными, тут же вводится новое инвариантное "должно" - подчинение власти сверхчеловека или касты сверхчеловеков:
"Когда вы хотите единной воли, и эта перемена всех потребностей называется у вас необходимостью: тогда зарождается ваша добродетель.
Поистине, она есть новое добро и новое зло! Властью является эта новая добродетель..."
"Восстание-это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение!"
"...ваша высшая мысль должна быть вам приказана мною..."
Это свое новое "должно", новое добро и новое зло", именуемое властью, Заратустра обосновывает на фрейдистский, точнее адлеровский манер /и знал бы он с кем идейно соприкоснется в этом месте в будущем, может, одумался бы/. Естественно, обосновывает не в рациональной манере, а в притчах и символах, но рациональное содержание того, что он хотел сказать, за этим угадывается:
"Не река является вашей опасностью и концом вашего добра и зла, вы, мудрейшие, но сама эта воля, воля к власти, - неистощимая, творящая воля к жизни."
"...где бы ни находил я живое, везде слышал я речь о послушании. Все живое есть нечто повинующееся."
"Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином.
Чтобы сильнейшему служил более слабый – к тому побуждает его воля его, которая хочет быть господином над еще более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись.
И как меньший отдает себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над меньшим, так приносит себя в жертву и больший и
из-за власти ставит на доску жизнь свою."
"Только там, где есть жизнь, есть и воля: и это не воля к жизни - воля к власти!"
Т.е. на фрейдистский манер (а точнее Фрейд на манер Ницше) Заратустра провозглашает здесь существовании в природе человека единственной или, во всяком случае, доминирующей потребности, потенциала, он же подлинная движущая причина и мотивация всех его поступков. Но в соответствии с Адлером у Заратустры это не либидо, а жажда власти.
Развернутая пелемика с Заратустрой в этом вопросе означала бы также пелемику с Фрейдем и Адлером, а это увело бы нас слишком далеко от темы.Поэтому я ограничусь лишь одним замечанием: Само то обстеятельтвео что после Фрейда, с его либидо в качестве главного "мото" человеческой натуры,появился Адлер, ставящий на эте место власть, а затем Юнг с его архитипами, приводит к простой и естественной мысли: а почему, собственно, должно быть единственное "мото" у всек человеческих поступков или хотя бы только тот набор, что предлагает Юнг. Развитие этой мысли и свой набор потенциалов -потребностей, могущих служить движущей силой человеческих поступкою, с рассмотрением связей между ними,я предлагаю в "Неорационализме".
Но мы можем усмотреть у Заратустры и еще один аргумент в пользу необходимости челевечеству власти и подчинения. Правда, это усмотрение имеет субьективный характер и читателя, заявившего, что Заратустра не имел этого в виду по за его притчами, я не взялся бы переубеждать. Но в этом нет и нужды. Имел ли Заратустра этот аргумент в виду или нет, но еге межно сконструировать из того, что он пишет, и коль так, то научная честность, на мой взгляд, требует это сделать. Аргумент этот базируется на противоречии между собственно человеческой т.е. духовной природой человека и животной его природой, противоречии, которое уже упоминалось выше. Наличие этого противоречия приводит к проблеме поиска такого общественного устройства, которое, по возможности, устраняло бы или смягчало его. И мы можем сконструировать за Заратустру утверждение, что устройство общества, основанное на власти и подчинении, как раз и достигает этой цели.
Действительно, стремление к власти, присущее всем особям в животной стае, принадлежит, очевидно, животной природе человека, в то время как служение власти является, точнее, являлось одной из возможных форм духа в исторические периоды, когда монархия была наиболее приемлемым для тех условий общественным строем. /См. "Неорационализм"/. Подчинение власти, опять же, соответствует животной природе человека, т.к. имеет место и в животной стае. Но помимо того, что даже во времена оправданного абсолютизма существовали, кроме служения монарху, и другие формы духа /религия, искусство и т.д./ и, что в других условиях служение монарху или диктатору не может давать духовной пищи большинству, поскольку такая форма правления уже не служит интересам общества, помимо всего этого, подчинение власти - в большинстве случаев признак не духовности, а рабства, низости и трусости. И лучшее тому доказательство дал фашизм, осуществивший на практике эту часть учения Заратустры: первые, кто побежал послушаться и служить властям новоявленных сверхчеловекев, то бишь фюреров всех рангов,были немецкие обыватели,те самые "последние люди", столь горячо ненавидимые Заратустрой. Духовное обнищание гитлеровской Германии в целом также свидетельствует о том, что власть и подчинение далеко не всегда способствует росту и удовлетворению духа.
Обьективности ради, следует заметить, что у Заратустры сеть пасса-жи и претив власти:
"Власти хотят они, и прежде всего рычага власти - много денег,-эти бессильные!"
"Все они хотят достичь трона: безумие их в том будто счастье восседает на троне! Часто грязь восседает на троне - и также часто трон на грязи"
Но легко видеть, что Заратустра выступает здесь не против власти вообще, а против власти слабых, власти грязных, власти денег .И в этом он не противоречит ни себе, ни фашизму, который также был против власти денег и уж тем белее - слабых, и фюреры которого склонны были демонстриревать внешние проявления благородства, вроде демонстративной любви к детям, животным, секретаршам и т.д.
Также и учение фашистов о праве высшей рассы господствовать над низшими неотделимо от Заратустры /хотя имеет и другие "теоретические" педпорки/ и вот как пишет об этом он сам:
"О блаженное далекое время, когда народ говорил себе: "Я хочу над
народами быть господином!"
Ибо братья мои, лучшее должне господствовать! И где учение гласит
иначе, там нет лучшего."
И даже от самого страшного в фашизме, от истребления "неполноценных» людей, неотделим Заратустра. Ибо писал он и такое:
"О мои братья, разже я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть!"
"Живут слишком многие и слишком долго висят они на своих сучьях. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и червивое!
О если бы пришли проповедники скорой смерти! 0ни были бы настоящею бурею на деревьях жизни!"
Есть у Заратуетры и моменты противоречащие фашистской идеологии. Так Заратустра выступал резко против государства:
"Смешение языков в добре и зле: это знамение даю я вам, как знамение государства"
Фашисты же создали государство со всеми государственными атрибутами. Но вряд ли можно на этом основании отделить фашизм от учения Заратустры, тем боллее, что, благодаря своему стилю, Ницше оставляет возможность весьма широко трактовать свои высказывания и можно утверждать, например, что Заратустра не против государства вообще, а лишь против общепринятого в его время типа государства, построенного на лжи, на власти денег и т.п.; фашисты же построили государство, основанное на власти силы и с возрождением обычаев народа, о которых печется Заратустра, т.е. довели его идеи до практической реализации. В любом случае фашисты, поднимая на знамя Ницше, не совершили подлога и фальсификации его учения. Они лишь вульгаризировали его. Но кто, скажите, реализуя на практике какое-либо из великих учений не вульгаризировал его? Возьмем хотя бы тот же марксизм и его практическую реализацию в бывшем Советском Союзе. Мы не можем вину Сталина за ужасный таррор пелностью переложить на Маркса. Но мы не можем и Маркса освободить от ответственности за ошибки в его учении, скажем, за «теоретическое обоснование" необходимости и неизбежности пролетарской революции и диктатуры прелетариата, релятивизацию моральных норм (экспроприация экспроприаторов) и т.п., ошибки, способствовавшие и появлению диктатуры прелетариата и репрессиям, хотя масштаб и жестокость последних - это уже на совести Сталина. Аналогично - и соотношение Ницше с реальным фашизмом.
Защитники Ницше от овиинения его в фашизме ссылаются иногда на тему кольца у Заратустры, суть которой в повторяемости всех вещей в жизни:
"Все идет, все возвращаетея; вечно вращается келесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит год бытия."
"Ты должен первым возвестить это учение, -и как же этой великой судьбе не быть также и твоей величайшей опасмностью и болезнью!
Смотри, мы знаем, чему ты учиш: что все вещи вечно возжращаются и мы сами вместе с ними, и что мы уже существовали беонечечное число раз и все вещи вместе с нами."
Тема эта не противоречит напрямую фашизму, но есть косвенное противоречие, поскольку идея повторяемости и возвращаемости всего в жизни противеречит всякому активизму и в том числе и активизму фашистского толка.Действительно ,к чему активничать, что то разрушать, а что то создавать в этйй жизни, если рано или поздно все опять вернетея к прежнему. И отсюда делается глубокомысленная мина умелчания - вот видите, Заратустра не так уж прест, чтобы сводить его к фашизму и кто так делает, тот примитивное упрощае. Ну то, что Заратутсра не сводится к фашизму, в том спору нет. Но это не значит,что он не сформулировал основные его идеи, не утверждал их и не оказал влияния на возникновение реального фашизма, и т что у него есть там и сям противоречия самому себе, причем, как показано, не только в этом вопросе, не устраняет сказанного. Это тем белее верно для данного случая, т.к. легко видеть, в какой части претиворечия Заратустра остается сам собой, а в какой заносит его на решительно чужое и чуждое ему поле. Действительно, он бахвалится, что первый дедумался до идеи возвращения вещей ("Ты должен первым возвестить это учение"). Но это - крайне странное заблуждение с его стороны. Ведь было, было уже задолго до него сказано:
«Все возвратится на круги своя». Более того, это было сказано тем же, кте в том же контексте и в том же логическом и эмоциональном ключе, сформулировал столь ненавистную Заратустре мысль: "Все суета сует и темление духа". Выступив с таким жаром и с таким блеском претив проповедников "Все суета", Заратустра просто не мог не знать автора их учения - Экилизиаста, который задолго до него учил людей, что все повторяется в этой жизни. Не мог он и не понимать, что "Все возвратится на круги своя" великелепно вяжется со "Все суета", а вот к его активистскому учению, не только к фашистской части его, но и к тому лучшему, что есть в нем, оно подходит, как к корове седло. Да и написана тема кольца у Заратустры слабо, языком, который не идет ни в какое сравнение ни с Эклисиастом, ни с самим Заратустрой в его лучших местах.
/
Итак,"великий знаток жизни" Заратустра многого не понял или не знал в этой жизни, много напутал и много вреда принесла эта его путаница челевечеству и много еще может принести, если не научимея мы отделять в его наследии семена от плевел. Но как бы не обильны и горьки были эти плевелы, мы должны бережно хранить тяжелые зерна познания добытые гением Ницше и переданные нам в дар в "Заратустре". И первая из них - это любить эту земную жизнь, любить ее от всей души, независимо от того, верим ли мы в существование иной, загробной или нет, и бороться за то, чтобы сделать эту жизнь лучше и оставить сад жизни нашим потомкам прекрасней, чем он достался нам; но не менее всего этого стремиться самим быть достойными этой жизни.
Этот завет звучит в наши дни еще актуальнее, чем во времена Ницше. Причина тому - появление уже после Ницше учений экзистенциализма и фрейдизма, заложивших фундамент вышеупомянутой "новой ментальности", господствующей в мире западной цивиллизации и поныне и приведшей к оскудению и одичанию того сада жизни, о котором печется Ницше. Причем парадокс заключается в том, что представители экзистенциализма претендуют быть последователями Ницше на том основании, что они, якобы, заимствовали у него так называемое "дионисийское начало". Правомочно говорить о "дионисийском начале" у Ницше, ж частности в "Заратустре" и правомочно говорить о "дионисийском начале" у экзистенциалистов, но это два существенно разных "начала", а главное они имеют совершенно разное продолжение. Заратустра призывает нас любить земное. И экзистенциалисты призывают вроде бы к тому же. Но у них любовь к земному превращается в признание существования и ценности только ощущений и к отрицанию чувств, любви, например, и любых высоких устремлений. Вот как пишет Камю в одном из програмных произведений экзистенциалистской литературы "Постороннем":
"...она сказала: -Ты меня любиш?
Я ответил, что это пустые слова, они ничего не значат..."
Или в другом месте:
"Так вот, вся его уверенность не стоит единого женского волоска."
Это герой "Постороннего" Мерсе о вере и религиозных чувствах некоего священника. Сравним это с заратустровским:
"И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят, они не знают ничего лучшего на земле, как спать с женщиной. Грязь на дне их душ, и горе, если у грязи их есть еще дух!"
Да,3аратустра тоже не любил религию и священников. Но он был способен уважать искренние и сильные чувства и в них. А что касается любви, высоких чувств и устремлений, то вспомним еще раз его слева:
"Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
"Что такое любовь? Что такое творчоетво? Устремление? Что такое звезда?" - так вопрошает последний человек и моргает." Разве это не об экзистенциалистах и тех, кого они наплодили?
Целые поколения привела "новая ментальность" к выживанию из чувств. Как сказал французский поэт Ален Гинзбург в интервью Андрею Вознесенскому для "Огонька" /Цитирую по памяти/: Современный поэт не может писать о своих чувствах, он может писать лишь об обстоятельствах, которые не позволяют ему иметь их.
И все этс было сделано под предлогом - научить людей ценить настоящие вещи в жизни: ощущения, совободу и быть самим собой. У Камю, например, в "Постороннем» - это ощущения близости с женщиной солнца, моря. У Сартра - это его знаменитая чашечка кофе и трубка. Можно подумать, что до зкзистенциалистов челевечество не подозревало о ценности ощущений и только чахло, натаскивая себя на несуществующие чувства. И никто до Камю не передал нам прелести ощущений женского тела, солнца и моря. Как по мне, так описания ощущений Мерсе от моря и солнца выглядят дидактическими упражнениями в сравнении с тем ощущением природы, которое передано, скажем, в "Казаках" Толстого. Но это не пемешало тому же Толстому создать еще образ Наташи Ростовой, написать "Анну Каренину" и "Крейцерову сонату". Спрашивается, зачем нужно было разделить этот гармоничный мир и выкинуть из него пс крайней мере не худщую часть? И оставить лишь "кайф", про который нам заявлявт: "Вам нашего кайфу не понять". Действительно, где уж нам.
Межно еще много говорить о вреде саду жизни принесенному филсофами экзистенциализма и фрейдизма, но можно сослаться на слова Заратустры - Ницше, авторитет которого ложно пытаются они использовать себе в помощь, слова, относящисся прямо к ним:
"Все существа до сих пор создавали что - нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?"
Есть и еще одна причина, почему сегодня Заратустра попрежнему актуален. В силу определеного разочарования западного общества сексом и насилием , порожденными "новой мнтальностью", и в силу падения доктрины марксизма в странах бывшего Союза и его протекторатах и там и там наблюдается сегодня возрождение религии. Религия, вообще и христианская, может быть более других, является источником духа и в этом смысле ее возрождение - положительное явление. Однако, есть дух и есть дух. Хумейнизм - это тоже дух. И в марксизме был дух. И даже в фашизме был дух, смотря какой. Все зависит от того, на что направлен дух, т.е. от его конструктивной идеи, которая может быть и ошибочной и вредной. Кроме того, дух может фанатизироваться, омертвляться и т.д. Примеры всему этому даны в «Неорацинализме». Поэтому для того, чтобы цвел сад жизни,
о котором печется Заратустра, нужен дух, но нужен и рациональный
подход в сочетании с ним. Заратустра – Ницше не грешит последним, но свими срествами (для которыз, кстати, тоже есть почетное место в познании) он создал хороший противовес тем искривлениям учения христианской религии, которые накопились со временем и которые возрождаются и в наши дни вместе с возрождением религии. Это и псевдосмирение и отказ от активного обустройства этой жизни, на место которого ставятся рассуждения о посмертной жизни души, бренности этого мира и прочее.Последнее особенно характерно для эзотерического христианства, распостраненного в наши дни больше, чем во времена Ницше, и более всего в среде интеллигенции – потенциально наиболее активного слоя общества
Причем парадокс состоит в том, что христианство противостоит «новой ментальности», как духовное бездуховному, но там , где оно чересчур отрывается от земного, смыкается христианство со своим врагом по принципу крайностей, котрые сходятся. И те и другие отвращают нас от активной заботы о саде жизни, хотя «новая ментальность» не отрицает акативного индивидуализма, заботящнгося о своем персональном успехе. И поэтому сегодня еще актуальнее, чем во времена Ницше , звучат слова Заратустры:
"Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью вашей добродетели! Пусть ваша дарящая любовь и ваше познание служат смыслу земли! Об этом прошу и заклинаю я вас.
Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и биться крыльями о вечные стены! Ах, всегда было так много улетевшей добродетели!
Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле, - да, обратно к телу жизни: чтобы дала она свой смысл земле, смысл человеческий!"
Обсуждения Чего не знал Заратустра (продолжение)