Метафизика жизни: ввел понятие метафизики в обиход Аристотель (как науки о божественном), но в его время парадигмы научного понимания в нашем современном нигилистическом оскопи(зме) не существовало. Как собственно и дифференциации знания указывающего на самоценность разума и разумной действительности в альтернативу природной гармонии сохранения меры.
В метафизику вкладывалось родовое синтетичное созерцание Космоса, поэтому философия метафизики хранила в себе принцип организации натуралистического знания. А материализм занимал пространство предоставленное ему возможностью способности быть и никак не силился выйти за приделы идеи жизни. В отношении целостности философии еще не осуществилась дифференциация научного знания, и весь натурализм следопытов познающих мир и собирающих фундамент обученности жизнью прекрасно уживался в теле матери всех наук – начала хранительницы самосознания жизни. Собственно поэтому разделение на физику и метафизику было формально и относилось скорее к субъекту восприятия, нежели к объективации дисциплины знания. Физика характеризовала физиологию восприятия эмпирической возможности чувства, описывающая связи логической очевидности происходящего в событийности. Все что выходило за грани эмпирической непосредственности обретало юрисдикцию метафизического знания, произведенного логистикой относительности, но не оставляющего отпечаток на границах явления и поэтому эмпирически недоступного.
Характерно, что Кант качественную недоступность этого метафизического знания для организации пространства разумной действительности выразил абсолютным принципом развивающейся субстанциональности. Все что развивается не абсоютно. Следовательно, пока сущее сохраняет свой статус относительности по отношению к абсолюту действия, метафизика всегда остается за гранью явления. И если сущее преодолевает границы явления, то оно само становится абсолютом, не нуждающимся в дальнейшем развитии. Поэтому для явления всегда существует диапазон принципиальной непознаваемости качества жизни. И убеждение что все это преодолевается в будущем, имеет количественный, а не качественный характер. Вещь в себе – это придел качественной организации самосознания жизни. Метафизика обозначала духовные и душевные прерогативы сознания как не вмещающиеся в парадигму прагматической предсказуемости действия в пространственной организации действительности. Понятие Бог – как эталон организации пространства действия в осуществлении действительности обозначал собой целевой и побудительный символ силы и прекрасно входил в контекст отношений относительности бытия как причина появления самосознания жизни – субъективная дифференциация состоятельности и как ценностно-целевая перспектива миграции качества роста. В этом контексте субъекту построения разумной действительности может быть задан вопрос: где ты был, когда силой времени вечность творила самосознание жизни? Т.е. субъект восприятия никогда не может быть абсолютным, к каким бы атрибутивным качествам идентификации своей действительности он не отсылал бы. Это вечный ответ к Иову, который желал судится с Богом.
Само понятие метафизика неотделимо от представления жизни, ведь только жизнь формирует функциональную необходимость понимания о мотивации действия и присутствия в самопознании качества этой действительности. Мир явления, мир состоятельности, напротив, настаивает на независимости от функции силы и самостоятельности автономии в сегрегации единственного представительства значения быть. Проблема в том, что фундамента этого бытия временность и движение, поэтому в любом случае он проявляет свое отношение или к абсолюту ничто или к абсолюту потенции силы. Мир явления никогда не принадлежит сам себе, он всегда осуществляет чужую мотивацию действительности, как перспективу осуществления своего присутствия в действии: «расцвел и опал и нет его» (библия). Самосознание жизни, отказываясь от мотивации силы провозглашает мотивацию ничто. Жизнь это разность потенциалов действия в мерных условиях состоятельности действительного. Она всегда подразумевает территорию неподотчетную пространству человеческого жизнеустройства разумной действительности. Жизнь для разума это всегда стихия неведомого и непредсказуемого. То, с чем необходимо воевать чтобы отстаивать свое пространство действительности. Только если нет идеи как потенции действия вся состоятельность действительного подвержена энтропии ничто. Нет у действительной целостности будущего если она не несет в себе идею жизни.
В платоновском понимании вертикаль отношений часть-целое, организующая отношения взаимозависимости между состоянием и силой формирует единую органичность относительности (потребностью возвращения системы в первоначальное равновесное положение). Единое пространство относительности отношений обретает аксиологическую перспективу истинности бытия (возвращения его в состояние силы из состояния ничтожности), именно поэтому качество состояния всегда отсылает к качеству функции (силы), а вертикаль отношений относительности обретает мотивационные сценарии развития событийности. Сценарий мотиваций в целостности обретающий множественность предполагает собой бесконечность (ничто). А сценарий мотиваций ведущий от множественности к целостному (миграция качества в функцию силы) – перспективу усилия жизни. Проницательная активность мотивационных сценариев от целого к частному и от частного к целому (как условие относительности соприсутствия их отношений) Платоном именовалось «диалектикой». В этом контексте диалектика подчеркивала относительную субстанциональность сущего и поэтому не исключала, а утверждала собой метафизику жизни. И только спекулятивное желание, возвеличенное Гегелем в преодолении этой качественной границы отношений разумной действительностью противопоставленной мотивации жизни провозгласил новый абсолют отношений оскопляющий метафизику жизни. Если Кант установил ей границы чистого разума и оскопил лишь интеллектуальную интуицию ощущения жизни, придав разумной действительности конфиденциальность эмпирической доступности, то Гегель онтологически присвоил идею духа панлогизму разума. То, о чем Кант говорил как о святотатстве бытия качественно невозможном, для разума, заставляющего его покинуть родину жизни, родину силы духа. Категорический императив он потому и категоричен, что вступает в противоречие с функционалом действительности. Гегель впервые противопоставил метафизику и диалектику, как различные пространства организации событийности, где в природном контексте эталоном действия является Бог, а в человеческом – разум, претендующий на свою, разумную действительность. Разум становится абсолютом действия в осуществлении действительности. Диалектике придается нигилистический пафос отрицания и утверждается, что само отрицание и есть двигатель движения жизни способное объяснить явление жизни из самого себя как вечное основание бытия. Но я открою вам маленький секрет: бесконечность не способна исчерпать эталон Бога как функции действия (в противном случае не было бы мира) поэтому нигилизм понимания жизни человеком это проблема самого человека. К тому же диалектика отрицания осуществляется в границах формальной обусловленности бытия, сила отрицания не распространяется на содержание жизни: «Солнце не переступит меры, иначе эринии, слуги Дике, его настигнут» (Анаксимандр). Т.е. пока отрицание осуществляется по форме, это удовлетворяет условиям миграции качества жизни, но как только отрицается содержание самой жизни, объект отрицания противопоставляется функционалу осуществления действительности и ввергает свою непосредственность в мотивацию ничтожности. Поэтому придавать понятию диалектики абсолютный статус отречения от функции силы и тем более от мотивации жизни, полагая, что диалектика и есть усилие возможности, рождающее из отрицания сущее, было бы крайне беспечно для человека открывающего ящик Пандоры ничтожности бытия. К тому же прерогатива рождать из себя сущности (миры) – это атрибутивное качество Бога. Сатана – отец лжи и не способен рождать на свет что либо (он отбирает и то, что имеют). Для человека же диалектическое непонимание метафизики жизни легализует возможность отрицания формы в статусе возможности отречения от жизни. Для человек обе эти метафизические мотивации сходятся в горизонте смыслов. Он не видит их различия, и утверждения: «бог есть и бога нет» (позитивизм) – одинаково абсурдны, ибо представляют собой ярлык, ссылающийся на файл, которого нет. Для пространства организации состоятельной статичности функция силы действия не очевидна. Она проявляет себя только когда производит шок на статику воплощая себя в качестве жизни. Слова Суворова: «удивить, значит победить». И в этом контексте можно говорить о слепых, отрекшись от мотивации жизни и ведущих таких же слепых рабов проектами ничто. Они обрекают свою деятельность на шок стихии жизни, которая в стремлении воплотить качество сметает все статичное и непригодное для функциональной организации в явлении относительности нового бытия. «Диалектика» становится еще одним идеологическим инструментом власти над правом жизни, дающая привилегии пространству разумной действительности перед мотивацией вечности живущей в многовековом усилии времени. Диалектика не имеет той метафизической подоплеки, которую вкладывает в нее современность – это профанированная соподчиненность власти структуры организации. Сказка для профанированной анонимности, планктона использования. И если вспомнить Ницше, то он считал, что организация спекулятивного бытия это прерогатива власти и иных центров организации просто нет (не существует) и затем он вскрывает идеологию сверхчеловечности, которая воюет с идеей жизни во имя вечного возращения. Спекулятивное сознание всегда опирается на силу стихии как никогда не истекающую. Но кто внушил им эту абсолютную идею стихии если нет Бога? Эдипов комплекс по Фрейду нам объясняет этот момент: сыновья убивают отца только для того чтобы воспользоваться его властью, имуществом (женами) и качеством его статуса, онтологию же присутствия абсолюта для относительной организации бытия нельзя искоренить, ее можно только присвоить. Поэтому на вечной силе стихии спекулирует и теория эволюции и диалектика, придающая нужное направление силовой потенции действия. Диалектика в частности сводит мотивационные идеи абсолюта силы и ничто чтобы утвердить иллюзию вечности этого мира: в противном случае возвращаться будет некуда. То что подобная позиция вступает в прямую конфронтацию с аксиологией жизни никого не смущает, к тому же гуманизм обещал свою систему ценностей подменяющую идею жизни. И весь органический мир обрушивается в сценарий неорганики: энтропии Космоса. И то что это медленная смерть жизненной структуры бытия концентрирующей свою видимость присутствия только на керигме – это просто никак не трогает воображение: «медленная смерть, ну и что, мы никуда не торопимся» – отвечают они. Мир стерилизованной разумности цивилизованного общества стал анонимным убийцей и это выдают нам за образчик развития человечности жизни. Именно поэтому возвращение к подлинному мышлению – чистому разуму, не обремененному мотивацией жизни (оскопившему все лишающее его самостоятельности и свободы «от») есть логический конец метафизики, конец истории и т.д. И не удивительно, что постструктурализм объявляет метафизике «войну без правил» - это логическое разрастание нигилизма отречения от представительства жизни. По сути, это война с мотивацией жизни. И не важно, в какой форме с ней необходимо воевать: в атеистической или же геополитической, строящей поле пространственного либерализма уничтожающего дикость как аппозицию цивилизации – этого требует пространство организации разумной действительности, научной и прагматичной прогнозируемости ситуации, наяву, не способной в реалиях контролировать ее развитие. Этого монстра породил человек в дифференциации состояния отрекающегося от функции силы. Безобидное отделение науки из тела философии, организовавшее сознание метода в идее просвещения обернулось абсолютным нигилизмом бойкота принципу жизни. То, что мы полагали за благо и выписывали ему кредит доверия, представляет угрозу человечества. Угрозу энтропии разложения функции жизни, что для самосознания оборачивается предчувствием Армагеддона. Все что мы обрезали оказалось жизненно важным и необходимым в понимании истинности бытия. Быть или не быть – вот в чем вопрос. А война разума и религии – это второстепенные идеологии принципа власти желающие идентифицировать свою особенность как лицо человечности. Но, увы, человек без лица останется в том случае, если лишится предназначения жизни. Это абсолютные содержательные ценности организации миграции качества жизни, позволяющие сформировать самосознанию идентификацию собственного облика имеющего место в будущем представительстве функционала жизни. Будущее оформляет свою действительность не по форме, а по содержанию.
«Оксин» 07.11.2011
Характерно, что Кант качественную недоступность этого метафизического знания для организации пространства разумной действительности выразил абсолютным принципом развивающейся субстанциональности. Все что развивается не абсоютно. Следовательно, пока сущее сохраняет свой статус относительности по отношению к абсолюту действия, метафизика всегда остается за гранью явления. И если сущее преодолевает границы явления, то оно само становится абсолютом, не нуждающимся в дальнейшем развитии. Поэтому для явления всегда существует диапазон принципиальной непознаваемости качества жизни. И убеждение что все это преодолевается в будущем, имеет количественный, а не качественный характер. Вещь в себе – это придел качественной организации самосознания жизни. Метафизика обозначала духовные и душевные прерогативы сознания как не вмещающиеся в парадигму прагматической предсказуемости действия в пространственной организации действительности. Понятие Бог – как эталон организации пространства действия в осуществлении действительности обозначал собой целевой и побудительный символ силы и прекрасно входил в контекст отношений относительности бытия как причина появления самосознания жизни – субъективная дифференциация состоятельности и как ценностно-целевая перспектива миграции качества роста. В этом контексте субъекту построения разумной действительности может быть задан вопрос: где ты был, когда силой времени вечность творила самосознание жизни? Т.е. субъект восприятия никогда не может быть абсолютным, к каким бы атрибутивным качествам идентификации своей действительности он не отсылал бы. Это вечный ответ к Иову, который желал судится с Богом.
Само понятие метафизика неотделимо от представления жизни, ведь только жизнь формирует функциональную необходимость понимания о мотивации действия и присутствия в самопознании качества этой действительности. Мир явления, мир состоятельности, напротив, настаивает на независимости от функции силы и самостоятельности автономии в сегрегации единственного представительства значения быть. Проблема в том, что фундамента этого бытия временность и движение, поэтому в любом случае он проявляет свое отношение или к абсолюту ничто или к абсолюту потенции силы. Мир явления никогда не принадлежит сам себе, он всегда осуществляет чужую мотивацию действительности, как перспективу осуществления своего присутствия в действии: «расцвел и опал и нет его» (библия). Самосознание жизни, отказываясь от мотивации силы провозглашает мотивацию ничто. Жизнь это разность потенциалов действия в мерных условиях состоятельности действительного. Она всегда подразумевает территорию неподотчетную пространству человеческого жизнеустройства разумной действительности. Жизнь для разума это всегда стихия неведомого и непредсказуемого. То, с чем необходимо воевать чтобы отстаивать свое пространство действительности. Только если нет идеи как потенции действия вся состоятельность действительного подвержена энтропии ничто. Нет у действительной целостности будущего если она не несет в себе идею жизни.
В платоновском понимании вертикаль отношений часть-целое, организующая отношения взаимозависимости между состоянием и силой формирует единую органичность относительности (потребностью возвращения системы в первоначальное равновесное положение). Единое пространство относительности отношений обретает аксиологическую перспективу истинности бытия (возвращения его в состояние силы из состояния ничтожности), именно поэтому качество состояния всегда отсылает к качеству функции (силы), а вертикаль отношений относительности обретает мотивационные сценарии развития событийности. Сценарий мотиваций в целостности обретающий множественность предполагает собой бесконечность (ничто). А сценарий мотиваций ведущий от множественности к целостному (миграция качества в функцию силы) – перспективу усилия жизни. Проницательная активность мотивационных сценариев от целого к частному и от частного к целому (как условие относительности соприсутствия их отношений) Платоном именовалось «диалектикой». В этом контексте диалектика подчеркивала относительную субстанциональность сущего и поэтому не исключала, а утверждала собой метафизику жизни. И только спекулятивное желание, возвеличенное Гегелем в преодолении этой качественной границы отношений разумной действительностью противопоставленной мотивации жизни провозгласил новый абсолют отношений оскопляющий метафизику жизни. Если Кант установил ей границы чистого разума и оскопил лишь интеллектуальную интуицию ощущения жизни, придав разумной действительности конфиденциальность эмпирической доступности, то Гегель онтологически присвоил идею духа панлогизму разума. То, о чем Кант говорил как о святотатстве бытия качественно невозможном, для разума, заставляющего его покинуть родину жизни, родину силы духа. Категорический императив он потому и категоричен, что вступает в противоречие с функционалом действительности. Гегель впервые противопоставил метафизику и диалектику, как различные пространства организации событийности, где в природном контексте эталоном действия является Бог, а в человеческом – разум, претендующий на свою, разумную действительность. Разум становится абсолютом действия в осуществлении действительности. Диалектике придается нигилистический пафос отрицания и утверждается, что само отрицание и есть двигатель движения жизни способное объяснить явление жизни из самого себя как вечное основание бытия. Но я открою вам маленький секрет: бесконечность не способна исчерпать эталон Бога как функции действия (в противном случае не было бы мира) поэтому нигилизм понимания жизни человеком это проблема самого человека. К тому же диалектика отрицания осуществляется в границах формальной обусловленности бытия, сила отрицания не распространяется на содержание жизни: «Солнце не переступит меры, иначе эринии, слуги Дике, его настигнут» (Анаксимандр). Т.е. пока отрицание осуществляется по форме, это удовлетворяет условиям миграции качества жизни, но как только отрицается содержание самой жизни, объект отрицания противопоставляется функционалу осуществления действительности и ввергает свою непосредственность в мотивацию ничтожности. Поэтому придавать понятию диалектики абсолютный статус отречения от функции силы и тем более от мотивации жизни, полагая, что диалектика и есть усилие возможности, рождающее из отрицания сущее, было бы крайне беспечно для человека открывающего ящик Пандоры ничтожности бытия. К тому же прерогатива рождать из себя сущности (миры) – это атрибутивное качество Бога. Сатана – отец лжи и не способен рождать на свет что либо (он отбирает и то, что имеют). Для человека же диалектическое непонимание метафизики жизни легализует возможность отрицания формы в статусе возможности отречения от жизни. Для человек обе эти метафизические мотивации сходятся в горизонте смыслов. Он не видит их различия, и утверждения: «бог есть и бога нет» (позитивизм) – одинаково абсурдны, ибо представляют собой ярлык, ссылающийся на файл, которого нет. Для пространства организации состоятельной статичности функция силы действия не очевидна. Она проявляет себя только когда производит шок на статику воплощая себя в качестве жизни. Слова Суворова: «удивить, значит победить». И в этом контексте можно говорить о слепых, отрекшись от мотивации жизни и ведущих таких же слепых рабов проектами ничто. Они обрекают свою деятельность на шок стихии жизни, которая в стремлении воплотить качество сметает все статичное и непригодное для функциональной организации в явлении относительности нового бытия. «Диалектика» становится еще одним идеологическим инструментом власти над правом жизни, дающая привилегии пространству разумной действительности перед мотивацией вечности живущей в многовековом усилии времени. Диалектика не имеет той метафизической подоплеки, которую вкладывает в нее современность – это профанированная соподчиненность власти структуры организации. Сказка для профанированной анонимности, планктона использования. И если вспомнить Ницше, то он считал, что организация спекулятивного бытия это прерогатива власти и иных центров организации просто нет (не существует) и затем он вскрывает идеологию сверхчеловечности, которая воюет с идеей жизни во имя вечного возращения. Спекулятивное сознание всегда опирается на силу стихии как никогда не истекающую. Но кто внушил им эту абсолютную идею стихии если нет Бога? Эдипов комплекс по Фрейду нам объясняет этот момент: сыновья убивают отца только для того чтобы воспользоваться его властью, имуществом (женами) и качеством его статуса, онтологию же присутствия абсолюта для относительной организации бытия нельзя искоренить, ее можно только присвоить. Поэтому на вечной силе стихии спекулирует и теория эволюции и диалектика, придающая нужное направление силовой потенции действия. Диалектика в частности сводит мотивационные идеи абсолюта силы и ничто чтобы утвердить иллюзию вечности этого мира: в противном случае возвращаться будет некуда. То что подобная позиция вступает в прямую конфронтацию с аксиологией жизни никого не смущает, к тому же гуманизм обещал свою систему ценностей подменяющую идею жизни. И весь органический мир обрушивается в сценарий неорганики: энтропии Космоса. И то что это медленная смерть жизненной структуры бытия концентрирующей свою видимость присутствия только на керигме – это просто никак не трогает воображение: «медленная смерть, ну и что, мы никуда не торопимся» – отвечают они. Мир стерилизованной разумности цивилизованного общества стал анонимным убийцей и это выдают нам за образчик развития человечности жизни. Именно поэтому возвращение к подлинному мышлению – чистому разуму, не обремененному мотивацией жизни (оскопившему все лишающее его самостоятельности и свободы «от») есть логический конец метафизики, конец истории и т.д. И не удивительно, что постструктурализм объявляет метафизике «войну без правил» - это логическое разрастание нигилизма отречения от представительства жизни. По сути, это война с мотивацией жизни. И не важно, в какой форме с ней необходимо воевать: в атеистической или же геополитической, строящей поле пространственного либерализма уничтожающего дикость как аппозицию цивилизации – этого требует пространство организации разумной действительности, научной и прагматичной прогнозируемости ситуации, наяву, не способной в реалиях контролировать ее развитие. Этого монстра породил человек в дифференциации состояния отрекающегося от функции силы. Безобидное отделение науки из тела философии, организовавшее сознание метода в идее просвещения обернулось абсолютным нигилизмом бойкота принципу жизни. То, что мы полагали за благо и выписывали ему кредит доверия, представляет угрозу человечества. Угрозу энтропии разложения функции жизни, что для самосознания оборачивается предчувствием Армагеддона. Все что мы обрезали оказалось жизненно важным и необходимым в понимании истинности бытия. Быть или не быть – вот в чем вопрос. А война разума и религии – это второстепенные идеологии принципа власти желающие идентифицировать свою особенность как лицо человечности. Но, увы, человек без лица останется в том случае, если лишится предназначения жизни. Это абсолютные содержательные ценности организации миграции качества жизни, позволяющие сформировать самосознанию идентификацию собственного облика имеющего место в будущем представительстве функционала жизни. Будущее оформляет свою действительность не по форме, а по содержанию.
«Оксин» 07.11.2011
Обсуждения Метафизика