АрхиБорхес

Ницше чудовищно видоизменил одну из них – Сверхчеловека. Он не может быть нереальным, как американский Superman, и потому не может быть действителен, согласно Марксу, материален. Никто не оспорит, что от начала и до бесконечности, идиоматически именуемой (в языковой игре Витгенштейна) «сколько угодно», он идеален. Но идея какой же вещи он? Идея человека? Идея Бога?

Бред неологизма» – так в психиатрической практике именуются слова «Человекобог» и «Богочеловек». И в самом деле, если повторить «Человекобогочеловекобогочеловекобого-человекобого», получится Бред, возможно, бред неологизма. А вот бред отношения и воздействия, похожий на театральные пасы факира железной рубашки «Цигун», возникает вместе с первым. Возникает вместе с первым, ибо «В начале было Слово…», Элохим, «Ом Мане падме хум», «Гатэ гатэ парамгатэ парасам гатэ бодхи сва» … «Also Sprach Zarathustra». Загадочная ницшевская Шакти, «Wille Zür Macht», в экстатическом видении провидца объемлет небо и землю, подобно ветру.

Не так ли и Сверхчеловек, оседлавший ветер, дитя, побеждающее льва, победившего дракона, что возымел в верблюде? Сверхчеловек шумит как электричество, субстанция Громовержца, скрежещет, как металлический пропеллер вечного двигателя.

«Левиофан» Томаса Гоббса, материалиста, уже начинает проявлять новые силы физики, притяжения и отталкивания, и равноускоренное движение, а также силу трения. В Сверхчеловеке или сила трения исчезает, так что вещи начинают скользить относительно друг друга, или дионисовы жрицы кидают в давильни виноградины «истины в себе» Бернардо Больцано.

Все течет, все изменяется, по усам текло, а в рот не попало, текло по трагической константе человеческого лица, а внутрь, в себя-то и не залилось. Не исключено, что философ, подобно статуе Кондильяка, который постоянно напоминает, мол, поставьте себя на ее место, т.е. признайте, если хотите узнать, просто не имеет такой способности.

Звездное небо над головой с исчезновением морального закона остается наедине с Ницше …Где? В голове? Или же в сердце? В шишковидной железе, подготовленной для этой цели Рене Декартом, обманутым богом, как читатель – Кондильяком.

Грубый маэстро Фихте орудует Фауст-патроном вместо дирижерской палочки, круша все вокруг с криком «Не-Я! Не-Я!» Позади обоза тусклым взглядом скучает в небо Мориц Шлик, бормоча ряды протокольных предложений. Протокольные предложения размножаются, как земноводные, в смысле дурной бесконечности, а Сверхчеловек парит над всем этим, как Плерома, множество всех множеств, и Ницше поет: «Как из единого многое, многим единое прорастает!».