Русские заново открывают свою родину. Выброшенные из большого иллюзиона тоталитарных мифов об интернационализме и державности, они находятся в положении парашютиста, совершающего затяжной прыжок: с головокружительной скоростью они несутся к родной земле, открывая в ней все новые черты, неисчерпаемое разнообразие ее форм. Захватывающее зрелище! Но и смертельно опасное. Не разбиться бы о каменистую почву провинциальной замкнутости. В жизни народа должна быть и другая сила, каким-то образом преодолевающая земное притяжение. Человек должен идти к Небу. Но он может делать это, только отталкиваясь от Земли.
Важная истина личной и общественной жизни, открытая для социологии Г. Зиммелем, состоит в том, что личная и культурная идентичность доступна только аллегорическому выражению и не сводится к общественным институтам, понятиям и даже ценностям. Правда человека - это всегда иносказание: «другое» сказание. Люди в действительности не знают, что соединяет их. Если знают, то их единство испарится. Люди не знают, за что любят других. Если знают - значит, не любят. В России эти простые истины проявляются особенно наглядно. Нет, наверное, на Земле народа, который был бы так бескорыстно открыт другим культурным мирам и так равнодушен к тому, чем обладает сам, как народ русский. Русские с готовностью отрекаются от самолюбия и потому «всеотзывчивы» - им «внятно все». Они ищут себя во всех образах мировой культуры, не умея и не желая тиражировать свои открытия, с легкостью отказываясь от старых стилей и предлагая новые. Они все мечтают о другой, настоящей жизни и о «другой России». В Лермонтове его «странная любовь» к России пробуждалась, когда он смотрел на «пляски с топаньем и свистом». А в импрессионистском видении Александра Блока Россия предстает страной,
Где многоликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел...
Так почему бы не говорить о хореографии русской идентичности? Правда русской души присутствует в безмолвно-взрывчатой энергии жеста, выражая и скрывая себя в бесконечно изменчивых лицах всечеловеческого хоровода. И она есть обжигающее счастье открытости небесному простору. Столетие назад архитектор К. Быковский указывал на «отсутствие объединяющей идеи» как основную черту русского искусства. Вопрос в том, нужна ли русским именно объединяющая идея или им достаточно безмолвного единения в хороводе самой жизни? Нужны ли нам убогие слова, когда у нас есть чудесный язык, способный на немыслимое словотворчество и, следовательно, открытие бесчисленных новых миров?
Такое творческое незнание имеет, конечно, свою немалую цену. Русские словно бы не хотят знать самих себя. Уже не помогает смертельная опасность. Вся Америка после сентября 2001 года заклеена самодельными плакатами: «United we stand!» («Мы едины!»). Русские трагедии у Белого дома и на Дубровке потонули в тумане полуправды и почти преданы забвению. Российская политика была и остается искусством недомолвок и лукавства, прикрываемых высокопарно-пустыми декларациями.
Единство русских сокрыто в их разобщенности. Вот и главное геополитическое свойство России, по замечанию итальянского русиста В. Страды, есть ее диффузность. Мы до сих пор недостаточно отдаем себе отчет в том, что Россия создана ее стремительной экспансией на Восток, стихийным и могучим движением русских от центра своего государства к его периферии, устремленностью за горизонты видимого и изведанного. Пустыни и скиты, странничество и казачья вольница, поиски Китежа и Беловодья,, вечные искания правды и счастья - все это вехи на карте невидимой, но подлинно сущей «другой России».
Правящие верхи империи почти не обращали внимания на этот фундаментальный факт русской истории и по сути замалчивали его. Они не имели ни интеллектуальных средств, ни самого желания осмыслить значение диффузной природы российского мира хотя бы потому, что попытка такого осмысления потребовала бы отказа от идеологической интерпретации действительности. Между тем именно расползание Руси, которое было одновременно и созиданием России являлось подлинной основой русской идентичности, которая действительно плохо ладит с объединяющей идеей, зато очень благоприятствует исканиям и новаторству. В этом расползании России меньше всего националистической гордыни. К примеру, по народным представлениям, в идеальной стране Беловодье, где сохранилось «древлее благочестие», русские составляли явное меньшинство населения (по некоторым сказаниям - лишь около четверти жителей), а говорили и писали там на «сирском языке».
Вообще к народным утопиям в России стоит присмотреться внимательнее: чуждые догматизма официальных доктрин, они подсказывают средства и способы обновления культурной идентичности. А эта идентичность становится сегодня все более разнообразной и текучей. В современном мире всякая национальная культура настолько дифференцирована, приватна и в то же время глобальна, что можно лишь с очень большой натяжкой говорить о ней в старых категориях национального единства. Социологи утверждают, что наступила эпоха «нового племенного строя», когда каждый сам выбирает свое племя сообразно собственным убеждениям и вкусам. На месте аккуратных посадок национальных культур теперь цветут в буйном смешении культурные гибриды. В этой гибридности современной культуры немало нарочитого, несерьезного и прямо уродливого, но она - знамение времени. А ревнителям русской национальной чистоты я предлагаю задуматься, во-первых, над тем, как много в их рвении идет от немцев (Гердера, Фихте, Гегеля), и, во-вторых, над тем, почему исторический путь России прочерчен расколами и внутренними распрями.
Русские за границей находятся в авангарде культурной гибридизации. Вовлечение же их в круг русской общности требует изыскания внегосударственных и внеидеологических форм последней. В таком случае главный ресурс формирования новой, или глобализированной, русской идентичности нужно искать в том, что я бы назвал внутренним символическим потенциалом человеческой социальности. Этот потенциал раскрывается в различных способах артикуляции и оформления социального пространства, в некоем хороводе пространственных оппозиций: центра и периферии, верха и низа, поверхности и глубины. Потребность в этом производстве социального пространства, вызвана тем, что в нем и посредством него происходит становление личностного самосознания, взрослеет и обретает качество всемирности человеческая душа, человеческое, становится повсеместным. Следовательно, так может быть исполнена евангельская заповедь о любви к ближнему. Не случайно то, что в фольклоре предстает поисками блаженной страны или правды, в литературе духовной и учительной оказывается аллегорией человеческого самопознания. И вот Россия убегала от себя, чтобы... вернуться к себе.
Важная истина личной и общественной жизни, открытая для социологии Г. Зиммелем, состоит в том, что личная и культурная идентичность доступна только аллегорическому выражению и не сводится к общественным институтам, понятиям и даже ценностям. Правда человека - это всегда иносказание: «другое» сказание. Люди в действительности не знают, что соединяет их. Если знают, то их единство испарится. Люди не знают, за что любят других. Если знают - значит, не любят. В России эти простые истины проявляются особенно наглядно. Нет, наверное, на Земле народа, который был бы так бескорыстно открыт другим культурным мирам и так равнодушен к тому, чем обладает сам, как народ русский. Русские с готовностью отрекаются от самолюбия и потому «всеотзывчивы» - им «внятно все». Они ищут себя во всех образах мировой культуры, не умея и не желая тиражировать свои открытия, с легкостью отказываясь от старых стилей и предлагая новые. Они все мечтают о другой, настоящей жизни и о «другой России». В Лермонтове его «странная любовь» к России пробуждалась, когда он смотрел на «пляски с топаньем и свистом». А в импрессионистском видении Александра Блока Россия предстает страной,
Где многоликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел...
Так почему бы не говорить о хореографии русской идентичности? Правда русской души присутствует в безмолвно-взрывчатой энергии жеста, выражая и скрывая себя в бесконечно изменчивых лицах всечеловеческого хоровода. И она есть обжигающее счастье открытости небесному простору. Столетие назад архитектор К. Быковский указывал на «отсутствие объединяющей идеи» как основную черту русского искусства. Вопрос в том, нужна ли русским именно объединяющая идея или им достаточно безмолвного единения в хороводе самой жизни? Нужны ли нам убогие слова, когда у нас есть чудесный язык, способный на немыслимое словотворчество и, следовательно, открытие бесчисленных новых миров?
Такое творческое незнание имеет, конечно, свою немалую цену. Русские словно бы не хотят знать самих себя. Уже не помогает смертельная опасность. Вся Америка после сентября 2001 года заклеена самодельными плакатами: «United we stand!» («Мы едины!»). Русские трагедии у Белого дома и на Дубровке потонули в тумане полуправды и почти преданы забвению. Российская политика была и остается искусством недомолвок и лукавства, прикрываемых высокопарно-пустыми декларациями.
Единство русских сокрыто в их разобщенности. Вот и главное геополитическое свойство России, по замечанию итальянского русиста В. Страды, есть ее диффузность. Мы до сих пор недостаточно отдаем себе отчет в том, что Россия создана ее стремительной экспансией на Восток, стихийным и могучим движением русских от центра своего государства к его периферии, устремленностью за горизонты видимого и изведанного. Пустыни и скиты, странничество и казачья вольница, поиски Китежа и Беловодья,, вечные искания правды и счастья - все это вехи на карте невидимой, но подлинно сущей «другой России».
Правящие верхи империи почти не обращали внимания на этот фундаментальный факт русской истории и по сути замалчивали его. Они не имели ни интеллектуальных средств, ни самого желания осмыслить значение диффузной природы российского мира хотя бы потому, что попытка такого осмысления потребовала бы отказа от идеологической интерпретации действительности. Между тем именно расползание Руси, которое было одновременно и созиданием России являлось подлинной основой русской идентичности, которая действительно плохо ладит с объединяющей идеей, зато очень благоприятствует исканиям и новаторству. В этом расползании России меньше всего националистической гордыни. К примеру, по народным представлениям, в идеальной стране Беловодье, где сохранилось «древлее благочестие», русские составляли явное меньшинство населения (по некоторым сказаниям - лишь около четверти жителей), а говорили и писали там на «сирском языке».
Вообще к народным утопиям в России стоит присмотреться внимательнее: чуждые догматизма официальных доктрин, они подсказывают средства и способы обновления культурной идентичности. А эта идентичность становится сегодня все более разнообразной и текучей. В современном мире всякая национальная культура настолько дифференцирована, приватна и в то же время глобальна, что можно лишь с очень большой натяжкой говорить о ней в старых категориях национального единства. Социологи утверждают, что наступила эпоха «нового племенного строя», когда каждый сам выбирает свое племя сообразно собственным убеждениям и вкусам. На месте аккуратных посадок национальных культур теперь цветут в буйном смешении культурные гибриды. В этой гибридности современной культуры немало нарочитого, несерьезного и прямо уродливого, но она - знамение времени. А ревнителям русской национальной чистоты я предлагаю задуматься, во-первых, над тем, как много в их рвении идет от немцев (Гердера, Фихте, Гегеля), и, во-вторых, над тем, почему исторический путь России прочерчен расколами и внутренними распрями.
Русские за границей находятся в авангарде культурной гибридизации. Вовлечение же их в круг русской общности требует изыскания внегосударственных и внеидеологических форм последней. В таком случае главный ресурс формирования новой, или глобализированной, русской идентичности нужно искать в том, что я бы назвал внутренним символическим потенциалом человеческой социальности. Этот потенциал раскрывается в различных способах артикуляции и оформления социального пространства, в некоем хороводе пространственных оппозиций: центра и периферии, верха и низа, поверхности и глубины. Потребность в этом производстве социального пространства, вызвана тем, что в нем и посредством него происходит становление личностного самосознания, взрослеет и обретает качество всемирности человеческая душа, человеческое, становится повсеместным. Следовательно, так может быть исполнена евангельская заповедь о любви к ближнему. Не случайно то, что в фольклоре предстает поисками блаженной страны или правды, в литературе духовной и учительной оказывается аллегорией человеческого самопознания. И вот Россия убегала от себя, чтобы... вернуться к себе.
Обсуждения Загадка русской идентичности