За окнами темень. Январь. Луна где-то занавесилась снеговой тучкой в полнеба, а вторая половинка чистая звездочками сверкает. Сидим мы с Зобком темноте на кухне хозяйского дома да чайком балуемся. Звезды блестят через стекла веранды. Хозяйка послушная, как в туалет захочет сразу к нам: можно ребятки я на двор по нужде?
Понятное дело, что можно. Я выскакиваю во двор с фонарем и пистолетом, осматриваю двор, сарай и сортир, чтобы не дай бог не проворонить злодея. Двери в сортире и в сарае специально открытыми оставили – провел лучом фонаря и все ясно. Потерпевшая шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.
Есть дела важные и очень важные. Помните поговорку: «Война, войной, а обед - по расписанию». Так вот: война, это дело важное, обед, это очень важное дело, а «по нужде» – просто святое!
Веранда не зимняя, не отапливаемая, однако, не холодно, хоть и зима на дворе и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.
Верно, чует, поганец, что сидим мы тут по его поганую душу. В засаде сидим. Морды «лепешечками» - два капитана, два опера из УР. Да нет, не вчетвером - вдвоем. Просто Зобок капитан и опер одновременно, ну и я, однако, таков же. Ну, а то, что морды лепешечками - куда деваться? На маму с папой не пожалуешься. Старались они, со всех сил делали, как могли, а получилось, как всегда. Ну да мы не в обиде, лепешечкой, так лепешечкой. Лепешечки у нас распаренные, после чая-то – в сон тянет. А нельзя спать, должен он прибыть. Зря ждем что ли? Самое время ему пожаловать, насильнику грёбаному.
Беру пустой чайник, заливаю «по самую завязку» и на газовую плиту. Свет от синих языков пламени тушит блеск звездного неба за окном. Бобок закатывает глаза: опять чай хлебать. Насчет чая он парень не тренированный – предпочитает что покрепче. Это я по чайной части приучен: чай не пил, откуда шее чистой быть? Мне проще всю жизнь пива не пить - а без чая полная смерть. Водохлеб, одним словом.
Зобок лезет правой рукой под стол и достает полиэтиленовый пакет. На столе появляется полулитровая банка мутного свойского самогона. Следом - мелко порезанное сало. Каждый кусочек уложен на кусочек хлеба соответствующего микроскопического размера. Качаю головой отрицательно на вопросительный взгляд Зобка: судя по моему хронометру, время насильницкое вроде вышло, пора скорее вампирам или оборотням на подходе, по наши души, быть, но… вдруг наш батюшка беспредельщик сексуальный, таки, заявится? Да, не дай бог, стрелять по нему приведется.
Не то чтобы я совсем не употребляю, но не со стволом же под мышкой. Кто-то должен и трезвым побыть. Вован машет рукой, ну ты, дескать, как хочешь, а я как хочу. Зобок он под мухой ни при каких обстоятельствах за макарычем своим не потянется, хоть с топором на него переть будут, хоть с оглоблей. Значит, мне стрелять, если каша какая заварится. А куда деваться, если он с плотницким топором, как накануне, нарисуется?
В наших порядках такое: каждый сам себе голова. Не пьёшь, так никто заставлять и настаивать не будет. Пью я чай, а меня точит что-то, в башке потихонечку скребет. Или тикает? Размеренно так. Тик… Тик… Тик… У меня всегда так – выходишь из дому поутру и, вдруг, засвербит что-то. Слегка, неназойливо. Бывает не сразу и врубаешься. Предчувствие? Как сегодня. Что-то сегодня будет... И вот чем ближе подходит это самое «что-то будет», тем чаще во мне тикает. Проверенно уже. А перед самым-самым, так начинает тикать… Такой ритм отбивает… Отплясывать впору. Я уж по предыдущему опыту знаю, порою сам к себе прислушиваюсь, а не тикает ли у меня там? Сидим мы на кухне, я под чай, Зобок под самогон с салом, а во мне… тик… тик… тик…
Потерпевшая наша сидит в комнате, вжавшись в угол за телевизором. Не до чая. Страшно ей. А ну как батюшка с топором заявится, да нас с Зобком покоцает, а следом и за нее возьмется, как ранее, по части секса, приставив топор к горлу. Что-то у него не в порядке по этой части, если «мужское начало» функционирует только при виде женского горла прижатого плотницким топором. Видуха у потерпевшей не приведи господь, словно с разума съехала, под откос, как паровоз с рельсов. Темная какая-то история. Непонятная.
Началось все в понедельник утром. Только пришли на работу, дежурный по райотделу и обрадовал – изнасилование на Песчановке. Я по большому счету не при делах - не моя зона обслуживания. У меня горный и шинный заводы, да прилегающий жилой район. Своих приключений, что ни день-ночь, по самые уши. Песчановка надо признать, райончик не из добрых – сиделый, на сиделом сидит и сиделым погоняет. Шибко, однако, криминальный закуток, хуже в городе только мой Шинный завод.
Опера, ответственные за тамошнюю криминальную жизнь, прихватили своих участковых и, руководимые заместителем начальника УР, помчались защищать сексуальную свободу Песчановских женщин. Только и слышно было, как громыхнули «канареечными» дверями старого УАЗика, да копоть по улице Ленинградской следом повисла.
Вечером поделились – результатов никаких, одни гипотезы. Да и гипотез не густо. Проживает в частном доме женщина не старая, лет тридцати пяти. Муж ее лет пять, как бросил, и к другой на сожительство определился. За полночь кто-то и постучался к женщине. Она возьми да открой – думала, соседке не спится, поделиться, чем сердечным, в смысле по душам побеседовать, пришла.
Открыла дверь, а за дверью батюшка при полном параде - борода «лопатой»,– ряса черная, да скуфейка. Это головной убор такой, островерхий как шлем богатырский. Редкая, надо сказать, вещь – не всякий священник ее носит. Служитель культа лицом красивый, станом стройный, плечищи как у штангиста. На шее цепь златая с большим крестом. Красив – спасу нет! Разбиватель женских сердец. Дробитель девичьих душ. Дама наша обрадовалась - мужчина все-таки. В руках у батюшки топоришко плотницкий.
А у нее незадача какая-то с личной жизнью. Все пять лет определиться не может по вопросу взаимоотношений с противоположным полом. Полновата - не всякому на вкус. Попросту говоря, охотников на нее не густо. А с другой-то стороны, как говорит мой агент Жоржик: на всякую задницу - свой охотник. И то, правда. Ну, это особо и обсуждать не стоит, поскольку информация сугубо оперативная и разглашению не подлежит. Жоржик в таких вещах разбирается, не даром, он по камерам наседкой полжизни провел.
Приставил батюшка инструмент плотницкий к горлу девоньке, по мужескому полу истосковавшейся, в дом завел и сотворил с ней дело непотребное, не по сану. Кабы, он, без топора попросил чего такого, думаю, ему не отказали бы. Не всякая перед таким витязем устоит. Но под топором – какое, же это удовольствие? Одна мысль только голову и сверлит – а ну как он нужду справив, голову топором отчикает. Не расслабиться.
Развлекся батюшка, нарисовал девоньке топором пару «легких» узоров на руках, да на шее порез «нежно» оставил – кожу слегка подпортил над сонной артерией. Топор бросил и отправился восвояси.
Собрали наши соколики, опера да участковые, вещдоки – топор с кровушкой потерпевшей на топорище в протокол осмотра вписали, по сусекам поскребли и ничего более не нашли. Топор то хозяйский, в сарае на стеночке красовался. От мужа остался, ушедшего безвременно к другой бабе. Участковые подворный опрос производят: кто видел, что видел, шумы какие подозрительные, стуки, бряки, может личности странные в сутанах через забор лезли? Нет ничего. И во дворе на сугробах ни следов, тебе никаких, ни ниточек, ни кончиков, ни узелков за какие потянуть можно было бы, дабы дельце это размотать. Одна только тропочка через двор и пробита – от крылечка к «удобствам на улице». Спали соседи, как ангелы, без тревог и забот.
Отправил дежурный даму в судебно-медицинскую экспертизу мазки брать на предмет обнаружения злобных сперматозоидов этого злодея. Опера разбежались агентуру ориентировать по факту изнасилования, вдохновлять на добычу оперативной информации. Агентура, понятное дело, всю Песчановку наводнила, не протолкнуться – туда шныряет, сюда шныряет. Кто алкашом залётным прикидывается, типа, где похмелиться ищет. Кто бомжем придуривается, без роду, без племени - проездом из Урюпинска во Владивосток.
А и в самом деле, не бомжи ли? Кто их разберет? Опять же по всем церквям рванули красавца батюшку в скуфейке, да с бородой лопатой искать. По комиссионным магазинам двинули, само собой – вдруг, коллекционер какой, с ума сбрендивший, себе раритетную форму иерейскую приобрел. Тут уже не до дележа где, чья зона обслуживания – всех припахали. Все дела бросили, одним батюшкой и занимаемся.
Утром следующего дня сэпрайз пуще прежнего – новое изнасилование. В том же месте, в тот же час, фигуранты те же. Порез у дамы на шее был справа, а теперь еще и слева и роспись по груди и по фигуре филигранная, уже не топором, а стамеской. Прямо не поп, а краснодеревщик золотые руки. Стамеска из инструментального набора бывшего мужа потерпевшей - аккуратно так расписано, глубина порезов не более миллиметра. Это уже просто наглость с его стороны.
Кто же думал, что сей идиот, второй раз намерен заявиться по свежим следам. Не иначе, полюбилась дама наша насильнику в рясе. Накрутило начальство на планерке нам хвосты на десять баллов, благо хвосты те не оторвало по-простому, и отправило разгребать енто г... Кого в церковь, кого в магазин, кого по притонам – может среди жульманов базар какой просочится. Пару ребят кинули в засаду на дом к даме, может «отец святой», вовсе, напрочь, спятил и в ночь заявится полюбить «подружку». С него станется – совсем свихнулся попик.
Роемся мы в этом дерме, как жуки навозные, Роемся, роемся, разгребаем, а толку от рытья этого полный ноль. Или нуль? Это уж как кому на душу ляжет. Неважно. Полное отсутствие, какого бы то ни было присутствия. Я уж, было, снова за свои шинозаводские дела взяться собрался. Висунов, да глухарей – невпроворот. Сейф забит оперативно-поисковыми делами по нераскрытым преступлениям от 1972 года и по настоящее время. Вариантов по каждому масса, но основные два – либо раскрой преступление и жулика на зону отправь, либо папирусом набей, справками, то бишь. А в справках изложи о том, как ты везде и всюду искал следы этого преступника, но к превеликому сожалению, не нашел.
Где искать жулика, который в 1972 году под угрозой ножа, отнял у Маруси Фокиной сумочку жемчужного окраса из кожемита, в коей зеркальце было за пятьдесят шесть копеек, да кошелек с сорока тремя рублями двадцатью восемью копейками и месячным проездным билетом на «транвай»? Поинтересовался я у пожилых людей, что это за кожемит такой. Представляете, это оказывается материал имитирующий кожу – кожеимитатор, в простонародии кожемит. Ни в жизнь бы не догадался.
Это не я про транвай, это в деле так указано – «месячный проездной билет на транвай». Раскрывать их за меня никто не будет, если кто и поможет, так только участковый. Кто же еще? Только у участкового своих заморочек выше бровей: там муж жене в глаз дал, сям другой муж из-за бабы своей с соседскими мужиками повздорил и с топором за ними по подъездным пролетам наяривал. А алкоголиков в ЛТП кто направит, а наркоманов на принудительное лечение, а информацию в УР по нераскрытым? А протоколы на граждан за появление в нетрезвом виде? А за распитие алкогольных напитков в общественном месте? А ему еще и спать иногда, дураку, надо, а и жену свою в кино сводить. А может и чужую.
Почему дураку? А потому, что умные, они участковыми не работают. И операми не работают. Умные, они без всяких там затей про борьбу с преступностью, про горячее сердце и чистые руки. Умные, они начальниками штабов работают, заместителями по ПВР (политико-воспитательная работа), заместителями по тылу, инспекторами паспортного стола. А остальные участковыми, да операми. Колея! Кому как не мне про все это знать, я из таких же участковых вылупился. Поэтому… На бога надейся, а сам не плошай.
Это 1972 год, бог с ним, на дворе-то уже 1990-ый. Тут каждый день что-то происходит. Вот, к примеру, как ранее говаривали, «надысь произошло». Две недели назад дело уголовное возбудили. Вышла девушка лет двадцати восьми на автобусную остановку против своего дома покурить, да на людей посмотреть. Покурила. Пошла назад, к себе в квартиру. Сзади дверь хлоп и острое что-то в бок, аккуратненько так: не дыши девонька… Снял с нее ушкуйник серьги золотые с зелеными камушками «похожими» на изумруд, кулон золотой с таким же камешком, перстень, кольцо обручальное, набор косметики импортной, случайно оказавшийся в сумке и магнитофон кассетный Панасоник.
Приметы хорошие – черный как смоль, похож на цыгана, возраст около тридцати, рост сто девяносто, телосложение атлетическое. Серьги, кулон, перстень дева, как на грех, у сестры мужа, который на зоне за кражу обретается, на прокат взяла. Сама потерпевшая молчит, как воды в рот набрала. А хозяйка похищенных золотых изделий, засыпала УВД и прокуратуру районную жалобами на зонального опера, на меня то есть: мер, дескать, не принимает, жуликов найти не может, похищенное найти не может, прошу принять меры и принудить такого сякого к действию. В УВД я уже был, да и в прокуратуре два раза.
Ты, что это, говорят, совсем мышей не ловишь? Или на свободу захотелось? У нас на выход всегда двери открыты, раз-два и гуляй Вася. В кадрах, мол, очередь стоит желающих занять мое место. Я понятно, не возражаю ни словечка, встал во фрунт: бу сделано, виноват, исправлюсь, больше не повторится, в смысле яволь... Отпустили пока. Но предупредили: найди, а то… Вот я и собрался, дай, думаю, пробегусь по местам известным. Авось, «пичуга» какая насвистит, что, да как с изумрудами этими.
Только не дали мне висунами позаниматься. Звонит дежурный и сообщает радостную весть. Через полчаса мне вместе с Зобком при оружии, в полной боевой готовности в засаду. От самого вечера и до самого утра. На хату этой изнасилованной священником женщины.
За окнами темень. Январь. Луна где-то занавесилась снеговой тучкой в полнеба, а вторая половинка чистая звездочками сверкает. Сидим мы с Зобком темноте на кухне хозяйского дома да чайком балуемся. Звезды блестят через стекла веранды. Хозяйка послушная, как в туалет захочет сразу к нам: можно ребятки я на двор по нужде? Понятное дело, что можно. Она шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы, как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.
Веранда не зимняя, однако, не холодно, хоть и зима на дворе, да и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.
Верно, чует поганец, что сидим мы тут по его поганую…
Точно. Про это уже было. Зарапортовался слегка. По кругу пошел. Ну да ладно, бывает.
К слову сказать, работал я за полярным кругом в качестве лоцмейстера, высадили меня с парохода на остров на Енисее. Остров всего ничего два на три километра. А мне надо было на противоположной стороне выйти в точку предполагаемого строительства навигационного знака.
Для пароходов, какие по Енисею туда-сюда шарахаются, чтобы на мель не выперлись по случаю. Не помню, почему сразу к месту на пароходе не подошли, то ли глубина не позволяла, а может капитан поленился крюк вокруг острова загибать. Скорее он меня, молодого специалиста, по кустам размять решил – не велика, мол, персона и пешим порядком прогуляется.
Выгрузили с катером чин-чинарем, вылез я на бережок. Сам в болотных сапогах по самое…, альпак на мне, аналог фуфайки, только с капюшоном. Капюшон затянут по максимуму, да еще физиономию сверху антикомарином сверху щедро залил. Комарья такие тучи вокруг летают, что порою белого света не видно. Лето, жарко, а я как старый узбек упакован не на шутку. Выбирать не приходится, хочешь чтобы прохладно было -рассупонивайся. Не вопрос. Только в этом случае комары обожрут до костей.
На спине теодолит в ящике деревянном, на плече тренога, для установки теодолита. Идти поперек острова пару километров. Остров кустами весь зарос метра на три высотой, так что абсолютно не видно ничего вокруг, одни ветки, ветки, ветки. Идти мне с учетом дикости и буйности окружающей природы, минут тридцать – сорок. Чтобы на противоположную сторону острова выйти.
Иду. Сорок минут иду, пятьдесят минут иду… Нет противоположного берега, нет реки, к какой я должен выйти. Упарился, как в хорошей парной. Снял теодолит и треногу, перекурил, от комаров отмахиваясь, и снова в сбрую – двигаю вперед. Иду. Гляжу, тропинка какая-то появилась. Я по тропинке – раз натоптана, значит ,люди ходили, а раз люди ходили, наверное, знали куда. Ну и я туда же дойду. Иду сорок минут тропинка под ногами, все нормально, иду шестьдесят минут – нет берега, к какому мне край надо. Пот по спине рекой, в сапогах как в болоте хлюпает. Снимаю теодолит и треногу, присаживаюсь, пот вытираю со лба и закуриваю.
Глянул себе под ноги, а там мой предыдущий окурок лежит. Это я себе тропинку сначала натоптал, а потом уже по ней и кружил. В общем, не уверен, какие я фигуры ногами выписывал, то ли круги то ли восьмерки, но гулял там еще два часа и три раза выходил к своим собственным окуркам. Тундра, север – это тебе не шутки. Вспомнил в детстве прочитанное – правая нога шагает шире. Подвернул влево от своего курса на девяносто градусов, а через пятнадцать минут еще раз также. Выбрался к нужному месту. Так, что бывает и закружишься на ровном месте.
Оно и по жизни так – запрёшься на проторенную дорожку и катишь в колее, как все. Раз люди здесь впереди меня идут, да и со мной, да и позади, значит, знают куда идут. И я с ними. Невдомек что кругами вместе со всеми по колее этой наяриваешь. Хорошо, если очнешься, да из колеи выскочишь. А если нет? Так по кругу всю жизнь и проходишь. Как в овечьем стаде. Впереди баран, за ним овцы:
-- Ведет, значит, знает куда. Куда, куда!? К светлому будущему. –
Невдомек овцам, что баран у них только с виду умный, а на самом деле всем баранам баран. Довести до места доведет, это точно. Только, в светлом том будущем, три шкуры снимут, а то и вовсе на шашлык разделают.
Сидим с Зобком. Тиканье в моей башке потихоньку стихает. Спать хочется, сил нет. Время, слава богу, четыре пятнадцать. Ночь почитай кончилась. Кабы не зима, а лето было, уже рассвело бы. Бобок себе из банки по дюз грамм в стакан граненый подливает, да салом… Смотрю на него, да за собой слежу, чтобы слюной не захлебнуться. Он так аппетитно выпивает и закусывает, что я уж подумываю: а не присоединится ли мне к нему? Засаде-то нашей кирдык получается – артель «Напрасный труд».
Время разбойничье кончается, все жулики свои воровские дела поделали, да по домам разбредаться начинают. На боковую. Пистолет мой лежит здесь же на столе, под правой рукой. На случай, если что, так чтобы махом. А то кобура оперативная еще та сбруя – из нее порою невозможно выдернуть пистолет быстро, а то он сам, как по щучьему велению без спроса вываливается. Это я сегодня при сборах в засаду впопыхах прихватил первое, что в сейфе на глаза попалось. Куда спешил? Вон Зобок, как капитально к операции приготовился, все при нем, и закусь, и… настоящий опер.
Был у меня такой случай в восемьдесят пятом году. Пасли мы жуликов по ночам на Левобережной нефтебазе. Там команда целая с нефтебазовской ВОХРой в сговоре была. Подъезжают по ночам на машинах, ставят их гуртом в кустах, сами в руки по четыре канистры каждый и шест, на каком канистры эти таскать. Бензин сливают в канистры, восемь канистр нанизывают на шест и, как верблюды в караване, попарно прут к машинам. Укладывают канистры и снова на территорию нефтебазы, уже с другими канистрами. Внутри ВОХР пасет, чтобы кто посторонний на эти караваны не напоролся, а снаружи у жуликов часовые, ну и караванбаши здесь же, какой руководство осуществляет всей транспортной операцией.
Надо было сразу их хлопнуть, и все дела. Но начальству захотелось со страшной силой повысить раскрываемость. А потому мы ползали вокруг этой братии на четырех костях и фиксировали на фото весь этот беспредел: номера машин, количество канистр… Ночью ползаем. А днем устанавливаем: кто такие, куда сгружают канистры, кому сбывают краденый бензин. Чем больше сопрут, тем больше у нас «палок» следак на раскрытие выставит, тем больше этим парням потом в зоне обретаться.
Начальство как-то со «старшими братьями» договорилось. Фотопленку нам выдали со страшной светочувствительностью, не то три тысячи светоединиц, не то пять тысяч. Ночью на эту пленку можно снимать, без фотовспышки. Ну и снимаем. Ползаем по кустам и снимаем. Дали мне команду послушать, о чем эти часовые с караванбаши своим гутарят. Пополз я на четырех костях по полыни. На четырех, это уже не фигурально, а буквально – полынь с метр высотой – в рост не пойдешь, заметят. А расстояние метров тридцать до них от места нашей дислокации.
Осень, каждая травинка норовит треснуть или лопнуть. Иду, осторожно руками и ногами перебираю. Чистый ослик Иа, без хвоста. Минут двадцать я эти тридцать метров преодолевал. Подполз к жуликам метров на пять. Бугорком прикинулся, лежу себе слушаю, о чем у них базар. Минут тридцать около них валялся. Да все впустую. Весь их базар нам неинтересен. Одна бытовуха. Свои бабы. Чужие жены. Водка. Баня. Прочая хрень.
Решил назад двигать. Таким же манером обратно еще двадцать минут крался. Все свои ладошки истоптал. Хорошо, еще не нагадили на меня жулики. А ведь могли. Когда вернулся, Марченко, своему начальнику отделения, доложил, что ничего у них в разговорах представляющего оперативный интерес нет. Доложил, а потом под мышку под левую к себе лезу, где оперативная кобура… а пистолета нет. Выронил по дороге, пока ползал.
Твою, в дышло! Это надо? Ну не объявлять же начальству, что я пистолет посеял. Я от коллег своих боком, боком, отползаю раком и потихоньку вылезаю на протоптанную мною тропу. По какой я до того целый час на коленках елозил.
Полтора часа ползал я в той полыни. Уж и свои, и жулики меня услышали. Жульманы фонарем посветить хотели, да старшой им запретил:
-- С глузду съехали? Посвети, посвети – разом кодла ментов на огонёк примчится. Это
кабан, небось, себе на завтрак корешки роет. Слышь, как чушкан пыхтит? -
Это я кабан. Это я, как чушкан пыхчу. Запыхтишь, когда каждую травинку в поисках пистолета осмотришь. Нашел все-таки, в конце концов. С тех пор я пистолет таскаю за ремнем на пояснице, рукоятью вправо. Очень, кстати, удобно. Практически постоянно пистолет задницей чувствуешь – систематический, сиюминутный контроль. Я до того привык, что когда в отпуске с женой куда-нибудь уезжаем, я порою вздрагиваю и потом холодным покрываюсь оттого, что вдруг осознаю, что моя задница не ощущает мой пистолет. Потом отпускает: я же в отпуске, какой к Аллаху пистолет?
Зобок опять плескает себе в стопку:
-- Хозяйка, у Вас огурчика солененького там случаем не завалялось? А то сало уже в
зубах навязло. –
Понятное дело, завалялось. Хозяйка разве откажет, если такой борец с преступностью, как Зобок огурчика солененького попросит. Однозначно не откажет. Подпол под верандой. Я, как входили, обратил внимание на квадрат в полу – крышку подпола. Потерпевшая наша берет литровую банку из кухонного стола. Прополаскивает под струей воды в раковине и отправляется на веранду. Огурчики, похоже, бочечные. Я предвкушаю, какая это вкуснятина, под полтинничек самогона и сглатываю набежавшую в рот слюну. У-у-у!
В доме натоплено жарко, потому мы с Зобком рассупонились по полной программе, почти на грани приличия. Сидим в брюках, тельниках и босые, потому как, даже носки скинули, дабы не запариться. Я только чайный пот полотенцем смахиваю. Слышу, крышка подпола хлопнула. Отвлекся на чай. А через минутку громыхнула банка. Звон почти хрустальный. Я даже представил, как солененькие огурчики на пол шмякаются…
Потом был вопль! Или визг? Классика! Голливуд отдыхает! Я настроение настолько прочувствовал – мороз по шкуре. Задница, будто, инеем покрылась. Пришел! Язви его в душу! Насильник наш пришел!
Хапаю я пистолет, а Зобок уже впереди меня. Ворвались на веранду. Потерпевшая наша сидит на полу, ноги еще в погребе, визжит как поросеночек, которому мясник яйца откручивает, и рукой на окно указывает. Света на веранде нет, на улице снег, так, что через стекло все отличненько видно – и сарай, и сортир, и … Плывет от окна к сортиру тихохонько не то тень, не то сгусток черный. Доплыл до сортира, внутрь втянулся и дверью хлоп. Баба наша, как Зобок ей руку на плечо положил, сразу заткнулась. Чушь какая-то. Только думать–то особо времени нет. Что думать? Прыгать надо.
Рванули в сени, Зобок впереди, я в арьергарде. Ухватился он за ручку дверную и на себя. Хрен! Не открывается. Приперто. Зобок он килограммов на сто десять потянет, а я тоже надо сказать не пушинка, до Зобка не дотягиваю, но килограммов сто пять во мне наберется за вычетом барахла тряпочного, это я про одежонку, да пистолета.
Мне тут мысль в голову мимоходом:
-- А не вовнутрь ли дверь открывается? –
Куда там! Это она раньше вовнутрь открывалась. Так шибанули, с ходу, что дверь во двор плашмя упала на ступени крыльца вместе с дверным проемом. Так и ехали втроем по ступеням – снизу дверь, на ней Зобок, на Зобке я. Обломки дверного проема на моих ушах. Пистолеты в руках, ноги босые, как у деревенских мальчиков. Приехали мордами, прямо в сугроб. Отряхиваться некогда. Подпрыгнули и, как были босиком, мчимся к сортиру по сугробу. Пистолеты приставили к двери, орем что есть мочи:
-- Стоять, .ля! Стоять - стреляю! -
Это для пущего страху. Жути на жулика нагоняем. Он на нас жути уже нагнал. Надо и нам, чтобы, значит, не лыком шиты. Стрелять, как понятно, никто, ни в кого не собирается. Это нам понятно, а ему мы должны совершенно противоположное мнение создать. Зобок за ручку дверную хвать, плечом придавил. Не открывается. Держит двери, вражина. Не открывается. Отступили на шаг, в две ноги как... Мне тут опять мысль в голову:
-- А не наружу ли дверь открывается? –
Мысли думаю, а ноги сами по себе отдельно от мозгов работают. Завалились двери прямо внутрь сортира. Мы с Зобком прямо на двери прыг-скок. Ну, чтобы насильника придавить слегка. Я, да Зобок –двести пятнадцать килограммов живого веса. Двери пополам. Благо стульчак не проломили, а то кто бы нас, из дерма вытаскивал?
Не оказалось там никакого насильника. Мы уже и двери вытащили, надо ведь посмотреть, кого там придавили. Нет никого. Сразу весь двор с Зобком проскакали по сугробам, сараи как рентгеном просветили. Не никого. Минут пятнадцать метались. Я сам видел эту тень. Кому другому не поверил бы, а себе-то? Как самому себе не верить? Следов - никаких. Кроме наших, голыми пятками в снегу натоптанных.
Вернулись в дом. Трясёт обоих не по-детски. Что уж потерпевшая, коли мы сами, два опера в штаны просто чудом не наложили? Я Зобку:
-- Что видел?
-- Попа… в рясе… с топором! А ты?
-- Тень какую-то черную. От окна к сортиру пролетела.
Потерпевшая, заикаясь в слезах, да соплях, поведала, что видела рожу бородатую, с носом, прижатым к стеклу, да топор в руке. Больше мы от нее ничего не добились. Что за тень, которую видел я? Кого видел Зобок? То ли действительно видел, то ли под самогоном ему приглючилось? Чего только под самогоном не увидишь? А если еще самогон гнали на продажу, да для большей дури, с куриным пометом, как на Песчановке водится…
Зобок хозяйку под руки поддерживает, ведет в кухню, да далее в комнату – уложил на кровать, пледом накрывает. А меня все еще трусит мелкой дрожью. Засунул я пистолет к себе за ремень, на поясницу, вернулся на веранду, поднял с полу огурчик, под струей из крана обмыл. А мурашки по моей спине, словно в футбол гоняют.
На кухне из Зобковской банки нацедил половину стакана и... огурчиком закусил. А как закурил, тут и руки у меня в норму приходить стали. Я уж потом думал над этим. Сидели на кухне, я пил чай и смотрел в окно, а на стекле, над занавеской, отражение лампочки кухонной. Яркое. Прямо по глазам. Может это мне та лампочка кусок в поле зрения выгрызла, когда я со света да во тьму веранды нырнул? Вот мне и пригрезилась черная тень на снегу. Ну, не приведение же я, в самом деле, видел!? До сей поры мурашки по шкуре бегать начинают, как вспомню...
Заходит Зобок на кухню, наливает себе, берет у меня из руки обкусанный огурец, а я ему и говорю:
-- знаешь, Вовка, давай-ка мы про этот сегодняшний чудильник никому ни слова, ни
полслова. Иначе нас в лучшем случае в ведомственную поликлинику, к психиатру
загонят, а могут и похуже, что удумать. Кто поверит, что у нас кукушки в
порядке, на бекрень не съехали? -
Так и решили: никаких рапортов, никаких докладов – не было ничего, все прошло тихо, без приключений. А что двери повыбиты, так это мы не знаем. Оно, может, так и раньше было.
Утром пришли нас менять, сержанты из патрульно-постовой службы. Их на сутки загоняют к потерпевшей, согласно указания сверху. Посмотрели, как мы собираемся. Двор весь обнюхали, сарай, осмотрели, сортир, и к нам:
-- Чё это, у вас видуха, будто на вас бегемоты всю ночь верхом скакали? Двери в сенях выбиты, двери в сортире и вовсе напополам. Да и во дворе все сугробы босыми ногами истоптаны. Тарзан к вам в гости приходил? -
Что тут скажешь? Сказали, что так оно и ..., до нас значит. А насчет следов, это, говорю, мы с Зобком со скуки моржеванием ночью занимались, здоровье укрепляли путем хождения по сугробам голыми пятками. Зобок такой способ давно практикует, лет уже десять, вон какую морду себе наморжевал, вот и меня сманил попробовать … Сержанты ехидно так похихикали, вроде того:
-- Набрали идиотов в опера, вот они всякой хренью и занимаются. Хе-хе!
Моржеванием…
Жоржик позвонил на следующий день. Нашел де, вашего красавца, во исполнение данного оперативного поручения. Приметы сходятся на сто процентов – ряса, скуфейка, борода лопатой, плечищи на зависть громилам с большой дороги. Пошептал я Толяну, из оперов наших, старому розыскному волку, дескать, есть Толян наколка от старого агентурного змея с пятидесятилетним стажем сидения по камерам: попик наш прорезался. Жоржик калач тертый, прокола быть не должно, на три метра под землю видит, не говоря уже о жуликах. Жулики, они для него вовсе прозрачные, как стеклянные. Да что там стеклянные!? Просто из богемского хрусталя.
Я уже успокоился по поводу наших с Зобком ночных приключений – навыдумывал всяких научных объяснений. В общем, жизнь идет дальше, и все у нас тип-топ. Или, как говорит Жоржик:
-- Абсолютно чуки-пуки! -
Толян старый опер. Тоже не пальцем деланный. К сорока пяти годикам со дня на день подкатит. Руки потирает, молодец говорит, молодой, правильно с агентурой работаешь. Это я молодой - у нас с Толяном разница лет в пятнадцать. Толян и говорит:
-- Смотри, как твои барабаны по городу зашуршали, как муравьи снуют. Это я, своих
бездельников никак не раскачаю. По домам сидят на задницах мох наращивают.
Старый кадр он и есть старый, сила духа, понимаешь, с возрастом в ём выдыхается.
Собирайся, щас мы в церквуху эту шмыгнем, да батюшку под белы руки тепленького
и… заломаем. Да ствол смотри не бери. Тебе по молодости еще рано со стволом по
церквям шастать, да, и не положено в церкви-то с оружием появляться. Религия, она
этого не одобряет. И я ствол не буду брать. А то еще осерчает Всевышний. Нам это
надо? Нам этого не надо! Да мы попика этого на раз голыми руками! Что ли мы не
орлы? А, Серега? -
Ну, я-то ладно, со своими ста пятью кило живого веса. Может и не орел. Но уж сокол-то точно. Было дело, голыми руками людей оружных хапал. А Толян, тот действительно орел, легкий, правда, всего килограммов на пятьдесят пять, ну шестьдесят от силы, хотя за свою оперскую жизнь повидал немало. Вот только насчет стволов я тут засомневался. Толян он, без всякого сомнения, орел, да только мне до плеча головой не достает. Батюшка наш по описанию статей мужских непревзойденных, ну плечи там, борода, рост с оглоблю, не говоря уже о плотницком топоре под рясой. А ну, как он нам с Толяном полное туше устроит в церквухе той? А мы без стволов. А? Аргументировать нечем!
А потом помыслил логично: не, думаю, прав Толян, а ну, как не сладим мы с этим Алешей Поповичем? Ладно, еще, если он нам просто трендюлей надает по ушам. А ну как стволы отнимет? Вот, позорище будет! Не! Стволы не берем. В крайнем случае, просто по ушам получим. Оно, знамо дело, по ушам получить двум бравым операм из уголовного розыка тоже позор. Кто бы сомневался? Но так мы ведь с Толяном не будем ходить по городу и всем рассказывать, что попик нам уши надрал. Однозначно не будем. А и рапортов на имя высокого начальства писать не будем. А коли стволы отнимет, да еще у обоих, тут уж в молчанку не поиграешь. Решено. Стволы не берем.
Короче, собрались мы на пару и вихрем помчались на трамвае к церквухе, у которой нас Жоржик с полным оперативным раскладом ожидает, дабы пальцем ткнуть в искомого нами попика. Вот он, дескать, тот самый злодей со всеми своими злобными сперматозоидами – полный серийный сексуальный маньяк. Машину у дежурного просить не стали. Оно и понятно. Все равно не даст. Кроме того, нам ведь самим маньяка хлопнуть хочется. А доложи сейчас по начальству, мигом из управы куча прилипал налетит, в задержании поучаствовать. Нам помочь. Потом рапортов понапишут, и окажется, что это они тут всех позадерживали, а мы с Толяном только помогали, а то и вовсе мешали - под ногами путались, проведение оперативной комбинации чуть не завалили.
продолжение сле...
Понятное дело, что можно. Я выскакиваю во двор с фонарем и пистолетом, осматриваю двор, сарай и сортир, чтобы не дай бог не проворонить злодея. Двери в сортире и в сарае специально открытыми оставили – провел лучом фонаря и все ясно. Потерпевшая шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.
Есть дела важные и очень важные. Помните поговорку: «Война, войной, а обед - по расписанию». Так вот: война, это дело важное, обед, это очень важное дело, а «по нужде» – просто святое!
Веранда не зимняя, не отапливаемая, однако, не холодно, хоть и зима на дворе и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.
Верно, чует, поганец, что сидим мы тут по его поганую душу. В засаде сидим. Морды «лепешечками» - два капитана, два опера из УР. Да нет, не вчетвером - вдвоем. Просто Зобок капитан и опер одновременно, ну и я, однако, таков же. Ну, а то, что морды лепешечками - куда деваться? На маму с папой не пожалуешься. Старались они, со всех сил делали, как могли, а получилось, как всегда. Ну да мы не в обиде, лепешечкой, так лепешечкой. Лепешечки у нас распаренные, после чая-то – в сон тянет. А нельзя спать, должен он прибыть. Зря ждем что ли? Самое время ему пожаловать, насильнику грёбаному.
Беру пустой чайник, заливаю «по самую завязку» и на газовую плиту. Свет от синих языков пламени тушит блеск звездного неба за окном. Бобок закатывает глаза: опять чай хлебать. Насчет чая он парень не тренированный – предпочитает что покрепче. Это я по чайной части приучен: чай не пил, откуда шее чистой быть? Мне проще всю жизнь пива не пить - а без чая полная смерть. Водохлеб, одним словом.
Зобок лезет правой рукой под стол и достает полиэтиленовый пакет. На столе появляется полулитровая банка мутного свойского самогона. Следом - мелко порезанное сало. Каждый кусочек уложен на кусочек хлеба соответствующего микроскопического размера. Качаю головой отрицательно на вопросительный взгляд Зобка: судя по моему хронометру, время насильницкое вроде вышло, пора скорее вампирам или оборотням на подходе, по наши души, быть, но… вдруг наш батюшка беспредельщик сексуальный, таки, заявится? Да, не дай бог, стрелять по нему приведется.
Не то чтобы я совсем не употребляю, но не со стволом же под мышкой. Кто-то должен и трезвым побыть. Вован машет рукой, ну ты, дескать, как хочешь, а я как хочу. Зобок он под мухой ни при каких обстоятельствах за макарычем своим не потянется, хоть с топором на него переть будут, хоть с оглоблей. Значит, мне стрелять, если каша какая заварится. А куда деваться, если он с плотницким топором, как накануне, нарисуется?
В наших порядках такое: каждый сам себе голова. Не пьёшь, так никто заставлять и настаивать не будет. Пью я чай, а меня точит что-то, в башке потихонечку скребет. Или тикает? Размеренно так. Тик… Тик… Тик… У меня всегда так – выходишь из дому поутру и, вдруг, засвербит что-то. Слегка, неназойливо. Бывает не сразу и врубаешься. Предчувствие? Как сегодня. Что-то сегодня будет... И вот чем ближе подходит это самое «что-то будет», тем чаще во мне тикает. Проверенно уже. А перед самым-самым, так начинает тикать… Такой ритм отбивает… Отплясывать впору. Я уж по предыдущему опыту знаю, порою сам к себе прислушиваюсь, а не тикает ли у меня там? Сидим мы на кухне, я под чай, Зобок под самогон с салом, а во мне… тик… тик… тик…
Потерпевшая наша сидит в комнате, вжавшись в угол за телевизором. Не до чая. Страшно ей. А ну как батюшка с топором заявится, да нас с Зобком покоцает, а следом и за нее возьмется, как ранее, по части секса, приставив топор к горлу. Что-то у него не в порядке по этой части, если «мужское начало» функционирует только при виде женского горла прижатого плотницким топором. Видуха у потерпевшей не приведи господь, словно с разума съехала, под откос, как паровоз с рельсов. Темная какая-то история. Непонятная.
Началось все в понедельник утром. Только пришли на работу, дежурный по райотделу и обрадовал – изнасилование на Песчановке. Я по большому счету не при делах - не моя зона обслуживания. У меня горный и шинный заводы, да прилегающий жилой район. Своих приключений, что ни день-ночь, по самые уши. Песчановка надо признать, райончик не из добрых – сиделый, на сиделом сидит и сиделым погоняет. Шибко, однако, криминальный закуток, хуже в городе только мой Шинный завод.
Опера, ответственные за тамошнюю криминальную жизнь, прихватили своих участковых и, руководимые заместителем начальника УР, помчались защищать сексуальную свободу Песчановских женщин. Только и слышно было, как громыхнули «канареечными» дверями старого УАЗика, да копоть по улице Ленинградской следом повисла.
Вечером поделились – результатов никаких, одни гипотезы. Да и гипотез не густо. Проживает в частном доме женщина не старая, лет тридцати пяти. Муж ее лет пять, как бросил, и к другой на сожительство определился. За полночь кто-то и постучался к женщине. Она возьми да открой – думала, соседке не спится, поделиться, чем сердечным, в смысле по душам побеседовать, пришла.
Открыла дверь, а за дверью батюшка при полном параде - борода «лопатой»,– ряса черная, да скуфейка. Это головной убор такой, островерхий как шлем богатырский. Редкая, надо сказать, вещь – не всякий священник ее носит. Служитель культа лицом красивый, станом стройный, плечищи как у штангиста. На шее цепь златая с большим крестом. Красив – спасу нет! Разбиватель женских сердец. Дробитель девичьих душ. Дама наша обрадовалась - мужчина все-таки. В руках у батюшки топоришко плотницкий.
А у нее незадача какая-то с личной жизнью. Все пять лет определиться не может по вопросу взаимоотношений с противоположным полом. Полновата - не всякому на вкус. Попросту говоря, охотников на нее не густо. А с другой-то стороны, как говорит мой агент Жоржик: на всякую задницу - свой охотник. И то, правда. Ну, это особо и обсуждать не стоит, поскольку информация сугубо оперативная и разглашению не подлежит. Жоржик в таких вещах разбирается, не даром, он по камерам наседкой полжизни провел.
Приставил батюшка инструмент плотницкий к горлу девоньке, по мужескому полу истосковавшейся, в дом завел и сотворил с ней дело непотребное, не по сану. Кабы, он, без топора попросил чего такого, думаю, ему не отказали бы. Не всякая перед таким витязем устоит. Но под топором – какое, же это удовольствие? Одна мысль только голову и сверлит – а ну как он нужду справив, голову топором отчикает. Не расслабиться.
Развлекся батюшка, нарисовал девоньке топором пару «легких» узоров на руках, да на шее порез «нежно» оставил – кожу слегка подпортил над сонной артерией. Топор бросил и отправился восвояси.
Собрали наши соколики, опера да участковые, вещдоки – топор с кровушкой потерпевшей на топорище в протокол осмотра вписали, по сусекам поскребли и ничего более не нашли. Топор то хозяйский, в сарае на стеночке красовался. От мужа остался, ушедшего безвременно к другой бабе. Участковые подворный опрос производят: кто видел, что видел, шумы какие подозрительные, стуки, бряки, может личности странные в сутанах через забор лезли? Нет ничего. И во дворе на сугробах ни следов, тебе никаких, ни ниточек, ни кончиков, ни узелков за какие потянуть можно было бы, дабы дельце это размотать. Одна только тропочка через двор и пробита – от крылечка к «удобствам на улице». Спали соседи, как ангелы, без тревог и забот.
Отправил дежурный даму в судебно-медицинскую экспертизу мазки брать на предмет обнаружения злобных сперматозоидов этого злодея. Опера разбежались агентуру ориентировать по факту изнасилования, вдохновлять на добычу оперативной информации. Агентура, понятное дело, всю Песчановку наводнила, не протолкнуться – туда шныряет, сюда шныряет. Кто алкашом залётным прикидывается, типа, где похмелиться ищет. Кто бомжем придуривается, без роду, без племени - проездом из Урюпинска во Владивосток.
А и в самом деле, не бомжи ли? Кто их разберет? Опять же по всем церквям рванули красавца батюшку в скуфейке, да с бородой лопатой искать. По комиссионным магазинам двинули, само собой – вдруг, коллекционер какой, с ума сбрендивший, себе раритетную форму иерейскую приобрел. Тут уже не до дележа где, чья зона обслуживания – всех припахали. Все дела бросили, одним батюшкой и занимаемся.
Утром следующего дня сэпрайз пуще прежнего – новое изнасилование. В том же месте, в тот же час, фигуранты те же. Порез у дамы на шее был справа, а теперь еще и слева и роспись по груди и по фигуре филигранная, уже не топором, а стамеской. Прямо не поп, а краснодеревщик золотые руки. Стамеска из инструментального набора бывшего мужа потерпевшей - аккуратно так расписано, глубина порезов не более миллиметра. Это уже просто наглость с его стороны.
Кто же думал, что сей идиот, второй раз намерен заявиться по свежим следам. Не иначе, полюбилась дама наша насильнику в рясе. Накрутило начальство на планерке нам хвосты на десять баллов, благо хвосты те не оторвало по-простому, и отправило разгребать енто г... Кого в церковь, кого в магазин, кого по притонам – может среди жульманов базар какой просочится. Пару ребят кинули в засаду на дом к даме, может «отец святой», вовсе, напрочь, спятил и в ночь заявится полюбить «подружку». С него станется – совсем свихнулся попик.
Роемся мы в этом дерме, как жуки навозные, Роемся, роемся, разгребаем, а толку от рытья этого полный ноль. Или нуль? Это уж как кому на душу ляжет. Неважно. Полное отсутствие, какого бы то ни было присутствия. Я уж, было, снова за свои шинозаводские дела взяться собрался. Висунов, да глухарей – невпроворот. Сейф забит оперативно-поисковыми делами по нераскрытым преступлениям от 1972 года и по настоящее время. Вариантов по каждому масса, но основные два – либо раскрой преступление и жулика на зону отправь, либо папирусом набей, справками, то бишь. А в справках изложи о том, как ты везде и всюду искал следы этого преступника, но к превеликому сожалению, не нашел.
Где искать жулика, который в 1972 году под угрозой ножа, отнял у Маруси Фокиной сумочку жемчужного окраса из кожемита, в коей зеркальце было за пятьдесят шесть копеек, да кошелек с сорока тремя рублями двадцатью восемью копейками и месячным проездным билетом на «транвай»? Поинтересовался я у пожилых людей, что это за кожемит такой. Представляете, это оказывается материал имитирующий кожу – кожеимитатор, в простонародии кожемит. Ни в жизнь бы не догадался.
Это не я про транвай, это в деле так указано – «месячный проездной билет на транвай». Раскрывать их за меня никто не будет, если кто и поможет, так только участковый. Кто же еще? Только у участкового своих заморочек выше бровей: там муж жене в глаз дал, сям другой муж из-за бабы своей с соседскими мужиками повздорил и с топором за ними по подъездным пролетам наяривал. А алкоголиков в ЛТП кто направит, а наркоманов на принудительное лечение, а информацию в УР по нераскрытым? А протоколы на граждан за появление в нетрезвом виде? А за распитие алкогольных напитков в общественном месте? А ему еще и спать иногда, дураку, надо, а и жену свою в кино сводить. А может и чужую.
Почему дураку? А потому, что умные, они участковыми не работают. И операми не работают. Умные, они без всяких там затей про борьбу с преступностью, про горячее сердце и чистые руки. Умные, они начальниками штабов работают, заместителями по ПВР (политико-воспитательная работа), заместителями по тылу, инспекторами паспортного стола. А остальные участковыми, да операми. Колея! Кому как не мне про все это знать, я из таких же участковых вылупился. Поэтому… На бога надейся, а сам не плошай.
Это 1972 год, бог с ним, на дворе-то уже 1990-ый. Тут каждый день что-то происходит. Вот, к примеру, как ранее говаривали, «надысь произошло». Две недели назад дело уголовное возбудили. Вышла девушка лет двадцати восьми на автобусную остановку против своего дома покурить, да на людей посмотреть. Покурила. Пошла назад, к себе в квартиру. Сзади дверь хлоп и острое что-то в бок, аккуратненько так: не дыши девонька… Снял с нее ушкуйник серьги золотые с зелеными камушками «похожими» на изумруд, кулон золотой с таким же камешком, перстень, кольцо обручальное, набор косметики импортной, случайно оказавшийся в сумке и магнитофон кассетный Панасоник.
Приметы хорошие – черный как смоль, похож на цыгана, возраст около тридцати, рост сто девяносто, телосложение атлетическое. Серьги, кулон, перстень дева, как на грех, у сестры мужа, который на зоне за кражу обретается, на прокат взяла. Сама потерпевшая молчит, как воды в рот набрала. А хозяйка похищенных золотых изделий, засыпала УВД и прокуратуру районную жалобами на зонального опера, на меня то есть: мер, дескать, не принимает, жуликов найти не может, похищенное найти не может, прошу принять меры и принудить такого сякого к действию. В УВД я уже был, да и в прокуратуре два раза.
Ты, что это, говорят, совсем мышей не ловишь? Или на свободу захотелось? У нас на выход всегда двери открыты, раз-два и гуляй Вася. В кадрах, мол, очередь стоит желающих занять мое место. Я понятно, не возражаю ни словечка, встал во фрунт: бу сделано, виноват, исправлюсь, больше не повторится, в смысле яволь... Отпустили пока. Но предупредили: найди, а то… Вот я и собрался, дай, думаю, пробегусь по местам известным. Авось, «пичуга» какая насвистит, что, да как с изумрудами этими.
Только не дали мне висунами позаниматься. Звонит дежурный и сообщает радостную весть. Через полчаса мне вместе с Зобком при оружии, в полной боевой готовности в засаду. От самого вечера и до самого утра. На хату этой изнасилованной священником женщины.
За окнами темень. Январь. Луна где-то занавесилась снеговой тучкой в полнеба, а вторая половинка чистая звездочками сверкает. Сидим мы с Зобком темноте на кухне хозяйского дома да чайком балуемся. Звезды блестят через стекла веранды. Хозяйка послушная, как в туалет захочет сразу к нам: можно ребятки я на двор по нужде? Понятное дело, что можно. Она шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы, как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.
Веранда не зимняя, однако, не холодно, хоть и зима на дворе, да и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.
Верно, чует поганец, что сидим мы тут по его поганую…
Точно. Про это уже было. Зарапортовался слегка. По кругу пошел. Ну да ладно, бывает.
К слову сказать, работал я за полярным кругом в качестве лоцмейстера, высадили меня с парохода на остров на Енисее. Остров всего ничего два на три километра. А мне надо было на противоположной стороне выйти в точку предполагаемого строительства навигационного знака.
Для пароходов, какие по Енисею туда-сюда шарахаются, чтобы на мель не выперлись по случаю. Не помню, почему сразу к месту на пароходе не подошли, то ли глубина не позволяла, а может капитан поленился крюк вокруг острова загибать. Скорее он меня, молодого специалиста, по кустам размять решил – не велика, мол, персона и пешим порядком прогуляется.
Выгрузили с катером чин-чинарем, вылез я на бережок. Сам в болотных сапогах по самое…, альпак на мне, аналог фуфайки, только с капюшоном. Капюшон затянут по максимуму, да еще физиономию сверху антикомарином сверху щедро залил. Комарья такие тучи вокруг летают, что порою белого света не видно. Лето, жарко, а я как старый узбек упакован не на шутку. Выбирать не приходится, хочешь чтобы прохладно было -рассупонивайся. Не вопрос. Только в этом случае комары обожрут до костей.
На спине теодолит в ящике деревянном, на плече тренога, для установки теодолита. Идти поперек острова пару километров. Остров кустами весь зарос метра на три высотой, так что абсолютно не видно ничего вокруг, одни ветки, ветки, ветки. Идти мне с учетом дикости и буйности окружающей природы, минут тридцать – сорок. Чтобы на противоположную сторону острова выйти.
Иду. Сорок минут иду, пятьдесят минут иду… Нет противоположного берега, нет реки, к какой я должен выйти. Упарился, как в хорошей парной. Снял теодолит и треногу, перекурил, от комаров отмахиваясь, и снова в сбрую – двигаю вперед. Иду. Гляжу, тропинка какая-то появилась. Я по тропинке – раз натоптана, значит ,люди ходили, а раз люди ходили, наверное, знали куда. Ну и я туда же дойду. Иду сорок минут тропинка под ногами, все нормально, иду шестьдесят минут – нет берега, к какому мне край надо. Пот по спине рекой, в сапогах как в болоте хлюпает. Снимаю теодолит и треногу, присаживаюсь, пот вытираю со лба и закуриваю.
Глянул себе под ноги, а там мой предыдущий окурок лежит. Это я себе тропинку сначала натоптал, а потом уже по ней и кружил. В общем, не уверен, какие я фигуры ногами выписывал, то ли круги то ли восьмерки, но гулял там еще два часа и три раза выходил к своим собственным окуркам. Тундра, север – это тебе не шутки. Вспомнил в детстве прочитанное – правая нога шагает шире. Подвернул влево от своего курса на девяносто градусов, а через пятнадцать минут еще раз также. Выбрался к нужному месту. Так, что бывает и закружишься на ровном месте.
Оно и по жизни так – запрёшься на проторенную дорожку и катишь в колее, как все. Раз люди здесь впереди меня идут, да и со мной, да и позади, значит, знают куда идут. И я с ними. Невдомек что кругами вместе со всеми по колее этой наяриваешь. Хорошо, если очнешься, да из колеи выскочишь. А если нет? Так по кругу всю жизнь и проходишь. Как в овечьем стаде. Впереди баран, за ним овцы:
-- Ведет, значит, знает куда. Куда, куда!? К светлому будущему. –
Невдомек овцам, что баран у них только с виду умный, а на самом деле всем баранам баран. Довести до места доведет, это точно. Только, в светлом том будущем, три шкуры снимут, а то и вовсе на шашлык разделают.
Сидим с Зобком. Тиканье в моей башке потихоньку стихает. Спать хочется, сил нет. Время, слава богу, четыре пятнадцать. Ночь почитай кончилась. Кабы не зима, а лето было, уже рассвело бы. Бобок себе из банки по дюз грамм в стакан граненый подливает, да салом… Смотрю на него, да за собой слежу, чтобы слюной не захлебнуться. Он так аппетитно выпивает и закусывает, что я уж подумываю: а не присоединится ли мне к нему? Засаде-то нашей кирдык получается – артель «Напрасный труд».
Время разбойничье кончается, все жулики свои воровские дела поделали, да по домам разбредаться начинают. На боковую. Пистолет мой лежит здесь же на столе, под правой рукой. На случай, если что, так чтобы махом. А то кобура оперативная еще та сбруя – из нее порою невозможно выдернуть пистолет быстро, а то он сам, как по щучьему велению без спроса вываливается. Это я сегодня при сборах в засаду впопыхах прихватил первое, что в сейфе на глаза попалось. Куда спешил? Вон Зобок, как капитально к операции приготовился, все при нем, и закусь, и… настоящий опер.
Был у меня такой случай в восемьдесят пятом году. Пасли мы жуликов по ночам на Левобережной нефтебазе. Там команда целая с нефтебазовской ВОХРой в сговоре была. Подъезжают по ночам на машинах, ставят их гуртом в кустах, сами в руки по четыре канистры каждый и шест, на каком канистры эти таскать. Бензин сливают в канистры, восемь канистр нанизывают на шест и, как верблюды в караване, попарно прут к машинам. Укладывают канистры и снова на территорию нефтебазы, уже с другими канистрами. Внутри ВОХР пасет, чтобы кто посторонний на эти караваны не напоролся, а снаружи у жуликов часовые, ну и караванбаши здесь же, какой руководство осуществляет всей транспортной операцией.
Надо было сразу их хлопнуть, и все дела. Но начальству захотелось со страшной силой повысить раскрываемость. А потому мы ползали вокруг этой братии на четырех костях и фиксировали на фото весь этот беспредел: номера машин, количество канистр… Ночью ползаем. А днем устанавливаем: кто такие, куда сгружают канистры, кому сбывают краденый бензин. Чем больше сопрут, тем больше у нас «палок» следак на раскрытие выставит, тем больше этим парням потом в зоне обретаться.
Начальство как-то со «старшими братьями» договорилось. Фотопленку нам выдали со страшной светочувствительностью, не то три тысячи светоединиц, не то пять тысяч. Ночью на эту пленку можно снимать, без фотовспышки. Ну и снимаем. Ползаем по кустам и снимаем. Дали мне команду послушать, о чем эти часовые с караванбаши своим гутарят. Пополз я на четырех костях по полыни. На четырех, это уже не фигурально, а буквально – полынь с метр высотой – в рост не пойдешь, заметят. А расстояние метров тридцать до них от места нашей дислокации.
Осень, каждая травинка норовит треснуть или лопнуть. Иду, осторожно руками и ногами перебираю. Чистый ослик Иа, без хвоста. Минут двадцать я эти тридцать метров преодолевал. Подполз к жуликам метров на пять. Бугорком прикинулся, лежу себе слушаю, о чем у них базар. Минут тридцать около них валялся. Да все впустую. Весь их базар нам неинтересен. Одна бытовуха. Свои бабы. Чужие жены. Водка. Баня. Прочая хрень.
Решил назад двигать. Таким же манером обратно еще двадцать минут крался. Все свои ладошки истоптал. Хорошо, еще не нагадили на меня жулики. А ведь могли. Когда вернулся, Марченко, своему начальнику отделения, доложил, что ничего у них в разговорах представляющего оперативный интерес нет. Доложил, а потом под мышку под левую к себе лезу, где оперативная кобура… а пистолета нет. Выронил по дороге, пока ползал.
Твою, в дышло! Это надо? Ну не объявлять же начальству, что я пистолет посеял. Я от коллег своих боком, боком, отползаю раком и потихоньку вылезаю на протоптанную мною тропу. По какой я до того целый час на коленках елозил.
Полтора часа ползал я в той полыни. Уж и свои, и жулики меня услышали. Жульманы фонарем посветить хотели, да старшой им запретил:
-- С глузду съехали? Посвети, посвети – разом кодла ментов на огонёк примчится. Это
кабан, небось, себе на завтрак корешки роет. Слышь, как чушкан пыхтит? -
Это я кабан. Это я, как чушкан пыхчу. Запыхтишь, когда каждую травинку в поисках пистолета осмотришь. Нашел все-таки, в конце концов. С тех пор я пистолет таскаю за ремнем на пояснице, рукоятью вправо. Очень, кстати, удобно. Практически постоянно пистолет задницей чувствуешь – систематический, сиюминутный контроль. Я до того привык, что когда в отпуске с женой куда-нибудь уезжаем, я порою вздрагиваю и потом холодным покрываюсь оттого, что вдруг осознаю, что моя задница не ощущает мой пистолет. Потом отпускает: я же в отпуске, какой к Аллаху пистолет?
Зобок опять плескает себе в стопку:
-- Хозяйка, у Вас огурчика солененького там случаем не завалялось? А то сало уже в
зубах навязло. –
Понятное дело, завалялось. Хозяйка разве откажет, если такой борец с преступностью, как Зобок огурчика солененького попросит. Однозначно не откажет. Подпол под верандой. Я, как входили, обратил внимание на квадрат в полу – крышку подпола. Потерпевшая наша берет литровую банку из кухонного стола. Прополаскивает под струей воды в раковине и отправляется на веранду. Огурчики, похоже, бочечные. Я предвкушаю, какая это вкуснятина, под полтинничек самогона и сглатываю набежавшую в рот слюну. У-у-у!
В доме натоплено жарко, потому мы с Зобком рассупонились по полной программе, почти на грани приличия. Сидим в брюках, тельниках и босые, потому как, даже носки скинули, дабы не запариться. Я только чайный пот полотенцем смахиваю. Слышу, крышка подпола хлопнула. Отвлекся на чай. А через минутку громыхнула банка. Звон почти хрустальный. Я даже представил, как солененькие огурчики на пол шмякаются…
Потом был вопль! Или визг? Классика! Голливуд отдыхает! Я настроение настолько прочувствовал – мороз по шкуре. Задница, будто, инеем покрылась. Пришел! Язви его в душу! Насильник наш пришел!
Хапаю я пистолет, а Зобок уже впереди меня. Ворвались на веранду. Потерпевшая наша сидит на полу, ноги еще в погребе, визжит как поросеночек, которому мясник яйца откручивает, и рукой на окно указывает. Света на веранде нет, на улице снег, так, что через стекло все отличненько видно – и сарай, и сортир, и … Плывет от окна к сортиру тихохонько не то тень, не то сгусток черный. Доплыл до сортира, внутрь втянулся и дверью хлоп. Баба наша, как Зобок ей руку на плечо положил, сразу заткнулась. Чушь какая-то. Только думать–то особо времени нет. Что думать? Прыгать надо.
Рванули в сени, Зобок впереди, я в арьергарде. Ухватился он за ручку дверную и на себя. Хрен! Не открывается. Приперто. Зобок он килограммов на сто десять потянет, а я тоже надо сказать не пушинка, до Зобка не дотягиваю, но килограммов сто пять во мне наберется за вычетом барахла тряпочного, это я про одежонку, да пистолета.
Мне тут мысль в голову мимоходом:
-- А не вовнутрь ли дверь открывается? –
Куда там! Это она раньше вовнутрь открывалась. Так шибанули, с ходу, что дверь во двор плашмя упала на ступени крыльца вместе с дверным проемом. Так и ехали втроем по ступеням – снизу дверь, на ней Зобок, на Зобке я. Обломки дверного проема на моих ушах. Пистолеты в руках, ноги босые, как у деревенских мальчиков. Приехали мордами, прямо в сугроб. Отряхиваться некогда. Подпрыгнули и, как были босиком, мчимся к сортиру по сугробу. Пистолеты приставили к двери, орем что есть мочи:
-- Стоять, .ля! Стоять - стреляю! -
Это для пущего страху. Жути на жулика нагоняем. Он на нас жути уже нагнал. Надо и нам, чтобы, значит, не лыком шиты. Стрелять, как понятно, никто, ни в кого не собирается. Это нам понятно, а ему мы должны совершенно противоположное мнение создать. Зобок за ручку дверную хвать, плечом придавил. Не открывается. Держит двери, вражина. Не открывается. Отступили на шаг, в две ноги как... Мне тут опять мысль в голову:
-- А не наружу ли дверь открывается? –
Мысли думаю, а ноги сами по себе отдельно от мозгов работают. Завалились двери прямо внутрь сортира. Мы с Зобком прямо на двери прыг-скок. Ну, чтобы насильника придавить слегка. Я, да Зобок –двести пятнадцать килограммов живого веса. Двери пополам. Благо стульчак не проломили, а то кто бы нас, из дерма вытаскивал?
Не оказалось там никакого насильника. Мы уже и двери вытащили, надо ведь посмотреть, кого там придавили. Нет никого. Сразу весь двор с Зобком проскакали по сугробам, сараи как рентгеном просветили. Не никого. Минут пятнадцать метались. Я сам видел эту тень. Кому другому не поверил бы, а себе-то? Как самому себе не верить? Следов - никаких. Кроме наших, голыми пятками в снегу натоптанных.
Вернулись в дом. Трясёт обоих не по-детски. Что уж потерпевшая, коли мы сами, два опера в штаны просто чудом не наложили? Я Зобку:
-- Что видел?
-- Попа… в рясе… с топором! А ты?
-- Тень какую-то черную. От окна к сортиру пролетела.
Потерпевшая, заикаясь в слезах, да соплях, поведала, что видела рожу бородатую, с носом, прижатым к стеклу, да топор в руке. Больше мы от нее ничего не добились. Что за тень, которую видел я? Кого видел Зобок? То ли действительно видел, то ли под самогоном ему приглючилось? Чего только под самогоном не увидишь? А если еще самогон гнали на продажу, да для большей дури, с куриным пометом, как на Песчановке водится…
Зобок хозяйку под руки поддерживает, ведет в кухню, да далее в комнату – уложил на кровать, пледом накрывает. А меня все еще трусит мелкой дрожью. Засунул я пистолет к себе за ремень, на поясницу, вернулся на веранду, поднял с полу огурчик, под струей из крана обмыл. А мурашки по моей спине, словно в футбол гоняют.
На кухне из Зобковской банки нацедил половину стакана и... огурчиком закусил. А как закурил, тут и руки у меня в норму приходить стали. Я уж потом думал над этим. Сидели на кухне, я пил чай и смотрел в окно, а на стекле, над занавеской, отражение лампочки кухонной. Яркое. Прямо по глазам. Может это мне та лампочка кусок в поле зрения выгрызла, когда я со света да во тьму веранды нырнул? Вот мне и пригрезилась черная тень на снегу. Ну, не приведение же я, в самом деле, видел!? До сей поры мурашки по шкуре бегать начинают, как вспомню...
Заходит Зобок на кухню, наливает себе, берет у меня из руки обкусанный огурец, а я ему и говорю:
-- знаешь, Вовка, давай-ка мы про этот сегодняшний чудильник никому ни слова, ни
полслова. Иначе нас в лучшем случае в ведомственную поликлинику, к психиатру
загонят, а могут и похуже, что удумать. Кто поверит, что у нас кукушки в
порядке, на бекрень не съехали? -
Так и решили: никаких рапортов, никаких докладов – не было ничего, все прошло тихо, без приключений. А что двери повыбиты, так это мы не знаем. Оно, может, так и раньше было.
Утром пришли нас менять, сержанты из патрульно-постовой службы. Их на сутки загоняют к потерпевшей, согласно указания сверху. Посмотрели, как мы собираемся. Двор весь обнюхали, сарай, осмотрели, сортир, и к нам:
-- Чё это, у вас видуха, будто на вас бегемоты всю ночь верхом скакали? Двери в сенях выбиты, двери в сортире и вовсе напополам. Да и во дворе все сугробы босыми ногами истоптаны. Тарзан к вам в гости приходил? -
Что тут скажешь? Сказали, что так оно и ..., до нас значит. А насчет следов, это, говорю, мы с Зобком со скуки моржеванием ночью занимались, здоровье укрепляли путем хождения по сугробам голыми пятками. Зобок такой способ давно практикует, лет уже десять, вон какую морду себе наморжевал, вот и меня сманил попробовать … Сержанты ехидно так похихикали, вроде того:
-- Набрали идиотов в опера, вот они всякой хренью и занимаются. Хе-хе!
Моржеванием…
Жоржик позвонил на следующий день. Нашел де, вашего красавца, во исполнение данного оперативного поручения. Приметы сходятся на сто процентов – ряса, скуфейка, борода лопатой, плечищи на зависть громилам с большой дороги. Пошептал я Толяну, из оперов наших, старому розыскному волку, дескать, есть Толян наколка от старого агентурного змея с пятидесятилетним стажем сидения по камерам: попик наш прорезался. Жоржик калач тертый, прокола быть не должно, на три метра под землю видит, не говоря уже о жуликах. Жулики, они для него вовсе прозрачные, как стеклянные. Да что там стеклянные!? Просто из богемского хрусталя.
Я уже успокоился по поводу наших с Зобком ночных приключений – навыдумывал всяких научных объяснений. В общем, жизнь идет дальше, и все у нас тип-топ. Или, как говорит Жоржик:
-- Абсолютно чуки-пуки! -
Толян старый опер. Тоже не пальцем деланный. К сорока пяти годикам со дня на день подкатит. Руки потирает, молодец говорит, молодой, правильно с агентурой работаешь. Это я молодой - у нас с Толяном разница лет в пятнадцать. Толян и говорит:
-- Смотри, как твои барабаны по городу зашуршали, как муравьи снуют. Это я, своих
бездельников никак не раскачаю. По домам сидят на задницах мох наращивают.
Старый кадр он и есть старый, сила духа, понимаешь, с возрастом в ём выдыхается.
Собирайся, щас мы в церквуху эту шмыгнем, да батюшку под белы руки тепленького
и… заломаем. Да ствол смотри не бери. Тебе по молодости еще рано со стволом по
церквям шастать, да, и не положено в церкви-то с оружием появляться. Религия, она
этого не одобряет. И я ствол не буду брать. А то еще осерчает Всевышний. Нам это
надо? Нам этого не надо! Да мы попика этого на раз голыми руками! Что ли мы не
орлы? А, Серега? -
Ну, я-то ладно, со своими ста пятью кило живого веса. Может и не орел. Но уж сокол-то точно. Было дело, голыми руками людей оружных хапал. А Толян, тот действительно орел, легкий, правда, всего килограммов на пятьдесят пять, ну шестьдесят от силы, хотя за свою оперскую жизнь повидал немало. Вот только насчет стволов я тут засомневался. Толян он, без всякого сомнения, орел, да только мне до плеча головой не достает. Батюшка наш по описанию статей мужских непревзойденных, ну плечи там, борода, рост с оглоблю, не говоря уже о плотницком топоре под рясой. А ну, как он нам с Толяном полное туше устроит в церквухе той? А мы без стволов. А? Аргументировать нечем!
А потом помыслил логично: не, думаю, прав Толян, а ну, как не сладим мы с этим Алешей Поповичем? Ладно, еще, если он нам просто трендюлей надает по ушам. А ну как стволы отнимет? Вот, позорище будет! Не! Стволы не берем. В крайнем случае, просто по ушам получим. Оно, знамо дело, по ушам получить двум бравым операм из уголовного розыка тоже позор. Кто бы сомневался? Но так мы ведь с Толяном не будем ходить по городу и всем рассказывать, что попик нам уши надрал. Однозначно не будем. А и рапортов на имя высокого начальства писать не будем. А коли стволы отнимет, да еще у обоих, тут уж в молчанку не поиграешь. Решено. Стволы не берем.
Короче, собрались мы на пару и вихрем помчались на трамвае к церквухе, у которой нас Жоржик с полным оперативным раскладом ожидает, дабы пальцем ткнуть в искомого нами попика. Вот он, дескать, тот самый злодей со всеми своими злобными сперматозоидами – полный серийный сексуальный маньяк. Машину у дежурного просить не стали. Оно и понятно. Все равно не даст. Кроме того, нам ведь самим маньяка хлопнуть хочется. А доложи сейчас по начальству, мигом из управы куча прилипал налетит, в задержании поучаствовать. Нам помочь. Потом рапортов понапишут, и окажется, что это они тут всех позадерживали, а мы с Толяном только помогали, а то и вовсе мешали - под ногами путались, проведение оперативной комбинации чуть не завалили.
продолжение сле...
Обсуждения Голоса свыше ч. 1