Гравюра

Аромат остывшего чая.
Натюрморт из грязной посуды.
За окном – дождливо. Скучаю.
На столе записка: “Целую”.

Сонный взгляд высыхает олифой.
Ртуть зеркал отливается в нежить.
Наслаждаюсь будничной рифмой,
чтобы сдохнуть от скуки нежной.

Неба ткань листопадом пылится,
прорываясь подкладкой снежной.
Набивается скупость мысли,
словно время для размышлений.

Отплывает туман ржавой баржой.
Передержанный воздух, как плесень.
За стеклом – промозгло. Не важно.
На столе записка...

Гравюры Гюстава Доре
о Вере, как богатыре,

воспел лирически Solus,
и чтобы крепче был союз,

я попрошу тебя, Сергей, -
пиши и дальше лишь о Ней!!!

-Резать, не дожидаясь перитонита, - кричал Ни-
кита, оперировал пространство и время (со все-
ми полями, и взаимодействиями, не смотря на
последствия, не терял секунды, действовал быс-
тро и остроумно, как скальпель, тремор рук, ус-
покаивал, вышибал клин клином, вот такая бы-
ла картина, гравюра, а Нюра, не была дурой,
подглядывала, за его проделками, и нам, внут-
ренним органам докладывала, туда, куда надо,
и получала, мармелада и плитку шоколада, лю-
били сладкое, мать родную...

Ветка, облако и птаха,
Осенившие крыльцо.
Белоснежная рубаха,
Оттенившая лицо.

Угловатая фигура,
Свет и тени вразнобой.
Петербургская гравюра
Ожила сама собой.

Отсыревшие колонны,
Купол темен и высок.
И уже звучит влюбленный,
Незнакомый голосок.

— Нет ни ада и ни рая,
Остальное — выбирай.
Ты пойдешь со мной до края?
— Я пойду с тобой за край

.

Приходит день и час конечный;

все волны тела моего

сольются каплей с миром вечным,

душа взойдёт на суд Его,

в деснице чьей вселенной судьбы

и вся больная суть моя,

кто видит и прощает, любит…

А я, слепец, живу, гордясь.

Закаты и восходы, фазы

Луны, планет и глупых грёз

другого сердца резонансом

коснуться через светоч слёз.

Душа изныла от лукавства:

иллюзий сладких фальшь, обман;

вновь сети мира и коварства –

завистник шлёт земной дурман...

Вы, чьи широкие шинели
Напоминали пapyca,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса, и голоса...

И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след, —
Очаровательные франты
Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, —
Цари на каждом бранном поле
И на балу, и на балу.

Вам все вершины были малы
И мягок — самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!

О, как, мне кажется, могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать — и гривы
Своих коней...

Es sheint mir, dass gefallene Soldaten,
Die man sehr lange noch erwarten wird,
Grabstaette nicht im Feld gefunden hatten –
Sie ziehen, als die Kraniche im Wind.
Bis heute noch seit den blutroten tagen
Hoert man von oben irhen shrillun Ruf…
Vielliecht darum kann niemand etwas sagen
Als dieser Zug sich oben langsam ruert…

Ich sah sie abends oft forueberziehen,
Sie schnuerten meine Seele schmerzenvoll…
Dort unter ihnen ist ein Platz geblieben,
Ein kleiner Platz, den ich einnnehmen soll...

Скрипит решётка рёбер на диване,
И стонет в ней острожная душа.
На выдохе хор мыслей балаганит,
И в стих ложится дробно, ритм круша.
Ложится то - ли чёрным, то - ли белым,
То ль снег иль пепел, просто не пойму,
Но, главное – совсем не в этом дело,
Гравюры уважаю и приму!
Рисую белым снегом, пеплом чёрным
Моей души последний натюрморт,
Пусть он расскажет, что я всем довольный,
И так же честен, любящий апорт!
Готов скакать по полю, по росистому
На пегом, вороном или гнедом,
Но, я...

Приписка к старой гравюре,
висящей в охотничьем домике.

В его глазах покоя столько
И столько нежного добра…
Охотник, опусти двустволку!
Тут недостойная игра.

Возьмёшь, как будто ты без сердца,
Рукой, что до локтя в крови,
Его трепещущее сердце
С тоской живой ещё любви.

А после как светло и тихо
Ты станешь женщину любить,
Когда завоет олениха,
Начнёт рогами в землю бить?

Когда повалится убито,
Ведь жизнь поломана, как прут…
Когда деревья от обиды
Замрут, как будто бы...

из эфемерной туманности Тернера
раскрашенных плоскостей
солнценосного зодчества
японской гравюры
средневековых эмалей и витражей
колоритного симфонизма –
революция тона
(ничего, кроме цвета,
афористичность эмоций)
природа грации женщины
вечность простосердечия
надежда
трактовка натуры
гармония в разночтениях
французская воля
варварство и утонченность –
шкала инстинктов
патриарха-ребенка фовизма
(говорят, когда он работал,
он верил в Бога)