Индийская философия, о которой в наше время так много говорится, содержит доктрину "адвайты" или недвойственности. В ней идет речь о том, что мы не тождественны высшей реальности, но, в любом случае, наша с ней связь не ограничена только лишь дуальностью.
Также, как и прочие идеи, эта концепция породила множество версий. Существуют ее "сильные" и "слабые" формы.
Аналогично и христианское сознание - которое само по себе не определяется идеями, но дает жизнь этим редчайшим из созданий, новым идеям - имеет "слабые" и "сильные" формы апофатического богословия. Это теология, которая не избегает вопроса непознаваемости тайны Бога. Григорий Нисский (335-395 гг.) настолько глубоко затрагивает апофатическую концепцию, насколько это возможно. Вероятно, по этой причине, - а может быть, потому, что его работы довольно поздно были переведены на латынь - он имел гораздо меньшее влияния на западную теологию и духовность, чем на восточную Церковь. Но встреча именно с этим выдающимся мыслителем может значительно обогатить современный Запад, уставший от религиозного разделения.
Выросший в восточной части Малой Азии, там, где сейчас находится современная Турция, Григорий стал одним из трех великих Каппадокийских отцов. Его брат Василий Великий и друг Василия Григорий Назианзин были, несомненно, политиком-законодателем и поэтом-теологом этой группы. Григорий Нисский стал мистическим философом, причиной чему были обстоятельства его семейной жизни, а также бурный и довольно неэффективный епископат. Кажется, он перешел к самостоятельной деятельности только после смерти своего брата, хотя и чувствовал себя обязанным завершить наследие Василия Великого в защите Константинопольского собора 381 года. Это была важная веха в сопротивлении ранней Церкви арианству, доктрине, которая преуменьшала божественность фигуры Христа. Сейчас может показаться, что эта долгая битва с еще могущественной и современной тогда ересью была всего лишь академической склокой. На самом же деле речь идет о концепции нас самих, личности как таковой, смысле человеческого потенциала. Чем является Иисус, являемся и мы. Кто-то может подумать, что мистическая традиция не так много может предложить для подтверждения этого изящного аргумента. На самом деле, никто не показывает лучше, чем Григорий, - а особенно в работах второй половины его жизни - что это мистическое сознание просвещает мир идей из сверх-рационального источника, который формирует все наши наилучшие мысли. Логика мистического опыта простирается в области мысли и действия и требует последовательности.
Григорий отмечает дистанцирование христианского мистицизма от греческой традиции. Ориген, который был очень "греческим" мыслителем, продемонстрировал слабую форму апофатики. Ему было свойственно думать, что, раз уж мы прошли аскетическую полосу препятствий и овладели нашими страстями, мы увидим все, что мы так жаждали увидеть, и узнаем все, что нам так хотелось бы знать. Греческая идея совершенства - это подняться над непостоянным миром и изменчивым умом в область божественной неподвижности. Там мы воссядем на троне сознания и будем смотреть вниз на этот изменчивый мир. Эта точка зрения до сих пор влияет на наше представление о рае и блаженстве. Для Григория же, в его трактате "О совершенстве", или в его "Жизни Моисея", аскетизм является средством победить в "гражданской войне в нас самих". Мы должны бороться с болезенными воспоминаниями о пережитой травме, точно также, как еще долго прийдется делать жителям Северной Ирландии или Ирака. Желания должны воспитываться и преобразовываться, чтобы мы смогли жить осознанно. Мы можем стать лучше. Но совершенство никогда не будет финальным достижением. "Божественное по самой своей природе бесконечно, ничем не ограниченно". Желание, очищенное работой молитвы, никогда не достигает окончательного удовлетворения, но усиливается по мере нашего продвижения. Мы никогда не будем полностью удовлетворены тем, что получим от Бога.
Для кардинала Жана Даниэлу SJ, одного из величайших комментаторов Григория, эта линия понимания означает шаг вперед относительно позиции Оригена. Непознаваемость, недостижимость Бога, таким образом, создает мистику тьмы и "агнозии" - значения, практически противоположного "гнозису". Существует два вида тьмы, слабая и сильная. Первая выражается в том, что Григорий сказал о своем брате, в тени которого он, как ему казалось, стоял: "Мы увидели его вступающим во мрак, где Бог (Исх. 20, 21) ... он понимал то, что было невидимым для других". Это желанная тьма. Мы встречаемся с неведомым, затем потом понимаем, что мы слепы, но потом мы всё-таки видим. Но есть и более темная тьма: "истинное видение и истинное знание о том, что мы ищем, состоят именно в том, что мы не видим - в осознании того, что наша цель выходит за пределы всех знаний".
Совершенство - это постоянный прогресс. Греческое мнение, что изменение всегда является дефектом, заменяется процессом постоянной трансформации во что-то лучшее, "от славы к славе". Каждый конец есть новое начало. Горизонт постоянно отдаляется по мере того, как мы приближаемся к нему. "Совершенство" состоит в нашей способности никогда не останавливаться, в нашем возрастании в лучшем. Принимая это, мы столкнемся с серьезными последствиями, если мы хотим жить в соответствии с тем, во что мы верим. Трансцендентность и парадокс ("движение и неподвижность есть одно и тоже") встроены в саму суть человека. Сознание - это расширяющаяся вселенная. Страх, что мы обречены на постоянную неудовлетворенность - вывод, естественный для всех, кто осознает свои циклы естественных желаний - меняется на интоксикацию неисчерпаемостью блаженства. Добро уже не выглядит скучным, и Христос является не просто объектом поклонения, но Путем к Отцу.
Познание Бога, в трансцендентном опыте познания того, что мы не можем Его познать, отсылает нас обратно к самим себе, но по-новому. На протяжении развития всей мистической традиции основной темой является связующее звено между нашим самосознанием и нашей способностью к познанию Бога. Григорий помещает свою христианскую антропологию в библейское утверждение, что мы являемся "иконами" Бога. Тут нет гностического разделения на естественное и сверхъестественное. Он не был увлечен метафизической игрой между образом и подобием, как другие мистические учителя. Это облегчение быть логически и богословски убежденными, что мы являемся сущностно благими. Смертность есть исцеление, ведь первородный грех не наказание, и "благодать воскресения является восстановлением человека к его исходному состоянию" блаженства.
Григорий предлагает сильную дозу "агнозии". Сначала она кажется неприятной на вкус, но когда мы справляемся с этим, мы чувствуем ее лечебный эффект. Парадоксальным образом человек и тварный мир утверждаются, потому что мы не прекращаем быть людьми даже в единстве с Богом. Надежда включена в идею, что всякий конец есть начало. Грех - это отказ двигаться дальше. Термин epektasis, используемый апостолом Павлом в Послании к Филиппийцам [1] поддерживает мысль Григория авторитетом Писания.
Это радикально влияет на молитву и углубляет Оригеновское понятие чистоты. Григорий помогает нам понять, почему мы можем перестать думать о Боге, и почему это даже необходимо для того, чтобы полностью войти в молитву. "Любое представление является препятствием", - говорит он. Это может показаться ограничением для молитвы, но на самом деле это раскрытие самой жизни. "Человек, который думает, что Бог может быть познан, на самом деле не имеет жизни, ибо он был ложно отвлечен от истинного Бытия чем-то, сотворенным его собственным воображением".
И еще, Григорий был не монахом-отшельником, но епископом, пастырем и учителем. Не преуменьшая сакраментальную жизнь, его теология оживляет ее. В проповеди против отрицающих Крещение он говорил о двойной силе христианства: "обновление верой" и "участие в мистических символах и обрядах". Крещение является инициацией в землю, приносящую плоды в радости, и Евхаристия есть лекарство бессмертия, сотворяющее физическое преображение для тех, кто совершает ее. Может ли что-то стать еще более совершенным выражением центральной роли созерцания в Церкви или смысла жизни, чем мистическая литургия?
________________________
Тексты Григория Нисского цитируются по изданию "From Glory to Glory: Texts from Gregory of Nyssa's Mystical Writings" St.Vladimir`s Seminary Press 2001
Аналогично и христианское сознание - которое само по себе не определяется идеями, но дает жизнь этим редчайшим из созданий, новым идеям - имеет "слабые" и "сильные" формы апофатического богословия. Это теология, которая не избегает вопроса непознаваемости тайны Бога. Григорий Нисский (335-395 гг.) настолько глубоко затрагивает апофатическую концепцию, насколько это возможно. Вероятно, по этой причине, - а может быть, потому, что его работы довольно поздно были переведены на латынь - он имел гораздо меньшее влияния на западную теологию и духовность, чем на восточную Церковь. Но встреча именно с этим выдающимся мыслителем может значительно обогатить современный Запад, уставший от религиозного разделения.
Выросший в восточной части Малой Азии, там, где сейчас находится современная Турция, Григорий стал одним из трех великих Каппадокийских отцов. Его брат Василий Великий и друг Василия Григорий Назианзин были, несомненно, политиком-законодателем и поэтом-теологом этой группы. Григорий Нисский стал мистическим философом, причиной чему были обстоятельства его семейной жизни, а также бурный и довольно неэффективный епископат. Кажется, он перешел к самостоятельной деятельности только после смерти своего брата, хотя и чувствовал себя обязанным завершить наследие Василия Великого в защите Константинопольского собора 381 года. Это была важная веха в сопротивлении ранней Церкви арианству, доктрине, которая преуменьшала божественность фигуры Христа. Сейчас может показаться, что эта долгая битва с еще могущественной и современной тогда ересью была всего лишь академической склокой. На самом же деле речь идет о концепции нас самих, личности как таковой, смысле человеческого потенциала. Чем является Иисус, являемся и мы. Кто-то может подумать, что мистическая традиция не так много может предложить для подтверждения этого изящного аргумента. На самом деле, никто не показывает лучше, чем Григорий, - а особенно в работах второй половины его жизни - что это мистическое сознание просвещает мир идей из сверх-рационального источника, который формирует все наши наилучшие мысли. Логика мистического опыта простирается в области мысли и действия и требует последовательности.
Григорий отмечает дистанцирование христианского мистицизма от греческой традиции. Ориген, который был очень "греческим" мыслителем, продемонстрировал слабую форму апофатики. Ему было свойственно думать, что, раз уж мы прошли аскетическую полосу препятствий и овладели нашими страстями, мы увидим все, что мы так жаждали увидеть, и узнаем все, что нам так хотелось бы знать. Греческая идея совершенства - это подняться над непостоянным миром и изменчивым умом в область божественной неподвижности. Там мы воссядем на троне сознания и будем смотреть вниз на этот изменчивый мир. Эта точка зрения до сих пор влияет на наше представление о рае и блаженстве. Для Григория же, в его трактате "О совершенстве", или в его "Жизни Моисея", аскетизм является средством победить в "гражданской войне в нас самих". Мы должны бороться с болезенными воспоминаниями о пережитой травме, точно также, как еще долго прийдется делать жителям Северной Ирландии или Ирака. Желания должны воспитываться и преобразовываться, чтобы мы смогли жить осознанно. Мы можем стать лучше. Но совершенство никогда не будет финальным достижением. "Божественное по самой своей природе бесконечно, ничем не ограниченно". Желание, очищенное работой молитвы, никогда не достигает окончательного удовлетворения, но усиливается по мере нашего продвижения. Мы никогда не будем полностью удовлетворены тем, что получим от Бога.
Для кардинала Жана Даниэлу SJ, одного из величайших комментаторов Григория, эта линия понимания означает шаг вперед относительно позиции Оригена. Непознаваемость, недостижимость Бога, таким образом, создает мистику тьмы и "агнозии" - значения, практически противоположного "гнозису". Существует два вида тьмы, слабая и сильная. Первая выражается в том, что Григорий сказал о своем брате, в тени которого он, как ему казалось, стоял: "Мы увидели его вступающим во мрак, где Бог (Исх. 20, 21) ... он понимал то, что было невидимым для других". Это желанная тьма. Мы встречаемся с неведомым, затем потом понимаем, что мы слепы, но потом мы всё-таки видим. Но есть и более темная тьма: "истинное видение и истинное знание о том, что мы ищем, состоят именно в том, что мы не видим - в осознании того, что наша цель выходит за пределы всех знаний".
Совершенство - это постоянный прогресс. Греческое мнение, что изменение всегда является дефектом, заменяется процессом постоянной трансформации во что-то лучшее, "от славы к славе". Каждый конец есть новое начало. Горизонт постоянно отдаляется по мере того, как мы приближаемся к нему. "Совершенство" состоит в нашей способности никогда не останавливаться, в нашем возрастании в лучшем. Принимая это, мы столкнемся с серьезными последствиями, если мы хотим жить в соответствии с тем, во что мы верим. Трансцендентность и парадокс ("движение и неподвижность есть одно и тоже") встроены в саму суть человека. Сознание - это расширяющаяся вселенная. Страх, что мы обречены на постоянную неудовлетворенность - вывод, естественный для всех, кто осознает свои циклы естественных желаний - меняется на интоксикацию неисчерпаемостью блаженства. Добро уже не выглядит скучным, и Христос является не просто объектом поклонения, но Путем к Отцу.
Познание Бога, в трансцендентном опыте познания того, что мы не можем Его познать, отсылает нас обратно к самим себе, но по-новому. На протяжении развития всей мистической традиции основной темой является связующее звено между нашим самосознанием и нашей способностью к познанию Бога. Григорий помещает свою христианскую антропологию в библейское утверждение, что мы являемся "иконами" Бога. Тут нет гностического разделения на естественное и сверхъестественное. Он не был увлечен метафизической игрой между образом и подобием, как другие мистические учителя. Это облегчение быть логически и богословски убежденными, что мы являемся сущностно благими. Смертность есть исцеление, ведь первородный грех не наказание, и "благодать воскресения является восстановлением человека к его исходному состоянию" блаженства.
Григорий предлагает сильную дозу "агнозии". Сначала она кажется неприятной на вкус, но когда мы справляемся с этим, мы чувствуем ее лечебный эффект. Парадоксальным образом человек и тварный мир утверждаются, потому что мы не прекращаем быть людьми даже в единстве с Богом. Надежда включена в идею, что всякий конец есть начало. Грех - это отказ двигаться дальше. Термин epektasis, используемый апостолом Павлом в Послании к Филиппийцам [1] поддерживает мысль Григория авторитетом Писания.
Это радикально влияет на молитву и углубляет Оригеновское понятие чистоты. Григорий помогает нам понять, почему мы можем перестать думать о Боге, и почему это даже необходимо для того, чтобы полностью войти в молитву. "Любое представление является препятствием", - говорит он. Это может показаться ограничением для молитвы, но на самом деле это раскрытие самой жизни. "Человек, который думает, что Бог может быть познан, на самом деле не имеет жизни, ибо он был ложно отвлечен от истинного Бытия чем-то, сотворенным его собственным воображением".
И еще, Григорий был не монахом-отшельником, но епископом, пастырем и учителем. Не преуменьшая сакраментальную жизнь, его теология оживляет ее. В проповеди против отрицающих Крещение он говорил о двойной силе христианства: "обновление верой" и "участие в мистических символах и обрядах". Крещение является инициацией в землю, приносящую плоды в радости, и Евхаристия есть лекарство бессмертия, сотворяющее физическое преображение для тех, кто совершает ее. Может ли что-то стать еще более совершенным выражением центральной роли созерцания в Церкви или смысла жизни, чем мистическая литургия?
________________________
Тексты Григория Нисского цитируются по изданию "From Glory to Glory: Texts from Gregory of Nyssa's Mystical Writings" St.Vladimir`s Seminary Press 2001
Обсуждения Св. Григорий Нисский