Мы стремимся к социальной стабильности и, казалось бы, достигли в этом немалых успехов. Наша страна на подъеме: цены на нефть высоки как никогда, бюджет пополняется, ВВП растет, рубль укрепляется, досрочно выплачены долги Парижскому клубу…
Мы отдыхаем за границей, приобретаем жилье и автомобили, занимаемся собой – словом, делаем все то, о чем еще лет 20 назад не могли и мечтать. Тем не менее многие из нас остро ощущают, что жизнь очень далека от совершенства. Из-за чего мы переживаем?
Библейские сюжеты
У современных страхов тысячи лиц, но на глубинном уровне перечень их остается неизменным на протяжении многих веков. «Наши сегодняшние тревоги по сути своей – библейские страхи: война, глад, мор», – говорит социолог Лев Гудков. «Тревога и тревожность существовали всегда, и представить себе общество, полностью от них свободное, едва ли возможно, – продолжает психотерапевт Анна Варга. – Однако их форма и проявление зависят прежде всего от конкретного культурного контекста и состояния общества в текущий момент». Так, люди всегда боялись военных действий. В средние века – феодальных или религиозных конфликтов; в ХХ веке, в эпоху холодной войны, наибольшие опасения вызывала возможность ядерного удара. Сегодня ситуация вновь изменилась, а вместе с ней поменялся и облик нашей тревожности: мы боимся нападений террористов. Но, как и прежде, чувствуем себя уязвленными, и нам трудно адаптироваться к новой ситуации. «Живя в разных регионах, мы реагируем на события с разной степенью эмоциональности: дальность уменьшает остроту переживаний, но все же случившееся беспокоит нас, – добавляет психолог Сергей Ениколопов. – И тревога возникает как результат накопления страхов и угроз». В результате мы легко отдаемся во власть чувств: теряем свои ориентиры, совершаем поступки, продиктованные не разумом, а эмоциями.
Чтобы адаптироваться к новой реальности, требуется время – годы и даже десятилетия. «А потому, скажем, за последние двадцать лет «набор страхов» в России изменился очень слабо – и это несмотря на то, что сама реальность в нашей стране претерпела за этот период поистине радикальную трансформацию», – комментирует Лев Гудков.
Боимся не мы
По данным социологических исследований, вне зависимости от возраста, уровня образования и дохода, больше всего мы боимся потерять своих близких (65%); второе место (60%) занимает страх нищеты и бедности; 46% россиян страшатся войны; 43% – стихийных бедствий, 41% – старости, болезни, беспомощности*. «Мы боимся не потому, что существует реальная угроза цунами, потери работы или нападения врага. Мы вообще боимся несчастий как таковых, – поясняет Анна Варга. – Если же говорить о конкретных страхах, то тут корни следует искать в исторической памяти российского народа. Меньше чем за сто лет мы пережили революцию, голод, сталинский террор, войны – невозможно найти в России семью, которая не пострадала». И, когда сегодня мы говорим: «Я боюсь потерять близкого человека» или «Меня страшит бедность», мы имеем в виду не только личное переживание. Наши слова в значительной мере отражают бессознательную коллективную тревогу общества, то есть социальные страхи. «Неверно рассматривать тревожность только как реактивное состояние – временную реакцию психики человека, возникающую в ответ на тяжелую жизненную ситуацию, – считает Лев Гудков. – Это не индивидуальные переживания, а страхи, исторически закрепленные в общественном мнении».
Движение времени
Одна из главных причин наших тревог – несовпадение ожиданий и реальности. Мы отдаем ребенка в частный лицей, рассчитывая, что сын или дочь будут учиться по-новому и развиваться в духе времени, – и неожиданно узнаем, что в школьном дворе продают наркотики. Мы надеемся, что «освобожденный» секс будет приносить лишь безграничную радость, пока не обнаруживаем, что он способен убивать, заражая вирусом СПИДа. «В результате мы теряем ощущение безопасности и стабильности, – считает Сергей Ениколопов. – Мир перестает быть для нас предсказуемым, доброжелательным, а в нас поселяется неуверенность в себе». «К тому же мы остаемся один на один со своими страхами, потому что общественные институты, призванные помочь нам справиться с меняющейся ситуацией, сегодня не выполняют своей защитной функции, – поясняет Лев Гудков. – И мы чувствуем себя беспомощными перед лицом собственных тревог».
Жить сегодня
Жить в состоянии тревоги непросто, а потому мы пытаемся справиться со своими страхами так, как подсказывает нам опыт. Некоторые люди уходят в гиперактивность, непрерывную суматошную деятельность. Другие эгоистично стараются как можно дальше оттянуть момент взросления, неизбежно связанного с осознанием ответственности за свою жизнь и жизнь своих близких. Кто-то скрывается за маской цинизма, изживая свои страхи за счет окружающих. Но все эти стратегии сводятся к одному: уйти, убежать от личного, ясного отношения к сегодняшним реалиям собственной жизни. «Нет смысла отрицать существование смерти, болезней или страданий – они всегда были и остаются составляющей частью человеческой жизни, – говорит Анна Варга. – Но, шаг за шагом определяя свое отношение к собственным тревогам, мы получаем шанс если не преодолеть их, то управлять ими». И, уходя от диктуемой ими логики жизни, в конечном итоге приблизиться к себе.
Библейские сюжеты
У современных страхов тысячи лиц, но на глубинном уровне перечень их остается неизменным на протяжении многих веков. «Наши сегодняшние тревоги по сути своей – библейские страхи: война, глад, мор», – говорит социолог Лев Гудков. «Тревога и тревожность существовали всегда, и представить себе общество, полностью от них свободное, едва ли возможно, – продолжает психотерапевт Анна Варга. – Однако их форма и проявление зависят прежде всего от конкретного культурного контекста и состояния общества в текущий момент». Так, люди всегда боялись военных действий. В средние века – феодальных или религиозных конфликтов; в ХХ веке, в эпоху холодной войны, наибольшие опасения вызывала возможность ядерного удара. Сегодня ситуация вновь изменилась, а вместе с ней поменялся и облик нашей тревожности: мы боимся нападений террористов. Но, как и прежде, чувствуем себя уязвленными, и нам трудно адаптироваться к новой ситуации. «Живя в разных регионах, мы реагируем на события с разной степенью эмоциональности: дальность уменьшает остроту переживаний, но все же случившееся беспокоит нас, – добавляет психолог Сергей Ениколопов. – И тревога возникает как результат накопления страхов и угроз». В результате мы легко отдаемся во власть чувств: теряем свои ориентиры, совершаем поступки, продиктованные не разумом, а эмоциями.
Чтобы адаптироваться к новой реальности, требуется время – годы и даже десятилетия. «А потому, скажем, за последние двадцать лет «набор страхов» в России изменился очень слабо – и это несмотря на то, что сама реальность в нашей стране претерпела за этот период поистине радикальную трансформацию», – комментирует Лев Гудков.
Боимся не мы
По данным социологических исследований, вне зависимости от возраста, уровня образования и дохода, больше всего мы боимся потерять своих близких (65%); второе место (60%) занимает страх нищеты и бедности; 46% россиян страшатся войны; 43% – стихийных бедствий, 41% – старости, болезни, беспомощности*. «Мы боимся не потому, что существует реальная угроза цунами, потери работы или нападения врага. Мы вообще боимся несчастий как таковых, – поясняет Анна Варга. – Если же говорить о конкретных страхах, то тут корни следует искать в исторической памяти российского народа. Меньше чем за сто лет мы пережили революцию, голод, сталинский террор, войны – невозможно найти в России семью, которая не пострадала». И, когда сегодня мы говорим: «Я боюсь потерять близкого человека» или «Меня страшит бедность», мы имеем в виду не только личное переживание. Наши слова в значительной мере отражают бессознательную коллективную тревогу общества, то есть социальные страхи. «Неверно рассматривать тревожность только как реактивное состояние – временную реакцию психики человека, возникающую в ответ на тяжелую жизненную ситуацию, – считает Лев Гудков. – Это не индивидуальные переживания, а страхи, исторически закрепленные в общественном мнении».
Движение времени
Одна из главных причин наших тревог – несовпадение ожиданий и реальности. Мы отдаем ребенка в частный лицей, рассчитывая, что сын или дочь будут учиться по-новому и развиваться в духе времени, – и неожиданно узнаем, что в школьном дворе продают наркотики. Мы надеемся, что «освобожденный» секс будет приносить лишь безграничную радость, пока не обнаруживаем, что он способен убивать, заражая вирусом СПИДа. «В результате мы теряем ощущение безопасности и стабильности, – считает Сергей Ениколопов. – Мир перестает быть для нас предсказуемым, доброжелательным, а в нас поселяется неуверенность в себе». «К тому же мы остаемся один на один со своими страхами, потому что общественные институты, призванные помочь нам справиться с меняющейся ситуацией, сегодня не выполняют своей защитной функции, – поясняет Лев Гудков. – И мы чувствуем себя беспомощными перед лицом собственных тревог».
Жить сегодня
Жить в состоянии тревоги непросто, а потому мы пытаемся справиться со своими страхами так, как подсказывает нам опыт. Некоторые люди уходят в гиперактивность, непрерывную суматошную деятельность. Другие эгоистично стараются как можно дальше оттянуть момент взросления, неизбежно связанного с осознанием ответственности за свою жизнь и жизнь своих близких. Кто-то скрывается за маской цинизма, изживая свои страхи за счет окружающих. Но все эти стратегии сводятся к одному: уйти, убежать от личного, ясного отношения к сегодняшним реалиям собственной жизни. «Нет смысла отрицать существование смерти, болезней или страданий – они всегда были и остаются составляющей частью человеческой жизни, – говорит Анна Варга. – Но, шаг за шагом определяя свое отношение к собственным тревогам, мы получаем шанс если не преодолеть их, то управлять ими». И, уходя от диктуемой ими логики жизни, в конечном итоге приблизиться к себе.
Обсуждения Эпоха тревоги