Каждая эпоха растит своих поэтов, которые выражают вкус времени, в их стихах сконцентрирован запах эпохи; поэты, подобно цветам, растут в клумбах — разных кружках, обществах, социальных пространствах, где напитываются соками жизни, чтобы принести окончательный плод общества, передаваемый в другое время, дальше по эстафете — стих, вобравший в себя эссенцию энергетики настроений определенного слоя населения.
В поэте как в волшебном зеркале отражены мириады душ, чем они жили, чем дышали, к чему стремились, или если «смотреть с другой стороны телескопа», можно сказать, что поэзия подобно магическому хрустальному шару, в который вглядывается великое множество глаз, привлеченных возможностью увидеть суть жизни в преломлении конкретной судьбы творческой единицы, обрести в его одиночестве — единство с целым и между собою. Когда можно узнать в чужом — себя, и этим приобщиться к общечеловеческому началу.
* * *
Друг милый, я люблю тебя,
А ты его, а он другую,
А та, платочек теребя, меня,
А я и в ус не дую!
Каков Шекспир из погребка,
Домой, вернувшись на рассвете,
В бреду, спадая с тюфяка,
В таком спасается сюжете?
Чего бы проще, я тебя,
А ты меня, а он другую,
А та его, но кто любя,
Потерпит правильность такую.
Одним из таких поэтов, выражающим дух времени и является А. Кушнер. Взращенный солнцем советской (в хорошем смысле) эпохи, он воплотил в своих стихах голос той высшей формы общественного сознания — творческой интеллигенции 60, 70, 80-хх годов, которая была своего рода аристократией, и этот аристократизм мысли и духа продолжает звучать в стихах замечательного поэта до сих пор, неся в нашу разноголосую жизнь ментальный заряд воздуха, сформированного творческим и научным потенциалом тех непростых лет... И в то же время голос поэта сердечно прост, ибо доносит правду жизни.
* * *
На скользкой каменной тропинке
Мы разошлись со стариком,
Заторопясь, не без заминки,
Я с пляжной сумкой, он — с мешком.
Мы оглянулись. Не забуду,
Как замер я, как он застыл.
Я на него: каким я буду.
Он на меня: каким он был.
Поэзия, как и любой другой вид деятельности, продуцируется в особой сети взаимодействия с близкими по духу людьми — поэтами, в некоем пространстве, откликающемся на слово и в тоже время дающему пищу слову, словно огню, пожирающему топливо. Разумеется творческий процесс протекает обычно в некоторой отрешенности от мира, в уединении, в углублении в себя, но плодородную почву для взращивания стихов поэт находит в духовно-ментальных связях с другими поэтами. Автор стихов как медиум — устанавливает в душе своей контакт, как с живыми, так и с «мертвыми», поэтами, вообще людьми, делая их живыми в своем понимании. Т.о. происходит значительное расширение сферы разума, активные центры которого уловили сигнал от других поэтов, находящихся за пределами не только ближней сферы взаимодействия, но и вообще за пределами сферы актуального социума. Такова например практика молитв, когда молящийся передает квант своей духовной устремленности к определенным вознесенным душам, и человек чувствует, что это усилие уходит не в пустоту, а находит еле уловимый отклик. Так и в культуре — любовь, мысль, желание понять, направленные на поэтов прошлого могут достигнуть их душ, рассеянных в бесконечности, и может образоваться своего рода канал связи, они тоже могут ответно незримо присутствовать в нашей жизни, влиять на ход мыслей и сообщать поток вдохновения. Это один из факторов творчества вообще — что человек наладил взаимоотношения внутри себя с определенными духовными величинами, великими душами, которые в свою очередь начинают конкретно влиять на творчество и жизнь.
* * *
"Страданье занимает в нас
Не больше места, чем мы сами
Ему отводим каждый раз", —
Такими жесткими словами
Я утешался целый день,
И, слава богу, был он прожит.
Так пригодился мне Монтень.
И завтра кто-нибудь поможет.
И этот момент отчетливо ощущается в поэзии Александра Кушнера, который не только сам является прекрасным цветком в саду поэзии, но и имеет внутри своей души собственный сад, в котором представлено множество поэтов, и живущих и «умерших» в виде цветов, литературные течения в виде клумб, и видится, как заботливо поэт растит этот сад, в котором у него близкие взаимоотношения с каждым элементом, как он прокладывает дорожки между его частями, старается понять, познать каждое «растение», и выпалывает сорняки, чтобы не мешали цвести истине.
* * *
“И кипарисной рощей заслонясь...”
Тютчев
В Италии, на вилле, ночью зимней,
Бесснежной и нестрашной, на дворец
Смотрел я. Бог поэтов, расскажи мне,
В чем жизни смысл и счастье, наконец,
И бог, а он, действительно, на крыше
Стоял средь статуй, предводитель муз,
И всматривался в парк, где жили мыши
И ёж шуршал, и бог, войдя во вкус,
Мне кое что поведал: счастье это
Незнание о будущем, при всём
Доверии к нему; не надо света,
Еще раз луг во мраке обойдем
И удивимся сумрачному чуду
Прогулки здесь, за тридевять земель
От дома, листьев пасмурную груду
Приняв на грудь, как русскую метель.
Всё может быть! Наш путь непредсказуем,
Считай своей миланскую листву.
Мы и слова, наверное, рифмуем,
Чтоб легче было сбыться волшебству,
Найти узор спасенье от недуга
Топорных фраз и гибельных идей,
То не твоя, то русских рифм заслуга,
Подсказка живших прежде нас теней,
Судьба петляет, если не стремиться
Речь выпрямлять, как проза ей велит,
И с нами бог: на юге он, как птица,
Живет, вдали от северных обид.
А жизнь расцветает там, где светит солнце, где проливается благодатное тепло и свет. И у поэта в душе обязательно должен быть такой источник света и тепла, фонтан счастья, маленький или большой, но что-то во внутреннем мире должно быть источником жизни, что питает своей положительной энергией все живое внутри, изливаясь также добром и наружу. Ведь именно это создает истинное притяжение к человеку, к его творчеству, — когда от него идет что-то хорошее, улучшающее жизнь, настроение, дающее надежду, веру, любовь. И люди тянутся туда, где есть такие источники, и сами поэты, имея внутри себя свое солнце также тянутся к еще более сильному солнцу, чтобы зарядиться его энергией вдохновения, вдохнуть высокий дух из потока счастья. Ал. Кушнер знает эти таинственные невидимые страны, куда путешествует мыслью и памятью, своего рода Шамбалу изящной словесности и искусства вообще, где можно черпать силы, обеспечивающие магнетизмом его собственные стихи.
* * *
Вот чему я завидую: прусской
Синей, кобальту синему — к ним
Море тянется ленточкой узкой
Из-за гор и струится, как дым.
Я завидую, жизнь свою взвесив,
Красной охре, зеленой земле.
Тюбик с краскою «поль веронезе»,
Полежи у меня на столе,
Чтоб на ближнем распахнутом плане
Солнце заткано было листвой,
Понимали меня англичане
И японцы носились со мной.
О, блестящая желтая, ну же,
Пригождайся, кармин и краплак,
Вместо слова, которому нужен
Перевод, уводящий во мрак.
Ничего не умеет художник
Объяснить: подходи и смотри.
Он способен залезть в подорожник,
Как прозаик в мадам Бовари,
Я завидую жестам, мычанью,
Междометиям, блеску белил,
Не сужденью его — замечанью
О медовом оттенке перил.
Я палитру бы высветлил тоже,
Да мешает мне ужас земной,
На протезе идущий прохожий
И соседский ребенок больной.
Я бы мог в полосатой тельняшке
И соломенной шляпе сидеть
На корме, попивая из фляжки,
А не сумрачным словом владеть.
Я завидую ультрамарину,
Как висит на веревке белье...
Я тебя никогда не покину,
Черно-белое слово мое!
Поэту как никому необходимо владеть даром чудотворства. Уметь преобразовывать прозу жизни в поэзию слова. Когда обыденное обретает особое звучание, и поток разрозненных мимолетностей сливается в некую музыку, приобщающую текущее мгновение к вечности. Для этого не обязательно быть кудесником вроде Калиостро, но все же обрести посвящение в тайну элексира бессмертия и в формулу любви необходимо. А как еще стихотворные строки станут бессмертными (или почти...) и смогут вызывать любовь поколений на протяжении веков? Алхимия души вбирает в себя начальные ингредиендты и в итоге внутренних трансмутаций может выдать на выходе непредсказуемые результаты, которые, будучи выражены в стихе, удивят и заставят задуматься.
* * *
Его преследовало счастье.
Вот и сегодня, например,
Невы холодное участье
И камня розовый барьер.
Как за другими ходит горе,
Так счастье бегало за ним.
Речной кораблик на просторе
Гулял, и блеск был нестерпим.
И так как женщине любимой
Он жалость, к счастью, не внушил,
То и слепой, неотвратимой
Eе любви не заслужил.
Ну что б ему, как по заказу,
Устроить сцену и провал?
Но пожалеть себя ни разу
Он повод ей не подавал.
Кто-то доносит до нас голос Бога, развеянный по Вселенной. У поэта этот голос порой звучит в душе, и он наполняет особыми созвучиями свои строки. Как ему это окрылось, услышалось внутренним слухом. Когда в душе наступает мир и тишина, и человек творит таинство молитвы. Поэт кладет стихи на алтарь внутреннего храма в виде некоего жертвоприношения божеству, зачитывает их как исповедь, как отзвук любви на луч внимания Творца.
* * *
Во дворик внутренний сквозь храм монастыря
Пройду: во дворике, кустам благодаря
И клумбам с астрами и кроткому фонтану,
Мне Бог понятнее, чем в храме, несмотря
На то, что нет икон, что я не вижу рану
Его кровавую, во дворике взгляну
На небо синее — и сердцем глубину
Его почувствую — и ласточку замечу,
Простить готовую мне слабость и вину,
И всей душой своей тянусь к нему навстречу.
Скамьи во дворике, чтоб на нее присесть,
Нет — и не надо: взгляд от неба не отвесть,
И галереями он обнесен, и мнится,
В душе моей такой прямоугольник есть,
Который видит Бог, а кроме Бога, птица
Его небесная. Она промчалась — вжик! —
И скрылась. Можно и без богословских книг
Угодной быть ему: не сеет и не пашет.
Кусты, топорщитесь! Не увядай, цветник!
Не только горестный здесь опыт нами нажит.
Написанное пером не вырубишь топором – гласит пословица. С одной стороны искусство это колоссальная ответственность, ведь все вырвавшееся в творческом акте на волю обретет долгую жизнь и широкое влияние, при этом исправить, стереть, переиначить уже ничего будет нельзя, и все как ошибки, так и удачи, как низости, так и взлеты, как ложные наветы и заблуждения, так и справедливые суждения и озарения истины — останутся на совести каждого, кто оставит после себя след, и стихами можно как запятнать себя навеки, так и обрести доблесть. Ведь фокус также в том, что слово выравшееся под влиянием минутного аффекта может спустя время обрести совсем другое звучание, обернувшись либо против сказавшего его, либо обнажив в себе пророческий смысл. Под давлением такой коллосальной ответственности говорить что-либо непросто, тем более писать стихи, ведь все получится тяжеловесным, вплоть до занудства, пусть даже и «взвешенным». Нужно чтобы присутствовала кроме ответсвенности также элемент игры, легкости, крылатости, чтобы пульсировал ток свежей энергии. Оба начала — ответственности и игры объединяются в поэзии благодаря открытости сердца, когда железные цепи спадают и отпирается скрипучий замок в груди, в сокровищнице которой хранится огнекрылое тепло любви и правды. Бережная обращенность к Жизни.
* * *
Это песенка Шуберта, — ты сказала.
Я всегда ее пел, но не знал, откуда.
С нею, кажется, можно начать сначала
Жизнь, уж очень похожа она на чудо!
Что-то про соловья и унылый в роще
Звук, немецкая роща — и звук унылый.
Песня тем нам милей, чем слова в ней проще,
А без слов еще лучше, — с нездешней силой!
Я всегда ее пел, обходясь без смысла
И слова безнадежно перевирая.
Тьма ночная немецкая в ней нависла,
А печаль в ней воистину неземная.
А потом забывал ее лет на десять.
А потом вновь откуда-то возникала,
Умудряясь дубовую тень развесить
Надо мной, соблазняя начать сначала.
* * *
Друг милый, я люблю тебя,
А ты его, а он другую,
А та, платочек теребя, меня,
А я и в ус не дую!
Каков Шекспир из погребка,
Домой, вернувшись на рассвете,
В бреду, спадая с тюфяка,
В таком спасается сюжете?
Чего бы проще, я тебя,
А ты меня, а он другую,
А та его, но кто любя,
Потерпит правильность такую.
Одним из таких поэтов, выражающим дух времени и является А. Кушнер. Взращенный солнцем советской (в хорошем смысле) эпохи, он воплотил в своих стихах голос той высшей формы общественного сознания — творческой интеллигенции 60, 70, 80-хх годов, которая была своего рода аристократией, и этот аристократизм мысли и духа продолжает звучать в стихах замечательного поэта до сих пор, неся в нашу разноголосую жизнь ментальный заряд воздуха, сформированного творческим и научным потенциалом тех непростых лет... И в то же время голос поэта сердечно прост, ибо доносит правду жизни.
* * *
На скользкой каменной тропинке
Мы разошлись со стариком,
Заторопясь, не без заминки,
Я с пляжной сумкой, он — с мешком.
Мы оглянулись. Не забуду,
Как замер я, как он застыл.
Я на него: каким я буду.
Он на меня: каким он был.
Поэзия, как и любой другой вид деятельности, продуцируется в особой сети взаимодействия с близкими по духу людьми — поэтами, в некоем пространстве, откликающемся на слово и в тоже время дающему пищу слову, словно огню, пожирающему топливо. Разумеется творческий процесс протекает обычно в некоторой отрешенности от мира, в уединении, в углублении в себя, но плодородную почву для взращивания стихов поэт находит в духовно-ментальных связях с другими поэтами. Автор стихов как медиум — устанавливает в душе своей контакт, как с живыми, так и с «мертвыми», поэтами, вообще людьми, делая их живыми в своем понимании. Т.о. происходит значительное расширение сферы разума, активные центры которого уловили сигнал от других поэтов, находящихся за пределами не только ближней сферы взаимодействия, но и вообще за пределами сферы актуального социума. Такова например практика молитв, когда молящийся передает квант своей духовной устремленности к определенным вознесенным душам, и человек чувствует, что это усилие уходит не в пустоту, а находит еле уловимый отклик. Так и в культуре — любовь, мысль, желание понять, направленные на поэтов прошлого могут достигнуть их душ, рассеянных в бесконечности, и может образоваться своего рода канал связи, они тоже могут ответно незримо присутствовать в нашей жизни, влиять на ход мыслей и сообщать поток вдохновения. Это один из факторов творчества вообще — что человек наладил взаимоотношения внутри себя с определенными духовными величинами, великими душами, которые в свою очередь начинают конкретно влиять на творчество и жизнь.
* * *
"Страданье занимает в нас
Не больше места, чем мы сами
Ему отводим каждый раз", —
Такими жесткими словами
Я утешался целый день,
И, слава богу, был он прожит.
Так пригодился мне Монтень.
И завтра кто-нибудь поможет.
И этот момент отчетливо ощущается в поэзии Александра Кушнера, который не только сам является прекрасным цветком в саду поэзии, но и имеет внутри своей души собственный сад, в котором представлено множество поэтов, и живущих и «умерших» в виде цветов, литературные течения в виде клумб, и видится, как заботливо поэт растит этот сад, в котором у него близкие взаимоотношения с каждым элементом, как он прокладывает дорожки между его частями, старается понять, познать каждое «растение», и выпалывает сорняки, чтобы не мешали цвести истине.
* * *
“И кипарисной рощей заслонясь...”
Тютчев
В Италии, на вилле, ночью зимней,
Бесснежной и нестрашной, на дворец
Смотрел я. Бог поэтов, расскажи мне,
В чем жизни смысл и счастье, наконец,
И бог, а он, действительно, на крыше
Стоял средь статуй, предводитель муз,
И всматривался в парк, где жили мыши
И ёж шуршал, и бог, войдя во вкус,
Мне кое что поведал: счастье это
Незнание о будущем, при всём
Доверии к нему; не надо света,
Еще раз луг во мраке обойдем
И удивимся сумрачному чуду
Прогулки здесь, за тридевять земель
От дома, листьев пасмурную груду
Приняв на грудь, как русскую метель.
Всё может быть! Наш путь непредсказуем,
Считай своей миланскую листву.
Мы и слова, наверное, рифмуем,
Чтоб легче было сбыться волшебству,
Найти узор спасенье от недуга
Топорных фраз и гибельных идей,
То не твоя, то русских рифм заслуга,
Подсказка живших прежде нас теней,
Судьба петляет, если не стремиться
Речь выпрямлять, как проза ей велит,
И с нами бог: на юге он, как птица,
Живет, вдали от северных обид.
А жизнь расцветает там, где светит солнце, где проливается благодатное тепло и свет. И у поэта в душе обязательно должен быть такой источник света и тепла, фонтан счастья, маленький или большой, но что-то во внутреннем мире должно быть источником жизни, что питает своей положительной энергией все живое внутри, изливаясь также добром и наружу. Ведь именно это создает истинное притяжение к человеку, к его творчеству, — когда от него идет что-то хорошее, улучшающее жизнь, настроение, дающее надежду, веру, любовь. И люди тянутся туда, где есть такие источники, и сами поэты, имея внутри себя свое солнце также тянутся к еще более сильному солнцу, чтобы зарядиться его энергией вдохновения, вдохнуть высокий дух из потока счастья. Ал. Кушнер знает эти таинственные невидимые страны, куда путешествует мыслью и памятью, своего рода Шамбалу изящной словесности и искусства вообще, где можно черпать силы, обеспечивающие магнетизмом его собственные стихи.
* * *
Вот чему я завидую: прусской
Синей, кобальту синему — к ним
Море тянется ленточкой узкой
Из-за гор и струится, как дым.
Я завидую, жизнь свою взвесив,
Красной охре, зеленой земле.
Тюбик с краскою «поль веронезе»,
Полежи у меня на столе,
Чтоб на ближнем распахнутом плане
Солнце заткано было листвой,
Понимали меня англичане
И японцы носились со мной.
О, блестящая желтая, ну же,
Пригождайся, кармин и краплак,
Вместо слова, которому нужен
Перевод, уводящий во мрак.
Ничего не умеет художник
Объяснить: подходи и смотри.
Он способен залезть в подорожник,
Как прозаик в мадам Бовари,
Я завидую жестам, мычанью,
Междометиям, блеску белил,
Не сужденью его — замечанью
О медовом оттенке перил.
Я палитру бы высветлил тоже,
Да мешает мне ужас земной,
На протезе идущий прохожий
И соседский ребенок больной.
Я бы мог в полосатой тельняшке
И соломенной шляпе сидеть
На корме, попивая из фляжки,
А не сумрачным словом владеть.
Я завидую ультрамарину,
Как висит на веревке белье...
Я тебя никогда не покину,
Черно-белое слово мое!
Поэту как никому необходимо владеть даром чудотворства. Уметь преобразовывать прозу жизни в поэзию слова. Когда обыденное обретает особое звучание, и поток разрозненных мимолетностей сливается в некую музыку, приобщающую текущее мгновение к вечности. Для этого не обязательно быть кудесником вроде Калиостро, но все же обрести посвящение в тайну элексира бессмертия и в формулу любви необходимо. А как еще стихотворные строки станут бессмертными (или почти...) и смогут вызывать любовь поколений на протяжении веков? Алхимия души вбирает в себя начальные ингредиендты и в итоге внутренних трансмутаций может выдать на выходе непредсказуемые результаты, которые, будучи выражены в стихе, удивят и заставят задуматься.
* * *
Его преследовало счастье.
Вот и сегодня, например,
Невы холодное участье
И камня розовый барьер.
Как за другими ходит горе,
Так счастье бегало за ним.
Речной кораблик на просторе
Гулял, и блеск был нестерпим.
И так как женщине любимой
Он жалость, к счастью, не внушил,
То и слепой, неотвратимой
Eе любви не заслужил.
Ну что б ему, как по заказу,
Устроить сцену и провал?
Но пожалеть себя ни разу
Он повод ей не подавал.
Кто-то доносит до нас голос Бога, развеянный по Вселенной. У поэта этот голос порой звучит в душе, и он наполняет особыми созвучиями свои строки. Как ему это окрылось, услышалось внутренним слухом. Когда в душе наступает мир и тишина, и человек творит таинство молитвы. Поэт кладет стихи на алтарь внутреннего храма в виде некоего жертвоприношения божеству, зачитывает их как исповедь, как отзвук любви на луч внимания Творца.
* * *
Во дворик внутренний сквозь храм монастыря
Пройду: во дворике, кустам благодаря
И клумбам с астрами и кроткому фонтану,
Мне Бог понятнее, чем в храме, несмотря
На то, что нет икон, что я не вижу рану
Его кровавую, во дворике взгляну
На небо синее — и сердцем глубину
Его почувствую — и ласточку замечу,
Простить готовую мне слабость и вину,
И всей душой своей тянусь к нему навстречу.
Скамьи во дворике, чтоб на нее присесть,
Нет — и не надо: взгляд от неба не отвесть,
И галереями он обнесен, и мнится,
В душе моей такой прямоугольник есть,
Который видит Бог, а кроме Бога, птица
Его небесная. Она промчалась — вжик! —
И скрылась. Можно и без богословских книг
Угодной быть ему: не сеет и не пашет.
Кусты, топорщитесь! Не увядай, цветник!
Не только горестный здесь опыт нами нажит.
Написанное пером не вырубишь топором – гласит пословица. С одной стороны искусство это колоссальная ответственность, ведь все вырвавшееся в творческом акте на волю обретет долгую жизнь и широкое влияние, при этом исправить, стереть, переиначить уже ничего будет нельзя, и все как ошибки, так и удачи, как низости, так и взлеты, как ложные наветы и заблуждения, так и справедливые суждения и озарения истины — останутся на совести каждого, кто оставит после себя след, и стихами можно как запятнать себя навеки, так и обрести доблесть. Ведь фокус также в том, что слово выравшееся под влиянием минутного аффекта может спустя время обрести совсем другое звучание, обернувшись либо против сказавшего его, либо обнажив в себе пророческий смысл. Под давлением такой коллосальной ответственности говорить что-либо непросто, тем более писать стихи, ведь все получится тяжеловесным, вплоть до занудства, пусть даже и «взвешенным». Нужно чтобы присутствовала кроме ответсвенности также элемент игры, легкости, крылатости, чтобы пульсировал ток свежей энергии. Оба начала — ответственности и игры объединяются в поэзии благодаря открытости сердца, когда железные цепи спадают и отпирается скрипучий замок в груди, в сокровищнице которой хранится огнекрылое тепло любви и правды. Бережная обращенность к Жизни.
* * *
Это песенка Шуберта, — ты сказала.
Я всегда ее пел, но не знал, откуда.
С нею, кажется, можно начать сначала
Жизнь, уж очень похожа она на чудо!
Что-то про соловья и унылый в роще
Звук, немецкая роща — и звук унылый.
Песня тем нам милей, чем слова в ней проще,
А без слов еще лучше, — с нездешней силой!
Я всегда ее пел, обходясь без смысла
И слова безнадежно перевирая.
Тьма ночная немецкая в ней нависла,
А печаль в ней воистину неземная.
А потом забывал ее лет на десять.
А потом вновь откуда-то возникала,
Умудряясь дубовую тень развесить
Надо мной, соблазняя начать сначала.