На моём пути от места работы до остановки трамвая стоит Храм божий – «Церковь Рождества Христова». Её территория обозначена металлической оградой. В начале ограды по ходу пути от работы есть непонятная для меня заасфальтированная возвышенность на бетонных плитах. Перед ней проходит тротуар для прохожих.
На этой возвышенности частенько сидят нищие или, по-современному бомжи, с кружками для подаяний. Обычно все они по виду – пьяницы, и я, весьма негативно относящаяся к этому пороку, пробегала мимо, не задумываясь и не задерживаясь. Какое-то время там не было никого. И вот недели две или три назад на этом месте появился новый человек.
Мужчина средних лет, может, лет сорок, может поменьше. Как все бомжи он был грязен и убог. Но, но… Он никогда не был пьяным. Его глаза светились. В след каждому, проходящему мимо, он говорил тихим смиренным голосом, с улыбкой, которой сложно дать определение, хорошая лёгкая и светлая улыбка, несколько смущённая или застенчивая: «Радости Вам».При этом, он слегка наклонял голову, будто кланяясь прохожему. Каждый раз во мне возникало щемящее чувство ни то жалости, ни то вины.
Я всегда почти бежала на остановку, чтобы успеть на трамвай в определённое время. Следующий уходил минут через десять-пятнадцать. Хотелось скорей добраться домой, без лишних задержек. И, почему-то, у меня всегда были заняты обе руки. И хотя в кармане пальто всегда бренчало много металлических монет, я ещё ни разу не положила в кружку симпатичного мне человека ни копейки.
Вчера я как всегда вышла из здания в пять ноль пять, с двумя сумками и с планами на вечер. И на мгновение замерла – с неба сыпалась манна. С тихим шуршанием на землю сыпалась сухая снежная крупа, почему-то сразу вызвавшая во мне ассоциацию с манной небесной. Отметив этот факт, я понеслась по обычному маршруту к остановке.
На возвышении, откинувшись на спину, лежал нищий. Ноги стояли на земле. Тело прикрыто большими белыми листами не то бумаги, не то клеёнки, сверху придавленными палками. С одной стороны выглядывала поднятая от локтя вверх рука. Это была рука неживого человека, как бы прощающегося с проходящими. Немного дальше стояла машина скорой помощи. Крепкий молодой мужчина в белом халате снимал со своих рук резиновые перчатки. Рядом с ним стояли ещё два мужчины, видимо, санитар и шофёр. Из-за ограды смотрел на происходящее служитель.
Сердце вздрогнуло и заныло
А с неба всё сыпалась Манна.
На этой возвышенности частенько сидят нищие или, по-современному бомжи, с кружками для подаяний. Обычно все они по виду – пьяницы, и я, весьма негативно относящаяся к этому пороку, пробегала мимо, не задумываясь и не задерживаясь. Какое-то время там не было никого. И вот недели две или три назад на этом месте появился новый человек.
Мужчина средних лет, может, лет сорок, может поменьше. Как все бомжи он был грязен и убог. Но, но… Он никогда не был пьяным. Его глаза светились. В след каждому, проходящему мимо, он говорил тихим смиренным голосом, с улыбкой, которой сложно дать определение, хорошая лёгкая и светлая улыбка, несколько смущённая или застенчивая: «Радости Вам».При этом, он слегка наклонял голову, будто кланяясь прохожему. Каждый раз во мне возникало щемящее чувство ни то жалости, ни то вины.
Я всегда почти бежала на остановку, чтобы успеть на трамвай в определённое время. Следующий уходил минут через десять-пятнадцать. Хотелось скорей добраться домой, без лишних задержек. И, почему-то, у меня всегда были заняты обе руки. И хотя в кармане пальто всегда бренчало много металлических монет, я ещё ни разу не положила в кружку симпатичного мне человека ни копейки.
Вчера я как всегда вышла из здания в пять ноль пять, с двумя сумками и с планами на вечер. И на мгновение замерла – с неба сыпалась манна. С тихим шуршанием на землю сыпалась сухая снежная крупа, почему-то сразу вызвавшая во мне ассоциацию с манной небесной. Отметив этот факт, я понеслась по обычному маршруту к остановке.
На возвышении, откинувшись на спину, лежал нищий. Ноги стояли на земле. Тело прикрыто большими белыми листами не то бумаги, не то клеёнки, сверху придавленными палками. С одной стороны выглядывала поднятая от локтя вверх рука. Это была рука неживого человека, как бы прощающегося с проходящими. Немного дальше стояла машина скорой помощи. Крепкий молодой мужчина в белом халате снимал со своих рук резиновые перчатки. Рядом с ним стояли ещё два мужчины, видимо, санитар и шофёр. Из-за ограды смотрел на происходящее служитель.
Сердце вздрогнуло и заныло
А с неба всё сыпалась Манна.
Обсуждения С неба сыпалась манна
Сейчас время возврата кармы, она и валится на всех и на всё.
Будем стремиться к Свету.
С теплом. Наталья.
Что я могу сказать.
Вот пример. Иду, однажды мимо церкви. Мужчина, сравг-нительно молодой, здоровый, родна нога, как быдто в гипсе. Ко мне тянет руку, мол, подай. Я говорю6 " А с какой стати я тебе должна подавать?"
"Так ведь у меня нога..."
Я ему и говорю : " Голова на месте, руки есть. Вот иди и трудись ими. А там нога заживёт".
Понимаешь, сейчас время другое, люди другие. А у литературной героини - воспоминания. Это это психологическое. и необходимость компенсации кармы.
Но сейчас действительно много просто попрошаек. И много бомжей. Ну и с работой тяжело. Не просто всё . Надо чувствовать, сердцем. Поважать тоже негоже.
))
А я ведь почему подаю? Мне семь лет было, когда нас с мамой и с сестрой в Германию угнали. Жили мы, правда, в лагере не для военнопленных, а для перемещенных… там все-таки полегче было. Но все одно – много народа померло с голоду. А я такая худая была… вот такая худющая, как стручок. И меня из-за этого никто не покупал. Других детей покупали в батраки, а меня – никто не брал. А я и рада. Вот – в четыре утра встаю, когда охранник на вышке устанет и не видит уже ничего толком… внимание-то уже рассеивается, поди-ка, подежурь всю ночь. И вот, я встаю, пролезаю в щель в заборе и иду в город. У нас ни колючей проволоки, ничего такого не было, один простой забор, дощатый… И вот я иду в город, побираться. Целый день хожу, прошу хлебушка. А потом, уже к вечеру – назад проберусь и мамку кормлю. И других тоже, кто там с детьми был… им тоже, когда могла, давала. Ну, вот. Кончилась война. Назад в Польшу нас не пустили, отправили на Украину. Да еще перед этим все проверяли, не шпионы ли мы… Ладно. Приехали на Украину. А это сорок шестой год. Самый голод. Я до сих пор все помню, как люди на улицах лежали и умирали. Мамка моя начала с голоду пухнуть. А я опять – хожу да побираюсь. И вот… ведь сами там все из последних сил еле-еле тянули… а все равно подавали! Кто свеколку подаст сахарную, кто угля в передник насыплет. Так мы с мамочкой и выжили. А если бы не подавали, нипочем бы не выжили… Так вот, с тех пор и я, - кто просит, я тому подаю. Знаю, что теперь другое время, что никто с голоду, слава Те, Господи, не пухнет – а все равно. Не могу не дать. И хочу иногда не давать – а не получается.
И собак я тоже с тех времен люблю, с военных. Там, в лагере, один охранник был.. дурной такой, не приведи Господь. Один раз взял и стал на меня собачищу свою натравливать.. овчарку. Я со страху как упаду, как руками вот так вот закроюсь… А она, слышь, подошла ко мне, понюхала – и не тронула. Он ей – и так, и сяк, и усь-усь, и чего-то еще по-ихнему… и даже сапогом ей под брюхо поддал. А она – все равно… подходит, нюхает и хвостом виляет. Понимает, что перед ней дитя… Конечно, это мне повезло, это собака такая умная попалась. Другая бы в раз разорвала, не поглядела бы, что я маленькая… Но все одно: я теперь собак люблю… все никак про ту забыть не могу. И они ведь меня любят – бедовые такие! Все соображают! Я вот иногда думаю: собаки перед нами – все равно, что мы перед Господом. Чего-то понимаем, а главного-то самого понять и не можем. И услужить, вроде, рады, а чуть что не так – шерсть на холке вздыбим и рычим. Покормят нас – ластимся, хвостом виляем. Забудут покормить – враз пойдем шастать по чужим дворам да другим хозяевам хвостами подвиливать. А потом вернемся, подползем на брюхе-то.. уж скулим, скулим: прости, дескать, нас. Такие уж мы бессчастные да бестолковые! А чего бессчастные? Чего мы все жалуемся с утра до вечера? У меня вот, к примеру, жизнь была хорошая. Всякое бывало, конечно, но все равно – такая бывала в жизни радость, что я уж прямо и не знаю, за что ж мне такая радость была. А ты говоришь: нищим не подавать? Как же не подать, когда у меня и так все есть!"
А чувства вины не должно быть, у каждого свой путь..
Спасибо, Юрий!
С теплом. Наталья.