В моем старинном городке существует весьма необычное здание. Оно носит название «Театр душ». Внешний вид этого строения соответствует названию. Единственное отличие от обычного театра — это уникальность представления. Здесь на третий день после трагической смерти здесь являются души умерших: мужчины в белом костюме-тройке и женщины в светлом облачении выходят из-за занавеса, чтобы в последний раз попрощаться с близкими людьми. На это им дается 30 минут.
Когда я был ребенком, это место пугало меня своей таинственностью. Каждый день, пробегая радостным мимо него со школы или с футбольного поля, я видел людей в черных рясах, вытирающих слезы. Мне приходилось узнавать, что такое горе. Но мой страх перед «Театром» пропал, когда впервые мне пришлось переступить его порог в возрасте восьми лет. В тот день главной актрисой была моя мама.
Я сидел возле отца на бархатном кресле в первом ряду огромного белого зала, который кроме цвета ничем не отличался от обычного театрального зала. В тот день меня раздирало любопытство. Я мало понимал, как тот «Театр» связан с моей мамой, так что я просто молча выжидал. Единственный прожектор был направлен на белый занавес. Время как будто остановилось. Чувство скорби переплеталось с невыносимым напряжением, что заставляло сохранять хладнокровие, не проронив и слезинки. Еще миг тишины и я увидел ее. Моя мама вышла сквозь занавес, словно лучик света во мраке. В белом одеянии, которое подчеркивало женскую нежность, она стояла смирно посреди сцены. На её лице больше не было ни горя, ни печали, ни тоски, лишь некая легкость. Мы безмолвно смотрели друг на друга. Её спокойствие было сильнее всех моих чувств. Я хотел бы наслаждаться её видом целую вечность. Её образ в «Театре» навсегда остался в моем сердце, именно такой я запомнил маму на всю свою жизнь. По окончанию времени, когда она тихонько вздохнула и ушла сквозь занавес, я еще долго не мог отвести глаз от сцены.
Я был свидетелем рождения самых чистых, искренних эмоций. Дивное кружево чувства горя, со стороны зала и легкости со стороны сцены, наполняло зал особой атмосферой, которая удерживает зрителей на одном дыхании. Этот контраст, затмевая чувство утраты, завораживал и пугал одновременно. Ничего подобного мне не приходилось испытывать за пределами «Театра». То, что произошло в тот день, навсегда изменило меня. Возможно, я получил свой билет слишком рано, однако теперь меня тянуло туда снова и снова.
Последующие годы я приходил на каждое «представление» к совершенно незнакомым людям. Это место заменило мне кинотеатры, театры, музеи, футбольные стадионы, торговые центры, куда люди приходят, чтобы почувствовать разницу. Что меня здесь держало, я не знаю. Мне казалось, лишь здесь можно ощутить искренность, которой так не хватало в повседневной жизни. Некоторых людей, подобных моему отцу, «Театр» просто сломал, однако для меня он стал как наркотик, уводивший меня от реальности. Я тихо сидел на заднем ряду, в надежде получения дозы этого необъяснимого чувства. Вслушиваясь в каждое слово, произнесенное душами погибших, я будто изучал всю жизнь человека, всего за полчаса. Иногда собирался полный зал, иногда сидел только я. Все увиденные мною представления были совершенно разными, и в тоже время одинаковыми. Будь то погибший в автокатастрофе миллионер, или казненный маньяк, теперь им всем была присуща легкость и свобода. С каждым новым представлением смерть для меня теряла всякий трагический смысл. Это вдохновляло меня жить так, будто все это — лишь игра. Вся каждодневная спешка, злость, пафос, неудачи и падения казались дешевым прикрытием чего-то истинно большого. Только в «Театре», где спадали все маски, можно было это увидеть. И эта мысли грела меня, прогоняя лишний страх. До сегодняшнего дня. До дня, когда я погиб…
Я открываю глаза, но, кажется, продолжаю спать. Меня окружает белая мгла. Я медленно поднимаюсь на ноги и пытаюсь идти. Пробираясь сквозь туманную пелену с вытянутыми руками, я все больше утопаю в тишине. Мои ладони нащупывают впереди что-то мягкое и весьма знакомое. Туман рассеивается, и теперь отчетливо виден огромный белый занавес. Я умер. Эта мысль проскочила еще, когда лежа я увидел на себе белый костюм-тройку, однако теперь сомнений нет: я стою по ту сторону завесы в «Театре». Легкая дрожь окутывает моё тело, в голове не слышно ни одной мысли. Что же делать?
Кажется, ответ очевиден, однако какой-то необъяснимый страх будто парализовал меня, не пуская на сцену. Мертвые не боятся — успокоил я себя и переступил сквозь занавес.
Прожектор слепит мои глаза, но я отчетливо вижу собравшуюся аудиторию. Самые близкие мне люди пришли в последний раз взглянуть на меня. Отец, друзья детства, сверстники из университета, все, для кого я что-то значил, сидят, заливаясь слезами. Видя, как их сердца наполнялись горем, все мое представление о «Театре» начало рушиться. Все, что я чувствовал, все, чем я восхищался, находясь в зале, было просто иллюзией. Я на сцене. Никакой легкости, свободы, что так манили меня, просто нет. Меня переполняют абсолютно иные чувства: тяжелая скорбь за близкими людьми, жгучая боль видеть их в таком виде, глубокое сожаление о променянных годах с этими людьми на бессмысленное просиживание на заднем ряду, в поисках более радостной реальности. Я подвел всех этих людей. Хотел бы заплакать вместе с ними, однако теперь я не могу выразить ни одно из этих чувств. На моем лице виднеется лишь легкая улыбка, подобна той, какую я видел у мамы. Впервые мне так тяжело, за столько лет самообмана. Мои тридцать минут истекают. Мне нечего сказать. Жаль, что все заканчивается именно так. Я молча ухожу сквозь занавес.
Когда я был ребенком, это место пугало меня своей таинственностью. Каждый день, пробегая радостным мимо него со школы или с футбольного поля, я видел людей в черных рясах, вытирающих слезы. Мне приходилось узнавать, что такое горе. Но мой страх перед «Театром» пропал, когда впервые мне пришлось переступить его порог в возрасте восьми лет. В тот день главной актрисой была моя мама.
Я сидел возле отца на бархатном кресле в первом ряду огромного белого зала, который кроме цвета ничем не отличался от обычного театрального зала. В тот день меня раздирало любопытство. Я мало понимал, как тот «Театр» связан с моей мамой, так что я просто молча выжидал. Единственный прожектор был направлен на белый занавес. Время как будто остановилось. Чувство скорби переплеталось с невыносимым напряжением, что заставляло сохранять хладнокровие, не проронив и слезинки. Еще миг тишины и я увидел ее. Моя мама вышла сквозь занавес, словно лучик света во мраке. В белом одеянии, которое подчеркивало женскую нежность, она стояла смирно посреди сцены. На её лице больше не было ни горя, ни печали, ни тоски, лишь некая легкость. Мы безмолвно смотрели друг на друга. Её спокойствие было сильнее всех моих чувств. Я хотел бы наслаждаться её видом целую вечность. Её образ в «Театре» навсегда остался в моем сердце, именно такой я запомнил маму на всю свою жизнь. По окончанию времени, когда она тихонько вздохнула и ушла сквозь занавес, я еще долго не мог отвести глаз от сцены.
Я был свидетелем рождения самых чистых, искренних эмоций. Дивное кружево чувства горя, со стороны зала и легкости со стороны сцены, наполняло зал особой атмосферой, которая удерживает зрителей на одном дыхании. Этот контраст, затмевая чувство утраты, завораживал и пугал одновременно. Ничего подобного мне не приходилось испытывать за пределами «Театра». То, что произошло в тот день, навсегда изменило меня. Возможно, я получил свой билет слишком рано, однако теперь меня тянуло туда снова и снова.
Последующие годы я приходил на каждое «представление» к совершенно незнакомым людям. Это место заменило мне кинотеатры, театры, музеи, футбольные стадионы, торговые центры, куда люди приходят, чтобы почувствовать разницу. Что меня здесь держало, я не знаю. Мне казалось, лишь здесь можно ощутить искренность, которой так не хватало в повседневной жизни. Некоторых людей, подобных моему отцу, «Театр» просто сломал, однако для меня он стал как наркотик, уводивший меня от реальности. Я тихо сидел на заднем ряду, в надежде получения дозы этого необъяснимого чувства. Вслушиваясь в каждое слово, произнесенное душами погибших, я будто изучал всю жизнь человека, всего за полчаса. Иногда собирался полный зал, иногда сидел только я. Все увиденные мною представления были совершенно разными, и в тоже время одинаковыми. Будь то погибший в автокатастрофе миллионер, или казненный маньяк, теперь им всем была присуща легкость и свобода. С каждым новым представлением смерть для меня теряла всякий трагический смысл. Это вдохновляло меня жить так, будто все это — лишь игра. Вся каждодневная спешка, злость, пафос, неудачи и падения казались дешевым прикрытием чего-то истинно большого. Только в «Театре», где спадали все маски, можно было это увидеть. И эта мысли грела меня, прогоняя лишний страх. До сегодняшнего дня. До дня, когда я погиб…
Я открываю глаза, но, кажется, продолжаю спать. Меня окружает белая мгла. Я медленно поднимаюсь на ноги и пытаюсь идти. Пробираясь сквозь туманную пелену с вытянутыми руками, я все больше утопаю в тишине. Мои ладони нащупывают впереди что-то мягкое и весьма знакомое. Туман рассеивается, и теперь отчетливо виден огромный белый занавес. Я умер. Эта мысль проскочила еще, когда лежа я увидел на себе белый костюм-тройку, однако теперь сомнений нет: я стою по ту сторону завесы в «Театре». Легкая дрожь окутывает моё тело, в голове не слышно ни одной мысли. Что же делать?
Кажется, ответ очевиден, однако какой-то необъяснимый страх будто парализовал меня, не пуская на сцену. Мертвые не боятся — успокоил я себя и переступил сквозь занавес.
Прожектор слепит мои глаза, но я отчетливо вижу собравшуюся аудиторию. Самые близкие мне люди пришли в последний раз взглянуть на меня. Отец, друзья детства, сверстники из университета, все, для кого я что-то значил, сидят, заливаясь слезами. Видя, как их сердца наполнялись горем, все мое представление о «Театре» начало рушиться. Все, что я чувствовал, все, чем я восхищался, находясь в зале, было просто иллюзией. Я на сцене. Никакой легкости, свободы, что так манили меня, просто нет. Меня переполняют абсолютно иные чувства: тяжелая скорбь за близкими людьми, жгучая боль видеть их в таком виде, глубокое сожаление о променянных годах с этими людьми на бессмысленное просиживание на заднем ряду, в поисках более радостной реальности. Я подвел всех этих людей. Хотел бы заплакать вместе с ними, однако теперь я не могу выразить ни одно из этих чувств. На моем лице виднеется лишь легкая улыбка, подобна той, какую я видел у мамы. Впервые мне так тяжело, за столько лет самообмана. Мои тридцать минут истекают. Мне нечего сказать. Жаль, что все заканчивается именно так. Я молча ухожу сквозь занавес.
Обсуждения Полчаса