«…конструкторами соосных вертолетов, по существу, был создан новый тип несущей системы без реактивного момента. Реактивные моменты на винтах компенсируются автоматически на протяжении всего полета без всякого вмешательства летчика.
В силу этого изменение мощности на винтах соосного вертолета не приводит к разбалансировке вертолета в путевом отношении. В установившемся полете верхний и нижний винты соосного вертолета имеют нулевой суммарный реактивный момент. При перемещении педалей возникает разница реактивных моментов, благодаря которой осуществляется управление вертолетом по курсу» Э.А. Петросян, заместитель главного конструктора КБ «Камов»
Длилось жаркое Лето и то многое, что имелось в нём, существовало само по себе, было прекрасно, удивительно и вместе с тем одновременно таинственно. Оно властвовало безраздельно, было той силой, которая никогда ничему не подчиняется, а напротив является тем вселенским институтом в котором обучались и продолжают обучатся великие деятели мира искусств, политики, учёные и учителя - Дух, дышит где хочет. Какой дивный душистый аромат трав был на полях, с какой тихой, методичной страстью шумел ветер в кронах массивных дубов в северной части Шварцвальда. Птицы строили шалаши для своих птенцов; грызуны, имея обширные родственные связи, создавали грандиозный простор на нижнем ярусе атмосферы. На твоих развилках стояли пешие воины с пиками, они пили вино и по их бородам тёк блестящий сок жизни. Многое, очень многое отдавалось с помощью тех горстей наполненных цветами или орехами. Говорить с тобой в то время я не мог, так как долгое время болел, но оставался верен только тебе и только тебе несравненная Валента, любовь моя. Вспоминал тебя, как ты мыла посуду галактики и тот свет, который ты ей отдавала. Вспоминал наше будущее знакомство, читая его на купленном в городском ларьке зеркале компакт-диска. Твои основы как всегда непоколебимы, ты делала вид будто не слышишь меня и не видишь в такой последовательной массе жителей мегаполиса столь богатых своими обобщённостями. Она будоражит меня и ныне, эта нравственность, доставшиеся нам по наследству, напоминая гравюру его Святейшества, превосходно исполненную моим другом Горацио. Не решался написать тебе раньше, поскольку мой разум был скован, из-за чего даже перья перестали выделять жир и побледнели. Но именно тогда блуждающий город, расцвёл, проник, запах. Муниципалитет, как и положено красивой леди королевских кровей, спонтанно, повинуясь лишь ведомому ей порыву чувств, словно одинокий шлюп, поймав своим парусом попутный, дружелюбный норд-ост, ответил на внезапную любовь, пришедшую извне, взаимностью. Не скупясь на золотые пластинки, городское образование разгладило шторы на окнах, нарядило в белое всех почётных горожан, купило многое множество разноцветных воздушных шаров, одарило всех своих жителей хрупкими улыбками, подвело все городские часы и помыло с ароматным персиковым шампунем мостовые. Казалось вот-вот должны посыпаться лепестки роз на эти бесконечные улочки с самой горы Олимп, где расположены истинные храмы Посейдона, Марса, Юпитера, бесчисленные базилики и колоссальный Пантеон – храм всех Богов. Внизу всё говорило о будущих переменах, уже решённых Олимпийцами: на ветру трещали, развивались разноцветные атласные флаги, словно языки застывшего навеки пластмассового огня, красовались белоснежные рекламные стяги, выполненные роботами, которых можно было бы назвать разумными, сияли лица, одухотворённые само вечностью. В это время года было прекрасно видно, как пёстрый ветер с особой тщательностью строил свои стерео узоры, соединившись под прямым углом с осью небесного светилы. Он расщеплял длинные пучки световых волокон в видимой части спектра, делил их на множество дуг, частей, так похожих друг на друга волнистыми незаконченными линиями, словно их выводили по вечным лекалам красоты портные великих небесных фей. Именно тут можно было увидеть висящие в пространстве между домов большие церемониальные маятниковые ножницы, отшлифованные до блеска по всей своей металлической плоскости, голодных бродяг в старом изношенном тряпье, послушать музыку, сочащуюся из подвешенных на столбах громкоговорителей, купить горячий хот-дог, сладкий миндаль, выпить лимонаду. Лишённая жесткости, кристаллическая решётка старого мира скрутилась, расплавленная в своих узлах новым светом, несущим в себе два дополнительных нитевидных витка качества, она прогнулась под силой своей тяжести и застыла так искажённой силовой конструкцией на глазах у многих. Атлант - могущественный Титан был поражён. Скорчившись, он немного просел, продолжая, не смотря на это, держать небесный свод гибкостью своего внутреннего натяжения. Его суставы были пробиты световыми волокнами - ионы калия заместили ионы натрия - таков был изоморфизм (2) этого чистого четверга. В мгновение ока мир изменился и стал единовременно другим. На улицах стали появляться Египетские кошки, лишённые волосяного покрова, швейцары у дверей гостиниц открывали им двери и любезно пригашали внутрь. Водители самодвижущиеся экипажей уловили перемены как побуждение к действию, они носились по городу с открытыми окнами, а их ламповые радиоприёмники говорили языком джаза. Официанты, вышедшие в свою смену, в эту секунду о чём-то задумались. Им показалось, да всего лишь показалось, что их жизнь, и они сами существуют, живут, борются в эту самую секунду где-то ещё помимо шахматной доски со столами и салфетками. Уличные фонари дрожали, изогнутые скамейки замерли, как от внезапной вспышки сверхновой. Всё вокруг имело оттенок нового качества, метафорически похожий на жёлтую, сочную мякоть арбуза. Фантомные голографические головы висели, увеличенные до гигантских размеров над городской площадью. Их немые монохромные лица, чем-то похожие на клонов сочетали, казалось, не сочетаемое – полное ледяного холода безразличие и неприкрытое выгодой искреннее любопытство. Птицы на деревьях пели, шумели такси, жители муниципалитета разговаривали друг с другом, гуляя вдоль дорог по каменным мостовым. Далеко, в глубоком, чёрно-матовом космосе Нептун вышел из радиотуманности, имея теперь на руках собственный альмукантарат (1) …
Я допивал свой кофе из белой керамической шашки, сидя в просторном уличном кафе под плотным тряпичным навесом с красными и синими полосами. На столике лежал Венецианский дневник Марии Рильке, небольшая тёрка и блюдце с ароматной рыжей корицей в трубочках. Моё лицо было разобрано на несколько полуметровых спиралей, направленных на этот зоопарк праздничного города и на его рогатых Богов.
– Что мы делаем не так? – этот вопрос продолжал проскакивать между заостренными концами спиральных пружин наподобие пьезоэлектрического эффекта пустой зажигалки
– Небесные светила выстроились в симметричную проекцию под сосками волчицы и открыли ключом дверь – жужжали в унисон лицевые спирали
Однако…Погода удивляла, словно уличный аферист, своим изящным шоу. «Циркус максимус», как говорили древние греки. И это не просто скачки: каждая упряжка летит к вечной славе наперегонки с жизнью и смертью. Незаметно, в своём постоянстве, увеличивалось настроение. Было радостно от того безмолвного участия, но если бы пришлось стать до конца честным, пришлось бы признать и своё врождённое тонкое чутьё на движение небесных тел по гигантской многомерной карте. Тяга двух соосных винтов также имела тенденцию к росту – она увеличивалась. Ёмкость целого дня засунутая в деревянную обрешетку, словно электрон, доставлялась безличной птицей в прозрачном камуфляже сквозь пустое пространство между орбиталями к другому стационарному состоянию, несущее в себе новые возможности для трансформации. Чёрт возьми! Я слышал, как скользил воздух по гладким граням этого кубического «груза» от бешеной скорости полёта! В меню – выставленной перед входом меловой доске – помимо кофе и салатов значилось фирменное, интернациональное блюдо – прокисший луковый суп повседневности с кусочками мертвечины на трупном яде. Он был вкусен и приятен большей части населения, он подавался посыпанный свежей зеленью, с душистыми специями и только холодным. Именно поэтому плавающий на его поверхности кубический кусок прозрачного льда в деревянной обрешётке сразу выкидывался, так как этого требовал придворный этикет. Особо знатные вельможи предпочитали употреблять его после аперитива и, конечно же, серебряной ложкой, держа её, как и положено, всегда в одной из левых рук. Мои глаза блуждали по этой перспективе, внезапно открывшейся мне с этого пластикового кресла. Глиняные горшки, подвешенные по всему навесу в плетёных кашпо, освежали в меру жаркий день зелёными листьями растений, полные фотосинтеза. Светился кусками поздний утренний сон: как в смоченный молоком лаваш заворачивался, прятался украденный золотой песок. Мир не стоит на месте. Почему то вспоминались фотографии ползучих камней из Невады. Кожа рук играла переменами солнца. Я поворачивал, рассматривал, смотря на них как на своих деловых компаньонов. Да, мы с ними были долгое время вместе и должны были уже подружиться, но этого не произошло в той мере, в которой бы теперь очень хотелось. В такие редкие дни нельзя ничего делать, но не в том религиозном смысле о котором заповедовал Яхве сынам Израиля вводя Шабат, а в том, что в такие особые дни, выбитые давлением пара заклёпки собственного, личного океанического корабля указывают на то, что его создание, как и разрушение, не лежит в плоскости возможностей человека. Этот конструкт ничем никому не обязан, а поскольку мы считаем его своим, или что хуже собой, мы рискуем пойти на дно вместе с детьми, их куклами и всеми разноцветными тряпками. А если такой цельный, архетипный символ в одночасье рушится, то стоит вообще задуматься о ценности своей жизни. Большинство счастливых жителей мегаполиса, его префектур и муниципалитетов конечно же вообще никогда не потонет, не осознает, изменившись таким образом, никаких символических кораблей, не признает огромных Титанов, держащих небосвод на своих плечах, рассмеётся при упоминании о могущественных Олимпийских Богах, решающих там, где-то что-то. Парализованные дебилы, имеющие центр жизненности в жопе, с уровнем осознания как у тостера вообще никогда не выйдут из амнезии, вызванной сильнейшими гуманитарными наркотиками, сломленные родовыми травмами в перинатальных матрицах, воспитанные на луковом супе и фиксировании его вкуса. Но речь всё же о днях, в которые можно просто быть. Я сидел в этом кафе, продуваемым розой ветров, одежда на теле колыхалась, повинуясь порывам ветра, щупала меня, ласкала. Бежевые скатерти на свободных столиках также свободно развивались, я любил их за этот бархатный грохот. Удобно облокотившись на спинку кресла, я вытянул ноги в чёрных сандалиях под столом. Один лишь внутренний наблюдатель смотрел за происходящим, мне же вспоминались те дни, когда я был предоставлен сам себе. Я шёл по осеннему парку пиная сухие, красные звёздочки кленовых листьев с вкусными мраморными прожилками. Их можно было собирать в букеты и разбрасывать вокруг себя пятикратным ура, либо дарить людям, которые просто дороги. Именно в это время ты ни чем не привязан: ни чёртовым временем, ни @баными обязательствами, не связан мыслями, страхами о будущем или прошлом. Твоё время безапелляционно принадлежит тебе, ты сам принадлежишь себе. Тебе не надо что-то делать, тебе не надо что-то не делать. Твои друзья и советники на расстоянии вытянутой руки, мир медленно, но абсолютно верно открывает тебе свои дары, принося их на кончиках волосков больших, жирных древесных гусениц. Вокруг тебя, слева и справа крутятся тибетские молитвенные барабаны, звенят разрезая воздух православные колокола. Ты устраиваешься поудобнее на берегу водоёма, растворив всё лишнее в Дао и существуешь. Не тебя, насилуя как несовершеннолетнюю осуществляют, а ты сам и твоё существо существуете и это не требует никаких усилий – это естественный процесс. Я вспоминал именно это…
примечания:
(1)астрон. любой малый круг небесной сферы, плоскость которого параллельна плоскости математического горизонта; круг равных высот
(2) Изоморфизм от греч. isos – равный, однозначный и morphe – форма) отношение между какими либо объектами, выражающее в некотором смысле тождество их структуры (строения).
Длилось жаркое Лето и то многое, что имелось в нём, существовало само по себе, было прекрасно, удивительно и вместе с тем одновременно таинственно. Оно властвовало безраздельно, было той силой, которая никогда ничему не подчиняется, а напротив является тем вселенским институтом в котором обучались и продолжают обучатся великие деятели мира искусств, политики, учёные и учителя - Дух, дышит где хочет. Какой дивный душистый аромат трав был на полях, с какой тихой, методичной страстью шумел ветер в кронах массивных дубов в северной части Шварцвальда. Птицы строили шалаши для своих птенцов; грызуны, имея обширные родственные связи, создавали грандиозный простор на нижнем ярусе атмосферы. На твоих развилках стояли пешие воины с пиками, они пили вино и по их бородам тёк блестящий сок жизни. Многое, очень многое отдавалось с помощью тех горстей наполненных цветами или орехами. Говорить с тобой в то время я не мог, так как долгое время болел, но оставался верен только тебе и только тебе несравненная Валента, любовь моя. Вспоминал тебя, как ты мыла посуду галактики и тот свет, который ты ей отдавала. Вспоминал наше будущее знакомство, читая его на купленном в городском ларьке зеркале компакт-диска. Твои основы как всегда непоколебимы, ты делала вид будто не слышишь меня и не видишь в такой последовательной массе жителей мегаполиса столь богатых своими обобщённостями. Она будоражит меня и ныне, эта нравственность, доставшиеся нам по наследству, напоминая гравюру его Святейшества, превосходно исполненную моим другом Горацио. Не решался написать тебе раньше, поскольку мой разум был скован, из-за чего даже перья перестали выделять жир и побледнели. Но именно тогда блуждающий город, расцвёл, проник, запах. Муниципалитет, как и положено красивой леди королевских кровей, спонтанно, повинуясь лишь ведомому ей порыву чувств, словно одинокий шлюп, поймав своим парусом попутный, дружелюбный норд-ост, ответил на внезапную любовь, пришедшую извне, взаимностью. Не скупясь на золотые пластинки, городское образование разгладило шторы на окнах, нарядило в белое всех почётных горожан, купило многое множество разноцветных воздушных шаров, одарило всех своих жителей хрупкими улыбками, подвело все городские часы и помыло с ароматным персиковым шампунем мостовые. Казалось вот-вот должны посыпаться лепестки роз на эти бесконечные улочки с самой горы Олимп, где расположены истинные храмы Посейдона, Марса, Юпитера, бесчисленные базилики и колоссальный Пантеон – храм всех Богов. Внизу всё говорило о будущих переменах, уже решённых Олимпийцами: на ветру трещали, развивались разноцветные атласные флаги, словно языки застывшего навеки пластмассового огня, красовались белоснежные рекламные стяги, выполненные роботами, которых можно было бы назвать разумными, сияли лица, одухотворённые само вечностью. В это время года было прекрасно видно, как пёстрый ветер с особой тщательностью строил свои стерео узоры, соединившись под прямым углом с осью небесного светилы. Он расщеплял длинные пучки световых волокон в видимой части спектра, делил их на множество дуг, частей, так похожих друг на друга волнистыми незаконченными линиями, словно их выводили по вечным лекалам красоты портные великих небесных фей. Именно тут можно было увидеть висящие в пространстве между домов большие церемониальные маятниковые ножницы, отшлифованные до блеска по всей своей металлической плоскости, голодных бродяг в старом изношенном тряпье, послушать музыку, сочащуюся из подвешенных на столбах громкоговорителей, купить горячий хот-дог, сладкий миндаль, выпить лимонаду. Лишённая жесткости, кристаллическая решётка старого мира скрутилась, расплавленная в своих узлах новым светом, несущим в себе два дополнительных нитевидных витка качества, она прогнулась под силой своей тяжести и застыла так искажённой силовой конструкцией на глазах у многих. Атлант - могущественный Титан был поражён. Скорчившись, он немного просел, продолжая, не смотря на это, держать небесный свод гибкостью своего внутреннего натяжения. Его суставы были пробиты световыми волокнами - ионы калия заместили ионы натрия - таков был изоморфизм (2) этого чистого четверга. В мгновение ока мир изменился и стал единовременно другим. На улицах стали появляться Египетские кошки, лишённые волосяного покрова, швейцары у дверей гостиниц открывали им двери и любезно пригашали внутрь. Водители самодвижущиеся экипажей уловили перемены как побуждение к действию, они носились по городу с открытыми окнами, а их ламповые радиоприёмники говорили языком джаза. Официанты, вышедшие в свою смену, в эту секунду о чём-то задумались. Им показалось, да всего лишь показалось, что их жизнь, и они сами существуют, живут, борются в эту самую секунду где-то ещё помимо шахматной доски со столами и салфетками. Уличные фонари дрожали, изогнутые скамейки замерли, как от внезапной вспышки сверхновой. Всё вокруг имело оттенок нового качества, метафорически похожий на жёлтую, сочную мякоть арбуза. Фантомные голографические головы висели, увеличенные до гигантских размеров над городской площадью. Их немые монохромные лица, чем-то похожие на клонов сочетали, казалось, не сочетаемое – полное ледяного холода безразличие и неприкрытое выгодой искреннее любопытство. Птицы на деревьях пели, шумели такси, жители муниципалитета разговаривали друг с другом, гуляя вдоль дорог по каменным мостовым. Далеко, в глубоком, чёрно-матовом космосе Нептун вышел из радиотуманности, имея теперь на руках собственный альмукантарат (1) …
Я допивал свой кофе из белой керамической шашки, сидя в просторном уличном кафе под плотным тряпичным навесом с красными и синими полосами. На столике лежал Венецианский дневник Марии Рильке, небольшая тёрка и блюдце с ароматной рыжей корицей в трубочках. Моё лицо было разобрано на несколько полуметровых спиралей, направленных на этот зоопарк праздничного города и на его рогатых Богов.
– Что мы делаем не так? – этот вопрос продолжал проскакивать между заостренными концами спиральных пружин наподобие пьезоэлектрического эффекта пустой зажигалки
– Небесные светила выстроились в симметричную проекцию под сосками волчицы и открыли ключом дверь – жужжали в унисон лицевые спирали
Однако…Погода удивляла, словно уличный аферист, своим изящным шоу. «Циркус максимус», как говорили древние греки. И это не просто скачки: каждая упряжка летит к вечной славе наперегонки с жизнью и смертью. Незаметно, в своём постоянстве, увеличивалось настроение. Было радостно от того безмолвного участия, но если бы пришлось стать до конца честным, пришлось бы признать и своё врождённое тонкое чутьё на движение небесных тел по гигантской многомерной карте. Тяга двух соосных винтов также имела тенденцию к росту – она увеличивалась. Ёмкость целого дня засунутая в деревянную обрешетку, словно электрон, доставлялась безличной птицей в прозрачном камуфляже сквозь пустое пространство между орбиталями к другому стационарному состоянию, несущее в себе новые возможности для трансформации. Чёрт возьми! Я слышал, как скользил воздух по гладким граням этого кубического «груза» от бешеной скорости полёта! В меню – выставленной перед входом меловой доске – помимо кофе и салатов значилось фирменное, интернациональное блюдо – прокисший луковый суп повседневности с кусочками мертвечины на трупном яде. Он был вкусен и приятен большей части населения, он подавался посыпанный свежей зеленью, с душистыми специями и только холодным. Именно поэтому плавающий на его поверхности кубический кусок прозрачного льда в деревянной обрешётке сразу выкидывался, так как этого требовал придворный этикет. Особо знатные вельможи предпочитали употреблять его после аперитива и, конечно же, серебряной ложкой, держа её, как и положено, всегда в одной из левых рук. Мои глаза блуждали по этой перспективе, внезапно открывшейся мне с этого пластикового кресла. Глиняные горшки, подвешенные по всему навесу в плетёных кашпо, освежали в меру жаркий день зелёными листьями растений, полные фотосинтеза. Светился кусками поздний утренний сон: как в смоченный молоком лаваш заворачивался, прятался украденный золотой песок. Мир не стоит на месте. Почему то вспоминались фотографии ползучих камней из Невады. Кожа рук играла переменами солнца. Я поворачивал, рассматривал, смотря на них как на своих деловых компаньонов. Да, мы с ними были долгое время вместе и должны были уже подружиться, но этого не произошло в той мере, в которой бы теперь очень хотелось. В такие редкие дни нельзя ничего делать, но не в том религиозном смысле о котором заповедовал Яхве сынам Израиля вводя Шабат, а в том, что в такие особые дни, выбитые давлением пара заклёпки собственного, личного океанического корабля указывают на то, что его создание, как и разрушение, не лежит в плоскости возможностей человека. Этот конструкт ничем никому не обязан, а поскольку мы считаем его своим, или что хуже собой, мы рискуем пойти на дно вместе с детьми, их куклами и всеми разноцветными тряпками. А если такой цельный, архетипный символ в одночасье рушится, то стоит вообще задуматься о ценности своей жизни. Большинство счастливых жителей мегаполиса, его префектур и муниципалитетов конечно же вообще никогда не потонет, не осознает, изменившись таким образом, никаких символических кораблей, не признает огромных Титанов, держащих небосвод на своих плечах, рассмеётся при упоминании о могущественных Олимпийских Богах, решающих там, где-то что-то. Парализованные дебилы, имеющие центр жизненности в жопе, с уровнем осознания как у тостера вообще никогда не выйдут из амнезии, вызванной сильнейшими гуманитарными наркотиками, сломленные родовыми травмами в перинатальных матрицах, воспитанные на луковом супе и фиксировании его вкуса. Но речь всё же о днях, в которые можно просто быть. Я сидел в этом кафе, продуваемым розой ветров, одежда на теле колыхалась, повинуясь порывам ветра, щупала меня, ласкала. Бежевые скатерти на свободных столиках также свободно развивались, я любил их за этот бархатный грохот. Удобно облокотившись на спинку кресла, я вытянул ноги в чёрных сандалиях под столом. Один лишь внутренний наблюдатель смотрел за происходящим, мне же вспоминались те дни, когда я был предоставлен сам себе. Я шёл по осеннему парку пиная сухие, красные звёздочки кленовых листьев с вкусными мраморными прожилками. Их можно было собирать в букеты и разбрасывать вокруг себя пятикратным ура, либо дарить людям, которые просто дороги. Именно в это время ты ни чем не привязан: ни чёртовым временем, ни @баными обязательствами, не связан мыслями, страхами о будущем или прошлом. Твоё время безапелляционно принадлежит тебе, ты сам принадлежишь себе. Тебе не надо что-то делать, тебе не надо что-то не делать. Твои друзья и советники на расстоянии вытянутой руки, мир медленно, но абсолютно верно открывает тебе свои дары, принося их на кончиках волосков больших, жирных древесных гусениц. Вокруг тебя, слева и справа крутятся тибетские молитвенные барабаны, звенят разрезая воздух православные колокола. Ты устраиваешься поудобнее на берегу водоёма, растворив всё лишнее в Дао и существуешь. Не тебя, насилуя как несовершеннолетнюю осуществляют, а ты сам и твоё существо существуете и это не требует никаких усилий – это естественный процесс. Я вспоминал именно это…
примечания:
(1)астрон. любой малый круг небесной сферы, плоскость которого параллельна плоскости математического горизонта; круг равных высот
(2) Изоморфизм от греч. isos – равный, однозначный и morphe – форма) отношение между какими либо объектами, выражающее в некотором смысле тождество их структуры (строения).
Обсуждения Перья