Об уме и умничанье

рассыпает перлы своего остроумия. Он побивает вас в шутках, ловит на

неточностях и подает ваши лучшие номера куда тоньше и оригинальней.

Истинно воспитанный человек, на столь многое притязающий, окажется, по

крайней мере вам в утешение, уродлив лицом, хил или несчастлив в браке, но

Крихтону и в голову не приходит подобная деликатность. Он появится в

комнате, где вы, скажем, сидите компанией и острите, и начнет сыпать

шутками, пусть и менее забавными, но, бесспорно, более хлесткими. И вот вы

один за другим умолкаете и, попыхивая трубкой, глядите на него с тоскою и

злобой. Еще не было случая, чтобы он не обыграл меня в шахматы. Люди

говорят о нем и спрашивают моего мнения, и, если я решаюсь нелестно о нем

отозваться, смотрят так, будто подозревают меня в зависти. Безмерно

хвалебные рецензии на его книги и полотна предстают моим взорам в самых

неожиданных местах. Право, из-за него я почти перестал читать газеты. И

однако...
Подобный ум - еще не все на свете. Он никогда не пленял меня, и мне

часто думалось, что вообще он не может никого пленить. Допустим, вы

сказали что-то остроумное, произнесли какой-то парадокс, нашли тонкое

сравнение или набросали образную картину; как воспримут это обычные люди?

Те, кто глупее вас, люди нетонкие, заурядные, не посвященные в ваши

проблемы, будут попросту раздражены вашими загадками; те, кто умней,

почтут ваше остроумие явной глупостью; ровни же ваши сами рвутся сострить

и, естественно, видят в вас опасного конкурента. Словом, подобный ум есть

не что иное, как чистый эгоизм в его наихудшей и глупейшей форме. Этот

поток остроумия, извергаемый на вас без устали и сожаления, - неприкрытое

хвастовство. Гуляет себе по свету этакий хмельной раб острословия и сыплет

каламбурами. А потом берет те, что получше, и вставляет в рамку, под

стекло. И вот появляется импрессионистская живопись вроде картин Крихтона,

- те же нанесенные на полотна остроты. Они лишены содержания, и у

скромного благомыслящего человека моего типа вызывают приступы отвращения,

точно так же, как фиглярство в литературе. Сюжет здесь не более чем

предлог, на деле это бессмысленная и неприличная самореклама. Такой умник

считает, что возвысится в ваших глазах, если будет беспрестанно вас

поражать. Он и подписи-то не поставит без какой-нибудь особенной

завитушки. У него начисто отсутствует главное свойство джентльмена: умение

быть великодушно-банальным. Я ж...
Если говорить о личном достоинстве, то юному отпрыску почтенного

семейства, небездарному от природы, не к чему унижаться до подобного

кривлянья. Умничанье - последнее прибежище слабодушных, утеха тщеславного

раба. Вы не можете победить с оружием в руках и не в силах достойно снести

второстепенную роль, и вот себе в утешение вы пускаетесь в эксцентричное

штукарство и истощаете свой мозг острословием. Из всех зверей умнейший -

обезьяна, а сравните ее жалкое фиглярство с царственным величием слона!

И еще, я никак не могу избавиться от мысли, что ум - наибольшая помеха

карьере. Разве приходилось вам видеть, чтобы по-настоящему умный человек

занимал важный пост, пользовался влиянием и чувствовал себя уверенно?

Взять, к примеру, хотя бы Королевскую академию или суд, а то и... Какое

там!.. Ведь само понятие разума означает способность постоянно искать

новое, а это есть отрицание всего устоявшегося.
Когда Крихтон начинает особенно действовать мне на нервы, обретает

новых поклонников или входит в еще большую славу, я утешаюсь мыслями о

дяде Августе. Это была гордость нашей семьи. Даже тетя Шарлотта

произносила его имя с замиранием в голосе. Он отличался поразительной, я

бы даже сказал, исполинской глупостью, которая прославила его и, что

важнее, доставила ему влияние и богатство. Он был прочен, как египетская

пирамида, и от него так же трудно было ждать, чтоб он хоть капельку

сдвинулся с места или сделал что-нибудь неожиданное. О чем бы ни шла речь,

он всегда выказывал полнейшее невежество; все, что он изрекал своим

звучным баритоном, было чудовищно глупо. Он мог - я не раз был тому

свидетелем - сровнять с землей какого-нибудь умника типа Крихтона своими

похожими на трамбовку тяжелыми, плоскими и увесистыми репликами, которых

было ни отразить, ни избегнуть. Он неизменно побеждал в спорах, хотя

совсем не был остер на язык. Он просто подминал под себя собеседника. Это

походило на встречу шпажонки с лавиной. Душа его обладала колоссальной

инертной массой. Он не знал волнения, не терял выдержки, не утрачивал сил,

он давил - и все тут. Умные речи разбивались о него, как легкие суденышки

о бетонированные берега. Его точным подобием является его надгробный

памятник - массивная глыба из нетесаного гранита, откровенно безобразная,

но видная за милю. Она высится над лесом крохотных белых символов людской

скорби, будто и на кладбище он подавляет собой целую толпу умников.

Уверяю вас, разумное есть противоположность великому. Британская

империя, как и Римская, создана тупицами. И не исключено, что умники нас

погубят. Представьте себе полк, состоящий из шутников и оригиналов. Свет

еще не знал государственного деятеля, который не отличался бы хоть малой

толикой глупости, а гениальность, по-моему, непременно в чем-то сродни

божественной простоте. Те, кого принято называть великими мастерами -

Шекспир, Рафаэль, Милтон и другие, - обладали какой-то особой

непосредственностью, неизвестной Крихтону. Они заметно уступают ему в

блеске, и общение с ними не оставляет в душе тягостного духовного

напряжения. Даже Гомер временами клюет носом. В их творениях есть

пригодные для отдыха места - широкие, овеваемые ветром луговины и мирные

уголки. А вот Крихтон не открывает вашим взорам просторов Тихого океана;

он томит вас бесконечным видом на мыс Горн; всюду хребты да пики, пики да

хребты.
Пусть Крихтон нынче в моде - мода эта недолговечна. Разумеется, я не

желаю ему зла, и все же не могу отделаться от мысли, что конец его близок.

Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже

мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый

уголок на измученной зноем земле. Заурядность станет новым видом

гениальности. "Дайте нам книги без затей, - потребуют люди, - и самые что

ни на есть успокоительные, плоские шедевры. Мы устали, смертельно

устали!". Кончится этот лихорадочный и мучительный период постоянного

напряжения, а с ним исчезнет и литература fin du siecle'а, декаданса и

прочее, прочее. И тогда подымет голову круглолицая и заспанная литература,

литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная. Крихтона

запишут в классики, господа Мади будут со скидкой продавать его не

нашедшие спроса произведения, и я перестану терзаться его тошнотворным

успехом.