Он появился также внезапно, как и исчез когда-то, несколько лет назад.
Тогда об его исчезновении долго шептались соседки по подъезду. Наблюдая за тем, как резко изменилась его мать, судачили:
- Посадили, наверное. Вон как Анна Семеновна убивается.
Тогда об его исчезновении долго шептались соседки по подъезду. Наблюдая за тем, как резко изменилась его мать, судачили:
- Посадили, наверное. Вон как Анна Семеновна убивается.
Анна Семеновна и вправду резко сдала, за какой-то месяц превратившись из статной, властной начальницы финансового отдела завода в тихую, с поникшим взором женщину.
А уж когда баба Маня увидела её в соборе, подающей заупокойную записку, - все пересуды стихли, - значит помер. Баба Маня всегда была в курсе происходящих событий, много времени проводя в соборе. И хоть на эту её новость соседки зашикали: «Окстись, баба Маня, мало ли чего.. Может за кого другого.. Кольку то чего хоронишь?», - но почему то все решили – сгинул где то.
Но сейчас он сидел на балконе, в каком-то странном черном одеянии и смотрел куда-то вдаль, наблюдая за облаками, за остывающим вдали закатом.
Надька, внучка бабы Мани, уже полчаса за ним наблюдала с соседнего балкона. Интересно же. Она его помнила парнем, уезжающим поступать в Москву, в Бауманское. Ей самой было лет десять тогда. Ни в какой институт он тогда не поступил, но и домой не вернулся.
Как бы с ним заговорить? – терзалась Надька. С парнями своего возраста легко. Просто «эй, ты..» и вся недолга. А тут? Неудачно повернувшись, девушка загремела банками, в большом количестве и в такой же степени ненужности, накопленными бабой Маней.
- Ну и долго за мной наблюдать будешь, соседка? – он первым завел разговор.
- А чё? Нельзя что ли?
- Можно. Что-то спросить хочешь? Как тебя зовут то?
- Надька.
- Имя то какое у тебя хорошее. Обнадеживающее, надежду дарящее. Надежда.
- Имя как имя, - недоуменно пожала плечами Надька, накручивая на палец одну из прядок, окрашенную в немыслимый синий цвет.
- А ты знаешь в честь кого тебя так назвали?
- Так бабка Маня настояла. Я же 30 сентября родилась.
Николай повернулся и с интересом взглянул не неё. Мол, - не ожидал, что знаешь.
Надька задохнулась от его взгляда. Ну и глаза! Голубые, излучающие такую любовь ко всему, что можно было утонуть. Изнутри откуда-то, из солнечного сплетения, словно горячий сгусток подскочил к голове и забился, запульсировал у горла, перехватив дыхание. Она хотела что-то сказать, но в горле пересохло, першило так, что на глазах выступили слезы.
А он смотрел на неё. Просто смотрел. Так наблюдают за парящей птицей, за летящими, меняющими свою форму, облаками. Смотрит и не видит, - подумала обиженно девушка.
Но он видел.
- Ты красивая. Если только лицо умоешь.
Надька вспыхнула. Хотела дерзко что-то бросить, как не раз отбривала бабку – «не твое дело» или что-то в этом роде. Но не смогла.
Тихо проскользнула в ванную. Умылась. В зеркале отразилось миловидное личико шестнадцатилетней девушки. Веснушки, вздернутый носик, серые с поволокой глаза. Серые ведь. А ей всегда казалось, что они зеленые. Наверное, из-за ярко-изумрудных теней. И совсем уж дико выглядели пряди всех цветов радуги. Хорошо, что тушью окрашены. Она помыла за одно и голову. Пепельно-русые пряди разметались по плечам. И почему я себя «серой мышью» всегда считала? – с недоумением рассматривала она отражение.
Осторожно выглянув из-за занавески, соседа не увидела. Ушел.
Вечером баба Маня пересказала последние новости. Николай оказывается в семинарии учился. А сюда не приезжал – мать запретила, она очень уж партийная была. Но видно время меняется, вот и приехал, попрощаться, наверное. Его куда-то далеко служить посылают.
У Надьки бешено застучали молоточки в висках: «Как? Как прощаться? Куда посылают?»
Всю ночь она вертелась в своей девичьей постели. Сон не шел. Что-то горячее, томительное, то накатывало волной, то отступало, и от этого холодело внутри.
К утру, вся измученная от бессонницы, обессиленная от неизвестных ранее переживаний, забыв накраситься и взбить клок волос на голове «а-ля Чингачгук», побрела в училище.
Подруги недоуменно косились на неё, но ничего не спрашивали. Взгляд как у побитой собаки не позволял задавать никаких вопросов.
А в полдень столкнулась с ним во дворе. С дорожной сумкой на плече он шел к автобусной остановке.
- Ну, здравствуй, Надежда. И прощай. Помни, какое имя носишь. И душу свою береги.
- Как прощай? А я? – глотая слова и густо краснея, прошептала она.
Он впервые посмотрел на неё внимательно, изучающее. Понимающе улыбнулся уголками лучистых глаз.
- А ты подрастай. Ума набирайся. Господь даст – свидимся.
****
Она с недоумением смотрела вслед. Так и не могла понять смысл его слов.
Что беречь то? По своей всегдашней привычке фыркать, она могла бы сама себе сказать: "Да больно надо". Но, внутри что-то протестовало, утверждая - надо.
Надо понять, что он хотел сказать. Доискаться до глубины сказанного.
Мать, уезжая с очередным сожителем на Север, "за длинным рублем", наказывала здоровье беречь и кушать хорошо. Хотя Надька на аппетит никогда не жаловалась, да и на здоровье тоже. Всегда была коренастенькой, упитанной.
А за намек на излишнюю полноту могла и заехать, и отбрить словами крепко.
Душу береги. Это как?
В смятении постояла еще несколько минут, с тоской глядя вслед уезжающему автобусу.
И побрела домой, сравнивая себя с выброшенной на улицу, за ненадобностью, кошкой.
"Нет. Ну сказал.." - противилось все внутри.
Что такое душа, Надька имела весьма смутное представление.
Промаявшись до вечера, и осознав, что на терзающий её вопрос никто из подруг не даст ответа, задала его бабке за ужином.
Бабка Маня поперхнулась - настолько неожиданным был заданный внучкой вопрос. И сразу перевела взгляд на живот, мол - не залетела ли, голуба?
Надьку бросило в краску.
- Баб! Я тебя о высоком спрашиваю!
Бабка смешалась, засуетилась и, семеня, пошлепала в свою комнату.
- На, читай, - протянула она Библию, - лучше, чем здесь написано, я тебе не скажу.
Мелкие буковки. Текст в два столбца. Тонкая, словно папиросная, бумага.
- Где здесь про душу то?
- А везде. Наугад открывай - и все про дух, душу, духовность.
Поняв, что ничего путного от бабки не добьется, Надька взяла книгу и удалилась к себе.
Тупо уставившись на нераскрытую Библию, вздохнула и, пересилив себя, открыла.
"Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.
А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, как пребывает в том любовь Божия?
Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною.
И вот по чему узнаем, что мы от истины, и успокаиваем пред Ним сердца наши;
ибо если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все".
Ничего не понятно. Вчитывалась еще и еще, пропуская через себя каждое слово, вдумывалась. Но слова ускользали, перекатывались, словно леденцы во рту. От напряжения разболелась голова, от досады на себя, бестолковую, выступили слезы.
- Надюш, сбегай в аптеку, "скорая" к Анне Семеновне приезжала, а дежурная аптека далековато. Мне не дойти.
Надька встрепенулась. Быстро схватив сумку, помчалась к автобусу.
Через полчаса уже сидела у кровати соседки.
Попала она в эту квартиру впервые и глазами шарила в поисках фотографии. Но изображения знакомого лица не было видно.
- Теть Ань, а что у Вас болит?
- Душа, Наденька, болит.
- А где это? - с замиранием сердца спросила Надька.
Дрожащая рука опустилась куда-то между холмиками девичьей груди.
- Она здесь.
Напрягая свои куцые знания по биологии, Надька вспомнила - там никакого органа нет.
Сердце левее, правее - пусто.
Но странно, именно там что-то сжалось в тоске, когда она глядела вслед отъезжающему автобусу. Именно там давило так, что хотелось выть от отчаяния и горечи.
- Уехал. Всего на одну ночь и приезжал, - слезы катились по осунувшимся щекам, - я и налюбоваться то им не успела, и наговориться толком, - её голос еще шептал что-то, наполняя жалостью надькину душу.
- А куда уехал? - с боязнью, что не получит ответа, спросила она.
- Сначала к отцу своему, в Калужскую область. Отыскал его все-таки. В монастыре. Вот и сам.. - голос её затихал. Начинало действовать лекарство.
На тумбочке, возле кровати, потеснив ряд бутылочек и пластинок с лекарствами, лежала Библия.
Надежда потянулась за ней. На колени выпала фотография Николая. Те же лучистые глаза, та же неуловимая улыбка. А рядом милый старичок с охапкой дров. И тот же взгляд. Отец - решила Надька.
Бережно положила все на место.
Останусь-ка я здесь ночевать. Мало ли что? - вдруг пришла в голову мысль, - надо только баб Маню предупредить.
*****
Недолго болела Анна Семеновна. Через неделю-другую отбросила от себя жалость и сетования. Собрала вещи и уехала в неизвестном направлении, сдав квартиру азербайджанцам.
Шумное, многоголосое семейство, поселившись в квартире соседки оказалось беспокойным. Дети мал-мала меньше, бесконечные родственники, заунывная монотонная музыка за стеной, запах пережаренного масла, цветные тряпки на балконе, словесные приставания брата хозяина семейства, его восторженное «Вай, красавица!» в сторону Надьки и преследующее её чувство непристойности. Все это было так не похоже на ту, размеренную жизнь, к которой привыкла Надька.
Однажды наводя генеральную уборку в квартире, наткнулась на мольберт и папку с рисунками. Это были её работы по художественной школе. Потянуло опять к краскам, мелкам. Рука выводила знакомый профиль, улыбающиеся глаза. Пейзажи получались воздушными, парящими, - душа услаждалась этим.
Подкатило и восемнадцатилетие, обрадовав телеграммой от непутевой матери: «Поздравляю целую мама.»
-Значит, жива, - облегченно вздохнула баба Маня.
На одной из дискотек Надька познакомилась со своим будущим мужем. Повстречались неделю, пива попили в компании, пообнимались… Надька лучилась от счастья, что её заметили, выделили из общей компании.
- Эх, была не была, - решила Надька, - скоро 19, пора и замуж, да и Генка все лапает, мало ему того, что есть, большего требует. Опять же – водитель, - всегда на кусок хлеба заработает.
Осенью и свадьбу сыграли. Скромно. Без фаты, без свадебного платья.
- Не зачем деньги тратить на наряд. Один раз одевать, а деньжищ то стоит!
- Хозяйственный ты мой, экономный, - любовалась Надька супругом.
К Новому Году ближе засобирался Генка на халтуру, куда то в Подмосковье, на строительство коттеджей. Вернулся месяца через два, злой и без денег.
- Не заплатили, сволочи, - матерился он.
Надька кинулась к нему с радостью:
- Ничего. Проживем. Нас теперь трое будет. Вернее, четверо. Уже два месяца скоро, - краснея, она поглаживала еще плоский живот.
Генка только хмыкнул.
Оставшись без работы, сидел дома, пил пиво, удавалось где-то подхалтурить – покупал что покрепче, скандалил с бабкой из-за неправильно потраченной пенсии – она стала единственным стабильным доходом в семье.
Надька все еще ходила на работу, но от запаха краски становилось дурно, а легкой работы на стройке не было.
Прислушивалась к неизвестному ранее ощущению новой жизни внутри. Когда зашевелился ребенок – от восторга и неизведанного ранее чувства, чуть не свалилась с мостков.
Любимым занятием стало прислушиваться к ребенку и вести с ним беседу. Журила его:
- Ну что ты ворочаешься, неугомонный? Неудобно тебе там? – и радость осознания приближающегося материнства переполняла нежностью душу.
Вечерами сидела с бабкой, строчила пеленки и вязала детские вещи, умиляясь их размерам.
- Когда ты рожаешь? – как-то спросил муж, смотря сериал «про ментов» и мучаясь тяжелым похмельем.
- Так ведь к концу лета срок, - улыбнулась Надька.
- Ах, ты тварь! – подскочил он к ней, - ребенка нагуляла значит, а мне воспитывать!
- Ген, ты чего? – опешила Надька.
- Не было меня на Новый Год! А это и есть 9 месяцев! С кем кувыркалась, тварь? С азерами? – он больно ударил её по лицу.
Слезы брызнули из глаз и от обиды, и от боли, и от какого-то, незнакомого досель чувства глубокого оскорбления.
- Угомонись, - холодно произнесла она.
- Ты мне еще указывать будешь?
Удар в грудь отбросил её к стенке. Обхватив руками живот, медленно осела, хватая воздух ртом и от ужаса округляя глаза, видя, как заносится в ударе нога мужа.
*****
- И-и… молодая. Глупая. Ничего, еще родишь.. – санитарка мыла полы в палате и с жалостью поглядывала на Надькины синяки, рассеченную скулу.
- Это если только Господь смилостивится, - с такими словами в палату вошла лечащий врач, - ты скажи мне, Надежда, с какого это ты стула могла так упасть? Молчишь? В милицию заявлять не будешь?
Надька покачала головой. Она отрешенно смотрела в потолок, изучая паутину треснувшей штукатурки.
Внутри все ныло, в изгибах локтевых суставов расползлись синяки от капельниц. Эта боль терпима, - убеждала она себя. А вот внутри.. Внутри арктический холод. Там все застыло от осознания случившегося кошмара.
Санитарка сказала, что «скорую» вызвал муж, объяснив, что жена потеряла равновесие и упала со стула, когда что-то хотела достать с антресолей.
Когда неотложка приехала, то надо было уже забирать уже двоих. С сердечным приступом забрали и бабу Маню. Лежала она в другом крыле больницы с обширным инфарктом.
Генка приходил один раз, но был иссиня пьян и медперсонал его не пустил.
Через неделю Надька набралась сил и, стиснув внутри душевную боль, пошла проведать бабку.
Та лежала в палате интенсивной терапии. Серые губы, заостренный нос, маленькая, хрупкая.
- Ты прости меня, Надюша, не уберегла я тебя, - прошелестела она. Словно горькой степной полынью повеяло от её слов.
- Что ты, баб… Что случилось – то случилось…
- Ты поплачь, Наденька, легче станет. Найди в себе силы простить его, не держи в душе ненависть.
Надежда молча сидела рядом, понурив голову. Не было ни ненависти, ни слез. Ничего не было.
В душе так пусто,
Как в соборе,
Когда в нем овощи хранят.., - откуда то из юности всплыли строки.
Не плакалось. Знойным сухим ветром высушило душу.
- Тебе тяжело, я знаю. Но ты терпи. У Господа защиты ищи. Когда тебя выпишут, забери меня домой. Я дома умереть хочу.
- Ну что ты, баб.. Ты еще встанешь.
Мария Ивановна, баб Маня умерла той же ночью. Тихо. Во сне.
Надьку отпустили домой через пару дней. Надо было взять одежду покойнице.
На ватных, негнущихся ногах, пытаясь унять противную дрожь внутри, она переступила порог квартиры.
Внутри царил разгром. Исчез телевизор, хрусталь. В углу плохо замытые пятна крови напоминали о трагедии. Генки дома не было.
Превозмогая дурноту, она прошла в бабкину комнату. Там все было перерыто. Накопленные «на смерть» деньги исчезли. Икона сброшена на пол.
Надька бережно подняла её. Словно жаром пахнуло. Тот же милосердный взгляд, добрые лучистые глаза. Упав на колени перед бабкиной кроватью, прижимая к груди образ, она выла, как израненная волчица. Слезы лились потоком, из души хлынула волна очищения.
- Прости, Господи. Прости меня. Не уберегла. Ни одной души родной не уберегла. Прости ты меня, непутевую, - рыдала она до изнеможения. Голова кружилась, в висках ломила, затылок сковало от напряжения.
Но в душе становилось чисто. Уползал куда-то мрак отторжения действительности, темнота отступала.
Сколько она так стояла и каялась, Надька не помнила.
Когда пришло спокойствие,- собрала вещи в пакет, засучив рукава вымыла пол в квартире, в дорожную сумку побросала вещи на первое время, взяла свои рисунки, икону Спасителя и, закрыв дверь на все замки, - ушла, закрыв плотно дверь в прошлое.
*****
Похоронив бабушку, постояв у могилки и попросив у неё прощения, оставив ключи от квартиры соседке снизу, - мало ли, вдруг объявится непутевая мать, - и, исполнившись какой-то холодной решимости изменить всю свою жизнь, поехала в деревню.
Там, на окраине Тверской области, в глухомани, была деревушка на десяток дворов, - малая родина.
Деньги, причитающиеся за три месяца невыплаты, начальник, сжалившись, выдал почти сразу.
На первое время должно хватить, - решила Надежда.
Добиралась долго, пересаживаясь с поезда на пригородный автобус, тряслась по проселочным дорогам, умаялась так, что сил не было даже думать, с большим наслаждением ступила на пыльную дорогу, ведущую через пролесок, поле, к самой деревушке.
Тихой радостью наполнилась душа, когда поднявшись на косогор, отмахав без малого километров семь по песчаной дороге, среди некошеных лугов и стрекочущих кузнечиков, наслаждалась пьянящим запахом цветущего разнотравья, наконец-то увидела разрушенную церковь на холме и в низинке, прижавшись к заросшему пруду, ряд покосившихся домиков.
В деревне проживала племянница бабки – Ольга, - она то и присматривала за домом.
Виделись они лет 12 назад. Ольга, тогда девушка на выданье была. Красивая, с толстой рыжей косой ниже пояса, хохотунья и певунья, сводила с ума окрестных парней. На неё заглядывались и лесозаготовители, приезжавшие на делянки, и даже молодой агроном с центральной усадьбы, а она все одноклассника из армии ждала. Дождалась. Он вернулся из Чечни, да вот что-то не совсем ладно у них, как говорила баба Маня.
Без труда отыскав нужный дом, с болью в сердце увидела происшедшие в ним перемены. Покосившаяся изгородь, упадок во всем.
На её стук из сеней степенно вышел парнишка лет 11-ти. По обильным веснушкам и рыжим лохмам, давно не видевшим расческу, поняла – сын.
- Ну, здравствуй. Мне бы ключи от дома Марии Никитиной.
- А вы ей кто будете? – серьезно, не годам спросил мальчуган.
Стараясь не рассмеяться, ответила в тон:
- Я ей буду внучка. Зовут меня Надежда.
- Ну, раз такое дело, то пойдемте, я вас провожу.
- А мать то где?
- Мамка болеет. Лет 5 уже почитай, как папка помер. А мы с Нюркой при ней все. Нюрка – это сестра моя, - вскинул он на неё зеленые глаза, - она ничего, крепкая. Если вам надо чего постирать, вы обращайтесь.
- Да, ладно. Спасибо. Я сама справлюсь.
- А меня зовите, если вдруг по хозяйству надобно. Ну, дров там нарубить, воды принести. Вот и сени не мешало бы вам отремонтировать, - произнес он, отпирая навесной замок, - а то ведь продуктов купите, а кошки то и залезут. Нахальные они у нас тут.
- Ну, спасибо за заботу, а тебя то как зовут?
- Зовут меня по-разному, кто как. А вот имя у меня – Дмитрий. Вот и кличут меня и Митей, и Митюхой, и Митяем. По разному. Я вообще то на все имена откликаюсь. Не люблю только, когда «рыжим» обзывают. Не серьезно это как-то. Но у нас в деревне то почитай одни старухи и живут. Они до такого безобразия не опускаются. А вот Никитична, у которой корова, меня и вовсе «Дмитрием Михайловичем» величает. Я ей сено кошу для коровы, да и по хозяйству помогаю. В деревне из местных только я и есть мужик. А те, кто из города приезжают, - разве ж они чему обучены? Ни топора, ни молотка в руках не держали.
Я вот даже разрушенную церковь восстанавливать ходил. Хотел в бригаду записаться, но отец Иоанн, знаешь что мне сказал? Что Бог уготовил мне другое ответственное задание – старушкам помогать. И в бригаду не взял. А жаль. Там бы я денег заработал. А старушки – чего они дадут? Ну, молока Никитична, ну пирогов баба Нюся даст, - у неё знатные пироги получаются.
За время свого монолога Митя успел отпереть двери, раскрыть окна, заглянуть в подпол, занести вещи, расставить стулья, открыть двери во двор – пусть воздух затхлый уйдет, - пояснил.
- А сама то бабка чего не приехала?
- Умерла она.
- Ну, Царство ей Небесное коли так, - он грустно по-стариковски вздохнул, - хорошая была бабка. Она нам посылки к праздникам присылала часто.
Брови Надежды поднялись в изумлении – о таком она даже не знала.
- Ну да ладно. Вы уж тут обустраивайтесь, а мне идти надобно. День к вечеру катится, надо идти помогать. Если вам молока или творога надо на ужин – то говорите сразу, - управлюсь, - занесу.
- Ну, ты домовитый, Митька. Конечно надо. На, возьми деньги.
- Я вам сдачу принесу. У неё все свежее, и не дорого.
- Митька-а-а-а.. – разнеслось по деревне.
- Маманя проснулась. Я пойду.
Надежда вышла на крылечко. По огороду, шатаясь, шла неопределенного возраста тетка, по куцым рыжим прядкам можно было догадаться кто это.
- А я то и смотрю, - дверь у тетки откры-та. Ну, значится – приехала. Теть Ма-а-нь .. – позвала она, заглядывая в сени.
- Мам, ну мам, пошли домой, - скулы Митьки полыхали огнем, - её тут нет. Померла она.
- Как померла? – лицо её перекосилось, - тетушка моя умерла, родне-нькая.. , - пьяный язык заплетался, - а ты хто?
- Я Надя.
- Надя, Надя.. – силилась она вспомнить.
- Ну все, мам, пошли, - Митя увел её домой.
Печально вздохнув, Надежда принялась за уборку и разбор вещей.
- Я вам ужин принес. Вы на мамку не обижайтесь. Она добрая. Только вот в долг ей не давайте. Все равно не отдаст. Ой, а вы с нашим отцом Иоанном знакомы? – спросил он, рассматривая рисунки.
- Нет, это Николай, мой сосед, - ответила Надежда, убирая рисунки в папку.
- А-а-а.. Оно и понятно. Батюшка у нас строгий. К нему Жанка - трасса однажды решила сходить за жизнь поговорить, так вот уже полгода присмиревшая дома сидит, на работу на трассу не выходит, за матерью своей ухаживает, да с хозяйством управляется. Завтра с утра Нюрка пойдет на пруд стирать, может и вам чего надо?
- Нет, спасибо, я сама.
- Ну, тогда спокойной ночи. Пойду я. Вы сени то не бросайте открытыми, может и собака какая забредет.
*****
Давно так сладко не спалось Надежде. Как упала в пуховые перины на бабкину кровать с шишечками, так и проснулась от веселого чириканья за окном, потная от пуховых жарких объятий, но отдохнувшая и с ясной головой. Всю ночь грохотало, шел ливень, на утро пахнуло озоном, свежестью омытой зелени и влажной, прибитой дождем пыли.
Веселые лужицы у крыльца пускали солнечные блики, в них весело копошась, купались воробьи.
На мостках пруда девочка полоскала белье. Пойду, познакомлюсь с племянницей, что ли, - подумала Надежда.
Белокурые тоненькие волосики были собраны сзади в хвостик, тонкие руки раскраснелись от студеной, ключевой проточной воды. Сарафан был явно её велик. Его носила Надежда в классе пятом наверное, а девочке было лет восемь от силы.
- Ну, давай помогу что ли, Анечка, - предложила Надежда когда, схватив тяжелый таз с мокрым бельем, ребенок пытался его поднять.
- Ой, что вы. Он тяжелый. Надо Митю позвать, он поможет.
- Вдвоем справимся. А ты чего хромаешь то, ногу сбила?
- Нет, это я родилась такой, - ответила Анечка, припадая на правую ножку, - вы только не жалейте меня, я сильная. Я и школе хорошо учусь, правда ребята дразнят, но Митя в обиду не дает, заступается.
У бабки в шкафу ситец лежит, - надо бы Анюте сшить сарафан по росту, - промелькнула мысль, - уж очень жалко она выглядит в этом.
Промчался незаметно месяц. Надежда сдружилась с ребятами, вместе ходили за ягодами в лес, за первыми грибами - колосовиками, на рыбалку. Смышленые, по-деревенски умудренные жизнью, они умели веселиться, хохотать до слез и спазмов в животе, но могли и по серьезному принимать проблемы, принимая чужую боль, как свою. Несколько раз приходила в гости, прося «на помин души» Ольга, но, натыкаясь на отказ, бранилась, пускала слезы, давила на жалость, увещевая, что все-таки «родная кровинушка то померла».
****
За время своего добровольного «заточения» в деревне, Надежда изредка переживала чувство отторженности, особенно по вечерам, когда в молитве отходила ко сну. Тяжко становилось, когда оставалась одна, наедине со своими мыслями.
Держалась целый день непринужденно и беззаботно. К вечеру запас прочности иссякал и тянуло на печальные размышления. Вспоминала непутевого мужа, но любви к нему в сердце отыскать не смогла.
Перегорело все. Где он и чем занимается, - было совсем не интересно думать.
Да и была ли любовь? Возможно, отдавшись желанию выйти замуж, и не заметила, что любви то нет. Может быть, со временем она бы и появилась, но даже тоненькая ниточка желания создать, взрастить в душе зрелое чувство любви, была перерублена.
Чувство навсегда потерянной радости материнства давило нестерпимо.
Подбирались сумерки, и вместе с ними подкрадывалась тьма душевная. Одна отрада была – поговорить с Господом.
Капали слезы. Слова, сначала неловкие, - а поймет ли, - но потом осознанные, томление душевное, неизреченное, выплескивалось наружу, и наступало облегчение.
Как жить дальше и чем жить – она не знала.
Разыскать мужа и посмотреть ему в глаза – нет, совсем не хотелось.
Возвращаться в квартиру, понимая, что все равно когда-то наступит момент встречи с супругом – тоже не хотелось.
Но деньги заканчивались. Надо было возвращаться на работу.
По доброте своей душевной никогда не считала в поселковом магазине деньги, - а получается, что кормила две семьи сразу. Приодела ребятишек, подкормила; к школе приобрели некоторые вещи. Ребята смущались, но с благодарностью принимали подарки.
Митя перестал «выкать», называл теперь просто – теть Надя. А Анечка, которой и вовсе не досталось материнского тепла, после одного случая запиналась и отводила глаза.
Они тогда купались на плёсе. Вода прогрелась, песок отдавал тепло, и они забыли осторожность. А на мелководье, в зарослях осоки, грелся уж, - на него чуть и не наступила Анечка и закричав в испуге: «Мамочка!», бросилась к Надежде. Обхватив ручонками её шею, прижавшись своим тоненьким телом, дрожала и шептала: «Змея». А когда уж уполз, сам наверное испугавшись не меньше, Анечка осознала, что произнесенное в страхе слово было адресовано Надежде. Она смутилась, замкнулась от такого откровенного распахивания своей души. И с тех пор, - вот уже неделю как, никак не обращалась к Надежде, обходя этот момент стороной. У Надежды все оборвалось внутри и неиспытанное ранее чувство полной доверчивости ребенка к себе долго еще напоминало нежным томлением.
*****
Вот и сейчас, - подкрался вечер. Через два дня надо уезжать, а голова пухнет от мыслей, киселеподобность которых стала уже угнетать.
Что делать?
Надо что-то делать.
Успокаивая себя, что все будет хорошо, она отодвигала принятие решения на потом, надеясь, что все само по себе разрешится. На то, чтобы предпринять какой либо шаг не хватало ни сил, не решительности.
Не спится.
За окном – туман стелется. Но странно как-то. Только со стороны Ольгиного дома. И дымом пахнет.
Господи, - вскинулась она, - да это же дом горит! Как была в ночной рубашке, так и бросилась огородами на помощь.
Огонь еще сильно не занялся, дымилось одеяло, матрас тлел, распространяя противный запах, кое-где вспыхивали огоньки пламени.
Митька в одних трусах носился с ведрами – от кадки с водою к дому и обратно.
Анечка, сиротливо прижавшись к яблоне, всхлипывала, размазывая по щекам следы от копоти.
Ольга только что-то бессвязно мычала и пыталась встать на ноги. Она опять курила в кровати, да видно из-за этого окурка и затлело всё.
По перекошенному лицу и обвисшим рукам, по тому, что она никак не может встать на ноги, Надежда поняла – инсульт, скорее всего.
С трудом погасили огонь. Вытащили во двор дымящуюся постель.
Большая комната, в которой жила Ольга, выгорела, закоптилась.
Детей спасло лишь то, что ночевали они на чердаке, - там прохладней и сеном пахнет. Сквозь щели и проник дым, разбудив Митю.
Под утро, поймав грузовую машину, которая ехала в поселок за стройматериалами для церкви, погрузив с трудом Ольгу, Надежда повезла её в поселковую больницу.
Зашла и в администрацию, - медицинского полиса у Ольги не было.
Поговорив с чиновницей, утрясая неприятные моменты, была крайне изумлена, что детей надо оформлять в интернат.
- Мать недееспособна будет еще долго. Дедушек-бабушек у детей нет. Осень не за горами. Другого выхода нет, - безаппеляционно заявила чиновница, - девочку надо давно в спец-интернат определить, - у неё же инвалидность, а мальчик будет в поселковом интернате жить.
Возвращалась назад в деревню, тихо роняла слезы от безысходности и жалости. Попала под ливень и спряталась под крышей храма.
Здесь было сухо, пахло деревом, известью. В углу теплилась лампадка. Небольшой иконостас и место для свечек. Тут же лежали свечи, стояла коробочка для денег.
Надежда зажгла свечку, постояла у икон.
Тихо.
На обеде, наверное, все, - подумала. Вот и хорошо. Посижу здесь тихонько.
- Здравствуй, милая, - из дремоты её вывел тихий голос, - от дождя или от страстей-напастей прячешься?
Перед ней стоял служитель. Лет 45-ти. Добрые глаза изучающего взгляда.
- Так ты, наверное, и есть Надежда? Митя прибегал, о тебе рассказывал. Доброе дело ты детям делаешь. Это ведь ты Ольгу в больницу отвезла?
- Да. Но вот что с детьми будет? Их же в интернаты определят, да при чем – в разные. Разлучат.
- Понимаешь, значит, что это плохо.
- Ума не приложу, что делать теперь.
- А ты не умом, ты душой реши своей. По совести поступай. Уже вижу, что не перешагнешь через ситуацию, не останешься в стороне, коли к детям так, по-доброму, относишься.
- Да что я могу? У меня ни прав, ни денег нет, ни работы.
- Господь не зря тебе такую ситуацию попустил. Это надо и тебе в первую очередь тоже. А за работу не переживай, - она у нас в бригаде найдется. Красить, белить сумеешь? А в остальном – сердце свое слушай, по духу и поступай. Пусть Господь тебя благословит.
Надежда опять осталась одна.
Сквозь неплотно притворенную дверь пробивался луч света. Значит, - ливень кончился.
Сияло солнце. Над деревней коромыслом висела радуга. По деревенской дороге, своей утиной походкой, припадая на одну ногу, понурив голову, шла Анечка.
Да как же я их брошу?- жаром обдало душу.
Влажный теплый ветер пахнул в лицо.
Господь там, где веяние тихого ветра, - вспомнила Надежда.
А уж когда баба Маня увидела её в соборе, подающей заупокойную записку, - все пересуды стихли, - значит помер. Баба Маня всегда была в курсе происходящих событий, много времени проводя в соборе. И хоть на эту её новость соседки зашикали: «Окстись, баба Маня, мало ли чего.. Может за кого другого.. Кольку то чего хоронишь?», - но почему то все решили – сгинул где то.
Но сейчас он сидел на балконе, в каком-то странном черном одеянии и смотрел куда-то вдаль, наблюдая за облаками, за остывающим вдали закатом.
Надька, внучка бабы Мани, уже полчаса за ним наблюдала с соседнего балкона. Интересно же. Она его помнила парнем, уезжающим поступать в Москву, в Бауманское. Ей самой было лет десять тогда. Ни в какой институт он тогда не поступил, но и домой не вернулся.
Как бы с ним заговорить? – терзалась Надька. С парнями своего возраста легко. Просто «эй, ты..» и вся недолга. А тут? Неудачно повернувшись, девушка загремела банками, в большом количестве и в такой же степени ненужности, накопленными бабой Маней.
- Ну и долго за мной наблюдать будешь, соседка? – он первым завел разговор.
- А чё? Нельзя что ли?
- Можно. Что-то спросить хочешь? Как тебя зовут то?
- Надька.
- Имя то какое у тебя хорошее. Обнадеживающее, надежду дарящее. Надежда.
- Имя как имя, - недоуменно пожала плечами Надька, накручивая на палец одну из прядок, окрашенную в немыслимый синий цвет.
- А ты знаешь в честь кого тебя так назвали?
- Так бабка Маня настояла. Я же 30 сентября родилась.
Николай повернулся и с интересом взглянул не неё. Мол, - не ожидал, что знаешь.
Надька задохнулась от его взгляда. Ну и глаза! Голубые, излучающие такую любовь ко всему, что можно было утонуть. Изнутри откуда-то, из солнечного сплетения, словно горячий сгусток подскочил к голове и забился, запульсировал у горла, перехватив дыхание. Она хотела что-то сказать, но в горле пересохло, першило так, что на глазах выступили слезы.
А он смотрел на неё. Просто смотрел. Так наблюдают за парящей птицей, за летящими, меняющими свою форму, облаками. Смотрит и не видит, - подумала обиженно девушка.
Но он видел.
- Ты красивая. Если только лицо умоешь.
Надька вспыхнула. Хотела дерзко что-то бросить, как не раз отбривала бабку – «не твое дело» или что-то в этом роде. Но не смогла.
Тихо проскользнула в ванную. Умылась. В зеркале отразилось миловидное личико шестнадцатилетней девушки. Веснушки, вздернутый носик, серые с поволокой глаза. Серые ведь. А ей всегда казалось, что они зеленые. Наверное, из-за ярко-изумрудных теней. И совсем уж дико выглядели пряди всех цветов радуги. Хорошо, что тушью окрашены. Она помыла за одно и голову. Пепельно-русые пряди разметались по плечам. И почему я себя «серой мышью» всегда считала? – с недоумением рассматривала она отражение.
Осторожно выглянув из-за занавески, соседа не увидела. Ушел.
Вечером баба Маня пересказала последние новости. Николай оказывается в семинарии учился. А сюда не приезжал – мать запретила, она очень уж партийная была. Но видно время меняется, вот и приехал, попрощаться, наверное. Его куда-то далеко служить посылают.
У Надьки бешено застучали молоточки в висках: «Как? Как прощаться? Куда посылают?»
Всю ночь она вертелась в своей девичьей постели. Сон не шел. Что-то горячее, томительное, то накатывало волной, то отступало, и от этого холодело внутри.
К утру, вся измученная от бессонницы, обессиленная от неизвестных ранее переживаний, забыв накраситься и взбить клок волос на голове «а-ля Чингачгук», побрела в училище.
Подруги недоуменно косились на неё, но ничего не спрашивали. Взгляд как у побитой собаки не позволял задавать никаких вопросов.
А в полдень столкнулась с ним во дворе. С дорожной сумкой на плече он шел к автобусной остановке.
- Ну, здравствуй, Надежда. И прощай. Помни, какое имя носишь. И душу свою береги.
- Как прощай? А я? – глотая слова и густо краснея, прошептала она.
Он впервые посмотрел на неё внимательно, изучающее. Понимающе улыбнулся уголками лучистых глаз.
- А ты подрастай. Ума набирайся. Господь даст – свидимся.
****
Она с недоумением смотрела вслед. Так и не могла понять смысл его слов.
Что беречь то? По своей всегдашней привычке фыркать, она могла бы сама себе сказать: "Да больно надо". Но, внутри что-то протестовало, утверждая - надо.
Надо понять, что он хотел сказать. Доискаться до глубины сказанного.
Мать, уезжая с очередным сожителем на Север, "за длинным рублем", наказывала здоровье беречь и кушать хорошо. Хотя Надька на аппетит никогда не жаловалась, да и на здоровье тоже. Всегда была коренастенькой, упитанной.
А за намек на излишнюю полноту могла и заехать, и отбрить словами крепко.
Душу береги. Это как?
В смятении постояла еще несколько минут, с тоской глядя вслед уезжающему автобусу.
И побрела домой, сравнивая себя с выброшенной на улицу, за ненадобностью, кошкой.
"Нет. Ну сказал.." - противилось все внутри.
Что такое душа, Надька имела весьма смутное представление.
Промаявшись до вечера, и осознав, что на терзающий её вопрос никто из подруг не даст ответа, задала его бабке за ужином.
Бабка Маня поперхнулась - настолько неожиданным был заданный внучкой вопрос. И сразу перевела взгляд на живот, мол - не залетела ли, голуба?
Надьку бросило в краску.
- Баб! Я тебя о высоком спрашиваю!
Бабка смешалась, засуетилась и, семеня, пошлепала в свою комнату.
- На, читай, - протянула она Библию, - лучше, чем здесь написано, я тебе не скажу.
Мелкие буковки. Текст в два столбца. Тонкая, словно папиросная, бумага.
- Где здесь про душу то?
- А везде. Наугад открывай - и все про дух, душу, духовность.
Поняв, что ничего путного от бабки не добьется, Надька взяла книгу и удалилась к себе.
Тупо уставившись на нераскрытую Библию, вздохнула и, пересилив себя, открыла.
"Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.
А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, как пребывает в том любовь Божия?
Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною.
И вот по чему узнаем, что мы от истины, и успокаиваем пред Ним сердца наши;
ибо если сердце наше осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все".
Ничего не понятно. Вчитывалась еще и еще, пропуская через себя каждое слово, вдумывалась. Но слова ускользали, перекатывались, словно леденцы во рту. От напряжения разболелась голова, от досады на себя, бестолковую, выступили слезы.
- Надюш, сбегай в аптеку, "скорая" к Анне Семеновне приезжала, а дежурная аптека далековато. Мне не дойти.
Надька встрепенулась. Быстро схватив сумку, помчалась к автобусу.
Через полчаса уже сидела у кровати соседки.
Попала она в эту квартиру впервые и глазами шарила в поисках фотографии. Но изображения знакомого лица не было видно.
- Теть Ань, а что у Вас болит?
- Душа, Наденька, болит.
- А где это? - с замиранием сердца спросила Надька.
Дрожащая рука опустилась куда-то между холмиками девичьей груди.
- Она здесь.
Напрягая свои куцые знания по биологии, Надька вспомнила - там никакого органа нет.
Сердце левее, правее - пусто.
Но странно, именно там что-то сжалось в тоске, когда она глядела вслед отъезжающему автобусу. Именно там давило так, что хотелось выть от отчаяния и горечи.
- Уехал. Всего на одну ночь и приезжал, - слезы катились по осунувшимся щекам, - я и налюбоваться то им не успела, и наговориться толком, - её голос еще шептал что-то, наполняя жалостью надькину душу.
- А куда уехал? - с боязнью, что не получит ответа, спросила она.
- Сначала к отцу своему, в Калужскую область. Отыскал его все-таки. В монастыре. Вот и сам.. - голос её затихал. Начинало действовать лекарство.
На тумбочке, возле кровати, потеснив ряд бутылочек и пластинок с лекарствами, лежала Библия.
Надежда потянулась за ней. На колени выпала фотография Николая. Те же лучистые глаза, та же неуловимая улыбка. А рядом милый старичок с охапкой дров. И тот же взгляд. Отец - решила Надька.
Бережно положила все на место.
Останусь-ка я здесь ночевать. Мало ли что? - вдруг пришла в голову мысль, - надо только баб Маню предупредить.
*****
Недолго болела Анна Семеновна. Через неделю-другую отбросила от себя жалость и сетования. Собрала вещи и уехала в неизвестном направлении, сдав квартиру азербайджанцам.
Шумное, многоголосое семейство, поселившись в квартире соседки оказалось беспокойным. Дети мал-мала меньше, бесконечные родственники, заунывная монотонная музыка за стеной, запах пережаренного масла, цветные тряпки на балконе, словесные приставания брата хозяина семейства, его восторженное «Вай, красавица!» в сторону Надьки и преследующее её чувство непристойности. Все это было так не похоже на ту, размеренную жизнь, к которой привыкла Надька.
Однажды наводя генеральную уборку в квартире, наткнулась на мольберт и папку с рисунками. Это были её работы по художественной школе. Потянуло опять к краскам, мелкам. Рука выводила знакомый профиль, улыбающиеся глаза. Пейзажи получались воздушными, парящими, - душа услаждалась этим.
Подкатило и восемнадцатилетие, обрадовав телеграммой от непутевой матери: «Поздравляю целую мама.»
-Значит, жива, - облегченно вздохнула баба Маня.
На одной из дискотек Надька познакомилась со своим будущим мужем. Повстречались неделю, пива попили в компании, пообнимались… Надька лучилась от счастья, что её заметили, выделили из общей компании.
- Эх, была не была, - решила Надька, - скоро 19, пора и замуж, да и Генка все лапает, мало ему того, что есть, большего требует. Опять же – водитель, - всегда на кусок хлеба заработает.
Осенью и свадьбу сыграли. Скромно. Без фаты, без свадебного платья.
- Не зачем деньги тратить на наряд. Один раз одевать, а деньжищ то стоит!
- Хозяйственный ты мой, экономный, - любовалась Надька супругом.
К Новому Году ближе засобирался Генка на халтуру, куда то в Подмосковье, на строительство коттеджей. Вернулся месяца через два, злой и без денег.
- Не заплатили, сволочи, - матерился он.
Надька кинулась к нему с радостью:
- Ничего. Проживем. Нас теперь трое будет. Вернее, четверо. Уже два месяца скоро, - краснея, она поглаживала еще плоский живот.
Генка только хмыкнул.
Оставшись без работы, сидел дома, пил пиво, удавалось где-то подхалтурить – покупал что покрепче, скандалил с бабкой из-за неправильно потраченной пенсии – она стала единственным стабильным доходом в семье.
Надька все еще ходила на работу, но от запаха краски становилось дурно, а легкой работы на стройке не было.
Прислушивалась к неизвестному ранее ощущению новой жизни внутри. Когда зашевелился ребенок – от восторга и неизведанного ранее чувства, чуть не свалилась с мостков.
Любимым занятием стало прислушиваться к ребенку и вести с ним беседу. Журила его:
- Ну что ты ворочаешься, неугомонный? Неудобно тебе там? – и радость осознания приближающегося материнства переполняла нежностью душу.
Вечерами сидела с бабкой, строчила пеленки и вязала детские вещи, умиляясь их размерам.
- Когда ты рожаешь? – как-то спросил муж, смотря сериал «про ментов» и мучаясь тяжелым похмельем.
- Так ведь к концу лета срок, - улыбнулась Надька.
- Ах, ты тварь! – подскочил он к ней, - ребенка нагуляла значит, а мне воспитывать!
- Ген, ты чего? – опешила Надька.
- Не было меня на Новый Год! А это и есть 9 месяцев! С кем кувыркалась, тварь? С азерами? – он больно ударил её по лицу.
Слезы брызнули из глаз и от обиды, и от боли, и от какого-то, незнакомого досель чувства глубокого оскорбления.
- Угомонись, - холодно произнесла она.
- Ты мне еще указывать будешь?
Удар в грудь отбросил её к стенке. Обхватив руками живот, медленно осела, хватая воздух ртом и от ужаса округляя глаза, видя, как заносится в ударе нога мужа.
*****
- И-и… молодая. Глупая. Ничего, еще родишь.. – санитарка мыла полы в палате и с жалостью поглядывала на Надькины синяки, рассеченную скулу.
- Это если только Господь смилостивится, - с такими словами в палату вошла лечащий врач, - ты скажи мне, Надежда, с какого это ты стула могла так упасть? Молчишь? В милицию заявлять не будешь?
Надька покачала головой. Она отрешенно смотрела в потолок, изучая паутину треснувшей штукатурки.
Внутри все ныло, в изгибах локтевых суставов расползлись синяки от капельниц. Эта боль терпима, - убеждала она себя. А вот внутри.. Внутри арктический холод. Там все застыло от осознания случившегося кошмара.
Санитарка сказала, что «скорую» вызвал муж, объяснив, что жена потеряла равновесие и упала со стула, когда что-то хотела достать с антресолей.
Когда неотложка приехала, то надо было уже забирать уже двоих. С сердечным приступом забрали и бабу Маню. Лежала она в другом крыле больницы с обширным инфарктом.
Генка приходил один раз, но был иссиня пьян и медперсонал его не пустил.
Через неделю Надька набралась сил и, стиснув внутри душевную боль, пошла проведать бабку.
Та лежала в палате интенсивной терапии. Серые губы, заостренный нос, маленькая, хрупкая.
- Ты прости меня, Надюша, не уберегла я тебя, - прошелестела она. Словно горькой степной полынью повеяло от её слов.
- Что ты, баб… Что случилось – то случилось…
- Ты поплачь, Наденька, легче станет. Найди в себе силы простить его, не держи в душе ненависть.
Надежда молча сидела рядом, понурив голову. Не было ни ненависти, ни слез. Ничего не было.
В душе так пусто,
Как в соборе,
Когда в нем овощи хранят.., - откуда то из юности всплыли строки.
Не плакалось. Знойным сухим ветром высушило душу.
- Тебе тяжело, я знаю. Но ты терпи. У Господа защиты ищи. Когда тебя выпишут, забери меня домой. Я дома умереть хочу.
- Ну что ты, баб.. Ты еще встанешь.
Мария Ивановна, баб Маня умерла той же ночью. Тихо. Во сне.
Надьку отпустили домой через пару дней. Надо было взять одежду покойнице.
На ватных, негнущихся ногах, пытаясь унять противную дрожь внутри, она переступила порог квартиры.
Внутри царил разгром. Исчез телевизор, хрусталь. В углу плохо замытые пятна крови напоминали о трагедии. Генки дома не было.
Превозмогая дурноту, она прошла в бабкину комнату. Там все было перерыто. Накопленные «на смерть» деньги исчезли. Икона сброшена на пол.
Надька бережно подняла её. Словно жаром пахнуло. Тот же милосердный взгляд, добрые лучистые глаза. Упав на колени перед бабкиной кроватью, прижимая к груди образ, она выла, как израненная волчица. Слезы лились потоком, из души хлынула волна очищения.
- Прости, Господи. Прости меня. Не уберегла. Ни одной души родной не уберегла. Прости ты меня, непутевую, - рыдала она до изнеможения. Голова кружилась, в висках ломила, затылок сковало от напряжения.
Но в душе становилось чисто. Уползал куда-то мрак отторжения действительности, темнота отступала.
Сколько она так стояла и каялась, Надька не помнила.
Когда пришло спокойствие,- собрала вещи в пакет, засучив рукава вымыла пол в квартире, в дорожную сумку побросала вещи на первое время, взяла свои рисунки, икону Спасителя и, закрыв дверь на все замки, - ушла, закрыв плотно дверь в прошлое.
*****
Похоронив бабушку, постояв у могилки и попросив у неё прощения, оставив ключи от квартиры соседке снизу, - мало ли, вдруг объявится непутевая мать, - и, исполнившись какой-то холодной решимости изменить всю свою жизнь, поехала в деревню.
Там, на окраине Тверской области, в глухомани, была деревушка на десяток дворов, - малая родина.
Деньги, причитающиеся за три месяца невыплаты, начальник, сжалившись, выдал почти сразу.
На первое время должно хватить, - решила Надежда.
Добиралась долго, пересаживаясь с поезда на пригородный автобус, тряслась по проселочным дорогам, умаялась так, что сил не было даже думать, с большим наслаждением ступила на пыльную дорогу, ведущую через пролесок, поле, к самой деревушке.
Тихой радостью наполнилась душа, когда поднявшись на косогор, отмахав без малого километров семь по песчаной дороге, среди некошеных лугов и стрекочущих кузнечиков, наслаждалась пьянящим запахом цветущего разнотравья, наконец-то увидела разрушенную церковь на холме и в низинке, прижавшись к заросшему пруду, ряд покосившихся домиков.
В деревне проживала племянница бабки – Ольга, - она то и присматривала за домом.
Виделись они лет 12 назад. Ольга, тогда девушка на выданье была. Красивая, с толстой рыжей косой ниже пояса, хохотунья и певунья, сводила с ума окрестных парней. На неё заглядывались и лесозаготовители, приезжавшие на делянки, и даже молодой агроном с центральной усадьбы, а она все одноклассника из армии ждала. Дождалась. Он вернулся из Чечни, да вот что-то не совсем ладно у них, как говорила баба Маня.
Без труда отыскав нужный дом, с болью в сердце увидела происшедшие в ним перемены. Покосившаяся изгородь, упадок во всем.
На её стук из сеней степенно вышел парнишка лет 11-ти. По обильным веснушкам и рыжим лохмам, давно не видевшим расческу, поняла – сын.
- Ну, здравствуй. Мне бы ключи от дома Марии Никитиной.
- А вы ей кто будете? – серьезно, не годам спросил мальчуган.
Стараясь не рассмеяться, ответила в тон:
- Я ей буду внучка. Зовут меня Надежда.
- Ну, раз такое дело, то пойдемте, я вас провожу.
- А мать то где?
- Мамка болеет. Лет 5 уже почитай, как папка помер. А мы с Нюркой при ней все. Нюрка – это сестра моя, - вскинул он на неё зеленые глаза, - она ничего, крепкая. Если вам надо чего постирать, вы обращайтесь.
- Да, ладно. Спасибо. Я сама справлюсь.
- А меня зовите, если вдруг по хозяйству надобно. Ну, дров там нарубить, воды принести. Вот и сени не мешало бы вам отремонтировать, - произнес он, отпирая навесной замок, - а то ведь продуктов купите, а кошки то и залезут. Нахальные они у нас тут.
- Ну, спасибо за заботу, а тебя то как зовут?
- Зовут меня по-разному, кто как. А вот имя у меня – Дмитрий. Вот и кличут меня и Митей, и Митюхой, и Митяем. По разному. Я вообще то на все имена откликаюсь. Не люблю только, когда «рыжим» обзывают. Не серьезно это как-то. Но у нас в деревне то почитай одни старухи и живут. Они до такого безобразия не опускаются. А вот Никитична, у которой корова, меня и вовсе «Дмитрием Михайловичем» величает. Я ей сено кошу для коровы, да и по хозяйству помогаю. В деревне из местных только я и есть мужик. А те, кто из города приезжают, - разве ж они чему обучены? Ни топора, ни молотка в руках не держали.
Я вот даже разрушенную церковь восстанавливать ходил. Хотел в бригаду записаться, но отец Иоанн, знаешь что мне сказал? Что Бог уготовил мне другое ответственное задание – старушкам помогать. И в бригаду не взял. А жаль. Там бы я денег заработал. А старушки – чего они дадут? Ну, молока Никитична, ну пирогов баба Нюся даст, - у неё знатные пироги получаются.
За время свого монолога Митя успел отпереть двери, раскрыть окна, заглянуть в подпол, занести вещи, расставить стулья, открыть двери во двор – пусть воздух затхлый уйдет, - пояснил.
- А сама то бабка чего не приехала?
- Умерла она.
- Ну, Царство ей Небесное коли так, - он грустно по-стариковски вздохнул, - хорошая была бабка. Она нам посылки к праздникам присылала часто.
Брови Надежды поднялись в изумлении – о таком она даже не знала.
- Ну да ладно. Вы уж тут обустраивайтесь, а мне идти надобно. День к вечеру катится, надо идти помогать. Если вам молока или творога надо на ужин – то говорите сразу, - управлюсь, - занесу.
- Ну, ты домовитый, Митька. Конечно надо. На, возьми деньги.
- Я вам сдачу принесу. У неё все свежее, и не дорого.
- Митька-а-а-а.. – разнеслось по деревне.
- Маманя проснулась. Я пойду.
Надежда вышла на крылечко. По огороду, шатаясь, шла неопределенного возраста тетка, по куцым рыжим прядкам можно было догадаться кто это.
- А я то и смотрю, - дверь у тетки откры-та. Ну, значится – приехала. Теть Ма-а-нь .. – позвала она, заглядывая в сени.
- Мам, ну мам, пошли домой, - скулы Митьки полыхали огнем, - её тут нет. Померла она.
- Как померла? – лицо её перекосилось, - тетушка моя умерла, родне-нькая.. , - пьяный язык заплетался, - а ты хто?
- Я Надя.
- Надя, Надя.. – силилась она вспомнить.
- Ну все, мам, пошли, - Митя увел её домой.
Печально вздохнув, Надежда принялась за уборку и разбор вещей.
- Я вам ужин принес. Вы на мамку не обижайтесь. Она добрая. Только вот в долг ей не давайте. Все равно не отдаст. Ой, а вы с нашим отцом Иоанном знакомы? – спросил он, рассматривая рисунки.
- Нет, это Николай, мой сосед, - ответила Надежда, убирая рисунки в папку.
- А-а-а.. Оно и понятно. Батюшка у нас строгий. К нему Жанка - трасса однажды решила сходить за жизнь поговорить, так вот уже полгода присмиревшая дома сидит, на работу на трассу не выходит, за матерью своей ухаживает, да с хозяйством управляется. Завтра с утра Нюрка пойдет на пруд стирать, может и вам чего надо?
- Нет, спасибо, я сама.
- Ну, тогда спокойной ночи. Пойду я. Вы сени то не бросайте открытыми, может и собака какая забредет.
*****
Давно так сладко не спалось Надежде. Как упала в пуховые перины на бабкину кровать с шишечками, так и проснулась от веселого чириканья за окном, потная от пуховых жарких объятий, но отдохнувшая и с ясной головой. Всю ночь грохотало, шел ливень, на утро пахнуло озоном, свежестью омытой зелени и влажной, прибитой дождем пыли.
Веселые лужицы у крыльца пускали солнечные блики, в них весело копошась, купались воробьи.
На мостках пруда девочка полоскала белье. Пойду, познакомлюсь с племянницей, что ли, - подумала Надежда.
Белокурые тоненькие волосики были собраны сзади в хвостик, тонкие руки раскраснелись от студеной, ключевой проточной воды. Сарафан был явно её велик. Его носила Надежда в классе пятом наверное, а девочке было лет восемь от силы.
- Ну, давай помогу что ли, Анечка, - предложила Надежда когда, схватив тяжелый таз с мокрым бельем, ребенок пытался его поднять.
- Ой, что вы. Он тяжелый. Надо Митю позвать, он поможет.
- Вдвоем справимся. А ты чего хромаешь то, ногу сбила?
- Нет, это я родилась такой, - ответила Анечка, припадая на правую ножку, - вы только не жалейте меня, я сильная. Я и школе хорошо учусь, правда ребята дразнят, но Митя в обиду не дает, заступается.
У бабки в шкафу ситец лежит, - надо бы Анюте сшить сарафан по росту, - промелькнула мысль, - уж очень жалко она выглядит в этом.
Промчался незаметно месяц. Надежда сдружилась с ребятами, вместе ходили за ягодами в лес, за первыми грибами - колосовиками, на рыбалку. Смышленые, по-деревенски умудренные жизнью, они умели веселиться, хохотать до слез и спазмов в животе, но могли и по серьезному принимать проблемы, принимая чужую боль, как свою. Несколько раз приходила в гости, прося «на помин души» Ольга, но, натыкаясь на отказ, бранилась, пускала слезы, давила на жалость, увещевая, что все-таки «родная кровинушка то померла».
****
За время своего добровольного «заточения» в деревне, Надежда изредка переживала чувство отторженности, особенно по вечерам, когда в молитве отходила ко сну. Тяжко становилось, когда оставалась одна, наедине со своими мыслями.
Держалась целый день непринужденно и беззаботно. К вечеру запас прочности иссякал и тянуло на печальные размышления. Вспоминала непутевого мужа, но любви к нему в сердце отыскать не смогла.
Перегорело все. Где он и чем занимается, - было совсем не интересно думать.
Да и была ли любовь? Возможно, отдавшись желанию выйти замуж, и не заметила, что любви то нет. Может быть, со временем она бы и появилась, но даже тоненькая ниточка желания создать, взрастить в душе зрелое чувство любви, была перерублена.
Чувство навсегда потерянной радости материнства давило нестерпимо.
Подбирались сумерки, и вместе с ними подкрадывалась тьма душевная. Одна отрада была – поговорить с Господом.
Капали слезы. Слова, сначала неловкие, - а поймет ли, - но потом осознанные, томление душевное, неизреченное, выплескивалось наружу, и наступало облегчение.
Как жить дальше и чем жить – она не знала.
Разыскать мужа и посмотреть ему в глаза – нет, совсем не хотелось.
Возвращаться в квартиру, понимая, что все равно когда-то наступит момент встречи с супругом – тоже не хотелось.
Но деньги заканчивались. Надо было возвращаться на работу.
По доброте своей душевной никогда не считала в поселковом магазине деньги, - а получается, что кормила две семьи сразу. Приодела ребятишек, подкормила; к школе приобрели некоторые вещи. Ребята смущались, но с благодарностью принимали подарки.
Митя перестал «выкать», называл теперь просто – теть Надя. А Анечка, которой и вовсе не досталось материнского тепла, после одного случая запиналась и отводила глаза.
Они тогда купались на плёсе. Вода прогрелась, песок отдавал тепло, и они забыли осторожность. А на мелководье, в зарослях осоки, грелся уж, - на него чуть и не наступила Анечка и закричав в испуге: «Мамочка!», бросилась к Надежде. Обхватив ручонками её шею, прижавшись своим тоненьким телом, дрожала и шептала: «Змея». А когда уж уполз, сам наверное испугавшись не меньше, Анечка осознала, что произнесенное в страхе слово было адресовано Надежде. Она смутилась, замкнулась от такого откровенного распахивания своей души. И с тех пор, - вот уже неделю как, никак не обращалась к Надежде, обходя этот момент стороной. У Надежды все оборвалось внутри и неиспытанное ранее чувство полной доверчивости ребенка к себе долго еще напоминало нежным томлением.
*****
Вот и сейчас, - подкрался вечер. Через два дня надо уезжать, а голова пухнет от мыслей, киселеподобность которых стала уже угнетать.
Что делать?
Надо что-то делать.
Успокаивая себя, что все будет хорошо, она отодвигала принятие решения на потом, надеясь, что все само по себе разрешится. На то, чтобы предпринять какой либо шаг не хватало ни сил, не решительности.
Не спится.
За окном – туман стелется. Но странно как-то. Только со стороны Ольгиного дома. И дымом пахнет.
Господи, - вскинулась она, - да это же дом горит! Как была в ночной рубашке, так и бросилась огородами на помощь.
Огонь еще сильно не занялся, дымилось одеяло, матрас тлел, распространяя противный запах, кое-где вспыхивали огоньки пламени.
Митька в одних трусах носился с ведрами – от кадки с водою к дому и обратно.
Анечка, сиротливо прижавшись к яблоне, всхлипывала, размазывая по щекам следы от копоти.
Ольга только что-то бессвязно мычала и пыталась встать на ноги. Она опять курила в кровати, да видно из-за этого окурка и затлело всё.
По перекошенному лицу и обвисшим рукам, по тому, что она никак не может встать на ноги, Надежда поняла – инсульт, скорее всего.
С трудом погасили огонь. Вытащили во двор дымящуюся постель.
Большая комната, в которой жила Ольга, выгорела, закоптилась.
Детей спасло лишь то, что ночевали они на чердаке, - там прохладней и сеном пахнет. Сквозь щели и проник дым, разбудив Митю.
Под утро, поймав грузовую машину, которая ехала в поселок за стройматериалами для церкви, погрузив с трудом Ольгу, Надежда повезла её в поселковую больницу.
Зашла и в администрацию, - медицинского полиса у Ольги не было.
Поговорив с чиновницей, утрясая неприятные моменты, была крайне изумлена, что детей надо оформлять в интернат.
- Мать недееспособна будет еще долго. Дедушек-бабушек у детей нет. Осень не за горами. Другого выхода нет, - безаппеляционно заявила чиновница, - девочку надо давно в спец-интернат определить, - у неё же инвалидность, а мальчик будет в поселковом интернате жить.
Возвращалась назад в деревню, тихо роняла слезы от безысходности и жалости. Попала под ливень и спряталась под крышей храма.
Здесь было сухо, пахло деревом, известью. В углу теплилась лампадка. Небольшой иконостас и место для свечек. Тут же лежали свечи, стояла коробочка для денег.
Надежда зажгла свечку, постояла у икон.
Тихо.
На обеде, наверное, все, - подумала. Вот и хорошо. Посижу здесь тихонько.
- Здравствуй, милая, - из дремоты её вывел тихий голос, - от дождя или от страстей-напастей прячешься?
Перед ней стоял служитель. Лет 45-ти. Добрые глаза изучающего взгляда.
- Так ты, наверное, и есть Надежда? Митя прибегал, о тебе рассказывал. Доброе дело ты детям делаешь. Это ведь ты Ольгу в больницу отвезла?
- Да. Но вот что с детьми будет? Их же в интернаты определят, да при чем – в разные. Разлучат.
- Понимаешь, значит, что это плохо.
- Ума не приложу, что делать теперь.
- А ты не умом, ты душой реши своей. По совести поступай. Уже вижу, что не перешагнешь через ситуацию, не останешься в стороне, коли к детям так, по-доброму, относишься.
- Да что я могу? У меня ни прав, ни денег нет, ни работы.
- Господь не зря тебе такую ситуацию попустил. Это надо и тебе в первую очередь тоже. А за работу не переживай, - она у нас в бригаде найдется. Красить, белить сумеешь? А в остальном – сердце свое слушай, по духу и поступай. Пусть Господь тебя благословит.
Надежда опять осталась одна.
Сквозь неплотно притворенную дверь пробивался луч света. Значит, - ливень кончился.
Сияло солнце. Над деревней коромыслом висела радуга. По деревенской дороге, своей утиной походкой, припадая на одну ногу, понурив голову, шла Анечка.
Да как же я их брошу?- жаром обдало душу.
Влажный теплый ветер пахнул в лицо.
Господь там, где веяние тихого ветра, - вспомнила Надежда.
Обсуждения Надежда