I. Чародей
Был он высок, строен, смуглолиц, черняв, за что, собственно говоря, и получил своё прозвище – Цыган, и весьма недурён собой…
Накануне, набравшись смелости, он напросился в гости к очередной своей пассии, но с утра заробел и полдня ходил за мной как привязанный, умоляя поехать с ним. Мои аргументы он пропускал мимо ушей, преданно заглядывал в глаза и, картинно заламывая руки, канючил:
– Ну, поехали, чего тебе стоит.
Я, как мог, упирался, но, в конце концов, уступил.
– Ну и что я там буду делать? – спросил я ехидно, – свечку держать?
– А ничего. Возьмём бутылку, посидим. Потом ты уйдёшь, а я останусь, – он был рад моему согласию и не обиделся на грубую шутку.
Денег на водку у нас не было. Мы перерыли тумбочки, вывернули карманы – наскребли лишь на «бормот». На водку недоставало рубля. Ехать на свидание с дешёвым пойлом нам казалось несолидно, но время уже поджимало, занять было не у кого и мы отправились в «Гастроном».
Отдел обслуживался через кассу, Цыган, отстояв очередь, пробил чек и подошёл к прилавку. Перед ним стояла старушка, чеки они подали почти одновременно. Продавщица выставила на прилавок бутылку «Московской», Цыган схватил её и бросился к выходу. Я, ничего не успев сообразить, следом.
От остановки собирался отходить трамвай, двери уже закрывались. Мы, рискуя быть зажатыми, проскользнули внутрь. Вагоновожатый – дородная тётка в, надетой поверх тулупа оранжевой дорожной куртке, погрозил нам кулаком, и трамвай тронулся.
– Ты где ещё рубль взял? – спросил я, чуть отдышавшись.
– Да не было у меня никакого рубля, – голос его от волнения сорвался на свистящий шёпот, – это той бабки бутылка.
Всю дорогу Цыган был в приподнятом настроении. Трамвай, поскрипывая и покачиваясь, медленно, часто останавливаясь, тащился сквозь бесконечную череду «Северных». Стоя на задней площадке мы разрисовывали морозное стекло смешными рожицами. Пассажиры благосклонно улыбались, взирая на наши художества.
Тропинка, сбегая с пригорка, терялась среди обшарпанных домиков, картину дополняли редкие обглоданные берёзки. Цыган шёл впереди, пританцовывая от нетерпения и жонглируя бутылкой. Дальше – как в сказке: «Яичко упало…»
Нет, бутылка не разбилась, она рванула как граната, брызнув во все стороны искрами осколков. На плотно утоптанном тысячами ног снегу осталось мокрое, быстро светлеющее пятно.
Цыган застыл с нелепо поднятыми руками, ещё не в силах поверить в случившееся. Потом лицо его исказилось, и он медленно опустился на колени. И поскуливая, как бездомный щенок, всё скрёб и скрёб снег скрюченными пальцами, изредка их облизывая…
Когда он посмотрел на меня, я, признаться, ожидал увидеть слёзы на его лице, но в уголках его прищуренных глаз резвились весёлые чёртики. Цыган – это чудо природы, и здесь умудрился не потерять присутствия духа, да ещё и нашёл повод для очередной своей хохмы. Чародей ты, а не Цыган, подумал я с облегчением…
II. Политэкономия
Самым ненавистным для нас предметом была политэкономия. Ни у кого и мысли не возникало, что сей предмет может быть полезен в жизни. Однако преподаватель – строгая, уже не молодая женщина, была другого мнения. Предмет свой она если и не любила, то вида не выказывала и гоняла нас безбожно. Больше тройки у неё редко кто получал, даже усердные зубрилки. Но всё, даже «хорошее», рано или поздно кончается…
Назар спал, задрав кверху острый нос, мы вдвоём сидели за столом и маялись от безделья. Для деятельной Цыганской натуры это было невыносимо. На его лице читалась мука. Вдруг его глаза задорно блеснули, он подскочил, радостно потирая руки. Я насторожился – что-то сейчас будет… У Цыгана была вторая кличка – «Чародей», за его неожиданные, порой весьма экстравагантные, но, чаще всего, безобидные выходки…
Как-то раз ему срочно понадобилось узнать точный размер своего «достоинства». Он тут же схватил линейку, вывалил своё «богатство» на стол и, не обращая ни на кого внимания, занялся измерениями. Не знаю, остался ли он доволен результатом произведённых замеров, но в процессе этих манипуляций его «дружок» оживился. Это почему-то привело Цыгана в негодование и он стал лупить «мужскую гордость» линейкой по голове, грозно покрикивая:
– А ну ложись!
Порывшись в тумбочке, Чародей торжественно извлёк на свет божий… учебник политэкономии!!! Я в недоумении смотрел на него и ждал продолжения. Бережно положив книгу на стол он раскрыл её где-то на середине и медленно вырвал страницу, потом, так же медленно – вторую, третью… На его лице блуждала хищная улыбка, экзекуция доставляла ему физическое наслаждение. Я не вмешивался, ждал, когда это ему надоест. Не дождался…
Наконец, от учебника осталась похожая на вставную челюсть без зубов обложка, а на столе высилась внушительная куча листов. Что с ней делать дальше Цыган ещё не придумал. Он оглядел комнату, его взгляд зацепился за торчащий Назаровский нос, и бумажный Эверест в мгновение ока перекочевал на него.
Какое-то время ничего не происходило. Потом куча зашевелилась, расползлась на полкровати, показалась взъерошенная голова. Не проявляя никаких эмоций Назар огляделся и, видимо, приняв какое-то решение, удовлетворённо хмыкнул.
Высвободив и руки он взял первую попавшуюся страницу и стал читать. Вслух! Надо сказать, что смешить других, оставаясь невозмутимым – это надо уметь, Назар же владел этим искусством в совершенстве! Ну ладно бы он просто читал, так ведь он же ещё и с выражением читал! Порой, многозначительно подняв палец, перечитывал какое-либо предложение дважды. Строго поглядывая на нас комментировал прочитанное, сыпал мнимыми цитатами, при этом, довольно умело, подражая «преподу».
Нас не на долго хватило, мы пыхтели, сжав зубы, но удержаться, было выше человеческих сил, и мы расхохотались. Мы ржали как ненормальные. Боязнь перебудить всю общагу не могла нас остановить. Цыган свалился под стол, колотил по полу руками, орал: – Хватит!!! Я, бросившись на кровать, душил свой смех в подушке, но где там…
Мы дохохотались до колик, до икоты, уже почти обессилев, только всхлипывали, а Назар не унимался, изредка бросая в нашу сторону укоризненный взгляд, брал следующий лист.
Собрав остатки сил мы, не сговариваясь, схватив по охапке страниц, кинулись из комнаты. Чародей бежал впереди, высоко подпрыгивая и взбрыкивая ногами. Оглянувшись на бегу, я увидел Назара – крадущейся походкой он преследовал нас.
Ворвавшись на кухню мы бросились к раскрытому окну и швырнули останки растерзанной книги в темноту. Была весна, в воздухе стоял терпкий запах клейких тополиных листьев. Восходящие потоки воздуха от нагретой за день земли не позволили страницам упасть. Какое-то время они порхали перед окном, словно стая огромных пыльных бабочек, затем стали медленно отдаляться, поднимаясь выше и выше…
В дверь просунулась голова загадочно улыбающегося Назара. Оценив ситуацию он посерьёзнел и подошёл к нам. Мы смотрели в темноту, облокотившись о подоконник, и молчали. Наши «перелётные птицы» затерялись среди звёзд. На своих бумажных крыльях они, казалось, уносили нашу бесшабашную юность…
III. Рыбный день
В пятницу аванса в сберкассе не было, как не было и надежды получить его в субботу…
У нас была традиция – перед получкой или авансом, а раньше перед стипендией, мы шли в соседний кафетерий и спускали всё до гроша на пирожные. Как-то просуществовать три, если и понедельник считать, дня без копейки, казалось немыслимым. Голодные и расстроенные мы вернулись в общежитие. Надо было что-то предпринимать, но что? Я вопросительно посмотрел на Цыгана, ну же, чародейская твоя душа, придумай что-нибудь…
– У меня тут дядька в пригороде живёт, прямо у реки, и лодка у него есть. Поехали к нему – порыбачим.
С дядей они не слишком-то роднились, но ради такого случая стоило рискнуть.
Обойдя всю общагу, наскребли рупь с мелочью (на билет этого было достаточно) и разжились кусочком хлеба с салом. Сала было гораздо больше, чем хлеба, и я, на дух сало прежде не переносивший, с содроганием представлял, как буду им «давиться». Оказалось – ничего страшного – «сало як сало, исьты можно». Заморив червячка, мы отправились в путь…
Дяди дома не оказалось. Его сын, стало быть, Цыганов племянник, сказал, что те на дачу двинули. Это-то была ещё беда не беда. Лодка была прикована к причалу цепью, и венчал «кандалы» здоровенный замок. Ключа пацану, конечно же, не оставили.
Видя наши расстроенные лица племяш сказал:
– Я помню, какой он из себя. Ну, ключ, кто же ещё!
Порывшись в сарае, нашёл трёхгранный напильник, из дома вынес алюминиевую ложку, от которой отломал ручку, и принялся за дело. Мы с сомнением взирали на его старания. А тот пилил, отставив руку и прищурившись, оценивал результат. Наконец, сказав, что вроде так, сунул «ключ» в замок. К нашему удивлению замок, хотя и со скрипом, открылся.
– Слесарем будет! – гордо провозгласил Цыган и посмотрел на меня самодовольно, будто в успехе мальца была и его заслуга.
– Слесарем-медвежатником широкого профиля, в смысле, с большой дороги, – не удержался я от подковырки.
Племяш засмеялся, толи шутке, толи довольный тем, что смог быть нам полезен…
– А мы что – руками будем рыбу ловить? – спросил я Цыгана, когда лодка отчалила.
– А чем, по-твоему, ловят рыбу? – он смотрел на меня своими «честными» глазами, – не ногами же.
Почувствовав подвох в его словах я подумал, что если есть леска с крючками, то с лодки-то можно и без удилища, но ошибся – даже такой нехитрой снасти мы не имели.
Бросив вёсла, Цыган достал из кармана кусок чёрного хлебного мякиша. В таком виде тот больше смахивал на пластилин. Отщипывая по кусочку и катая из них шарики, Цыган стал кидать их в воду.
– Смотри внимательно!
Мы находились в тени песчаной косы, узким серпом уходившей от берега и вытянувшейся на несколько сот метров вниз по течению. Я всматривался в тёмную неподвижную воду, но там ничего не происходило.
– Сюда гляди, – Цыган ткнул меня в спину.
Я обернулся. С его борта к поверхности поднималась небольшая рыбка. Чебак, решил я. Как он выглядит я знал лишь по картинкам, а водится ли здесь ещё какая рыба не успел спросить.
Цыган осторожно подвёл рыбе ладонь под брюхо и резким движением кинул её в лодку.
– Смотри за своим бортом, сейчас полезут.
И точно, с моей стороны у поверхности плавало уже три такие же рыбёшки. Они вяло шевелили плавниками, пытаясь уйти на глубину, но какая-то сила влекла их вверх.
Минут за десять мы поймали почти три десятка серебристых, с розовыми плавниками, рыб.
– Всё. Остальные если и съели хлеб, то уже очухались.
– Ты чем это их траванул? мы сами-то «ласты не склеим», после ухи из этих? – я кивнул на наш улов.
– Да не боись. Я в хлеб борной кислоты подмешал, рыба дуреет, но ненадолго, а нам так и вообще бояться нечего, кишки-то выпустим и порядок.
Основной лов был запланирован на ночь.
– Пройдёмся бредешком по камышам. Ночью рыбинспекция на катерах мотается, но нас за косой не заметят, а и заметят – уйдём, успеем…
Ночи были уже прохладные, и мы взяли с собой две старые телогрейки. Бредешок же, на поверку, оказался куском старой рыбацкой сети, целых ячеек в которой было едва ли не меньше чем дыр.
– Мелочь, конечно, будет проскакивать, зато нам самая крупная останется! – успокоил меня Цыган.
Глубина была чуть больше метра. Мы завели бредень к самым камышам где, по словам племяша, и паслась рыба. Насколько позволяла вода и мешающие движению телогрейки мы двинулись к берегу. Вода сзади нашей снасти вскипела от прорвавшейся сквозь бредень рыбы. Приподняв его над водой мы с грустью смотрели на огромную дыру в самом центре – раньше её не было.
– Совсем прогнил, – расстроено произнёс Цыган.
Кое-как связав края прорехи, мы повторили попытку, на этот раз не усердствуя так рьяно.
Во время третьего захода, Цыган вдруг встревожено зашептал:
– Ой, кажется яма…
На том месте, где только что стоял он, на воде вздувшимся пузырём плавала телогрейка, из неё торчали руки. Я с силой потянул бредень к себе, хорошо хоть Цыган его не выпустил. Выбравшись на берег и отплевавшись от воды, он плаксиво простонал:
– Я же говорил – яма, а ты…
– Ну не я же тебя в неё толкнул – сам свалился.
Продолжать лов не имело смысла. Поймано было достаточно, да и в мокрой телогрейке не до рыбалки.
Вернувшись, при свете, осмотрели свой улов. Крупных экземпляров мы, конечно, не поймали, но полтора десятка молоденьких щурят или, как их называл Цыган, щурогаек, ещё разевали зубастые пасти и били хвостами. Ну и так – по мелочи…
Поутру, сложив наш улов в два объёмистых пакета, переложив рыбу треугольными перьями чеснока (Цыган сказал, что так рыба долго будет – словно только из реки), мы двинули домой, напоследок ещё раз поблагодарив племянника.
В общежитии нас ждал сюрприз: дали таки аванс, и ребята уже обсуждали – как бы это радостное событие отметить. Мы, со своим уловом, появились вовремя – вопрос о закуси отпал.
Отведать нашей с Цыганом стряпни (а мы всегда были главными кашеварами) собралась вся шатия-братия. За столом места на всех не хватило – сидели и на кроватях, и на тумбочках. Обжигаясь, хлебали ароматную ушицу, запивая её водкой, или наоборот – не помню…
После «вечерней прогулки», настал черёд рыбы жареной, не идущей ни в какое сравнение с «отмороженным» общепитовским минтаем. И хотя я не раз поминал нехорошими словами рыбные дни советской эпохи, этот – до сих пор вспоминается как лучший рыбный день в моей жизни…
***
Из нашей компании, я уходил в армию первым. Цыган, проводив меня до сборного пункта, вернулся в опустевшую комнату. Как затравленный зверь метался он из угла в угол, не находя себе места. На глаза ему попался сделанный мной ночник. Схватив ни в чём не повинный матовый шар, Цыган с силой швырнул его в открытое окно…
И заплакал…
Был он высок, строен, смуглолиц, черняв, за что, собственно говоря, и получил своё прозвище – Цыган, и весьма недурён собой…
Накануне, набравшись смелости, он напросился в гости к очередной своей пассии, но с утра заробел и полдня ходил за мной как привязанный, умоляя поехать с ним. Мои аргументы он пропускал мимо ушей, преданно заглядывал в глаза и, картинно заламывая руки, канючил:
– Ну, поехали, чего тебе стоит.
Я, как мог, упирался, но, в конце концов, уступил.
– Ну и что я там буду делать? – спросил я ехидно, – свечку держать?
– А ничего. Возьмём бутылку, посидим. Потом ты уйдёшь, а я останусь, – он был рад моему согласию и не обиделся на грубую шутку.
Денег на водку у нас не было. Мы перерыли тумбочки, вывернули карманы – наскребли лишь на «бормот». На водку недоставало рубля. Ехать на свидание с дешёвым пойлом нам казалось несолидно, но время уже поджимало, занять было не у кого и мы отправились в «Гастроном».
Отдел обслуживался через кассу, Цыган, отстояв очередь, пробил чек и подошёл к прилавку. Перед ним стояла старушка, чеки они подали почти одновременно. Продавщица выставила на прилавок бутылку «Московской», Цыган схватил её и бросился к выходу. Я, ничего не успев сообразить, следом.
От остановки собирался отходить трамвай, двери уже закрывались. Мы, рискуя быть зажатыми, проскользнули внутрь. Вагоновожатый – дородная тётка в, надетой поверх тулупа оранжевой дорожной куртке, погрозил нам кулаком, и трамвай тронулся.
– Ты где ещё рубль взял? – спросил я, чуть отдышавшись.
– Да не было у меня никакого рубля, – голос его от волнения сорвался на свистящий шёпот, – это той бабки бутылка.
Всю дорогу Цыган был в приподнятом настроении. Трамвай, поскрипывая и покачиваясь, медленно, часто останавливаясь, тащился сквозь бесконечную череду «Северных». Стоя на задней площадке мы разрисовывали морозное стекло смешными рожицами. Пассажиры благосклонно улыбались, взирая на наши художества.
Тропинка, сбегая с пригорка, терялась среди обшарпанных домиков, картину дополняли редкие обглоданные берёзки. Цыган шёл впереди, пританцовывая от нетерпения и жонглируя бутылкой. Дальше – как в сказке: «Яичко упало…»
Нет, бутылка не разбилась, она рванула как граната, брызнув во все стороны искрами осколков. На плотно утоптанном тысячами ног снегу осталось мокрое, быстро светлеющее пятно.
Цыган застыл с нелепо поднятыми руками, ещё не в силах поверить в случившееся. Потом лицо его исказилось, и он медленно опустился на колени. И поскуливая, как бездомный щенок, всё скрёб и скрёб снег скрюченными пальцами, изредка их облизывая…
Когда он посмотрел на меня, я, признаться, ожидал увидеть слёзы на его лице, но в уголках его прищуренных глаз резвились весёлые чёртики. Цыган – это чудо природы, и здесь умудрился не потерять присутствия духа, да ещё и нашёл повод для очередной своей хохмы. Чародей ты, а не Цыган, подумал я с облегчением…
II. Политэкономия
Самым ненавистным для нас предметом была политэкономия. Ни у кого и мысли не возникало, что сей предмет может быть полезен в жизни. Однако преподаватель – строгая, уже не молодая женщина, была другого мнения. Предмет свой она если и не любила, то вида не выказывала и гоняла нас безбожно. Больше тройки у неё редко кто получал, даже усердные зубрилки. Но всё, даже «хорошее», рано или поздно кончается…
Назар спал, задрав кверху острый нос, мы вдвоём сидели за столом и маялись от безделья. Для деятельной Цыганской натуры это было невыносимо. На его лице читалась мука. Вдруг его глаза задорно блеснули, он подскочил, радостно потирая руки. Я насторожился – что-то сейчас будет… У Цыгана была вторая кличка – «Чародей», за его неожиданные, порой весьма экстравагантные, но, чаще всего, безобидные выходки…
Как-то раз ему срочно понадобилось узнать точный размер своего «достоинства». Он тут же схватил линейку, вывалил своё «богатство» на стол и, не обращая ни на кого внимания, занялся измерениями. Не знаю, остался ли он доволен результатом произведённых замеров, но в процессе этих манипуляций его «дружок» оживился. Это почему-то привело Цыгана в негодование и он стал лупить «мужскую гордость» линейкой по голове, грозно покрикивая:
– А ну ложись!
Порывшись в тумбочке, Чародей торжественно извлёк на свет божий… учебник политэкономии!!! Я в недоумении смотрел на него и ждал продолжения. Бережно положив книгу на стол он раскрыл её где-то на середине и медленно вырвал страницу, потом, так же медленно – вторую, третью… На его лице блуждала хищная улыбка, экзекуция доставляла ему физическое наслаждение. Я не вмешивался, ждал, когда это ему надоест. Не дождался…
Наконец, от учебника осталась похожая на вставную челюсть без зубов обложка, а на столе высилась внушительная куча листов. Что с ней делать дальше Цыган ещё не придумал. Он оглядел комнату, его взгляд зацепился за торчащий Назаровский нос, и бумажный Эверест в мгновение ока перекочевал на него.
Какое-то время ничего не происходило. Потом куча зашевелилась, расползлась на полкровати, показалась взъерошенная голова. Не проявляя никаких эмоций Назар огляделся и, видимо, приняв какое-то решение, удовлетворённо хмыкнул.
Высвободив и руки он взял первую попавшуюся страницу и стал читать. Вслух! Надо сказать, что смешить других, оставаясь невозмутимым – это надо уметь, Назар же владел этим искусством в совершенстве! Ну ладно бы он просто читал, так ведь он же ещё и с выражением читал! Порой, многозначительно подняв палец, перечитывал какое-либо предложение дважды. Строго поглядывая на нас комментировал прочитанное, сыпал мнимыми цитатами, при этом, довольно умело, подражая «преподу».
Нас не на долго хватило, мы пыхтели, сжав зубы, но удержаться, было выше человеческих сил, и мы расхохотались. Мы ржали как ненормальные. Боязнь перебудить всю общагу не могла нас остановить. Цыган свалился под стол, колотил по полу руками, орал: – Хватит!!! Я, бросившись на кровать, душил свой смех в подушке, но где там…
Мы дохохотались до колик, до икоты, уже почти обессилев, только всхлипывали, а Назар не унимался, изредка бросая в нашу сторону укоризненный взгляд, брал следующий лист.
Собрав остатки сил мы, не сговариваясь, схватив по охапке страниц, кинулись из комнаты. Чародей бежал впереди, высоко подпрыгивая и взбрыкивая ногами. Оглянувшись на бегу, я увидел Назара – крадущейся походкой он преследовал нас.
Ворвавшись на кухню мы бросились к раскрытому окну и швырнули останки растерзанной книги в темноту. Была весна, в воздухе стоял терпкий запах клейких тополиных листьев. Восходящие потоки воздуха от нагретой за день земли не позволили страницам упасть. Какое-то время они порхали перед окном, словно стая огромных пыльных бабочек, затем стали медленно отдаляться, поднимаясь выше и выше…
В дверь просунулась голова загадочно улыбающегося Назара. Оценив ситуацию он посерьёзнел и подошёл к нам. Мы смотрели в темноту, облокотившись о подоконник, и молчали. Наши «перелётные птицы» затерялись среди звёзд. На своих бумажных крыльях они, казалось, уносили нашу бесшабашную юность…
III. Рыбный день
В пятницу аванса в сберкассе не было, как не было и надежды получить его в субботу…
У нас была традиция – перед получкой или авансом, а раньше перед стипендией, мы шли в соседний кафетерий и спускали всё до гроша на пирожные. Как-то просуществовать три, если и понедельник считать, дня без копейки, казалось немыслимым. Голодные и расстроенные мы вернулись в общежитие. Надо было что-то предпринимать, но что? Я вопросительно посмотрел на Цыгана, ну же, чародейская твоя душа, придумай что-нибудь…
– У меня тут дядька в пригороде живёт, прямо у реки, и лодка у него есть. Поехали к нему – порыбачим.
С дядей они не слишком-то роднились, но ради такого случая стоило рискнуть.
Обойдя всю общагу, наскребли рупь с мелочью (на билет этого было достаточно) и разжились кусочком хлеба с салом. Сала было гораздо больше, чем хлеба, и я, на дух сало прежде не переносивший, с содроганием представлял, как буду им «давиться». Оказалось – ничего страшного – «сало як сало, исьты можно». Заморив червячка, мы отправились в путь…
Дяди дома не оказалось. Его сын, стало быть, Цыганов племянник, сказал, что те на дачу двинули. Это-то была ещё беда не беда. Лодка была прикована к причалу цепью, и венчал «кандалы» здоровенный замок. Ключа пацану, конечно же, не оставили.
Видя наши расстроенные лица племяш сказал:
– Я помню, какой он из себя. Ну, ключ, кто же ещё!
Порывшись в сарае, нашёл трёхгранный напильник, из дома вынес алюминиевую ложку, от которой отломал ручку, и принялся за дело. Мы с сомнением взирали на его старания. А тот пилил, отставив руку и прищурившись, оценивал результат. Наконец, сказав, что вроде так, сунул «ключ» в замок. К нашему удивлению замок, хотя и со скрипом, открылся.
– Слесарем будет! – гордо провозгласил Цыган и посмотрел на меня самодовольно, будто в успехе мальца была и его заслуга.
– Слесарем-медвежатником широкого профиля, в смысле, с большой дороги, – не удержался я от подковырки.
Племяш засмеялся, толи шутке, толи довольный тем, что смог быть нам полезен…
– А мы что – руками будем рыбу ловить? – спросил я Цыгана, когда лодка отчалила.
– А чем, по-твоему, ловят рыбу? – он смотрел на меня своими «честными» глазами, – не ногами же.
Почувствовав подвох в его словах я подумал, что если есть леска с крючками, то с лодки-то можно и без удилища, но ошибся – даже такой нехитрой снасти мы не имели.
Бросив вёсла, Цыган достал из кармана кусок чёрного хлебного мякиша. В таком виде тот больше смахивал на пластилин. Отщипывая по кусочку и катая из них шарики, Цыган стал кидать их в воду.
– Смотри внимательно!
Мы находились в тени песчаной косы, узким серпом уходившей от берега и вытянувшейся на несколько сот метров вниз по течению. Я всматривался в тёмную неподвижную воду, но там ничего не происходило.
– Сюда гляди, – Цыган ткнул меня в спину.
Я обернулся. С его борта к поверхности поднималась небольшая рыбка. Чебак, решил я. Как он выглядит я знал лишь по картинкам, а водится ли здесь ещё какая рыба не успел спросить.
Цыган осторожно подвёл рыбе ладонь под брюхо и резким движением кинул её в лодку.
– Смотри за своим бортом, сейчас полезут.
И точно, с моей стороны у поверхности плавало уже три такие же рыбёшки. Они вяло шевелили плавниками, пытаясь уйти на глубину, но какая-то сила влекла их вверх.
Минут за десять мы поймали почти три десятка серебристых, с розовыми плавниками, рыб.
– Всё. Остальные если и съели хлеб, то уже очухались.
– Ты чем это их траванул? мы сами-то «ласты не склеим», после ухи из этих? – я кивнул на наш улов.
– Да не боись. Я в хлеб борной кислоты подмешал, рыба дуреет, но ненадолго, а нам так и вообще бояться нечего, кишки-то выпустим и порядок.
Основной лов был запланирован на ночь.
– Пройдёмся бредешком по камышам. Ночью рыбинспекция на катерах мотается, но нас за косой не заметят, а и заметят – уйдём, успеем…
Ночи были уже прохладные, и мы взяли с собой две старые телогрейки. Бредешок же, на поверку, оказался куском старой рыбацкой сети, целых ячеек в которой было едва ли не меньше чем дыр.
– Мелочь, конечно, будет проскакивать, зато нам самая крупная останется! – успокоил меня Цыган.
Глубина была чуть больше метра. Мы завели бредень к самым камышам где, по словам племяша, и паслась рыба. Насколько позволяла вода и мешающие движению телогрейки мы двинулись к берегу. Вода сзади нашей снасти вскипела от прорвавшейся сквозь бредень рыбы. Приподняв его над водой мы с грустью смотрели на огромную дыру в самом центре – раньше её не было.
– Совсем прогнил, – расстроено произнёс Цыган.
Кое-как связав края прорехи, мы повторили попытку, на этот раз не усердствуя так рьяно.
Во время третьего захода, Цыган вдруг встревожено зашептал:
– Ой, кажется яма…
На том месте, где только что стоял он, на воде вздувшимся пузырём плавала телогрейка, из неё торчали руки. Я с силой потянул бредень к себе, хорошо хоть Цыган его не выпустил. Выбравшись на берег и отплевавшись от воды, он плаксиво простонал:
– Я же говорил – яма, а ты…
– Ну не я же тебя в неё толкнул – сам свалился.
Продолжать лов не имело смысла. Поймано было достаточно, да и в мокрой телогрейке не до рыбалки.
Вернувшись, при свете, осмотрели свой улов. Крупных экземпляров мы, конечно, не поймали, но полтора десятка молоденьких щурят или, как их называл Цыган, щурогаек, ещё разевали зубастые пасти и били хвостами. Ну и так – по мелочи…
Поутру, сложив наш улов в два объёмистых пакета, переложив рыбу треугольными перьями чеснока (Цыган сказал, что так рыба долго будет – словно только из реки), мы двинули домой, напоследок ещё раз поблагодарив племянника.
В общежитии нас ждал сюрприз: дали таки аванс, и ребята уже обсуждали – как бы это радостное событие отметить. Мы, со своим уловом, появились вовремя – вопрос о закуси отпал.
Отведать нашей с Цыганом стряпни (а мы всегда были главными кашеварами) собралась вся шатия-братия. За столом места на всех не хватило – сидели и на кроватях, и на тумбочках. Обжигаясь, хлебали ароматную ушицу, запивая её водкой, или наоборот – не помню…
После «вечерней прогулки», настал черёд рыбы жареной, не идущей ни в какое сравнение с «отмороженным» общепитовским минтаем. И хотя я не раз поминал нехорошими словами рыбные дни советской эпохи, этот – до сих пор вспоминается как лучший рыбный день в моей жизни…
***
Из нашей компании, я уходил в армию первым. Цыган, проводив меня до сборного пункта, вернулся в опустевшую комнату. Как затравленный зверь метался он из угла в угол, не находя себе места. На глаза ему попался сделанный мной ночник. Схватив ни в чём не повинный матовый шар, Цыган с силой швырнул его в открытое окно…
И заплакал…
Обсуждения Цыганский триптих