Однажды Октябрь Борисович попал в больницу. Колесников узнал об этом в тот же день и придя обнаружил его спящим вытянувшись на кровати как тонкая наполовину сгоревшая лучина.
Стараясь не разбудить его, он тихонько сел на стул в изголовье. На тумбочке лежал лист бумаги. Не двигаясь что бы старый стул не заскрипел Колесников скосил глаза и прочитал:
«…Сначала это чувство похоже на легкий оттенок ностальгии, который приходит в середине путешествия, когда ты уже посмотрел все достопримечательности, и все, что казалось таким необычным и поражающим при первом взгляде, стало казаться естественным, привычным, затершимся и незаметным, как домашние тапочки.
Потом оно приобретает привкус волнения перед экзаменом, какое испытываешь, когда не успел выучить все билеты и сидишь перед кабинетом, бессильно глядя в конспекты и подпирая голову рукой, что бы скрыть горящие от стыда уши. Преподаватель слишком очевидно возлагал на тебя большие надежды, да и ты сам его всегда особенно уважал, а тут вдруг почему-то взял и не подготовился...
Затем чувство нарастает, захватывая в себя, как котящийся с горы снежный ком захватывает поломанные ветки и мелкие камни, слова, поступки, имена, лица. Хочется схватиться за телефон, что бы услышать чей-то голос, но нет номера, который следует набирать в такую минуту. Становится трудно дышать. Я бы сказал, что в этот момент ты испытываешь то, что испытывает прыгающий в первый раз парашютист, когда его ноги отрываются от кабины самолета, если бы когда-нибудь в своей жизни делал это. Но этого не делал, следовательно, не могу пользоваться такой метафорой, но я знаю, что следует дальше.
А дальше чувство уже почти нестерпимо. Оно близко к тому, что испытываешь, когда единственный по настоящему дорогой тебе человек во время встречи после долгой разлуки говорит с тобой рассеянно; или когда кто-то сообщает, что уезжает навсегда и пока не знает где поселится, обещая позвонить, но ты знаешь наверняка, что он этого не сделает, а ты так никогда и не узнаешь почему; или когда вдруг приходит осознание, что того, кто забыл тебя и случайными встречами с которым жил в течение нескольких лет, не видел уже 7 месяцев, и в этот момент по радио передают, что возле городской ратуши обнаружен труп молодой девушки…
Ты не можешь ничего делать, все кричит тебе о чем-то ужасном, но о чем, ты не можешь ни понять ни услышать. В голову приходит старая статья, вычитанная в каком-то научном журнале, о том, как тонко растения реагируют на близкую к ним смерть живого, как связано все, как отзывается во всем каждая потеря. Ты бежишь на улицу и ныряешь в толпу как в омут, но чувство раздирает тебя изнутри, ты не можешь противиться. Что-то открывается в тебе, будто кто-то грубым движением отшвыривает в сторону какую-то заслонку, и происходит, наконец, то, чего ты так долго ждал – ты ощущаешь весь мир во всей его полноте, во всей его дикой радости и бесконечной боли. Слезы текут из твоих глаз и руки дрожат. Ты слышишь звон, поворачиваешь голову как во сне – похожий на открывшего пасть дракона, с горящими холодным огнем глазами летит на тебя трамвай…»
Вздрогнув, Колесников отрывается от листка, потому что чувствует на себе взгляд. Октябрь Борисович криво ухмыляется. На его бледном лице глаза кажутся большими и горящими. Колесников говорит, что он тут уже давно и ему пора, но он обязательно придет еще. Он берет ключи и, крутя колечко брелка на пальце, запоминает станцию метро, улицу, дом, номер квартиры, запоминает место, где лежат книги, которые он должен принести завтра…
Внутри него скребется какое-то неясное неназванное беспокойство.
Стараясь не разбудить его, он тихонько сел на стул в изголовье. На тумбочке лежал лист бумаги. Не двигаясь что бы старый стул не заскрипел Колесников скосил глаза и прочитал:
«…Сначала это чувство похоже на легкий оттенок ностальгии, который приходит в середине путешествия, когда ты уже посмотрел все достопримечательности, и все, что казалось таким необычным и поражающим при первом взгляде, стало казаться естественным, привычным, затершимся и незаметным, как домашние тапочки.
Потом оно приобретает привкус волнения перед экзаменом, какое испытываешь, когда не успел выучить все билеты и сидишь перед кабинетом, бессильно глядя в конспекты и подпирая голову рукой, что бы скрыть горящие от стыда уши. Преподаватель слишком очевидно возлагал на тебя большие надежды, да и ты сам его всегда особенно уважал, а тут вдруг почему-то взял и не подготовился...
Затем чувство нарастает, захватывая в себя, как котящийся с горы снежный ком захватывает поломанные ветки и мелкие камни, слова, поступки, имена, лица. Хочется схватиться за телефон, что бы услышать чей-то голос, но нет номера, который следует набирать в такую минуту. Становится трудно дышать. Я бы сказал, что в этот момент ты испытываешь то, что испытывает прыгающий в первый раз парашютист, когда его ноги отрываются от кабины самолета, если бы когда-нибудь в своей жизни делал это. Но этого не делал, следовательно, не могу пользоваться такой метафорой, но я знаю, что следует дальше.
А дальше чувство уже почти нестерпимо. Оно близко к тому, что испытываешь, когда единственный по настоящему дорогой тебе человек во время встречи после долгой разлуки говорит с тобой рассеянно; или когда кто-то сообщает, что уезжает навсегда и пока не знает где поселится, обещая позвонить, но ты знаешь наверняка, что он этого не сделает, а ты так никогда и не узнаешь почему; или когда вдруг приходит осознание, что того, кто забыл тебя и случайными встречами с которым жил в течение нескольких лет, не видел уже 7 месяцев, и в этот момент по радио передают, что возле городской ратуши обнаружен труп молодой девушки…
Ты не можешь ничего делать, все кричит тебе о чем-то ужасном, но о чем, ты не можешь ни понять ни услышать. В голову приходит старая статья, вычитанная в каком-то научном журнале, о том, как тонко растения реагируют на близкую к ним смерть живого, как связано все, как отзывается во всем каждая потеря. Ты бежишь на улицу и ныряешь в толпу как в омут, но чувство раздирает тебя изнутри, ты не можешь противиться. Что-то открывается в тебе, будто кто-то грубым движением отшвыривает в сторону какую-то заслонку, и происходит, наконец, то, чего ты так долго ждал – ты ощущаешь весь мир во всей его полноте, во всей его дикой радости и бесконечной боли. Слезы текут из твоих глаз и руки дрожат. Ты слышишь звон, поворачиваешь голову как во сне – похожий на открывшего пасть дракона, с горящими холодным огнем глазами летит на тебя трамвай…»
Вздрогнув, Колесников отрывается от листка, потому что чувствует на себе взгляд. Октябрь Борисович криво ухмыляется. На его бледном лице глаза кажутся большими и горящими. Колесников говорит, что он тут уже давно и ему пора, но он обязательно придет еще. Он берет ключи и, крутя колечко брелка на пальце, запоминает станцию метро, улицу, дом, номер квартиры, запоминает место, где лежат книги, которые он должен принести завтра…
Внутри него скребется какое-то неясное неназванное беспокойство.
Обсуждения Чувство