- Господи, ну наконец-то! - из кустов высунулась замусоренная загорелая голова и вслед за ней постепенно появилась плечистая фигура ее хозяина.
Даже издалека она смотрелась колоритно.
Видимо, это дитя природы буквально применяло на практике идеи Диогена о том, что если где хочешь, то там это и надо.
Сначала мы даже не обратили на него внимание.
В конце концов, мало ли что может произнести человек, выходя из кустов.
Тем более весной.
Тем более на юге.
Но слова, произнесенные этим Маугли (действительно с явным облегчением), были, как ни странно, обращены к нам.
Именно к нам!
И мы замерли…
Он совершенно не был похож на традиционного бомжа.
Его угловатый, встревоженный образ мозаично сочетал в себе рваное достоинство Челкаша, трусливую решимость Балаганова с каким-то благостным, церковным умилением Паниковского, подбирающегося к чужому гусю.
Выбираясь к нам, все это вместе взятое ободряюще подмигивало, кивало всем, чем только могло, и при этом делало какие-то приветственные балетно-цыганские движения плечами, руками, ногами...
И самое главное - оно все сияло и светилось, как вышедшее из-за туч солнышко.
- Вот радость, вот радость-то, Господи! - в синих детских глазах блестели слезы...
«Да. Радости полные штаны!» - синхронно думали мы, без особого восторога наблюдая, как этот правнук детей лейтенанта Шмидта, все-таки выдрался из колючего крымского кустарника и победно простирая мощные ладони биндюжника к грязному небу с грязными же ногтями и радостными криками, решительно потрусил к нам.
Из-за черных туч где-то над Демерджи, вдруг действительно выглянуло солнце и неожиданно ярко осветило быстро приближающееся счастливое лицо.
Мы попятились, но было поздно…
Вот уже полдня мы с сыном гуляли по пасмурно-весенней Алуште, еще тихой, пустынной, периодически поливаемой ледяным дождиком с серого неба, но уже замершей в ожидании жары, лета, денег и голых белых людей.
Мы карабкались по маленьким кривым улочкам с поразительными названиями вроде «Вл. Хромых» или «Генуэзский тупик», ползущим вверх и вниз между невероятных, каких-то игрушечных верандочек, резных балкончиков, домиков и каких-то совсем уж муравьиных квартальчиков в безумных кустах уже изо всех сил цветущей сирени и еще чего-то яркого и пахучего; натыкались на колоритные махонькие дворики в паутинах проводов, усыпанные цветами, детскими колясками, спутниковыми антеннами, мусором и грудами ракушечника, увитые сохнущим бельем и плющом, и украшенные надписями типа «ЖИЛЬЕ с гаражом» (особенно по-философски смотрящихся на фоне развалин древней крепости Алустон) или же великолепным: «Сдаются НОМЕРА!»; в центре уткнулись в высокую и узкую, удивительную православную церковь какой-то венецианской красоты и архитектуры (надеюсь, что такая есть) с одиноким и безногим нищим стариком, в хаки, спящим на паперти и с двумя колоссальными сосудами из нержавейки(!) со святой водой прямо в церковном дворе в виде куполов, фотографировали, поражающих своим чисто восточным флегматизмом алуштинских кошек и старух; натыкались на замурзанные бетонные скульптуры почему-то одних только женщин в пустынных сквериках, забредали в заброшенные или выглядящие так пансионаты в пыльных пальмах и кипарисах, и в загаженные санатории с такими же советскими названиями и фресками на облупленных стенах; покружили вокруг одинокой мечети с каким-то, очень уж отстраненным от мира сего минаретом, с балкончика которого, периодически, неслись протяжные и грустные вопли муэдзина, накрывающие через громкоговорители всю Алушту, мокрую и взъерошенную, вдоль своих арыков и улочек выкатывающуюся волнами домишек и зелени по туманным склонам на сырую городскую набережную, с начинающими уже открываться сонными кафешками и палатками с сувенирами, к запачканным голубями шести колоннам достопримечательного Огрызка, на еще ледяной стылый пляж, по которому равнодушные бульдозеры гоняли привозную гальку, засыпая ею зимний мусор, сопровождаемые возмущенно орущими чайками, спускаясь вплотную к ревущему, по-зимнему штормящему, свинцовому морю...
На улице К. Маркса, прекрасно иллюстрирующей основные идеи классика марксизма об ужасной жизни угнетенного пролетариата и поэтому более похожей на рабочий квартал Шанхая 20-х годов, мы нашли Дерево.
Назвать его растением, было бы так же пошло и унизительно по отношению к природе, как обозвать небоскреб собачьей будкой.
Это было нечто абсолютно огромное, как Вселенная, разлаписто-раскидистое, очень южное и почти без коры.
Гигантские ветви росли куда хотели, не считаясь с законами природы, и явно жили своей отдельной жизнью.
По этому «растению» можно было путешествовать годами, что Олег тут же и начал делать со свойственной юности бессмысленной отвагой.
Там внутри(!) даже была прибита горизонтальная доска для усталых путников, типа отдохнуть, посидеть, подумать, поспать, потрындеть, секс, семачки, повеситься и т. д.
Немного выше, у дома под номером 12, негромко, но ритмично, как детский отбойный молоток, гавкала на Алушту собака местной породы.
Работала, так как была привязана.
Я уже отщелкал несколько акробатических кадров в объятиях этого деревянного монстра, и начал уже было подбираться к работающей собаке, когда со стороны Турции, моря и кустов и явилось это Чудо в перьях и решительно начало подниматься к нам.
Забыв о простой возможности храбро убежать, я застыл в ожидании, слегка задвинув Олега за спину.
Стало совсем интересно.
Размахивая ручищами и подойдя вплотную, Чудо вдруг застыло, всхлипнуло, сочно высморкалось прямо на работающую собаку и крепко-крепко меня обняло.
Мир замер.
Неожиданно пропали все звуки.
И все вокруг нас з а с т ы ы ы л л о…
Первым моим осознанным действием было пошлейшая, но взлелеянная горьким жизненным опытом мысль о том, что все вроде бы в безопасности, типа часы еще на руке, деньги и документы в рюкзачке за спиной, там же, где и таращившийся наследничек, с отвисшей челюстью, к сожалению совершенно забывший про фотоаппарат.
А жаль…
Сколько мы изображали композицию «Папка таки вернулся с фронта» из гениального фильма Бондарчука «Судьба человека» я не знаю.
Причем, как утверждал потом хихикающий Олег, еще вопрос кто был «папкой родненьким».
Но это было только начало.
Время шло, кажется даже уже начало смеркаться.
Наконец, пришелец немного отстранился, придерживая меня за плечи, видимо, чтоб я сгоряча не удрал, и пристально, но нежно поглядел мне в глаза своими.
Убедившись, что не обознался, он счастливо и чесночно выдохнул на всю улицу:
- Господи! Брат! Ну! Наконец-то ты приехал!
Это было что-то!
Фраза просто потрясала своей искренностью и новизной!
Даже карлмарксовская собака удивленно заткнулась.
Сказать, что я был поражен, значило ничего не сказать!
Мне, у которого никогда не было не только братьев, но даже и сестер, уже давно никто не говорил такого, так, и с такой восторженной, восхищенной интонацией!
Что-то у меня в душе сдвинулось.
Я вдруг осознал, что в этом холодном мире я не один!
И так абсолютен был его восторг по отношению появления меня в качестве его Брата именно здесь и сейчас, что мне и в голову не пришло примитивно, как рафинированный сноб, шарахнуться в сторону и аристократично процедить, допустим, что-то типа: «пфуй, милостивый государь мой, Вы это что-с, понимаете, выделываете, с позволения сказать-с, экое право безобразие-с, а вот я сей же момент городового, а!..».
Нельзя было этого делать,
Как-то неэстетично, не по-мущински.
Нэчэстно.
Да и с городовыми в Алуште что-то не очень...
Я единственно опасался, чтоб он не рухнул к моим ногам в порыве действительно какого-то религиозного обожания.
Он был чист и светел, как первый снег на вершине Эвереста.
Синие детские глаза сияли от счастья и изумления, ладони величиной со сковородку похлопывали меня по спине и плечам, отчего меня заметно кренило вправо-влево, обветренные южным солнцем и герпесом губы шептали: «вот надо же! Господи! вот радость-то!»…
Его лицо напоминало лицо раба с картины великого русского художника А. Иванова «Явление Христа моющемуся народу».
Сходство дополнялось отсутствием передних зубов и старым синяком на мужественной скуле.
Хитона, правда, не было, но был когда-то новый свитерок, были бруки, уже вообще неопределенного цвета, небрежно ниспадающие бахромой на древние, явно еще советского производства, сандалии на босу ногу.
Ногу тоже довольно грязную.
Но это все были мелочи и проклятая проза жизни.
Главное было в Брате!
- Брат! Ну как же это? Как же?..
- КАК ЖЕ ТЕБЯ ТУТ НЕ ХВАТАЛО!!! – его голос дрожал и задыхался от нахлынувших чувств, слезы текли ручьем по загорелой щетине и меня снова стиснули две могучие братские ручищи.
И я ... я его тоже обнял...
Я не мог иначе!
Не мог.
...я действовал по вдохновению, по наитию, влекомый неожиданно возникшей во мне могучей бурей эмоций и подсознательных мыслей, каких-то смутных воспоминаний, наслоенных многочисленных дежа-вю, детских внезапных обид, тайных и грустных надежд и неисполненных желаний, создавших в моей душе полный хаос и бардак, всколыхнувших всего меня, от кроссовок до бороды.
Моему появлению очень давно никто ТАК не радовался!
Слишком давно!
Я изначально был готов к чему угодно: к наглости, к хамству, к драке... но только не к этой внезапной, чистой, какой-то святой Радости…
Я просто не ожидал такого!
И прежде всего от себя!
Лед тронулся!
Внутри все затрепетало, задребезжало и одна за другой с грохотом посыпались железные плиты скуки, усталости, какого-то безразличия, лени и нелюбопытства к жизни, к людям, что наросли на мне уродливой броней за все мои бесцельно прожитые годы, за все бесконечные моменты упущенных возможностей сделать кому-нибудь что-нибудь хорошее.
Или хотя бы сказать...
Господи!
Брат мой!
Действительно, где же я был все это время, чем жил?!
И зачем?!
Как же ты еще успел, как же ты вовремя нашел и обнял меня!
Я почувствовал щипание в носу и комок в горле и понял, что сейчас тоже просто разрыдаюсь на плече у Брата.
Моего Брата!
- Где же ты был так долго!? Почему не приезжал! Болел? Как же так! Я столько ждал! – вопросы сыпались и просто убивали своей простотой и великой любовью.
Таким, наверное, был Адам, пока не увидел Еву.
Я понял, что ближе человека сейчас у меня нет.
- Да я… э-э-та, вот… выбрался, наконец, э-э-э… работы много, Брат, ну-у-у, понимаешь… – наконец промямлил я в ответ осипшим голосом, сам понимая, как я бесконечно мелок и ничтожен со своими заботами и проблемишками, и всей своей жалкой и пустой жизнью по сравнению с этой гигантской, воистину космической ширью великой Души, не замутненной ни завистью, ни страхом, ни злобой!
Только Любовью!
Только Любовью!
И только ею!
Мы присели прямо под чудовищным деревом, не обращая внимания на начинающийся мелкий дождик, в обнимку, держась за руки, как давным-давно потерявшиеся маленькие дети, искавшие, и таки нашедшие, и таки обретшие друг друга и себя в этом жестоком и бессердечном мире…
Мы мысленно возблагодарили небо за эту великую минуту, за эту невероятную встречу за этот удивительный подарок судьбы, понимая, что это и есть то самое Великое Счастье, Настоящая Гармония и Момент Истины!
Олежка, наконец, вспомнил о камере и защелкал, кружа вокруг нас, запечатлевая историческую встречу двух одиноких сердец.
Мы еще посидели немного, счастливо глядя друг на друга и похлопывая по плечам и коленям.
- Только я тебя прошу, ты обещай, что приедешь еще, а? Ты ведь не знаешь, как тут плохо без тебя!.. КАК О Д И Н О К О! – он встал и долго тряс мои руки, опять обнял и, наконец, невероятно грустя, с убитым видом потерявшего самое дорогое или бумажник, медленно двинулся обратно, вниз по улице того же Маркса в сторону того же моря и тех же кустов.
- Приезжай, Брат, ты только приезжай!.. – донесся его шепот, уносимый дождем…
Мы долго и задумчиво глядели ему вслед.
- Па, откуда ты его знаешь?
- Не знаю… Брат… вот и все…
Вдруг, отойдя уже довольно далеко, наш новообретенный родственник резко развернулся, как бы вспомнив что-то очень важное, наверное, еще не сказанное, может быть последнее «прости», и начал опять быстро подниматься к нам.
Подойдя поближе, он просто сказал:
- Слушай, а дай три гривны, а?..
Собака под номером двенадцать вдруг взвыла, подул отрезвляющий ветерок, и солнышко полностью спряталось в черных тучах над Демерджи...
На Алушту обрушился уже совсем взрослый и очень холодный дождь…
А я...
Я дал пятерку…
…брат все-таки…
Алушта май 2008
Даже издалека она смотрелась колоритно.
Видимо, это дитя природы буквально применяло на практике идеи Диогена о том, что если где хочешь, то там это и надо.
Сначала мы даже не обратили на него внимание.
В конце концов, мало ли что может произнести человек, выходя из кустов.
Тем более весной.
Тем более на юге.
Но слова, произнесенные этим Маугли (действительно с явным облегчением), были, как ни странно, обращены к нам.
Именно к нам!
И мы замерли…
Он совершенно не был похож на традиционного бомжа.
Его угловатый, встревоженный образ мозаично сочетал в себе рваное достоинство Челкаша, трусливую решимость Балаганова с каким-то благостным, церковным умилением Паниковского, подбирающегося к чужому гусю.
Выбираясь к нам, все это вместе взятое ободряюще подмигивало, кивало всем, чем только могло, и при этом делало какие-то приветственные балетно-цыганские движения плечами, руками, ногами...
И самое главное - оно все сияло и светилось, как вышедшее из-за туч солнышко.
- Вот радость, вот радость-то, Господи! - в синих детских глазах блестели слезы...
«Да. Радости полные штаны!» - синхронно думали мы, без особого восторога наблюдая, как этот правнук детей лейтенанта Шмидта, все-таки выдрался из колючего крымского кустарника и победно простирая мощные ладони биндюжника к грязному небу с грязными же ногтями и радостными криками, решительно потрусил к нам.
Из-за черных туч где-то над Демерджи, вдруг действительно выглянуло солнце и неожиданно ярко осветило быстро приближающееся счастливое лицо.
Мы попятились, но было поздно…
Вот уже полдня мы с сыном гуляли по пасмурно-весенней Алуште, еще тихой, пустынной, периодически поливаемой ледяным дождиком с серого неба, но уже замершей в ожидании жары, лета, денег и голых белых людей.
Мы карабкались по маленьким кривым улочкам с поразительными названиями вроде «Вл. Хромых» или «Генуэзский тупик», ползущим вверх и вниз между невероятных, каких-то игрушечных верандочек, резных балкончиков, домиков и каких-то совсем уж муравьиных квартальчиков в безумных кустах уже изо всех сил цветущей сирени и еще чего-то яркого и пахучего; натыкались на колоритные махонькие дворики в паутинах проводов, усыпанные цветами, детскими колясками, спутниковыми антеннами, мусором и грудами ракушечника, увитые сохнущим бельем и плющом, и украшенные надписями типа «ЖИЛЬЕ с гаражом» (особенно по-философски смотрящихся на фоне развалин древней крепости Алустон) или же великолепным: «Сдаются НОМЕРА!»; в центре уткнулись в высокую и узкую, удивительную православную церковь какой-то венецианской красоты и архитектуры (надеюсь, что такая есть) с одиноким и безногим нищим стариком, в хаки, спящим на паперти и с двумя колоссальными сосудами из нержавейки(!) со святой водой прямо в церковном дворе в виде куполов, фотографировали, поражающих своим чисто восточным флегматизмом алуштинских кошек и старух; натыкались на замурзанные бетонные скульптуры почему-то одних только женщин в пустынных сквериках, забредали в заброшенные или выглядящие так пансионаты в пыльных пальмах и кипарисах, и в загаженные санатории с такими же советскими названиями и фресками на облупленных стенах; покружили вокруг одинокой мечети с каким-то, очень уж отстраненным от мира сего минаретом, с балкончика которого, периодически, неслись протяжные и грустные вопли муэдзина, накрывающие через громкоговорители всю Алушту, мокрую и взъерошенную, вдоль своих арыков и улочек выкатывающуюся волнами домишек и зелени по туманным склонам на сырую городскую набережную, с начинающими уже открываться сонными кафешками и палатками с сувенирами, к запачканным голубями шести колоннам достопримечательного Огрызка, на еще ледяной стылый пляж, по которому равнодушные бульдозеры гоняли привозную гальку, засыпая ею зимний мусор, сопровождаемые возмущенно орущими чайками, спускаясь вплотную к ревущему, по-зимнему штормящему, свинцовому морю...
На улице К. Маркса, прекрасно иллюстрирующей основные идеи классика марксизма об ужасной жизни угнетенного пролетариата и поэтому более похожей на рабочий квартал Шанхая 20-х годов, мы нашли Дерево.
Назвать его растением, было бы так же пошло и унизительно по отношению к природе, как обозвать небоскреб собачьей будкой.
Это было нечто абсолютно огромное, как Вселенная, разлаписто-раскидистое, очень южное и почти без коры.
Гигантские ветви росли куда хотели, не считаясь с законами природы, и явно жили своей отдельной жизнью.
По этому «растению» можно было путешествовать годами, что Олег тут же и начал делать со свойственной юности бессмысленной отвагой.
Там внутри(!) даже была прибита горизонтальная доска для усталых путников, типа отдохнуть, посидеть, подумать, поспать, потрындеть, секс, семачки, повеситься и т. д.
Немного выше, у дома под номером 12, негромко, но ритмично, как детский отбойный молоток, гавкала на Алушту собака местной породы.
Работала, так как была привязана.
Я уже отщелкал несколько акробатических кадров в объятиях этого деревянного монстра, и начал уже было подбираться к работающей собаке, когда со стороны Турции, моря и кустов и явилось это Чудо в перьях и решительно начало подниматься к нам.
Забыв о простой возможности храбро убежать, я застыл в ожидании, слегка задвинув Олега за спину.
Стало совсем интересно.
Размахивая ручищами и подойдя вплотную, Чудо вдруг застыло, всхлипнуло, сочно высморкалось прямо на работающую собаку и крепко-крепко меня обняло.
Мир замер.
Неожиданно пропали все звуки.
И все вокруг нас з а с т ы ы ы л л о…
Первым моим осознанным действием было пошлейшая, но взлелеянная горьким жизненным опытом мысль о том, что все вроде бы в безопасности, типа часы еще на руке, деньги и документы в рюкзачке за спиной, там же, где и таращившийся наследничек, с отвисшей челюстью, к сожалению совершенно забывший про фотоаппарат.
А жаль…
Сколько мы изображали композицию «Папка таки вернулся с фронта» из гениального фильма Бондарчука «Судьба человека» я не знаю.
Причем, как утверждал потом хихикающий Олег, еще вопрос кто был «папкой родненьким».
Но это было только начало.
Время шло, кажется даже уже начало смеркаться.
Наконец, пришелец немного отстранился, придерживая меня за плечи, видимо, чтоб я сгоряча не удрал, и пристально, но нежно поглядел мне в глаза своими.
Убедившись, что не обознался, он счастливо и чесночно выдохнул на всю улицу:
- Господи! Брат! Ну! Наконец-то ты приехал!
Это было что-то!
Фраза просто потрясала своей искренностью и новизной!
Даже карлмарксовская собака удивленно заткнулась.
Сказать, что я был поражен, значило ничего не сказать!
Мне, у которого никогда не было не только братьев, но даже и сестер, уже давно никто не говорил такого, так, и с такой восторженной, восхищенной интонацией!
Что-то у меня в душе сдвинулось.
Я вдруг осознал, что в этом холодном мире я не один!
И так абсолютен был его восторг по отношению появления меня в качестве его Брата именно здесь и сейчас, что мне и в голову не пришло примитивно, как рафинированный сноб, шарахнуться в сторону и аристократично процедить, допустим, что-то типа: «пфуй, милостивый государь мой, Вы это что-с, понимаете, выделываете, с позволения сказать-с, экое право безобразие-с, а вот я сей же момент городового, а!..».
Нельзя было этого делать,
Как-то неэстетично, не по-мущински.
Нэчэстно.
Да и с городовыми в Алуште что-то не очень...
Я единственно опасался, чтоб он не рухнул к моим ногам в порыве действительно какого-то религиозного обожания.
Он был чист и светел, как первый снег на вершине Эвереста.
Синие детские глаза сияли от счастья и изумления, ладони величиной со сковородку похлопывали меня по спине и плечам, отчего меня заметно кренило вправо-влево, обветренные южным солнцем и герпесом губы шептали: «вот надо же! Господи! вот радость-то!»…
Его лицо напоминало лицо раба с картины великого русского художника А. Иванова «Явление Христа моющемуся народу».
Сходство дополнялось отсутствием передних зубов и старым синяком на мужественной скуле.
Хитона, правда, не было, но был когда-то новый свитерок, были бруки, уже вообще неопределенного цвета, небрежно ниспадающие бахромой на древние, явно еще советского производства, сандалии на босу ногу.
Ногу тоже довольно грязную.
Но это все были мелочи и проклятая проза жизни.
Главное было в Брате!
- Брат! Ну как же это? Как же?..
- КАК ЖЕ ТЕБЯ ТУТ НЕ ХВАТАЛО!!! – его голос дрожал и задыхался от нахлынувших чувств, слезы текли ручьем по загорелой щетине и меня снова стиснули две могучие братские ручищи.
И я ... я его тоже обнял...
Я не мог иначе!
Не мог.
...я действовал по вдохновению, по наитию, влекомый неожиданно возникшей во мне могучей бурей эмоций и подсознательных мыслей, каких-то смутных воспоминаний, наслоенных многочисленных дежа-вю, детских внезапных обид, тайных и грустных надежд и неисполненных желаний, создавших в моей душе полный хаос и бардак, всколыхнувших всего меня, от кроссовок до бороды.
Моему появлению очень давно никто ТАК не радовался!
Слишком давно!
Я изначально был готов к чему угодно: к наглости, к хамству, к драке... но только не к этой внезапной, чистой, какой-то святой Радости…
Я просто не ожидал такого!
И прежде всего от себя!
Лед тронулся!
Внутри все затрепетало, задребезжало и одна за другой с грохотом посыпались железные плиты скуки, усталости, какого-то безразличия, лени и нелюбопытства к жизни, к людям, что наросли на мне уродливой броней за все мои бесцельно прожитые годы, за все бесконечные моменты упущенных возможностей сделать кому-нибудь что-нибудь хорошее.
Или хотя бы сказать...
Господи!
Брат мой!
Действительно, где же я был все это время, чем жил?!
И зачем?!
Как же ты еще успел, как же ты вовремя нашел и обнял меня!
Я почувствовал щипание в носу и комок в горле и понял, что сейчас тоже просто разрыдаюсь на плече у Брата.
Моего Брата!
- Где же ты был так долго!? Почему не приезжал! Болел? Как же так! Я столько ждал! – вопросы сыпались и просто убивали своей простотой и великой любовью.
Таким, наверное, был Адам, пока не увидел Еву.
Я понял, что ближе человека сейчас у меня нет.
- Да я… э-э-та, вот… выбрался, наконец, э-э-э… работы много, Брат, ну-у-у, понимаешь… – наконец промямлил я в ответ осипшим голосом, сам понимая, как я бесконечно мелок и ничтожен со своими заботами и проблемишками, и всей своей жалкой и пустой жизнью по сравнению с этой гигантской, воистину космической ширью великой Души, не замутненной ни завистью, ни страхом, ни злобой!
Только Любовью!
Только Любовью!
И только ею!
Мы присели прямо под чудовищным деревом, не обращая внимания на начинающийся мелкий дождик, в обнимку, держась за руки, как давным-давно потерявшиеся маленькие дети, искавшие, и таки нашедшие, и таки обретшие друг друга и себя в этом жестоком и бессердечном мире…
Мы мысленно возблагодарили небо за эту великую минуту, за эту невероятную встречу за этот удивительный подарок судьбы, понимая, что это и есть то самое Великое Счастье, Настоящая Гармония и Момент Истины!
Олежка, наконец, вспомнил о камере и защелкал, кружа вокруг нас, запечатлевая историческую встречу двух одиноких сердец.
Мы еще посидели немного, счастливо глядя друг на друга и похлопывая по плечам и коленям.
- Только я тебя прошу, ты обещай, что приедешь еще, а? Ты ведь не знаешь, как тут плохо без тебя!.. КАК О Д И Н О К О! – он встал и долго тряс мои руки, опять обнял и, наконец, невероятно грустя, с убитым видом потерявшего самое дорогое или бумажник, медленно двинулся обратно, вниз по улице того же Маркса в сторону того же моря и тех же кустов.
- Приезжай, Брат, ты только приезжай!.. – донесся его шепот, уносимый дождем…
Мы долго и задумчиво глядели ему вслед.
- Па, откуда ты его знаешь?
- Не знаю… Брат… вот и все…
Вдруг, отойдя уже довольно далеко, наш новообретенный родственник резко развернулся, как бы вспомнив что-то очень важное, наверное, еще не сказанное, может быть последнее «прости», и начал опять быстро подниматься к нам.
Подойдя поближе, он просто сказал:
- Слушай, а дай три гривны, а?..
Собака под номером двенадцать вдруг взвыла, подул отрезвляющий ветерок, и солнышко полностью спряталось в черных тучах над Демерджи...
На Алушту обрушился уже совсем взрослый и очень холодный дождь…
А я...
Я дал пятерку…
…брат все-таки…
Алушта май 2008
Обсуждения Брат 2008