С горечью думала рыба

Царь Соломон, мыслитель доантичный,
Не просто так старался для людей,
А с целью, чтоб вели себя прилично
И с каждою прочитанною притчей
Серьёзней становились и умней.

Простому дать смышлёность, знанье умным,
Разумному совет - так думал царь,
Чтоб даже тот, кто рос ребёнком трудным,
Сумел постичь в загулах беспробудных
Загадки мудреца, как календарь,

И речь замысловатую убогих.
Глупцам лишь наставленья - звук пустой.
Начало всех начал есть страх пред Богом,
и тех, кто не идёт его...

Легко судить о том, чего не знаешь,
Разрушить что-то легче, чем создать.
И прежде чем найти, немало потеряешь,
А потеряв друзей, их вновь не отыскать.

Легко давать советы, не зная в этом толку,
Мол, будь что будет, жизнь - она ведь коротка!
Но по себе других не судят, если только
Ты сам себя не держишь за дурака.

Легко смириться, с гордостью расстаться,
Так может думать тот лишь человек,
Которому лень жить и лень стараться,
А проще жизнь свою сгубить на век.

Легко сему соблазну...

Мне грезилось о солнечных лучах
в зиме постылой, ласкою скупой,
когда мороз уверенной рукой
рисует сказки ночи при свечах…

Мне грезилось о стайке пестрых рыб,
парящих над изнеженной волной,
ласкающей задумчивый покой
грядой замкнувших побережье глыб…

Мне грезилось о том, как на песке
горячем был у нас неравный бой,
я, победив, склонялась над тобой,
казнила поцелуем на щеке…

Мне грезилось, как мы, рука в руке,
брели своею тайною тропой
под ярко-апельсиновой луной
без дум...

Не заставь меня плакать, – я плакала много, любимый.
И не думай напрасно, что я холодна и надменна.
Мне изранили сердце, и в шрамах оно постепенно
Отвердело, но больно ему от ожога, любимый.
Безоглядно я шла, доверялась открыто и прямо,
Но как часто встречала я с горечью неодолимой
Камень вместо сердец, я же верила в сердце упрямо.
Нелегко мне досталась прямая дорога, любимый.
Мне бы тихо уснуть, по-ребячьи склонясь головою
На колени твои – отдохнуть от тоски нестерпимой.
Тайный свет...

Спустя две ночи, утром рано,
К пещере женщины пришли,
И камень этот, как ни странно,
Они отваленным нашли.

Тогда Мария из Магдалы
Вошла с тревогою во склеп
И там сиянье увидала
Такое, что на миг ослеп

Взор девы. Два небесных мужа
В одеждах белых были здесь.
"Тебе Иисус распятый нужен? -
Они сказали, - Он воскрес!"

Она застыла в изумленьи:
Склеп без Иисуса пустовал,
Но глас Его через мгновенье
Её по имени назвал.

И, обратясь, она узрела,
Что перед ней стоит живой
Иисус...

Фомы же не было там с ними,
И после рёк он средь друзей:
"Пока глазами я своими
Ран не увижу от гвоздей

И не вложу свои в них пальцы,
Вам не поверю я, хоть плачь!
Не возвращаются страдальцы,
Которых снял с креста палач".

Чрез восемь дней Иисус явился
И маловера подозвал,
И, чтоб вполне тот убедился,
Ему Он руки показал:

"Вид этих рук пускай развеет
Сомненья твоего ума,
И слышащий да разумеет:
Не будь неверящим, Фома!"

Фома Иисусу поклонился:
"Прости меня, Господь и Бог...

На снежном костре полыхают забытые страсти,
И дивные кони иллюзий несутся во мрак.
Мы снова живем в снегопаде и радостной власти,
Печали забыв, растворяются души в стихах.
И в дивных снегах, не достать, нам туда не добраться,
Там белый волчонок барахтался снова во тьме,
А снег все летел, охлаждая сомненья и страсти
Когда мой любимый вернулся из мрака ко мне.

Он целую осень в другом измерении прожил,
И не было силы его отыскать и вернуть.
На снежном костре полыхает забытая осень
И...

Когда чума уже свои микробы
Незримо инфицирует вокруг,
Не стонем мы, ещё внутриутробно
Бубон не вызывает в нас испуг.

Уже идёт в нас саморазрушенье,
Сокрытое пока от наших глаз.
Призывы, заклинанье и внушенье -
Сомнительный заслон от метастаз.

Любой вираж наш смертью нашпигован,
Отложенной на несколько витков.
Но не рождённых десять миллионов
Не требуют телег, лопат, венков.

Что некогда звучало стройно, справно,
Сбивается на слов речетатив,
И слышно горечь в пении заздравном...

Бунимович, Гольденцвайг и Глускер…
Телевизор выключил я с грустью.

Бунимович, Гольденцвайг и Глускер.
Где б увидеть и услышать русских?

Грустная, унылая картина!
Гольденцвайг вещает из Берлина.

Я бы мог, конечно, промолчать.
Вот я вижу Глускера опять.

И за что же им такая честь?
Я назвал троих. А всех не счесть!

С горечью я думаю об этом.
Не должна быть правда под запретом!

Не кричите мне: «Антисемит!»!
Просто сердце русское щемит!
20 февраля 2011 г.

Опять вагон и рельсы, и дикая тоска.
Любовь на расстоянии не может длиться вечно.
По ветру уж развеяны все замки из песка,
Но мысли снова в прошлом всё блуждают бесконечно.

Ещё я не забыла, как ехала к тебе.
И этот путь казался мне так долог, но так сладок.
Но кто-то, или что-то устроил так в судьбе,
Что на душе оставил, лишь горечи осадок.

Их множество влюблённых, что ждут сейчас свой час.
Лишь поманила б пальцем, слетелись бы как вороны.
А я в ночном вагоне всё думаю "о нас...