Океан безмолвия

На излёте чувств, преодолевая материал расшатанной плоти,
в поте лица уходящего лета, бездетного взгляда, заплатанного
дождём из свинца и бирюзовой росой, там, где живой воздух
бездушного космоса ночи и прочих сомнений, я играю в прятки,

я играю с золотом, почерневшим от слов и движений,
я играю на опережение собственной мысли, искренне
забывая хлорированное пространство больничного кафеля,
грязные стены и пенные проходные, я приписываю

себе слабость тоски и нежность безмолвия...

Зарождая предчувствия некой игры,
Возвышая над миром тугим созерцанием.
Расставляет все точки над "И",до поры,
Исчезая в безмолвии слабым мерцанием.

Вспыхнет яркой звездою в ночи, в темноте,
Зачарует сиянием слабую волю.
Околдованным зомби читая в статье,
Что грядет снизойти на греховную долю.

Забивая абсурдом живые мозги,
За пределом сознания выросшим страхом.
Обернет чистых помыслов шаг в пустяки,
Подытожив любовь окончательным прахом.

И взяв полностью в руки свои вечный дух...

Слава Тебе, Солнце Мира !

Врата открылись. Шаг вперёд,
Похоже, что по небесам,
И мой приблизился черёд
войти служителем во храм.
Их было много до меня,
вошедших в этот дом
до века, времени и дня
молитвой и постом.
Сей мир, одна лишь Благодать
и стен как-будто нет,
и глазу больше не узнать
откуда льётся свет.

Я видел чин монастырей
Неведомой Руси
И сердце снова Иерей
вознёс на Небеси.
А вот, симфония аббатств
и месса "Ave" там,
горит святилищами братств...

Мне видение было на утро после охоты,
Что на заднем дворе колышит каштан облака,
Что безликий на вид за мною слоняется кто-то,
Что трухлявый старик меня обыграл в дурака.

Не заметил я тайного умысла в мрачном забвении,
Не увидел и знак посылаемый мне с райских врат.
И напрасно не стал я молить всех богов о прощении,
Ведь отныне и вечно закрыт для меня путь назад.

Захлебнулось остывшее сердце в безмолвии пыльном
И кровавый топор потянулся за ним к алтарю.
И завыл старый волк в...

Не зная боли причины,
Не одолеем болезнь.
У всех и даже у сильных,
Предел терпения есть.

Оглушит мир тишиною,
Молчанья крик душу рвёт.
Ей потолок белизною,
Не дал продолжить полёт.

Палата номер шестнадцать,
Кровати скрип надоел.
Сосед ушёл, он ходячий,
А мне лежать врач велел.

Безмолвье мозг мне буравит,
Размыла мир белизна.
Я боли сдаться не вправе,
Меня не сломит она.

Палата номер шестнадцать,
Не станет домом моим.
Ты мне поможешь подняться,
Мы вместе боль победим...

Вечерело…. До-о-ождь льет, промокла, словно курица. Решила повернуть в лесок, пока на небе тучи хмурятся, там прогуляюсь, на часок.

В лесу глухо-о-ом стоит безмолвие, не пикнут пташки под кустом, попрятались зверушки в норы. Ну ж, ка-а-аплет с деревцов! Вдруг, сильный ветер! Ух, ты-ы-ы, распугал листву! От страха сморщились грибы в нарядных шляпках. Мне - ни почем, иду-бреду, чуток устала - для порядка. Из-под куста рванул "пушок". Ух, ты-ы-ы, Зайчатка! Се-е-еренький промок, продрог, но...

По звенящей цели ветра наугад
Раскрывая ветви в солнечный погляд.
Набухали почки, по стволу слова--
Милая берёза, я люблю тебя.

Зашумели кроны радостью подруг,
Заалел восходом вёсен новых круг.
И смолой янтарной ветви окропив.
По безмолвным станам зазвенел мотив.

О широком поле в сладостной судьбе,
О тропе безмолвья, шёпота к реке,
О бескрайних токах, что душа вершит,
Наливаясь соком солнечных вершин.

И ожили корни, в землю глубоко
Потянулись нервы дерева легко.
В равновеье...

Высота глубокого одиночества в матово-сизом небе
февральского созерцания, февральской чувственности;
чистая интуиция времени качается неравновесной бездной
над головами прохожих и прихожан; искусство

сновидца, незаинтересованным удовольствием, пылится
в запасниках мозга; пространство, как аппарат восприятия,
строит строки сошедшей с ума прозы, плетёт небылицы,
о том, что страдание – стимул, о том, что прекрасное –

целесообразность без цели; и я подчиняюсь сквозному ветру
несущихся...

Февраль расправил седые крылья, размеренно
падая с нежно-спящей лилии неба
снежной росой. Снег, лёгкий крылатый снег,
растворяется в воздухе, словно сахар в чае.
Ослепительно белый вдох отравил молчанием сердце;
слово, нищие слово, бедное
слово забьётся в сырую душу усталым ветром –
на повестке дня нотки бескровной печали
в недосказанном и недопетом,

пока февраль покрывает хлопком ресницы,
сдувая пенки с безучастно-молочного солнца.
Снежный ком отрешённости, голос, как
треснувший...

Точками глаз опущенных,
строчки шагов пропитаны;
дай же мне хлеба насущного,
слова, до боли избитого.
Звон суеты безнадёжный,
иней весенний на лицах;
ты приложи подорожник
к сердца иссохшей кринице.
Ты приложи безмолвье
кисломолочным туманом;
каплей весенней крови
сердце залижет раны.
Дай же сладости – смертность,
дай же мудрости – горечь;
там, где жизнь безответна –
слабость придёт на помощь.
Слабость смиренно впуская,
камень подточит вода;
смерть прошепчет, лаская –
жизнь...