Громы

я люблю... не скукожится точкою
и не испарится парфюмом временно
любовь готова взорваться почкою
набухшей счастьем порой цветения

не страшен холод молчания зимнего
да грянет гром среди неба ясного
такой огромной и столь наивною
живёт мечтою и ждёт прекрасного

тьма не страшна в ночи бессонная
радость стучится в висках надломленно
просто родной мой весна за окнами
просто любовь ты моя безусловная

не потеряю она вне времени
и не запру её в клетке правильной
и пусть дрожит как...

Аэродрёмный зал вдыхает кофе.
Шансона стон... Вдруг жаром окатило...
И я опять на собственной Голгофе,
И вновь моя душа сошла в «мобилу»...

Листаю СМС... «Люблю...» «Желанна...»
Ах, эрекционер мой! Ты едва ли
Знал, что твои роМашки и лиАнны
Звонками сердце мне не раз терзали?!

А ты дарил панДоре бриллианты,
И с каторЖаннкой «отрывался» в Вене...
О, как же мне хотелось, мой пеДанте,
Послать тебя порой к едрёной Фене!!

Да помнился любви хмельной напиток,
Суккубы-губы, нежных...

Срываясь звездопадом ярких снов,
Порывами раскатистого грома.
Букетами из радуги цветов,
Сладкоголосым пением фонтана.
Алмазами средь гор из хрусталя,
Вокруг туманов над морскою гладью.
Возникнет ночь, из искр янтаря,
Возникнет день наигранной прохладой.
Прижмётся сказкой, шёпотом листвы,
Дыханием разбуженного неба.
И на восходе утренней звезды,
Растает дымкой нового рассвета...

Да рухнет груз веков
На черепушку плотника,
Который обтесал
Корявый этот крест.
Ни среза за спиной,
Ни ямки подлокотника,
Видать, всему виной,
Чумной небесный трест.
В мертвецкие пески
По облачному роспаду,
Уносит херувим
Хрустальный стон в горсти:
"Иудушка, прости, ты верой служишь господу!
За диавольский искус, Иудушка, прости!"
Прохрупали грома преломленными сучьями,
Уже распята мысль, и лопается сердь.
И праведный палач познал глазами сучьими,
Смещение времен,
Где имя...

Москва - вне племени и рода...
Одни легенды над тобой.
Но вся славянская природа
Твоей пронизана судьбой!
Ты рождена в наречьях оных,
Ты возросла в мирах иных,
От княжьих бревен оборонных,
До храмов стольных, именных.
В твоей мучительной науке
Мужала воинская злость...
"Москва! Как много в этом звуке!..."
И сердце русское зашлось...
Сигнально вскидывались листья
Округ дозорной городьбы.
На мгле рыжела шапка лисья
Смертельной смертницы - судьбы.
И на заречном ратном кряже,
Дробя...

Тишина – долго ждал, сотни дней и ночей.
Тишина – в доме чистом прохлада …
Я мечтал, я мечтал среди шума о ней,
Видел сны - тень притихшего сада.

Гомон улиц Москвы шум метро и машин
Многолюдьем пестреющих парков.
Не хватало как воздуха здесь тишины,
Тишины – долгожданным подарком.


И пришла тишина – но не так, все не так:
Черным вышито птицы убранство.
И один среди стен лишь часов слышен такт -
Пыльный след в залах пышного царства.

Одиночества плен – вот ведь...

Выл грозно ветер ураганный,
Швыряя мусор на ходу.
На берег волны наступали
В знак солидарности ему.
С тяжёлых туч летели стрелы -
Гроза делила небосвод.
И только каменные стены
Меня спасали от невзгод.
А разъярённая стихия
Хлестала ливнем по земле.
Вода весь белый свет смывала
И подбиралась вплавь ко мне.
Ветра упорно бились в окна,
С разбега взламывали дверь.
И только каменные стены
Защитой были мне теперь.
И грянул гром, дрожали стёкла,
И разбивались зеркала.
Уже в лицо...

В который раз который год уносит вдаль печаль невзгод,
Уносит мимо, невзначай, туда, где даль, туда, где рай,
Туда, где солнце и закат, туда, где гром, его раскат
Несет все дальше от Земли не знаем что не только мы.

Туда, где милые не ждут, туда, где листья в осень жгут,
Туда, где солнечный рассвет сказал, что нас там больше нет,
Туда, где свет из окон бьет и птица там гнезда не вьет,
Где снега свет слепит глаза, где есть одно лишь слово «Да».

Где космос кажется игрой, где хочется...

Белой питерской ночью —
мне сна не увидеть.
По дороге, видать, сон мой сцапали…

Мутный свет стометровку бежит… выше… выше!…
Нет земли. Шпиль собора Исаакия.


Только птицы. И воздух. И площади пальцы
в судьбоносный кулак сжимаются…
Медный всадник — ошпаренной рысью срывается…
и Гром-камень хохочет и плачет…


Что за бред! Серым карандашом зловещим
«Англетер» через всю площадь катится…
И Есенин — пять раз в пятом номере вешается
на жгутом перекрученной скатерти…


Я...

Я сегодня всю ночь
одного человека спасал —
от сердечной хронической, мать его, ПЕРЕдостаточности…

При обратном диагнозе я бы колол аспаркам.
Ну а здесь: передоз. Много сердца.
Сплошное ребячество.


Человек уверял: всё нормально… со мной так всегда…
И подкалывал:
вон, дескать, лекарь… самим небом послан!…

Он не знал: оставались секунды… а не года.
Он забыл наши встречи:
КОГДА Я НЕ СПАС ЕГО. В ПРОШЛОМ.


Я спасал человека. Кого же еще мне спасать?!
Рампы свет по глазам...