Глух

Кузов глухой
Полон собачьего лая!..
...Сон лишь свободу вернет.

Летнее солнце
подглядывает
в замочную скважину
сентября,
словно, укушенная коброй, львица
беспомощно смотрит,
как гиены делят
её мёртвого
детёныша,
и нежная кровь
уходит
в зыбучий песок ночи.
Белым углём искрится листва,
словно губы Того,
к Кому нас приводит время,
нашёптывающие
судьбу, или сказку
над ухом глухих мансард.
Молитвенный дождь,
медленно,
опускается на колени
в патоку янтаря,
малахита и грязи,
окрылённый последним желанием.
Так горит на ветру...

Слушай исповедь,
написанную
на осенних листьях,
собирающую с погоста
солнца –
слёзы берёз,
кленовый ветер,
холодную кровь рябин;
попутно считающую
капли дождя,
как нитевидный пульс
раненной львицы.
Слушай музыку
вязкого белого утра,
проветривая
туманом
дыханье,
пока ветер листает страницы
глухих остановок,
и за перламутром
листвы
плавно плывёт
ожидание первого снега.
Мы расстаёмся без грусти,
без сожаленья,
с верой в ушедшее лето
и ненадёжное завтра,
слушая
ржавый...

Щебечет птаха да в лесу в глухом.
Только мне не плачется - счастья полон дом.
В глазки твои карие я смотрю любя.
А они так влюбчиво смотрят на меня

Зацелую до пьяна, заботой окружу.
Лишь тебя ретивую в вальсе закружу.
Отобьет кукушка сотни лет любви.
Ритм сердца моего своим ты улови.

Позабудь все страхи и сомненья.
Нет, не буду больше прежнем - я.
Прошу твоего я прощенья.
Ты смысл жизни для меня .

Холодный дождь,
хрустальным языком,
ласкает оспины асфальтовой дороги,
остатками слюны
питая голод глаз…

Душа, как воск,
течёт смиреньем праха
под жестяным горбом дымящих кровель,
шепча неспешно в уши дымоходов,
как будто просит чаю с молоком…

Глухая осень
чистит пёрышки у кромки
болотных облаков,
спит на соломе ломкой,
мечтая встретить руку Левитана,
не отвечая на входящие звонки…

Холодный адрес,
взгляда неизбежность
почти закончат холст,
остыв в траве железной;
я...

Я больше не могу писать стихи,
Они, как нож, пронзающие сердце,
Они - палач отравленной души,
Лишивший веры и надежд на счастье.

Нет, не могу в руках держать перо,
Строка одна уходит за другую,
Мне тяжело, и только летний дождь
Мешает впасть в депрессию глухую.

Сейчас б тепла и ласковых минут,
Объятий музы в нежном поцелуе,
Послушать, как хариты пропоют
На берегу ласкающего моря...

Осенью теплой лосиная падь cладкой малиной манила в тот вечер.
В уши шершаво шуршал листопад, сытый медведь безрассудно беспечен.
Ветер-предатель, с отрогов глухих дул от меня — прямо в ноздри шакалам,
Как не учуял я шавок твоих? Кроме малины, мне дел было мало.

Вздрогнув, услышал визгливую трель, долго бежал от развязки печальной,
Первый догнавший, твой рыжий кобель, — первым подох, чересчур был отчаян.
Зайцем петлял я и ждал темноты, только ищейки твои видят носом,
На перевале...

В болоте, маленьком и грязном,
Разговорились вдруг лягушки.
Все об одном болтали дружно,
Мол, жить в болоте стало душно,
Ведь что-то им придумать нужно
Иль, кто бы подсказал, несчастным…

Молчала лишь одна лягушка.
Её болтливая подружка,
Тем удивила земноводных:
«В горах есть пруд, там чистый воздух!»

Собрались в путь лягушки разом.
Им, жаба, не моргнувши глазом –
«Затея – чушь и ерунда!
Не доберётесь до пруда!»

Казалось, не было печали,
Но по дороге им кричали –
«На горы...

Струны как тетИвы, и как студень души.
Соловьём ретивым бьюсь в телячьи уши.
На Руси попойка без конца и края,
Сказка «Перестройка» воровского рая.

На гулянке грешной пьют до смертных колик,
Там наркот кромешный, кто не алкоголик.
Видите кривлянья и козлиный топот?
Это «россияне» душу в спирте топят.

Русь белугой воет от четвертованья,
Хряк дубраву роет, яр до ликованья.
Жёлуди – в желудок, древо – на распятье,
И каков разсудок, таково проклятье.

Мы могли б дивиться, кабы...

Звучи в миру, правдивая строка,
Не прекращай стремительного бега.
Мы листья павшие. Мы старше сорока.
Нас неминуемо покроет саван снега.

Нам с каждым часом ближе смертный час,
И непростительна теперь безпечность.
Немного уж осталось дней для нас
До отправленья в роковую Вечность.

Уже растут древа, из коих гроб
Для наших тел могильщики сколотят.
В наивной юности грешили мы взахлёб,
Но старость угашает похоть плоти.

Взывает к небу прежняя вина,
И совести спасительны страданья...