Дмитрию лазареву с юбилеем

Всё прошло, осталась ты.
Просто белые дороги.
Просто белые цветы.
Просто музыка в итоге.

Ветер, воющий в трубе,
дом, прокуренный под утро,
изменения в судьбе,
незаметные как будто.

Поле, дерево, сорока.
Ты, которую любил.
Всё прошло. Осталось много,
много больше, чем просил.
(Дмитрий Мельников)

Он ждал, но не дождался новостей,
как матери с войны - своих детей.
Теперь все чаще он ходил к каналу,
где уточка за селезнем вилась,
какая-то таинственная связь
его с водой речной соединяла.
Он более не чувствовал тоски,
тоска исчезла прежде человека,
лишь фонарей яичные желтки,
как сахаром облепленные снегом,
качались над гранитной мостовой
и отражались в аспидных наплывах
воды, густой, как масло, но живой.
"Я не один, - он думал,- Бог со мной,
все связано со всем и мир един,
и...

Дорогие мужчины!
С Днем Защитника Отечества!
Чистоты и Света в умах и Святости в сердцах!

***********

Когда в оазисах Шаданакара
садился борт, и черные пески
сулили нам спасенье от кумара
и полную свободу от тоски.

Когда в ауле или в сакуали
нас ждали те, в которых мы стреляли,
которые потом стреляли в нас -
я вспоминал тебя в последний раз,

как ты такая с синими глазами,
и мы все ходим, за руки держась,
и ты мне даришь карточку на память;
на ней вполоборота и смеясь...

Я столбовой воздушного столпа,
я водяной воздушного потока,
я полифем, к которому судьба
бывала ослепительно-жестока.

В урочный час по берегам реки
из-под земли восстанут костяки
и двинутся по направленью к свету,
и я увижу, как текут стада,
вытаивают губы изо льда,
и мясо нарастает на скелетах.

И отразившись в водах, как в стекле,
я не увижу на своем челе
ни роковой печали, ни проклятья,
лишь в небе светлом Страшного суда,
взойдет любви божественной звезда
и мне раскроет...

От сладостей у рыжей королевы
под старость впали щеки, от зубов
остались только черные обломки,
и правильно - зачем ей свежий рот,
когда сэр Дадли умер и народ
давно уже наследника не ждет,
и бродит смерть по коридорам замка,
и королевской мантии изнанка
пропитана старушечьей тоской -
зачем ей рот, бедняжке, боже мой,
для смеха, Яков, не для поцелуев,
но это горький и холодный смех,
смех королевы, потерявшей всех,
опасный для придворных чистоплюев.

Не причитай - судьба моя ужасна...

Как будто бы палец разбитый болит
и мама моя мне вдогонку кричит,
и едет навстречу седой инвалид,
руками толкая тележку,
а то, что в бою он остался без ног,
ему не урок, да и мне не урок,
и я продолжаю пробежку
на сильных, здоровых и легких ногах,
а он, выпивая бутылку за взмах,
въезжает с трехрядной гармошкой
в прокуренный тамбур, в вагонный проход,
и "Темную ночь...", распаляясь, поет,
и вытянув шею, в окошко
глядит, а за стеклами бродит весна,
играя листочком зеленым,
и дождик...

С утра снаряд прошивает дом,
убивает отца и мать,
теперь я один проживаю в нем,
спрятавшись под кровать.

У кошки кровью сочится глаз,
сгорела шерсть на лице,
но снова наводчик, не торопясь,
подкручивает прицел,

и снова флажок поднимает палач,
и новый летит снаряд,
не бойся, котя, не плачь, не плачь,
им за нас отомстят.

Дмитрий Мельников
29 июня 2019 года

Люди исчезают без следа,
как в песок ушедшая вода,
в день весенний, майский, ветровой
тени их скользят над головой,
там, где зреет грозовой разряд,
без вести пропавшие стоят,
там, где шорох птичьего пера,
слышно их бессмертное "ура!",
отрок, белокур и русопят,
погибает в Вяземском котле,
вот его прощальный синий взгляд,
словно луч, проходит по земле,
вот платочек девичий летит,
инвалид на лавочке сидит,
вот мой дед играет в домино,
бабушка моя глядит в окно,
занавески белые...

К горячей ладони ладонь приложу,
ты знаешь, я все-таки это скажу,
касаемо жизни и смерти,
о том, что в закрытом конверте
идет с непроставленной датой письмо,
о том, что, конечно, всё кончится, но
останутся примулы эти,
и будет ромашку и сизый осот
над местом, где мертвый мой голос живет,
качать ветерок на рассвете.

Ты помнишь ту церковь с Матроной в стене?
Лебяжьим крылом на заросшем холме
она над полями парила.
Ты помнишь, что ты говорила?
О том, что в тумане не видно креста,
о...

В Фивах столько купцов,
сколько голодных ртов,
золотых колесниц, птиц,
шлемоносных львиц и цветов.

В Фивах столько глупцов,
говорящих "Я чист, я чист!",
в Фивах столько истцов,
а ответчик - слепой арфист,
и когда они заявляют права,
я молчу, вспоминая строки стихов,
тот папирус, милая, те слова,
что свободный - бельмо на глазу рабов,

а потом - касаюсь твоих волос,
провожу рукой по лицу,
в Фивах снова реки текут из слез,
я люблю тебя, Хатшепсут.

Тело гиксоса плавает в медном...