Без-дна

Для счастья вовсе не нужна причина.
Его не нужно истово искать...
Оно внутри... бездонно... беспричинно ...
Не прекращает никогда звучать...
Открой окно однажды на рассвете...
И выпей солнца первый луч до дна..
И вспомни.. как всегда умеют дети
Мгновенья жизни проживать сполна...
Стань снова ты доверчивым ребёнком..
Всё чувствуй.. замечай.. запоминай.
И радуйся.. и восторгайся звонко...
И ярко... дерзко.. в полный рост.. мечтай..
Для счастья вовсе не нужна причина.
Ты видишь...

Жизнь то горькая, как трава-полынь,
То как ягода, сладко-кислая.
То прекрасная, словно неба синь,
То постылая, ненавистная.

Лечит горькая, нас трава-полынь,
Когда ягоду, мы сьедим не ту.
Прочь печаль-тоска, в небе синем сгинь,
Не мешай мне жить, не губи мечту.

Степь родимая, как ты далека!
Ты прости меня, сына блудного.
Что ж ты мучаешь грусть, печаль-тоска,
Отчего же мне, дышать трудно так?!

Чашу горькую, выпью я до дна:
Жизнь нас лечит так — вкусом горечи.
С неба яркая...

Зимний вечер окна разукрасил,
На снежинки небо расколол.
Лунный свет, как музыка, прекрасен
На дома замерзшие сошел.
И звучала "Лунная соната",
Будто светлый ангел прилетел...
Людвиг Ван Бетховен сам когда-то
У окна холодного сидел:
Был такой же темный зимний вечер,
Может, кот пушистый рядом спал.
И, накинув теплый плед на плечи,
Композитор музыку писал.
Было небо в звездах, как в алмазах,
Лунный свет - богемское стекло,
А дома в снежинках, будто в стразах,
И искрилось в хрустале...

Пусть не покинет Вас весна !
Пусть счастье и любовь Вас греют !
Все флаги мы взметнем на реях
В честь Вас !
За Вас бокал до дна !

Томит и греет ожидание,
В нём вера в счастье впереди.
В нём зорьки нежное молчание,
Чудес предчувствие в груди.

Остановить хочу мгновение,
И в зорьке душу растворить.
Забыть тяжёлых дней смятение,
Весной и счастьем снова жить.

Ах как прелестен лес весной!
Когда ещё он не проснулся.
Но алой, нежною зарёй,
К нему луч солнца прикоснулся!

Росинки-капли как алмазы,
Блестят под солнечным лучом.
И ветер друг мой и проказник,
Поёт мне песню ни о чём.

Остановись весны мгновение...

Одним - юннилось,
иным - старелось,
а мне - на милость
явилась зрелость.


И стихострочка
легла сурово
в исход годочка
сорок второго.


Одни - любились,
другие - грызлись,
пока не вылез
всемирный кризис.


А ложь тянулась,
как по-старинке -
и пошатнулась
упёртость в рынке.


Одни - убытки
считать учились,
другим - напитки
из недр сочились.


Разор наивных -
награда третьих,
расстаял миф их,
как радость в детях.


Ну а четвёртых
судьба знакома -
в валютах...

Положу на сердце отголоски жреческой поэзии волн фисташковых.
Тишину льняную, хлопок облаков, свечи рощ сентябрьских приму себе в собратья.
В зеркале руды ночной старателем возьмет меня пещерная луна.
Почерком олив под ониксом дожей след свой разукрашу,
след, ведущий в кому белых ароматов мрамора зимы, след, ведущий в платье
снов аквамариновых речных, след луча окна,
пробивающего мрак гробов панельных глянцем родников.
Музыка колодезного дна расплескалась бриллиантовым приливом...

У всех дверей ты постоишь,
Ко многим вдоволь настучишься,
Ты много раз других простишь
И много раз ты повинишься.
Все, в своей мере и от всех
Тебя в свой час, поверь, коснется,
Чужой порыв, чужой успех,
Чужое горе отзовется…
Наполнишься чужой бедой,
Чужой победой окрылишься,
И много унесешь с собой
И, может быть, обогатишься.
Так Бог дает, в том План Отца,
За жизнь земную исчерпаешь
До дна всю мудрость мудреца
И глупость до краев познаешь.
Свое, чужое – все к тебе,
И слабо где...

О, наслаждение признаньем,
О, худшая из всех сует, -
Неотвратимо наказанье
В пути из тягостных побед…
Зачем тебе аплодисменты?
Зачем сей яд и в плоть, и в кровь?
Увы, ты жаждешь те моменты,
Припал к истоку вновь и вновь…
Испить до дна, тем насладиться,
В том видеть цель и смысл, и путь…
И вновь без устали стремиться
И в этом знать всей жизни суть.
Но раздели в уме – пред кем ты?
Кто те, вознесшие в пути? –
То – телеса, пристрастья, нервы,
Несовершенство во плоти…
Все – тлен и...

Холодная энергия материала ночи наносится неровными мазками на мольберт
глазного яблока - алхимия сиреневых подтеков сквозь мглистую зарю.
Эфирные импрессии, обвитые туманами абстрактного руна,
доводят геометрию души до многомерных плоскостей межзвездных ветров.
О плечи бьется горлицей воздушной меди напряженье.
Оскалилась гримасой лунной рябь в пруду,
заросшем лютней склизких лягв, и я
вытягиваю пальцами холодными со дна
слепое наслажденье.