Изложница

Замшелым жгутом илисто-мглистые жилы дорог
расползлись по житнице полуночных дубрав.
Мельхиоровой зыбью, звёзды, с заводи из закваски
каменноугольной, смотрят в рукав

индиго-излучины. Разливает зефир кагор
по коронации зодиака. В зените – идеограмма
лунного изобилия, исповедальная каллиграфия
ментоловых трав. Короткометражная драма,

упавшего драхмой листка, заземляет
едко-чёрную жатву, замогильный жребий
камерных закоулков, клейко-кадмиевое кровопускание
селенового колье на капище ветра.

Тени друидов скользят келейной инъекцией
сквозь колоннады и канделябры деревьев.
Капилляры ночного каприччо пронзают
заболоченный слух, инкрустированный в сплетение

кариатид с квадриллионами кастаньет
из воздушного кашемира листвы.
Конденсация мысли, крапом, на теле криптоновой
ткани души – как сладко, какой консонанс, мы, будто, мертвы,

слышишь, духов капелла, и ирбис-шаман
крадется по извести звёзд, инкогнито,
ингаляцией светотени; мы, будто, интервьюеры
у квинтэссенции широководного

кинескопа неба, мы, колченогие. Вира! Вира...!
Туманной каймой летаргии встречных озёр-лампадок
исподволь интонирует мембрана прохлады.
Меридианы зрачков, раскаченных дыханьем лаванды,

малолюдьем, алеющими мадригалами горизонта,
превратились в золотоносный дымок,
земляничный иконостас запустения,
исступления, зарницу илисто-мглистых дорог.

Ночь транслирует звёзды, свет жонглирует тенью…
Пустая трата слов – сказало мне время
в долгоиграющей тишине –
и я решил исчерпать слова, но не краску краеугольных нот.
Пока молоко жизни не собьется в масло безвременья –
верьте, если умеете, а не умеете –
верьте вдвойне.