Трагическая на свадьбе, комическая на кладбище,
Xочешь не хочешь, приходит и уходит,
Willy-nilly, nolens-volens, эпиталама, эпитафия.
Муза поэзии не соблазнит Смерть,
У Смерти логика клоуна.
Хотя, надо сказать, Смерть постоянна,
Несмотря на курс перемен в саду.
И ветер пыльцу переносит.
И зернышки мака стали цветами.
В те времена, когда-то, Смерть являлась в дорогом костюме.
И Тишина в глубокой скорби объявляла о Ее приходе.
Она снимала жар с виска, и закрывала веки,
При свете скорбных свечек в канделябрах,
И приглашала следовать за ней в мир иной.
Но грации Ее средневековой больше нет.
Закончилась однажды с городским пожаром,
И пальцами, листающими манускрипты на досуге,
И с мрамором, с мозаикой венецианской,
С молитвой Деве, стоя на коленях с букетом роз,
С молитвой “отче наш” Ее жрецов, в их горлах булькая,
Благославляющей скелета поступь, прах из праха.
И как-то ночью,
В сентябре, в деревне рыбаков,
Мы услыхали Ее шаги.
Когда, в затишье шторма и порывов урагана,
Прорезалась прибоя фуга.
Дубы свои братоубийственные ветви
Мгновенно расцепили.
И тополя застыли, слушая Ее шаги,
Моторов и машин неясный грохот,
Который вдруг совсем затих.
Затих настолько, что мы слышали,
Как клапан сердца, фильтрует кровь.
И шельфа шорох перелился
В густую тишину дыхания циклона.
И то, что здесь сейчас произошло,
Как громовой раскат,
Превосходящий все пределы туч.
И наша человеческая речь
Искривлена была, отброшена назад
К истокам и костям, в Ямайки грот,
В изгнание Друидов, отброшена назад
К иероглифам, к стилу пришельца,
Написавшего Апокалипсис.
1943
(65)
Xочешь не хочешь, приходит и уходит,
Willy-nilly, nolens-volens, эпиталама, эпитафия.
Муза поэзии не соблазнит Смерть,
У Смерти логика клоуна.
Хотя, надо сказать, Смерть постоянна,
Несмотря на курс перемен в саду.
И ветер пыльцу переносит.
И зернышки мака стали цветами.
В те времена, когда-то, Смерть являлась в дорогом костюме.
И Тишина в глубокой скорби объявляла о Ее приходе.
Она снимала жар с виска, и закрывала веки,
При свете скорбных свечек в канделябрах,
И приглашала следовать за ней в мир иной.
Но грации Ее средневековой больше нет.
Закончилась однажды с городским пожаром,
И пальцами, листающими манускрипты на досуге,
И с мрамором, с мозаикой венецианской,
С молитвой Деве, стоя на коленях с букетом роз,
С молитвой “отче наш” Ее жрецов, в их горлах булькая,
Благославляющей скелета поступь, прах из праха.
И как-то ночью,
В сентябре, в деревне рыбаков,
Мы услыхали Ее шаги.
Когда, в затишье шторма и порывов урагана,
Прорезалась прибоя фуга.
Дубы свои братоубийственные ветви
Мгновенно расцепили.
И тополя застыли, слушая Ее шаги,
Моторов и машин неясный грохот,
Который вдруг совсем затих.
Затих настолько, что мы слышали,
Как клапан сердца, фильтрует кровь.
И шельфа шорох перелился
В густую тишину дыхания циклона.
И то, что здесь сейчас произошло,
Как громовой раскат,
Превосходящий все пределы туч.
И наша человеческая речь
Искривлена была, отброшена назад
К истокам и костям, в Ямайки грот,
В изгнание Друидов, отброшена назад
К иероглифам, к стилу пришельца,
Написавшего Апокалипсис.
1943
(65)
Обсуждения Edwin John Pratt. Сome Away, Death