Летопись Плиния

Мне тяжек труд начать повествованье,
Поведать миру горестный рассказ,
Где катастрофы страшной описанье,

Что не даёт давно сомкнуть мне глаз,
Вновь не напомнив ужас изверженья,
Чьим очевидцем стал и я в тот час,

Когда погибли в страшные мгновенья
Три города под сенью той горы,
Что в царство мёртвых, где река забвенья,

Чьи силы чудодейственно-быстры,
Всего за день их в гневе превратила…
Никак без содроганья с той поры

О той беде, что римлян посетила,
Я не могу спокойно вспоминать…
Лишь восемнадцать лет тогда мне было;

В желании природу изучать;
В стремленьи всё постичь неугомонный,
Затем, чтоб ярким стилем описать,

Я был познаньем мира увлечённый.
В пенатах Плиния в то время жил.
Мой дядя, мореплаватель-учёный,

Меня своим талантом покорил,
Наград и похвалы всегда достойный;
Имперский флот по всем морям водил.

Был месяц август солнечный и знойный,
Прекрасный день как большинство в году.
Вдруг я услышал голос беспокойный

Среди деревьев и цветов в саду,
Что дарит летом свежесть и прохладу,
Где я учусь и записи веду.

Бежала мать моя стремглав по саду,
Кричала, что увидела вдали
То, что сродни вполне земному аду,

И чтобы мы скорее все пришли
Увидеть это странное явленье –
Последний день, возможно, всей земли!..

Нас охватило смутное волненье,
От этих слов на миг сдавило грудь…
Но, поборов недолгое смятенье,

Мой дядя приказал себя обуть,
И мы втроём к заливу поспешили,
Чтоб осознать увиденного суть.

Недалеко от берега мы были.
Почти не веря собственным глазам,
На миг в оцепенении застыли:

Как не застыть возможно было нам?..
Из мирного Везувия вершины
Столб дыма поднимался к небесам,

От солнца скрыв прибрежные долины.
Старались тщетно мы тогда понять,
Какой удар подземные глубины

Готовят нам, чего ещё нам ждать:
Ведь продолжал потоки пепла, дыма
Везувий над землёю извергать.

Подумал я, что может быть, незримо
Юпитер здесь, и в гневе он сейчас.
Его стремленье так неумолимо,

Что не удастся никому из нас
От гнева громовержца тут укрыться;
Империи настал последний час –

Всем остаётся только лишь молиться…
А мы смотрели вновь, как над горой
Столб дыма продолжал вдали клубиться,

Всё больше расстилаясь над землёй
Кошмарным облаком, что в небе прежде
Никто из нас: ни я, ни дядя мой

Не видел никогда. Тогда, в надежде
Явление подробно изучить,
Чтоб знать всё точно, не в пример невежде,

Отдал приказ тотчас же снарядить
Свой быстроходный флагман дядя Плиний,
Решив к горе бушующей подплыть.

«Похоже на гигантскую из пиний!
Сказала мать. – В зловещий миг на Рим
Разгневались все боги и богини!..

Но почему? Чем неугодны им
Все жители Империи вдруг стали?
Что предвещает Риму этот дым?» –

Так мать моя и дядя рассуждали.
И он уплыл к Помпеям. А потом
Из тех, кто уцелел, мне рассказали,

Что город в странном сумраке дневном
Мгновенно скрылся в облаках, что вскоре
Вдруг пролились загадочным дождём.

Он шёл везде: на суше и на море,
Над городом, чьи жители, ничуть
Не осознав, какое это горе

Им станет, поспешили где-нибудь
Под крышей от дождя камней укрыться.
А те, кто посмелее был чуть-чуть

И не считал, что надо торопиться
От камешков спасение искать
И всем богам Олимпии молиться, –

Те смельчаки решили испытать,
Что значит дождь камней на самом деле,
И, не боясь, под ливень прямо стать.

Но храбрецы так поздно разглядели,
Что среди лёгких падавших камней
Большие камни изредка летели,

Опаснее намного и страшней,
В одно мгновенье насмерть поражая
Всех вышедших на улицу людей…

Я понял вдруг, что флагман дяди Гая,
Вполне возможно, та же участь ждёт:
Погибнуть может Плиний, наблюдая

Как дождь камней над городом идёт.
А между тем по улицам толпою
Из городов стал убегать народ.

Чтоб от камней спастись, над головою
Подушку каждый римлянин держал,
При том стараясь захватить с собою,

К себе прижав, пока стремглав бежал,
Всё то, что нажил ценного за годы:
Кто побогаче, золото спасал

От странного явления природы,
Вернуться не надеясь больше в дом…
Как описать всю странность той погоды,

Что прежде стала каменным дождём,
Затем дождём из глыб, что убивали
Бежавших сразу насмерть, а потом

Вдруг молнии по небу засверкали,
Всё ярче и сильней одна другой –
Помпеи поминутно озаряли.

Ужасный гром, невыносимый вой,
Что был кошмарный вестник урагана,
Который поднял пыль везде стеной,

Затмившей всё как пелена тумана,
Над городом звучали всё страшней –
Я говорю, как было, без обмана…

Так наступил последний день Помпей,
И Геркуланума, и Стабий – тех несчастных
Трёх городов, что гибелью своей

От всех подобных катастроф ужасных,
Возможно, всю Империю спасли:
Весь гнев богов, жестоких, безучастных

Порою к судьбам жителей земли,
Лишь на себя приняв, за что – не зная…
Тем временем увидел я вдали,

Как быстро скрылся флагман дяди Гая
Среди завесы тёмных облаков,
Чей град камней всё сыпал, угрожая

Обрушить вскоре крыши тех домов,
Где многие остались горожане,
Решив, что мрак подвалов, погребов,

Где спрятались от града помпеяне,
Им безопасней станет бегства прочь
Из города; не зная, что в капкане,

Откуда будет вырваться невмочь,
Погибнут все, оставшись под землёю:
Для них последней станет эта ночь…

Хоть далеко, но тоже я, не скрою,
Напуган был не меньше горожан,
Бежавших прочь безумною толпою.

Мне позже рассказал Помпониан
(Знакомый дяди Плиния, с которым
Смотрел он, как бушует бог Вулкан

Над городом и над морским простором),
Что в гавани Помпей не смог пристать
Корабль дяди. И в решеньи скором

В другом конце залива наблюдать
Отважный Плиний Гай не сомневался,
Решив с Помпонианом изучать

Везувий, что стремглав разбушевался,
Повсюду сея смерть и ад земной.
На холм прибрежный, не боясь, поднялся

С Помпонианом вместе дядя мой,
Увидев, как внезапно разделился
И вниз помчался чёрною стеной

Столб дыма, что до этого стремился
Лишь в небо, закрывая солнца свет…
Кошмарною лавиною накрылся

И пережил страшнейшую из бед
Несчастный Геркуланум, где сначала
Казалось безопаснее, но – нет!.. –

И этот городок не миновала
Загадочная, страшная волна,
Которая нигде не оставляла

Живой души: так горяча она
Была, что в миг один в ней всё сгорело:
Везде осталась лишь зола одна…

Мгновенно в пепел превращалось тело
Бежавшего от гибельной волны,
Что тысячи людей уже успела

Убить везде: у городской стены,
За городом, на берегу залива…
Лишь единицы были спасены.

Гай Плиний между тем нетерпеливо
Конца явления природы ждал
И повторял: «О, небо! Как красиво!

Какой же бог Олимпии мне дал
Всё это видеть редкую возможность?» –
Так дядя мой в восторге рассуждал

И проявил затем неосторожность
Пойти вперёд и поздно осознать
Восторга от увиденного ложность.

Ему хотелось ближе наблюдать
Везувий в самом пике изверженья,
Что продолжал всё так же разрушать

Безжалостно прибрежные селенья,

Заставив мирных жителей спешить
Везде искать возможное спасенье –

Искать… но очень редко находить!
Судьба гораздо чаще обрекала
Сожжённым или погребённым быть.

Казалось, что лавина угрожала
Не только трём несчастным городам:
Всё больше территорий накрывала

И приближалась очень быстро к нам,
Хоть издали мы с мамой наблюдали,
Взывая о спасеньи к небесам.

Другие люди даже проклинали
Разгневавшихся на весь мир богов:
В проклятье к небу руки поднимали

И говорили много бранных слов,
Весь олимпийский пантеон ругая
За гибель трёх прекрасных городов.

…Но о судьбе несчастной дяди Гая,
Отвлёкшись, позабыл я рассказать:
За изверженьем страшным наблюдая,

Он захотел ещё поближе стать,
К лавине смертоносной направляясь…
Ему вдруг стало тяжело дышать.

От ядовитых газов задыхаясь,
Он не подумал повернуть назад,
А продолжал идти вперёд, шатаясь,

Решив, что нет учёному преград!
Помпониан кричал ему напрасно,
Зовя покинуть этот страшный ад.

Но не услышал этих слов несчастный:
Пока к горе бушующей шагал,
Он пересечь успел рубеж опасный;

На том же месте, где стоял, упал;
От гибельного ветра задохнулся,
В миг побледнел и неподвижен стал…

Когда Помпониан туда вернулся,
То увидал, что бедный дядя мой
В агонии уснул и не проснулся,

Не пережив весь этот ад земной.
Так мне о смерти дяди рассказали,
Хотя почти всё то же и со мной

И с матерью, пока мы наблюдали
Издалека, могло произойти:
Внезапно мы так ясно увидали,

Как новая волна, что на пути
Нигде живой души не оставляла,
Продолжив смерть ужасную нести,

Стеною чёрной облака послала
Через пролив в Мизенум, там, где мы
(И без того напуганы немало!)

Во власти оказались страшной тьмы
И пепельных частиц, как снегопада
Неведомой для этих мест зимы.

Я крикнул маме: «Торопиться надо!
Пока не поздно, нужно уходить –
Иначе нас настигнет пламя ада!» –

«Так будем о спасении молить
Богов Олимпа!» – мама мне сказала.
Успев её накидкою накрыть

От мутной пыли, что вокруг летала,
Я закричал: «Не верит дядя Гай
Совсем в богов!.. А разве ты не знала?..»

И мы ушли… А там, где сущий рай
Лишь этим утром всем дарил отраду:
Хрусталь небес и пенье птичьих стай,

Благоухающих садов прохладу –
Всё уподобилось за несколько часов
Воистину кошмару или аду

По воле, непонятной нам, богов.
А я, от смерти спасшись, стал смелее
И силы смог найти для этих слов:

«О, боги! Вы не боги, вы – злодеи!
Приняв ваш гнев кошмарный, роковой,
Погибли Геркуланум, и Помпеи,

И Стабии, исчезнув под землёй!..» –
Так я кричал, хоть, кроме мамы, рядом
Никто не слышал больше голос мой.

Так, пепельным укрывшись снегопадом
И погрузившись в беспросветный мрак,
Исчезло то, что было нашим садом

И нашим домом… Самый страшный враг
Уверен я, не смог бы так жестоко
С пленённым обойтись… Нигде никак

На глади моря в стороне далёкой
Заметить флагман дяди не смогли
Мы в этот миг – с душою одинокой

Мы с мамой Мизенума ушли.