Роса Марианской впадины

Если б любовь могла говорить (со знанием дела,
с упорством ржавых гвоздей последних инстанций),
объясняя саму себя,
выдавая все карты и масти –
я предпочел бы остаться глухим,
я предпочел бы быть верным себе –
мешая золу и серебро,
играя осенний джаз в проулках темного сердца,
импровизируя в нервных апрельских темах,
нелепо, неровно, неверно, не к месту,
с искренним чувством морской волны,
багряной вечерним гранатом,
с трепетом влажной ладони утреннего тумана
в пластике воздуха,
затягивая
снежной чахоткой раны и рвы
на рваной плоти стихов.
Если б любовь могла говорить (со знаньем предмета,
физикой, химией, анатомией красок,
с учтивым спокойствием горных седин) –
я бы заткнул ей рот
скверной наливкой, терпкостью виноградного хмеля
с тряпичного поля созвездий,
в каждую клеточку слова
вонзая надежду, надежность и безнадегу,
взбитые вязким болотом,
я бы назвал ее – трупной, глупой, бессмысленной,
мертвой,
не потому ли, она, так смертельно нежданна,
как роза жизни, вспорхнувшая алым дыханьем,
так наивна и первобытна, так прекрасно печальна,
как майская пыль цветов в волосах зимней звезды.
О, если б любовь могла рассказать –
она бы молчала…