Мне так тревожно в предвкушенье чуда,
что бьет озноб, и очень хочется тепла.
Оно должно, должно придти оттуда,
с той стороны обледеневшего стекла.
Что если все это эффект самообмана,
мираж столицы перед путником в глуши?
Тогда смертельной оказаться может рана
моей по чуду стосковавшейся души.
Поверь мне, чудо! Одного с тобой мы круга.
Одна нам светит путеводная звезда.
Не сомневайся, что достойны мы друг друга.
Мы не расстанемся с тобою никогда.
Я жду тебя. Я весь напрягся на пределе.
А в недрах загнанной и взмыленной души
грохочет гром, шумят дожди, ревут метели,
рыдают вдовы у могил, звенят гроши…
И мне в мечтах моих рисуется возможный
и невозможный, в то же время, миг, когда
по лунной радуге, ступая осторожно,
моя любимая, ты явишься сюда.
Я жду тебя. Я задремал, и вот мне снится
давно заброшенный вишневый белый сад,
в котором черные, причудливые птицы
своими клювами стучат, стучат, стучат…
Стучат! Стучат! Я подбегаю тут же, быстро
к окну замерзшему, зажав в руке свечу.
Заиндевевшее стекло бело, искристо.
Я на него из полусумрака свечу.
Дышу упорно на разводы ледяные,
дышу и всматриваюсь в матовый овал.
В нем узнаю черты любимые, родные –
те, что в своем воображенье рисовал.
«Открой мне дверь!» - едва доносится снаружи
сквозь завыванье ветра нервный женский крик.
И мне в нем слышится тональность зимней стужи,
и ритм сердечный нарушается на миг.
Я открываю дверь рывком, и на пороге
в восточном танце извивается метель,
чадру узорную бросает мне под ноги
и приглашает в белоснежную постель.
что бьет озноб, и очень хочется тепла.
Оно должно, должно придти оттуда,
с той стороны обледеневшего стекла.
Что если все это эффект самообмана,
мираж столицы перед путником в глуши?
Тогда смертельной оказаться может рана
моей по чуду стосковавшейся души.
Поверь мне, чудо! Одного с тобой мы круга.
Одна нам светит путеводная звезда.
Не сомневайся, что достойны мы друг друга.
Мы не расстанемся с тобою никогда.
Я жду тебя. Я весь напрягся на пределе.
А в недрах загнанной и взмыленной души
грохочет гром, шумят дожди, ревут метели,
рыдают вдовы у могил, звенят гроши…
И мне в мечтах моих рисуется возможный
и невозможный, в то же время, миг, когда
по лунной радуге, ступая осторожно,
моя любимая, ты явишься сюда.
Я жду тебя. Я задремал, и вот мне снится
давно заброшенный вишневый белый сад,
в котором черные, причудливые птицы
своими клювами стучат, стучат, стучат…
Стучат! Стучат! Я подбегаю тут же, быстро
к окну замерзшему, зажав в руке свечу.
Заиндевевшее стекло бело, искристо.
Я на него из полусумрака свечу.
Дышу упорно на разводы ледяные,
дышу и всматриваюсь в матовый овал.
В нем узнаю черты любимые, родные –
те, что в своем воображенье рисовал.
«Открой мне дверь!» - едва доносится снаружи
сквозь завыванье ветра нервный женский крик.
И мне в нем слышится тональность зимней стужи,
и ритм сердечный нарушается на миг.
Я открываю дверь рывком, и на пороге
в восточном танце извивается метель,
чадру узорную бросает мне под ноги
и приглашает в белоснежную постель.
Обсуждения В предвкушенье чуда